Неуставняк-1. Книга 1

– Рота! Стой! – Прапорщик прямо на скаку остановил нас, и мы замерли как вкопанные, только маленькое облачко пыли продолжило свой бег. – Сейчас, товарищи призывники, вы подниметесь на этаж, и каждый возьмёт полотенце с умывальными принадлежностями. Построение через четыре минуты, время пошло. Разойдись!

Полдня, ночь и утро научили, что фраза «Время пошло» в корне ошибочна. «Время прошло!» – вот её истина и изнанка: как ни старайся, но все твои первые усилия нацелены на опоздание, чтобы затем производить повторения. Правда, количество повторений прямо пропорционально опозданиям.

Бежать по ступенькам вверх после столь насыщенного спортивного утра тяжело. Даром что ноги, наполнившись свинцом, словно не твои, так и мышцы рук и спины надулись так, что любое воздействие извне изливается из тебя матом. Толпа разнопёрых кандидатов старается взлететь на третий этаж, при этом мат и бесконтрольные выражения сыпятся во все стороны, заставляя содрогаться стены подъезда. Время, которое уже почти что прошло, не даёт перелиться в конфликт, а гонит вверх – по нарам. Мой рюкзак лежит на втором ярусе. Вот так запросто на него теперь не залезть. Косые мышцы спины напряжены и руки совершенно непослушны. Я подставляю под Костю свою спину, и он запрыгивает на второй ярус, где начинает, полусогнувшись, бегать по нарам и всем сбрасывать котомки, вещмешки и рюкзаки. Однако наличие возле тебя твоего сидора не спасает положения, так как пальцы, уставшие от перекладины и брусьев, не могут производить движений, породивших от обезьяны человека.

– Пацаны! Не мучайтесь! Сыпьте умывательные на полотенце и бежим! – Дельный совет рационализатора принят, и, побросав свои сидора на первый ярус, все мчатся назад.

Двери все ещё выпускали нас из здания, когда прапорщик опустил руку с часами и посмотрел на напитывающийся строй.

– Ладно, на первый раз прощаю, но следующий раз… – Прапорщик не стал нам объяснять, что будет в следующий раз.

В сознание начало прокрадываться понимание, что десант – это каторга, и чтоб девки перед тобой бросали трусы, а парни бежали в кусты, эту каторгу придётся испить до дна. Не поддавалась пониманию вся эта спешка – куда спешить? Впереди столько времени, что эти бренные потуги можно было бы и сократить!

Зажав непослушными руками котомки полотенец, мы стройной колонной перемещаемся в сторону умывальника. Умывальник – длинное корыто, установленное на столбах, со сливными отверстиями прямо на рельеф местности, и водопроводная труба с дырками, в которые вставлены клапаны в виде гвоздей. Ты поджимаешь клапан снизу – вода течёт, отпускаешь – не течёт. Так и моешься. Пока мы принимали ванну, пехота уже стала вытягиваться из столовой.

– Представляете, во что нас превратят, когда приедем в часть?! – продолжил я свою работу. – Нам, парни, пока не повязали, надо отсюда бежать.

– Как убежать? А если поймают? – процедил один из Вторых.

– Как, как? Культурно. Надо просто без пыли перевестись в другие войска.

– А как?

– Надо подумать. Пошли. – Рота опять строилась, чтобы пройти “неполную” сотню метров до казармы.

Возле казармы нам приказали ещё раз метнуться наверх, чтоб забрать свои котомки и рюкзаки, и, положив в них умывательные, отнесли их на дневное место хранения, располагающееся возле трибун спортгородка. Затем мы на время несколько раз оделись и разделись и без перекура строем пошли на завтрак.

Завтрак не опишу, так как памятуя вчерашние мамины пироги, утренние дела с зарядкой аппетита не нагнали. И только вернувшись с завтрака к казарме, мы в первый раз с начала дня получили разрешение на перекур. Щедрость за все прегрешения непомерная, если учесть, что окружающие нас ополченцы постоянно маячили перед глазами с сигаретами в зубах. Нет, они тоже курили в назначенных местах, но их распорядок дня и занятий был менее насыщен и даже щадящ.

