Пароход

– Достойный детектива. И сколько нужно будет заплатить супругам Бланкарам за наши настоящие паспорта? – опять поинтересовался Сергей Сергеевич.

– Это уже моя забота, мсье, – ответил Тибо. – Мы свои люди – разберёмся.

На следующий день Алябьеву исполнилось сорок лет.

Нынче учёные люди говорят (не знаю, как они говорили раньше), что в эти годы мужчина находится в периоде, называемым «кризис среднего возраста», со всеми вытекающими из этого периода последствиями. Может быть и так – спорить не буду, но сейчас, рассказывая эту историю, я утверждаю: Сергей Сергеевич Алябьев в свои сорок лет ни в каком кризисе не находился, хотя бы потому, что он просто-напросто любил Лилиан Мартен, и это так же верно, как верно то, что моя мать была женщиной.

Он и она провели этот день вместе, и поскольку дело это сугубо интимное, то говорить о нём я не стану. Правда, вечером Сергей и Лиля сбегали к Милане и Этьену, где рождение Алябьева отпраздновали: весело посидели три часика.

– Слишком она молода для тебя, Серёжа, – шепнула ему на ухо госпожа де Маршаль, пригласив его танцевать.

– Я люблю её, Милана. И ничего не могу с собой поделать, – ответил он. – Да и не хочу.

– Ой, Серёжка… – вздохнула она.

– Да, Миланка… – отозвался он.

– Ты решил согласиться с предложением Тетерина?

– Решил…

– Ой, Серёжка…

– Да, Миланка….

Утром 8 сентября Алябьеву вновь принесли записку от господина Тетерина. Он предлагал ему и немому Бонне встретиться с ним на кладбище Пер-Лашез 9-го сентября 1928 года в 11 часов дня на прежнем месте, на центральном бульваре. Алябьев, вновь воспользовавшись телефоном Лилиан, передал эту информацию для Дюрана, и Тибо к 10 часам назначенного дня прибыл за Алябьевым на улицу Лепик на новеньком чёрном «ситроене». Водителем автомобиля оказался тот самый верзила из «Ротонды» – Клод Ришар, младший брат которого, пригласив Лилю на танец, потерпел фиаско. Клод тоже узнал Сергея Сергеевича и на его приветствие ответил с добродушной улыбкой:

– Доброе утро, мсье.

– Вы знакомы? – спросил наблюдательный Дюран, на что Ришар коротко доложил:

– Да, босс. Чуть-чуть.

Исходя из обращения «босс», и из того, как после команды Тибо «Поехали!» Клод Ришар по-военному ответил «Есть!», он был из банды Дюрана и беспрекословно подчинялся своему главарю. А если предположить, что в шайку Тибо люди его профессии, как правило, входили семьями, то, следовательно, и младший брат Ришара был того же поля ягода.

Алябьев похвально оценил машину Дюрана, на что тот отозвался:

– Автомобиль в нашем деле поважнее и оружия, и телефона будет, – с чем нельзя было не согласиться, ибо мобильность преступников при совершении ими криминала занимает одно из первых мест. А Тибо между тем добавил: – Кстати, мсье, моим ребятам удалось узнать, где находится логово нашего работодателя. Иголка кое-что вспомнила, а они уж докопались. Как я и предполагал, им оказалось совсем не то место, куда отвозили её и всех остальных девчонок. Не хотите полюбопытствовать? Время нам позволяет.

Но Сергей Сергеевич отказался, заявив, что на его взгляд этот шаг ещё преждевременен. Не доехав какой-нибудь сотни метров до центрального входа на кладбища, Клод Ришар по распоряжению своего босса остановил автомобиль. Дюран и Алябьев вышли и направились на встречу. Повторилось то же самое, что и в прошлый раз: Тетерин опять вынырнул из-за какого-то склепа в сопровождении прежнего телохранителя и подошёл к компаньонам.

Поздоровались, Алябьев представил Дмитрию Ивановичу немого Арно Бонне, и они вновь неторопливо пошли вдоль надгробий. Тибо, как в этом случае и положено быть человеку второго плана, выбрал нужную дистанцию и следовал позади в паре с телохранителем. Алябьев решил эту дистанцию сократить, хотя бы потому, что нужно было показать заказчику: он полностью доверяет выбранному ему напарнику. Тетерин с началом разговора медлил, и Алябьев посчитал нужным его поторопить: если да – то да! нет – так нет!

– Итак, ваше решение, на счёт моего предложения, Дмитрий Иванович? – заговорил он по-французски и пояснил почему: – Мой друг умеет читать по губам. И у меня нет от него никаких тайн. Вы не возражаете, если он пойдёт не позади нас, а рядом со мной?

– Не возражаю, – ответил коммерсант, отвечая Сергею Сергеевичу тоже по-французски. Он дожидался, когда Тибо, следуя жесту Алябьева, займёт место рядом с ним и продолжил далее разговор: – И на счёт вашего предложения ехать в Россию вдвоём с мсье Бонне, я тоже согласен. Все ваши документы готовы. По советским – вы механик Манин, а господин Бонне – грузчик Зыбин. Французские и немецкие паспорта тоже настоящие, не сомневайтесь, ибо я в первую очередь заинтересован в том, чтобы вы не прокололись при проверке документов, и всё наше предприятие прошло гладко. Но уверяю вас, что если вас даже и задержат по какой-либо причине, то непременно отпустят, поскольку придраться не к чему.

Дмитрий Иванович подозвал телохранителя, и тот передал Сергею Сергеевичу документы. О советских удостоверениях личности Алябьев ничего не мог сказать – видеть не довелось, но французские и немецкие паспорта, попадавшие в его руки, и которые в силу кое-каких обстоятельств, имевших место в 1923 году, ему даже пришлось пристально изучать, были действительно хороши – спору нет. Даже если Тетерин говорил сейчас неправду, и все эти документы были фальшивыми, то качество этих фальшивок было выше всяких похвал. От Тетерина не укрылось, с каким вниманием Сергей Сергеевич разглядывает документы, и он буркнул, как будто даже обидевшись:

– Говорю же вам, они настоящие.

– Похоже, – согласился Алябьев, зачем-то ковырнув ногтем клёпку на своей фотографии в немецком паспорте, ставившуюся в целях защиты от подделки. Затем он убрал документы в карман куртки и предложил: – Давайте ещё раз уточним все подробности и после получения обещанного вами аванса, мы готовы поехать хоть завтра.

Выслушав инструкции Тетерина, Сергей Сергеевич повторил их слово в слово. Дмитрий Иванович остался этим весьма доволен и даже пооткровенничал:

– Первоначально я хотел отправить вас через Люксембург, но там возникли некоторые проблемы, поэтому поедете через Бельгию. Пусть чуть дольше, зато надёжнее.

Затем коммерсант сказал телохранителю по-русски, чтобы принесли и всё остальное. Тот пронзительно свистнул, и спустя полминуты из-за надгробий вышел ещё один человек Тетерина. Он принёс «всё остальное»: два больших потертых коричневых саквояжа и объёмный, набитый чем-то вещмешок. Дмитрий Иванович пояснил, что в одном саквояже аванс – сто тысяч франков, в другом деньги для поездки в разной валюте, в мешке настоящая советская одежда от носков до полупальто, а с обувью, дескать, сами решайте.

– Ваш поезд Париж-Брюссель отходит завтра в 13.20. с Гар дю Нор. В 13.00. у главного входа вокзала вас будет ждать он, – Тетерин указал на мужчину, принёсшего саквояжи и вещмешок. – Он же будет сопровождать вас до Бельгии. Итак, жду вашей первой телеграммы из России, господин Алябьев. Я очень на вас надеюсь!

Напоследок Тетерин пожелал Алябьеву по-русски «Ни пуха ни пера!», выслушал в ответ «К чёрту!», в сопровождении своих людей свернул в ближайшую аллею и скрылся там среди склепов. На обратном пути Дюран поделился с Алябьевым своим мнением о Тетерине, и оно было больше отрицательным, нежели положительным. В завершение Тибо сказал:

– Но стоит отметить, что организация в его банде поставлена на высшем уровне.

– В банде? – переспросил Алябьев.

– Разумеется, мсье. От моей она отличается лишь тем, что работает масштабнее, что она много больше и намного богаче. – Он помолчал и добавил: – И аппетиты у неё не чета моей, а прямо-таки государственного размаха. Кстати, вот ваш паспорт от старика Бланкара. – Он достал из кармана пиджака документ и протянул его Алябьеву: – И можете не сомневаться, мсье, он тоже настоящий.