Наш перекур не остался незамеченным, и мы тут же попали в окружение сочувствующих. Они нас откровенно жалели, но думаю, что многие и завидовали. Однако обстоятельства их жалости я вновь подтянул под тему побега из десанта.

В один из спортивных перерывов моё отделение оказалось возле сидящего на скамейке старшины.

– Почему у нас всё время такая спешка? – задал я вопрос.

– Чтоб достойно умереть! – Старшина сделал паузу и пристально посмотрел на нас. – Понимаете, бойцы. Срок для выполнения поставленной задачи в тылу противника не превышает сорока пяти минут, а потом смерть или плен.

То, с каким достоинством он это говорил – взяло за душу. Ужели и мне вот так вот придётся легко говорить о смерти, которую я оплакивал всё своё детство?!

– После того, что мы наделаем, всё равно смерть. – Он опять сделал паузу. – Наша основная задача – уничтожение засекреченных командных пунктов и ракетных шахт противника. Согласно временному регламенту от посадки в самолёт до выполнения боевой задачи должно пройти не более одного часа пятнадцати минут. Понятно, смертнички?! – Он поднялся и отошёл.

Я комментировать не стал, пусть думают сами. В моменты небольших перекуров к нам подкатывали волны вышедших из окружения, их можно было назвать так, потому что после обеда личный состав разноцветных сержантов полностью терял интерес к своим подчинённым и те, дабы не нарушать установленный порядок, двигались по территории мелкими бесформенными кучками.

Но была ещё одна команда, лишённая самостоятельности, – это Морфлот. Распространённый стереотип, что в Морфлоте должны быть все рослые, себя не оправдал: парни из этой команды были почти такие, как и мы. Нас различало два обстоятельства – их решимость уйти из дому на три года и меньшее рвение к спорту, но большая жадность до однообразия. Они даже, как коровы на отдыхе, смотрели в одну сторону! Мы как‑то почти всё время находились друг против друга, и, как в отражении зеркала, наблюдали за их действиями на плацу, спортгородке и даже в столовой. Вот только зеркало было кривое и ленивое. Видно их старшины тянулись в своей исключительности за нашими сержантами, но напора у них было меньше.

Не обошлось и без курьёзов. И вот, в очередной раз отвисев на перекладинах, мы на какое-то время остались бесхозными, друг против друга. И сам по себе начался диалог между командами с приколами и подколками:

– Эй, висельники, в штаны не наделайте, когда прыгать будете! – вырвалось из их стана.

– А вы не утоните, когда будете грести в своих корытах! – парировал один из нас.

– Мы не утонем, мы плавать умеем! – заявил новоявленный Нахимов.

– Говно плавает, а моряки ходят! – предвосхитил ржание грубый голос из наших рядов.

На этот аргумент у морячков слов не нашлось.

После обеда мы были выстроены с голым торсом перед казармой, чтоб устроить конвейер. Нас расставили по одному на каждый пролёт лестницы, один стоял возле входной двери и два в расположении. По команде офицеров, находящихся в расположении, этот механизм заработал чётко и без сбоя. Первый из призывников общался с комиссией, второй ждал, как только первого отпускали, и он оказывался на лестничной клетке, в расположение входил следующий. Лестница пополнялась новым из общего строя, а первый возвращался на своё место в строю. Забежав в расположение, мы останавливались возле двери и ждали, когда будет вызван следующий.

– Следующий! – прозвучал голос прапорщика.

Я побежал по проходу в сторону огороженного одеялами просторного закутка. Там располагалась кровать, несколько стульев и тумбочка, которая сейчас служила письменным столом.

– Призывник Куделин по вашему приказанию прибыл! – Я вышел на середину импровизированной комнаты и остановился.

– Подойди ко мне, – сказал худой офицер в белом халате.