По этому паспорту Алябьев был Эженом Жаккаром. Сергей Сергеевич не удержался, достал свой французский паспорт от господина Тетерина и сравнил их. И паспорт от старика Бланкара как будто смотрелся правдоподобнее, во всяком случае, он выглядел потрёпаннее, как после длительной носки в кармане одежды.

Что же, умельцы – они умельцы и есть.

Доехав до территории, которая «обслуживалась» его бандой, Дюран предложил заглянуть в одну «точку» и посмотреть, чем именно снабдил их мсье Тетерин. Точка – это квартира, заваленная разными вещами и одеждой, добытыми командой Тибо в ходе своей «трудовой» деятельности. Аванс, находившийся в первом саквояже, компаньоны поделили поровну. Во втором саквояже находились два тугих нательных пояса с разложенными по карманчикам франками, марками, злóтыми и рублями. Это было предусмотрено на тот случай, если вдруг произойдёт кража ручной клади или её утеря, но с другой стороны, насколько было известно Алябьеву, официальный валютный рынок в СССР уже рухнул и был загнан в подполье, и попадаться с валютой на территории страны Советов было больше чем нежелательно.

Отдельная рублёвая пачка, перевязанная ниткой, предназначалась для предстоящих расходов и, надо заметить, для расходов весьма не малых – тут господин Тетерин не поскупился. Он даже о гигиенических принадлежностях позаботился. В саквояже ещё лежали два куска жёлтого мыла, две зубные щётки в жестяных футлярах, две опасных бритвы, два суровых полотенца и банка зубного порошка, а так же до кучи: два бинта в бумажных обёртках, ножницы, катушка ниток, игла, сапожная щётка и банка ваксы. Одежда в вещмешке была старенькой, но чистой, и разложена на две части. Каждая была перевязана шпагатом и под эти верёвочки были подсунуты бумажки с надписями на русском языке: «Манину, вещи с Московского Сухаревского рынка», «Зыбину».

У Алябьева никаких претензий к экипировке не возникло, хотя он и пробормотал себе под нос: «Вряд ли советские механики и грузчики пользуются зубными щётками», зато Дюран, глядя на саквояжи, недовольно поморщился:

– Зачем нам дали два одинаковых? – и приказал хорошенькой женщине его возраста, то ли сторожившей краденое, то ли продававшей его: – Мышка, найди мне точно такой же, только другой.

Мышка юркнула в соседнюю комнату и тотчас, словно он там припасён был, принесла саквояж чёрного цвета, выглядевший даже чуть-чуть больше и новее, чем те, что передал Алябьеву и Дюрану человек Тетерина.

– Это вам, мсье, – сказал Тибо Сергею Сергеевичу. – И не возражайте. Я знаю, что делаю.

Остальную одежду он тоже забраковал, тем более что полупальто, предназначавшееся для него, и френч для Алябьева, мужчинам были слишком тесны. В подтверждение этого Дюран втиснулся в своё полупальто и дёрнул руками крест-накрест: оно лопнуло по шву на спине и затрещало под мышками – всё-таки силёнкой француз был ох, как не обижен.

– Жаклин, – обратился Тибо к Мышке, теперь называя её по имени, – Ты случайно не знаешь, какую одежду носит нынче пролетариат в Советской России?

Женщина ответила утвердительно:

– Знаю. Мадам и мсье Гольдман как-то в разговоре упоминали.

– А-а! Это те, что в прошлом году перебрались к нам из Финляндии?

– Они самые. Они как раз занимались тем, что живя в России, шили и перешивали разную одежду. Надо сказать, что нынешние русские мужчины не очень-то разборчивы ни в тряпках, ни в обуви. Они носят всё то, что может позволить им их достаток.

– Вот и подбери мне и мсье к вечеру всё то, что они носят. – Тибо поднял вверх палец: – Не забудь: что рабочий класс носит, а не буржуи!

– Твои-то параметры я знаю… – губы Мышки тронула улыбка, и в её глазах зажглись объясняющие эту улыбку светлячки. – А мсье… – она смерила Алябьева опытным взглядом той портнихи, о которой с восхищением говорят, что она виртуозно перешивает краденое в антоним этого слова: – Брюки ему нужны одного размера, а френч другого. Вы гимнаст?

– Нет, но гимнастику по утрам делаю.

Ю.юбЖаклин достала из ящика стола сантиметровую ленту, со словами «Перестрахуюсь на всякий случай» сняла с Сергея Сергеевича мерки, уточнила, какого размера он носит обувь и заверила Тибо, что к восьми вечера всё будет готово. Было видно, что она ждала от Дюрана ещё каких-то слов, видимо, личных, но он только кивнул ей и ничего не сказал.

Мужчины вышли на улицу к ожидавшему их автомобилю.

– Жаклин – моя бывшая, – пояснил Тибо.

– Я понял, – отозвался Алябьев.

– Она портниха и швея от Бога. А таких карманных воровок, как она, в Париже по пальцам сосчитать. Я знаю Жаклин пятнадцать лет, и ещё не было ни одного кошелька, на котором бы она споткнулась. Чисто работает.

– Она хорошенькая, – сказал Алябьев, переводя тему «воровка» на тему «женщина».

– Хорошенькая, – согласился с этим Тибо, – но ревнует меня к каждой юбке. Надоело. Да и не люблю я её. Может быть, вечерком сходим в ресторан?

– Нет, – отказался Алябьев. – Меня ждут. У меня к вам просьба, Тибо.

– Говорите, мсье. Хотя я догадываюсь, о чём: присматривать, чтобы у мадемуазель Мартен не приключилось неприятностей. – Он кивнул в сторону автомобиля: – Клод вам сгодится? Если да, то я дам ему подробную инструкцию на этот счёт. Каланча не подведёт

– Уже не раз поражаюсь вашей догадливости, – похвалил его Алябьев, – Каланча сгодится, – и напомнил: – Если пойдёте сегодня куда-то гулять, то не забывайте, что вы немой. Чёрт его знает, где могут оказаться люди Тетерина.

– Я помню, мсье. Ваши вещи вечером вам привезут – будьте у себя. Завтра я за вами заеду.

Новенький чёрный «ситроен» отвез Сергея Сергеевича к доходному дому мсье Мартена, высадил его у подъезда, клаксфонировал ему дутым резким сигналом в духе «Ты не бойся, девочка, я мальчишка в шортиках», и укатил в неизвестном направлении.

Лиля Алябьева действительно ждала. Она мерила шагами свой крохотный кабинет – три шага вперёд, три шага назад, беспокойно шевелила пальцами рук, сцеплёнными в замок на животе, и когда Сергей Сергеевич вошёл, радостно кинулась ему на шею:

– Я думала, что ты уже уехал!

– Меня плохо не воспитывали, – сказал он, ответив своим на её поцелуй.

Потом он открыл саквояж, выложил на стол свою долю аванса, полученного от Тетерина, и попросил девушку сберечь деньги до его возвращения из России. Лилиан заперла их в железном ящике, прибитым к стене и служившим ей сейфом, позвонила отцу и попросила его приехать. Он обещал прибыть через час. Алябьев и Лиля сходили в кафе, пообедали, купили в магазине вина и фруктов, и вернулись как раз в тот момент, когда к дому подкатило такси, привёзшее господина Мартена.

– Мсье, надеюсь, что вы никого не ограбили, – сказал папа Лили, увидев пачку банкнот.

– Яблоки в детстве у соседа воровал, но грабить мне ещё пока не доводилось, – улыбнулся Алябьев, – хотя во время войны и приходилось лошадей реквизировать. Видите ли, завтра я должен уехать, думаю, что не меньше, чем на месяц. Не могли бы вы сохранить мои деньги?

– Сохраню. У меня надёжный сейф, – обнадёжил мсье Мартен. – Я напишу вам расписку.

– Не стоит, – отказался Сергей Сергеевич. – Я вам верю. Но если вы решите открыть счёт в банке и положите на него мои деньги, то я возражать не стану. Насчёт порядка в вашем доме в моё отсутствие не беспокойтесь. За ним присмотрит один мой знакомый. Он знает вашу дочь и ему вполне можно доверять.