Я сделал шаг навстречу и остановился возле него. Незамысловатыми движениями он проверил мой кожный покров, попросил открыть рот и высунуть язык, заглянул в глаза и, поставив боком, продавил живот. Затем проверил пульс и сказал: «Хорошо».

– Повернись ко мне. – Я повернулся на голос. Сзади меня сидел майор. Его глаза улыбались. Спокойным голосом он спросил: «У тебя есть причины, по которым я должен тебя забрать в Десант»?

– Так точно! – Моя нижняя губа слегка натянулась и стала немного подёргиваться.

– Спокойно, выдохни и докладывай. – Майор улыбнулся губами.

– Я прыгал с парашютом.

– Сколько прыжков?

– Три.

– Спортом занимался?

– Так точно, боксом, второй юношеский!

– Почему не взрослый?

– Хотел быть лётчиком. – Я понимал, что для решения моей судьбы надо быть откровенным.

– Что помешало?

– Военком!

– Понятно. – Майор не стал вдаваться в подробности. – Объясни, почему ты себя зовёшь Гришей, когда ты сам Саша?

Я открыл широко глаза, но отвечать было надо.

– Занятия боксом не позволяли носить длинные волосы. Поэтому ходил с короткой причёской. Сначала звали Котовским, а потом я заставил уважительно называть себя по имени‑отчеству.

– Понятно. Ты, значит, Григорий Иванович, а для своих – Гриша?!

– Так точно!

– Ну, а сержантов зачем избил? Это явное неповиновение, которое карается трибуналом!

– Я никаких сержантов не бил. – Скромности мне было не занимать.

– А кто?

– Не знаю, товарищ майор!

– Сейчас я на твоём деле поставлю резолюцию «в ВДВ не годен», и тебя переведут на второй этаж, а там ты доблестно будешь доказывать, бил ты их или не бил! Понял?!

– Так точно, я сержантов не бил! Ночью мне пришлось наказать двух мародёров, но они мне не представились.

– А почему утром не доложил?!

– Так ведь наши же победили! – сказал я, заметив, что майор снова улыбается.

– Ладно, иди.

Я сделал пол-оборота в сторону импровизированных дверей и вышел. Сердце моё бешено билось.

– Следующий! – громыхнул голос прапорщика.

И я вдруг вспомнил, где я его слышал. Именно его голос породил тот бешеный поток утреннего подъёма, который выкинул меня на улицу, где я и проснулся.

Я спускался вниз, когда мимо меня стремительно поднималась следующая четвёрка претендентов. Она полностью состояла из Вторых нашего автобуса.

– Ну как?!

– Ну его на фиг! Я сказал, что нагрузки у них велики, и вообще с парашютом я прыгать боюсь.

– А они?!

– А они сказали, что водители в армии тоже нужны. У них есть договорённость с автобатом, кто им не подходит – всех туда сольют! – Я врал, как на уроке в пятом классе.

… Дело в том, что врать я научился с малых лет. Врал всегда и много, но делал это настолько профессионально, что окружающие даже и не подозревали. А если за редким исключением меня ловили на вранье, я элементарным приёмом выходил сухим из воды. Секрет был прост: «Я пошутил!».

Но в шестом классе произошёл переломный момент. Информацию, которая выдаётся за действительность, надо постоянно запоминать и преподносить порциями, как порошок пациентам, и ни в коем случае порошки нельзя перепутать. В тот день учительница биологии, в очередной раз начав философскую беседу о сути вещей в природе и обществе, сказала, глядя на меня: «Самая трудная судьба у людей, которые врут. Их память вынуждена работать на износ для запоминания всех причудливых ходов воображения. Намного проще говорить правду, она всегда на поверхности и за ней в глубины памяти нырять не надо!».

Уже с урока я вышел прямолинейным и правдивым человеком, но не стоит забывать, если ты когда‑то что‑то умел, то навыки остаются навсегда…

Четвёрка неудачников, удовлетворённая моим быстрым разъяснением и позицией, двинулась наверх, а я, понизив проходной бал в своё будущее, радостно подпрыгивая на ступеньках, спустился вниз.

Тем, кто прошёл собеседование, разрешили одеться и перекурить. Курилок на территории не было, но существовали традиционные места курения. Одним из таких мест был угол нашей казармы, куда мы и отошли. Парни все были на подъёме, только некоторые, молча выйдя из казармы, скромно одевшись, присаживались на скамейки и опускали головы. Чтобы мои Вторые при выходе из казармы меня не увидели, я отошёл чуть дальше за угол.

Мы делились вопросами, которые нам задавали, и по ответам изучали друг друга. Научившись говорить правду, вторым шагом я научился больше молчать и слушать.

Нет, я не молчун в своей компании, но и не говорун в кругу чужих.

Вдруг кто-то, ухватившись за одежду, потянул меня назад. Я резко повернулся и принял открытую боксёрскую стойку. Противник и не подозревал, что в такой стойке я взведён, как затвор автомата. Передо мной стояли два сержанта из утреннего селевого потока. Один имел погоны красного цвета – цвета его выпирающей гематомы, второй – погоны цвета его фингала под глазом – чёрного. Они решили принять со мной неравный, но для них праведный бой.

– Ты чё, сука, не понял, душара, что тебе не жить?! – кричал чёрный, отлетая от прямого удара в челюсть.

– Я тебя, тварь, с грязью сравняю! – орал красный, падая на орошённую плевками и окурками отмостку казармы.

Я же, окрылённый тем, что уже десантник, вовсю развивал наступательное движение. Пинать нас в боксе не учили, но и подниматься я им не давал. Они, как ваньки-встаньки, кружили возле меня. Когда после очередного удара в область плеча чёрный развернулся, я отвесил ему шикарного пендаля, который прорисовался в моём воображении ещё в первый день. Красному, поднявшемуся для очередной дозы, я врезать не успел – мою руку перехватил майор и резким ударом ноги в челюсть моего противника прекратил этот бой.

– Так, говоришь, не бьёшь сержантов?! В чем дело?!

Я молчал. Любой бой отбирает много сил, а тут – перенапряжение от собеседования, драка и попадалово на месте преступления: впору было расплакаться.

– Хорошо, поясните вы! – майор обратился к парням, которые во время потасовки поддержали меня мысленно. И те коротко, но в красках рассказали обстоятельства драки.

Подошёл наш прапорщик и увёл двух налётчиков в сторону штаба, а майор приказал всем членам моей моральной поддержки назвать свои фамилии, потом он записал их в блокнот старшины, оказавшийся у него в руках. Меня ж он в сопровождении сержанта приказал отвести умыться.

Я себя ненавидел – за два дня я намозолил всем глаза так, что впору было удалиться в монастырь, я понимал, что ледяные сопки заполярного круга – вполне адекватная альтернатива монашеской рясе. Сержант скромно шёл рядом и как ни в чём не бывало насвистывал какую-то ненадоедливую мелодию. Меня брало зло на беззаботность этого трубадура: «Гад, ему всё по барабану! Он десантник! Ему наши тараканьи бега – забава, а мне – почитай вся моя будущая жизнь! Ужели всё же в мабуту? Не перенесу – подвяжусь сзади и приеду за ними прицепом, вот пусть тогда и выгоняют из своего ВДВ!»

Роту выстроили на плацу. Перед строем стояли майор, два капитана и прапорщик, справа от колонны стояли друг за другом старшина, сержанты и ефрейтор. Ветер раскачивал сосны, солнце, клонившееся к горизонту, готово было забрать этот неоднозначный день с собой – он не был нужен, так как растоптал все мои чаянья и обрёк на отлучение! День я начал ночью дракой, ею же он меня и проводил.