– Я вам верю, – согласился домовладелец, пожал Алябьеву руку и, убрав деньги в саквояж, вышел из дома.

На вопросительный взгляд Лилиан Сергей Сергеевич пояснил: – Помнишь того верзилу из «Ротонды»? Клода Ришара? Он и присмотрит.

– Серж, но ты же совсем его не знаешь?!

– Зато я знаю того человека, приказа которого он не посмеет ослушаться.

Не забыв вино и фрукты, Лилиан и Алябьев поднялись в его комнатку и заперлись там.

В девять вечера в дверь постучала консьержка Мари и сообщила, что для мсье принесли баул. Доставив его в свою комнату, Алябьев вытряхнул на кровать содержимое: полупальто, ботинки, френч, брюки, свитер, косоворотку, рубашку, несколько пар носков, нижнее бельё и кепку. Была ли эта одежда истинно советской – кто его знает? вряд ли, но смотрелась она вполне пролетарской: не новая, грубоватая, добротная, и сидела на Алябьеве прекрасно, словно пошитая на его фигуру. И хотелось бы придраться, да не к чему было. А на подкладке полупальто, чуть выше внутреннего кармана, был даже пришит мягкий затёртый ярлычок с различимой надписью «Ателье И. Карасёва «Октябрина». Видимо товарищ Карасёв активно перенимал рекламный опыт американцев, давно снабжавших ярлыками популярную одежду широкого потребления типа джинсов. Особенно Сергею Сергеевичу понравились кожаные ботинки – удобные и крепкие. Повесив в шкаф нательный пояс с деньгами и нужную ему на завтра одежду, Алябьев убрал в саквояж остальные необходимые вещи. Плотно упаковался – почти под завязку получилось. Осталось взять с верхней полки шкафа «маузер», и он готов.

Ободряя Лилю, смотревшую на его сборы с откровенной тоской, он весело сказал:

– Не вешай нос! Всё будет хорошо!

Они не расставались до той самой минуты, пока за Алябьевым на следующий день и в условленный час не пришёл Дюран.

– По русскому обычаю присядем на дорожку, – предложил Сергей Сергеевич, имевший французские документы на имена Бернарда Галлона, Эжена Жаккара, немецкие на имя Макса Блюммера и советские на имя Романа Манина.

– Присядем, – согласился Тибо, имевший французские документы на имена Арно Базена, Жана Вилара, немецкие на имя Отто Верна и советские на имя Ивана Зыбина.

– Присядем… – вздохнула Лилиан, не отрывая глаз от Алябьева.

Они присели и помолчали несколько секунд.

– Я жду вас в автомобиле, мсье, – тактично сказал Тибо и вышел.

– Иду… – отозвался Сергей Сергеевич.

Целуя девушку, он твёрдо обещал ей:

– Я вернусь к тебе.

– А если нет? Если… – её губы задрожали – она боялась выговорить то, о чём подумала.

– Лиля! Я знаю, что мне не суждено умереть в тёплой постели. Но и раньше времени я пропадать не собираюсь. Я непременно вернусь к тебе, и потому не прощаюсь.

– Серж! Даже если ты никогда не вернёшься… Никогда!.. Я буду ждать наш пароход до конца жизни! До конца!

Глава V

Дорогой длиною, да ночкой тёмною…

10 сентября 1928 года в 13.00. Сергей Сергеевич Алябьев и Тибо Дюран встретились с человеком господина Тетерина, сели в скорый поезд и отправились с Северного вокзала Парижа в сторону французско-бельгийской границы.

Человек Тетерина назвался Пьером Леру – коммерсантом. Да хоть бы и так. Да хоть Пьером Полем Анри Гастоном Думергом – самим президентом Франции. И так понятней понятного было, что он такой же Пьер Леру, как Алябьев – Папа Римский, а Дюран – император Японии. Леру, конечно же, заметил, что его спутники были одеты не в ту одежду, какая была им предложена по заказу самого же Сергея Сергеевича, и поэтому когда они устроились в купе, он поинтересовался у Алябьева по-русски:

– Почему вы поменяли одежду, мсье Галлон? Не захотели заниматься контрабандой и вывозить из Франции зашитые под подкладки бриллианты? – он улыбнулся своей шутке и продолжил: – Так это не мы везём в Россию драгоценности, а сами большевики вывозят их за рубеж, и продают за бесценок. Разве вы об этих фактах не слышали?