От штаба в сторону казармы шёл капитан и размахивал руками. Было очевидно, что он ругается, и вероятнее всего матом. Шедший перед ним чёрный сержант, истязаемый криком своего командира, вёл себя как расстреливаемый. Тело его постоянно дёргалось, словно изо рта капитана вылетал не мат, а шрапнель, бьющая его в спину. По мере продвижения к казарме сержант уменьшался в росте с каждым словом, с каждым шагом.

«Наверное, до казармы дойдёт чебурашкой», – подумал я. Воображения у меня всегда хватало: «Интересно, в заполярье я приеду весной или ещё зимой? Если зимой, то где оденут – здесь или там?! Это хорошо, что у меня телага⁴, но, блин, плохо, что простые брюки – яйца б не простудить!»

Меня сильно толкнули в спину, и я снова оказался на плацу.

– Призывник Куделин, выйти из строя! – Майор явно был раздражён.

– Я! Есть! – Я без всякого задора проделал определённые манипуляции и вышел перед строем.

– Призывник Куделин временно до приезда на пункт распределения назначается командиром первого отделения.

– Есть.

– Не есть, а служу Советскому Союзу, – с пафосом произнёс майор.

– Служу Советскому Союзу!

– Призывник Куделин, кругом, пять шагов вперёд марш!

Я повернулся к строю спиной и проделал пять шагов вперёд. Теперь я всё делал чётко и молодцевато. Зимняя стужа заполярного круга, не выдержав весеннего уральского тепла, испарилась.

Далее вызвали ещё одного призывника и приказали ему встать рядом со мной, так как он поступал под моё временное командование. И т. д. и т. п. Когда моё отделение было сформировано, из строя вывели следующего командира отделения и дополнили его подчинёнными. Так сформировали три взвода по три отделения в каждом. Всё это вместе называлось рота переменного состава сорок четвёртой десантной учебной дивизии.

Когда формирование роты было закончено, на плацу стояло два подразделения – десантная рота и безымянное подразделение ополченцев повышенной боевой готовности. Часть ополченцев стояла, понурив головы, часть вытирала слезы, но были и те несколько безучастных кандидатов, которые стойко наблюдали за моей битвой с сержантами. Они плакали, как бабы, громко и навзрыд. Но мы уже считали себя Десантниками, и сентиментальность нам была не к лицу.

ФОРТ НОКС

В пределах забора пересыльного пункта Егоршино постоянно шла работа по созданию донорских дружин. Основными агитаторами выступают младшие сержанты и ефрейторы, последних специально для этого и берут. Если младший командный состав, оставаясь непогрешимым в свете солнечного дня, обязан оберегать своих временных подчинённых, то ефрейтор как родное сердце мечется по части, чтоб зацепить за душу или потребность любого, кто обратится к нему или даже посмотрит в его сторону. Дело в том, что ефрейтор, как правило, промежуточное звание молодого, но расторопного бойца, а молодость в армии – это безграничное подчинение слабого успешным старшим. Их задача заключалась в постоянном контакте с набираемым пополнением.

В день приходило от трёх до четырёх автобусных колонн с разным количеством новобранцев, но смысл оставался один – их в этот день никто не ставил на довольствие.

После очистки за пределами части от привезённых с собой запасов на каждого наваливалась тоска. Но даже если нам и предлагалась скромная размазня в солдатской столовой, то её вид не то что аппетит, но и чувства вырубает на ближайшие три дня. Все лишены домашнего холодильника, вечернего и ночного бутерброда никто не предложит, даже чая пустого никто не нальёт. Остаётся уповать на деньги, зашитые в карманчик трусов, который примостила и укомплектовала заботливая мама. Но вот незадача, наличие денег придаёт уверенность, но не спасает от голода. В пределах забора нет магазина, зато процветает чёрный рынок услуг. Суммарный запас денег, зашитых в трусах и проходящих через пункт сбора, наверное, сравним с бюджетом Российской империи⁵ 1913 года!

Главной задачей переменного сержантского состава был захват сферы влияния в момент прибытия призывников. Не факт, что призывник уйдёт со своей приписанной командой, в нашем случае семьдесят были лишними, а ведь и их не сразу перераспределили.

Десантники в этой области были самыми удачливыми. Красивые, ладные, успешные, независимые, они внушали полное доверие и располагали к себе всей душой. Непринуждённость в общении и постоянный личный пример, как лассо, обхватывает шею и тянет, как жертвенного бычка на закланье. Их манеры, внешний вид, такт в обращении гипнотизировали. Достаточно было попасться им на глаза, и воля теряла смысл, если ты, конечно, не был приписан к их команде. Кроме того, подтверждённая годами истина, что десантник – это машина по уничтожению голыми руками противника, действует безукоризненно.

По прибытии любого количества автобусов для формирования команд использовался имеющийся в распоряжении дежурного по сборному пункту состав временно приписанных сержантов. Без сомнения, лучших нянек прибывшим, чем наши десантники, не было. Всё происходило в точности, как я описываю, но есть и скрытые моменты жёсткой истины.

Для поднятия своей значимости цветные сержанты обязаны были с первых секунд наводить в рядах прибывших страх, чтобы затем управлять. И именно через этот страх и должны открываться поясные кошельки новобранцев. Нагнетание страха вокруг цветных поставлено на широкую ногу. И неважно, под чьё командование попадёт потом ополченец, главное, что он уже попадёт, обработанный страхом, как вошь дустом. Соломенная психика оторванного от сиськи призывника принесёт плоды уже этой ночью. Но и до ночи надо дожить!

Десантники никого не пугали, их и так боялись, но они брали отеческой любовью к ближнему. Из нашего автобуса все, не попавшие в мою команду, были безмерно преданны им за спокойствие, которым те одарили в первые минуты знакомства. Пример с наказанием Третьего вообще внёс в души прибывших неприятие частной собственности как средства индивидуального самовыражения. Не надо забывать, что территория одна, и подступ ко всем ополченцам, кроме нас и моряков, не ограничен. И стоит нашему сержанту остановиться возле кучки бесхозных рекрутов, как те с явным интересом начинают возле него группироваться, чтоб расспросить. Главное для этого момента – время. В основном, это полчаса до приёма пищи или сразу после него. Все приехавшие от стресса впадают в голодную панику, у них нет еды, а до завтра не покормят, или наполнение мисок не соответствует устоявшейся привычке. Сержант с достоинством рассказывает о трудностях службы в десанте, и он совершенно в этом откровенен, разве что в естественных потерях припишет двух-трёх убиенных на месяц. Затем он произносит заветную фразу: «А вы кто, откуда?» После недолгих перечислений обязательно находится земляк. И так как сейчас сержант не собирается идти на ужин (там кормят отвратно!), а пойдёт в магазин, то он может ему что-нибудь купить на-пожрать. Это обстоятельство привлекает всех и перед сержантом из десанта открываются кошельки. Он просит земляка записать, у кого и сколько он взял денег. После небольшой бухгалтерской переписи он со списком и приличной пачкой денег удаляется в сторону штаба. Через некоторое время наши сержанты и ефрейтор удаляются в сторону населённого пункта. Ближе к вечерней проверке команда продотряда возвращается с небольшими котомками, набитыми печеньем, хлебом и сушками. Они спокойно разделяются и находят своих земляков. Те, в свою очередь, принимают содержимое сумок, после чего им поясняют, что именно в этой куче содержимое всех прилавков местного магазина, и если у кого‑то имеются сомнения, то он может пойти и проверить. Расчёт по сдаче сержант произведёт завтра, так как неотложные дела требуют его присутствия в подразделении его команды. Заложник ситуации, оставшись с пакетом мелкой снеди, как может, распределяет полученный провиант. Его компаньоны, не занятые в строю, всухомятку заедают мысль об утраченных деньгах. Стоит сказать, что мамы мелочью будущих защитников не снабжают, а дают достойные суммы достойными ассигнациями. Но, как правило, это две или три бумажки. Потеря одной бумажки удручала, но не окончательно – ведь оставалась ещё одна, а лучше две.