Человек Тетерина, определённо по поручению своего хозяина, старался вызвать Алябьева на беседу и ещё раз удостовериться в том, что Дмитрий Иванович подобрал нужные ему кандидатуры. Каким именно образом удостовериться, Сергей Сергеевич не знал, да и знать не желал. Он просто решил от разговора не отказываться и поддержал его:

– Нет, не слышал. А у вас есть доказательства?

– Какие же вам ещё нужны, если вот уже как три года в Европе официально выпускаются каталоги, представляющие ювелирные изделия из Бриллиантовой кладовой №1 и коллекций императорской семьи? А в 1926-м году на аукционах уже продавались коронные бриллианты Романовых, причём килограммами? Причём все эти ювелирные изделия продаются до сих пор? Неужели не слышали? – человек Тетерина словно удивился неосведомленности своего собеседника и загадочно сообщил: – Я, например, лично знаю одного господина, купившего, как говорится, за сущие копейки несколько шедевров из Зимнего дворца.

«К чему он затеял этот разговор? – думал Сергей Сергеевич, слушая говорившего Леру. – Может быть, та шкатулка тоже полна драгоценностей, и Тетерин, сомневаясь в данном мной честном слове не открывать её, теперь устами этого господина подготавливает меня к тому, что вывозить сокровища из СССР не такое уж и неприглядное дело?»

– Где нужно, оказалось тесно, а где не нужно – широко, – сказал Алябьев.

– Что? – не понял Пьер Леру.

– Отвечаю на ваш вопрос, почему мы с моим коллегой поменяли одежду.

– А-а-а! – Леру посмотрел на компаньонов и сказал: – Пусть и поменяли. Для большого города вы одеты вполне соответствующе, для деревни шикарно. Там и солдатское сукно как китайский шёлк, а с нижним бельём совсем неважно.

– Давно вы из России? – спросил Сергей Сергеевич.

Леру чуть смешался, дескать, откуда мсье Галлону об этом известно? но потом сообразил, что сам дал повод задать этот вопрос предыдущим сказанным и не стал отрицать:

– Три дня назад вернулся.

– Ну и как там обстановка? На что следует обратить внимание, и чего стоит опасаться? Расскажите. Наверняка ваша информация мне потребуется, да и моему другу тоже. Давайте перейдём на французский язык, чтобы он мог понимать нас с вами по губам, не возражаете? Так как там, с вашей точки зрения, народ живёт?

Сергей Сергеевич перешёл в наступление и стал задавать человеку Тетерина один вопрос за другим, умело настаивая на ответах. То есть, если даже у Леру и был какой-то план, чтобы удостовериться в надёжности кандидатов, то Алябьев не давал его ему осуществлять. Что же, он сам на разговор напросился. Вообще-то Алябьев не любил много говорить, но уж если в этом возникала необходимость, он вцеплялся в собеседника клещом, ни на каплю не отклоняясь от предмета разговора, а бывали такие случаи, когда он не уступал в красноречии и небезызвестному греку Лисию. Так, например, случилось в марте 1918-го года при штурме станицы Григорьевской, когда белых встретил настолько сильный вражеский огонь, что им волей-неволей пришлось залечь. Казалось, что нет такой силы, способной вновь поднять их в атаку. И тогда Алябьев поднялся в полный рост и так ядрёно и забористо выразился в адрес красных, дескать, господа, так ведь, не ровен час, они нас и убить могут, что корниловцы взорвались хохотом и на этой волне в едином порыве пошли в атаку, выбив большевиков из селения. Ту краткую речь Сергея Сергеевича, смысл которой я вам сейчас передал в очень вежливых выражениях, его сослуживцы ещё не раз вспоминали, и скоро она обросла такими шедеврами из лексикона русского языка, что стала легендарной. За тот случай полковник Невелев, командовавший взводом, где служил Алябьев (а надо заметить, что в тот период полковники, командовавшие взводами, состоящими из одних только офицеров, были не редкостью), подарил Сергею Сергеевичу златоустовскую шашку в серебре. Завидная была шашечка, такой только генералам владеть, но владеть ей Алябьеву долго не пришлось: через три дня его ранило, и когда он очнулся в полевом лазарете, то подарок полковника Невелева бесследно исчез. Видимо, эта шашка оказалась платой тому, кто тогда подобрал его на поле боя и доставил в тот самый лазарет. Что же, мародёрство на войне – дело житейское. Шашку, конечно же, для порядка поискали, но так и не нашли. Да и не дурак был тот, кто эту шашку прикарманил, чтобы ей хвастаться. За такие паскудные дела к стенке сразу бы поставили.