Конечно, находились и такие индивидуумы, которые на следующий день, подкараулив сержанта, бросались с вопросом: «А можно сдачу получить?»

– Ты, воин, о чём?

– Ну, мы вчера деньги собрали на магазин!

– Вы собирали – я принёс, и чего?!

– Ну, Володя, который вчера собирал деньги, сказал, что сегодня можно у вас взять сдачу!

– Воин! Ты ничего не перепутал!?! Собирал он, а отдавать я?! Ты понимаешь, что за чушь ты несёшь?!

Продолжительность диалога зависела от расположения духа сержанта. Его так же обобрали год назад, он с этим прожил целый год, стреляя сигареты и докуривая чужие бычки. Сегодняшний успех – это его сдача прошедшему времени, и поэтому скорость расставания зависит от злобы, скопившейся в нём. Последнее слово оставит за собой сержант, он поступит так же, как он это помнит – просто замолчит, развернётся и уйдёт.

Сразу оговорюсь, смекалка собирающего деньги – это не пятно на роде войск и армии в целом, а коммерческая жилка, живущая в каждом из нас и позволяющая получать дивиденды, не прикладая рук.

Ещё одна цель – вещи. Как правило, из дома все уходили в одежде на выброс, но были и шикари. Не понимаю, но эти шикарные мальчики с претензиями на вкус одевались в новейшие ботинки, джинсы или костюмы, курткам можно было обзавидоваться, правда, их лоск сиял только до двери автобуса, а затем им хотелось затереться среди масс ополчения, чтоб не выделяться. Этому павлину скоро и доходчиво объясняли, что его вещи достанутся недостойному, а взамен он получит лишь только пыль из-под ногтей. После того, как тот соглашался, его быстро переодевали, причём источником подходящей одежды выступал сельмаг, а став как все, к нему терялся всякий интерес, и он от этого только выигрывал.

Смелость, смекалка и напор наших сержантов компенсировались ночными походами, которые устраивали сержанты других родов войск. Днём новобранцы все на виду, и работу чёрных старателей проводить неудобно. Зато ночь, которая в армии ярче дня, восполняла упущенные шансы. Даже если в расположении и находится ответственный офицер, ему всё равно требуется отдых. Дневальные по этажу всегда могут обеспечить подъём заинтересованного состава. Рота с благодарностью к прошедшему дню принимает команду «Рота, отбой!» и в течение пяти минут засыпает. Все мероприятия начинаются часа через два после отбоя. Это как раз тот момент, когда человек, слегка отдохнув, может снова бодрствовать. Если молодого солдата резко разбудить, не дав ему окончательно проснуться, с ним можно делать удивительные вещи. Уставший от дневного стресса организм включает блокаду сознания сродни коме. Человек вроде движется, говорит, но, по сути, он не отвечает за свои поступки, а главное, все его воспоминания сродни бреду. Это состояние длится не более минуты, именно в эту минуту его можно так напрячь, что, проснувшись, он будет полностью тебе подчинён. Такому не учат, до этого каждый старослужащий доходит сам, а демобилизуясь, уносит с собой. На его место встаёт следующий экспериментатор и он обязательно добивается успеха. Но бывают редкие, досадные недоразумения. Я вам об одном уже рассказал.

Наблюдая, как их потенциальных жертв обчищают успешные десантники, цветные младшие командиры ночью выбивают всё, что можно выбить, и утром основная часть новобранцев из казармы выходит чистая, как после химчистки. Конечно, некоторые не сразу поддаются химобработке, но их, как загашники, оставляют на чёрный день.

Выдавливание денег в Десанте сродни искусству, в этих войсках никто ни у кого ничего не отбирает. Жертву так разводят и окручивают аргументами, что она с благодарностью преподносит желаемое. Однако и здесь встречаются накладки.