Ну, да это к слову…

Спустя полчаса Алябьев выпытал из человека Тетерина всё, что хотел узнать и свернул беседу, сухо дав понять, что более его ничего не интересует. Напрасно господин Леру, затрагивая довольно интересные темы, пытался ещё раз разговорить Сергея Сергеевича – тот отгородился будто стеной, и на очередной вопрос, касавшийся их путешествия, ответил:

– Не волнуйтесь. У нас, где нужно, не окажется тесно, а где не нужно – широко, – а потом вынул справочник по Ярославлю и демонстративно углубился в чтение.

Чёрный дым вылетал из паровозной трубы в белое сентябрьское небо. Его густая струя срезалась встречным потоком воздуха, и он уже размытым серым шлейфом стелился над составом. Мощный паровоз шипяще пыхтел, летел, торопился, и без натуги тащил за собой синие уютные вагоны. За прямоугольным окном пробегали дорожные пейзажи, набирающие краски жёлтой осени. И ещё проносилась жизнь, увы, такая короткая, за которую, как правило, никогда не успеваешь сделать всё то, что хотел…

Французско-бельгийская граница пропустила господ Леру, Галлона и Базена как редкая гребёнка вшей. За несколько километров до пограничного контрольно-пропускного пункта поезд резко сбавил ход.

– Идёмте за мной, господа! Скорее! – распорядился Леру, подхватывая свой саквояж.

Кондуктор любезно открыл мужчинам двери вагона. Они соскочили с медленно идущего состава и углубились в низкий лесок. Через четверть часа они вышли на дорогу. Тут их ждал автомобиль. У его водителя были такие богатые усищи, что им бы при жизни позавидовал сам эрцгерцог Фердинанд. Водитель приветствовал мсье Леру как старого знакомого, тронув пальцем козырёк кепи:

– Здравствуй, Пьер! – и поздоровался с его спутниками: – Здравствуйте, господа.

– Здравствуй, Ланс, – ответил Леру в том же приятельском тоне.

– Пьер, ты как всегда минута в минуту, – заметил Ланс, заводя автомобиль.

Он привёз троицу на околицу маленькой французской деревни и, выйдя из авто, позвал Леру, Галлона и Базена за собой. Они гуськом прошли огородами до лесополосы, миновали её и оказались на кромке узкого влажного поля. Тут им неожиданно встретился скучающего вида пограничник. За ним послушно шли две тучные жующие коровы, но ни усатый Ланс, ни Пьер Леру на появление стража границы никак не отреагировали.

– Здравствуй, Матис, – сказал пограничнику Ланс, вновь тронув пальцем козырёк кепи.

– Здравствуй, Ланс, – козырнул в ответ тот, потом улыбнулся, подмигнул Пьеру Леру и окинул взглядом его товарищей по поездке, но не более.

– Это шурин Ланса, – пояснил Алябьеву Леру, когда они разошлись. – А это поле в аренде у его двоюродного брата. Матис предпочитает пасти своих коров на здешней бельгийской травке. Говорит, что она тут жирнее.

– Мы уже в Бельгии? – не удержался от вопроса Алябьев, невольно подумав: «Разве что не строевым шагом идём, разве что не под барабанный бой!»

Леру кивнул. Мужчины пересекли поле, прошли высоким кустарником и вновь вышли на дорогу, опять же к автомобилю с шофёром – сухим крепким дядькой. Он так же дружески поздоровался с Лансом и Пьером Леру, и вежливо приветствовал Алябьева и Дюрана. Этого водителя звали Этан. Ланс попрощался и ушёл домой, во Францию, а Этан отвёз Леру и его компаньонов теперь уже в бельгийскую деревню. В белом домике под коричневой черепицей гостям было предложено красное сухое вино, холодная ветчина и душистый сыр с хлебом.

– Советую хорошенько подкрепиться, – посоветовал Леру Сергею Сергеевичу. – Бельгия, конечно же, не Россия – страна маленькая, но дорога будет длинной, со всеми её прелестями, как в прямом, так и в переносном смысле. Поверьте мне на слово: пока Этан довезёт вас до границы с Германией, вы с приятелем задницы отсидите. – Он замолчал, видимо, ожидая от Алябьева вопроса о том, куда же направится он сам, но тот молчал, и тогда Леру, верно поощряя его нелюбопытство, сам же и ответил: – А я переночую здесь у своей давнейшей знакомой и завтра утром в Брюссель… – и, вновь помолчав, заметил: – В Бельгии все дороги ведут в Брюссель. Удачи вам, господа!

После того, как он ушёл в тёмнеющий вечер, Алябьев улучил момент и шепнул Дюрану:

– Не удивлюсь, если он окажется в России раньше нас и будет за нами присматривать.

– Я тоже не удивлюсь, мсье, – улыбнулся Тибо. – Я заглянул к нему в саквояж. Там полный набор для дальней дороги, как и у нас.

– Это когда же вы успели, Тибо? – удивился Алябьев.

– Человек предполагает, а Бог располагает, – с кротостью монаха ответил ушлый француз, приложив руку груди и смиренно склонив голову.

В общем, напарником у Алябьева был ещё тот шар квадратный!

Вскоре Этан, Сергей Сергеевич и Тибо выехали. Ночная дорога, действительно, оказалась длинной, в тягучей смеси полудрёмы и сна. Солнечным утром автомобиль остановился у одиноко стоящего белого домика с двумя былыми сараями, окруженных забором из серого камня времён короля де Шокье, не меньше. У этого бугристого забора столетней давности приехавших мужчин встретил человек по имени Арни – так его, приветствуя, назвал Этан. Арни передал Алябьева и Дюрана своей дочери Хлое – некрасивой костистой девушке лет двадцати, но в глазах её было столько теплоты и доброжелательности, что нельзя было не заметить это. Она пригласила Сергея Сергеевича и Тибо в дом, выставила на стол бутылку вина, овощи, двух жареных цыплят и убежала помогать отцу, который вместе с Этаном, как увидели в окно Алябьев и Дюран, стал грузить в автомобиль Этана какие-то ящики, по всей видимости, со спиртным – не возвращаться же назад порожняком? Погрузив эти ящики и попрощавшись с Этаном, отец и дочь вернулись в дом.

Арни вынул из кармана часы-луковицу, взглянул на циферблат и сказал:

– Пойдёте через полчаса. Хлоя вас проведёт.

Через полчаса Хлоя чуть ли не взяла Алябьева и Дюрана за руки, и повела их в Германию как будто первоклассников в гимназию, утирая на ходу сопельки.

– Осторожнее, господа, не поскользнитесь, – говорила им девушка, когда они спускались с высокой горки. – Здесь в этот час от росы трава всегда бывает очень скользкая.

– Аккуратнее, господа, не упадите в воду. Здесь вода очень холодная, – предупреждала она мужчин, когда они переходили по узкой провисшей доске какой-то чахлый ручеёк.

– Не оцарапайтесь, господа, – снова предостерегала Хлоя, ведя компаньонов через полоску елового леса и мимо покосившихся столбиков с оборванной ржавой колючей проволокой.

Хлоя привела Алябьева и Дюрана к белому домику, похожему на тот, где она жила вместе с отцом. Домик тоже одиноко стоял в окружении полуразвалившегося каменного забора и разросшихся кустов. Его двери были не заперты, он пустовал, внутри – единственная лавка и круглый стол, на нём подсвечник с оплывшим огарком свечи.

– Вот и Германия, – сказала девушка. – Подождём здесь.

Скоро к дому подкатил серый автомобиль. За рулём сидел белобрысый молодой человек.

– Принимай гостей, Людвиг, – сказала ему Хлоя по-немецки, помахала Алябьеву и Дюрану рукой и не спеша пошла восвояси.

– Добрый день, господа. Прошу вас сидеть! – сказал немец на плохом французском языке, предлагая компаньонам занять места в машине.