Читать книгу: «Путь в бездну перемен», страница 9

Михаил и Герман поднялись с мест.

– Да у тебя, скорей всего, Аркин, при себе и оружия нет, – сказал Сомов. – Ты ведь и без него опасен.

– Опасен, – согласился с ним провокатор. – Но волына у меня всегда на кармане. Сомневаться не рекомендую.

– Мы сейчас уходим, – предупредил его Михаил. – А ты в целях нашей и твоей безопасности встанешь из-за стола только через пять минут. Не раньше. Согласен?

– Конечно. Потянет, – ответил Аркин. – Мне в данном случае без разницы.

– Через пять минут мы удалимся, а ты встанешь с места, отойдешь подальше от столиков, – сказал ему Гиров, – и застрелишься. Запомни! Застрелишься!

– Как это? – удивился офицер специальной государственной службы. – Как это… застрелюсь?

– Обычно, – пояснил Сомов, – Достанешь пистолет, выстрелишь себе в рот, разнесёшь себе пулей череп и оправишься туда, где тебя уже заждались черти. Застрелишься, дорогой мой, и не возражай!

– Ух, ты, наш пострелёнок, – Гиров игриво потрепал провокатора за плечо. – Не унывай! Умирают все. А ты должен застрелиться. Ты же дал слово офицера.

Аркин хотел возразить Гирову и сказать, что никакого слова и никому он не давал, но язык его не слушался. Да и врагов его уже и не было в помещении кафе. Ушли. Прошло ровно пять минут.

Не соображая, что делает, Аркин сделал то, о чём его убедительно попросили. Затылочная часть его черепа, сгустки мозга и кровь изрядно повредили, испачкали витринный витраж, в нескольких метрах от входной двери.

Через пару минут внезапно в кафе ворвались несколько вооружённых человек в масках и заставили буквально всех под стволами автоматов лечь на пол вниз лицом. Это были не грабители. Они ничего не вынесли из кафе «Поющая пальма», кроме безжизненного тела капитана Аркина. Очень быстро погрузили его в небольшой грузовой «змеевик» и скрылись. Потом уже появились и сотрудники полиции. Но поздно. Кто и что увёз мертвеца, им было неведомо.

Возможно, оперативно сработала одна из специальных государственных служб. К внезапному, неожиданному и странному исчезновению трупов сотрудники правоохранительных органов Большого Города уже привыкли. Но эта тайна, как и многие другие, была покрыта мраком.

Жнецы посеянного

Находясь на месте своей временной работы, в строительной бытовке, Гиров вдруг вспомнил, что в порыве гнева пару недель тому назад забросил свою бывшую соседку чрезмерно любознательную Эльвиру Адамовну Дюшкину на Северный полюс. Да, он поступил опрометчиво и жестоко. Он подключил своё сознание к далёкому холодному и заснеженному району планеты и с удовлетворением определил, что она жива и здорова. Что ж, пришла пора возвращать её домой.

Щёлкнув пальцами правой руки, он заставил Дюшкину стремительно перелететь в свою коммунальную комнату. Она даже не сразу поняла, что оказалась сидящей на своей привычной тахте. Эльвира Адамовна держала в руках бутылку с забугорным джином. Рядом с ней от голода и ужаса выл её голодный кот Софокл. Ещё ничего абсолютно не понимающая молодящаяся женщина на привычном русском языке позвала к себе негра и капрала, прибывшего на строительство железной дороги во льдах, из американского Штата Майями:

– Эй, Стив! Вали-ка сюда! В конце концов, ты или белый медведь заказывал бутылку джина?

Но никто к ней не подошёл. Более того, она поняла, что тот невидимый чародей и маг, который две недели назад сделал её несравненной и счастливой, внезапно решил вернуть её назад. Упав всей своей утомлённой, тщательно и часто массажированной грудью на подушку, она разрыдалась, одновременно проклиная мерзкого и жестокого колдуна, лишившей её возможности выйти замуж за иностранца: «Подлый извращенец! Гад! Подонок! Немедленно верни меня к моим… боевым товарищам!».

Осознав, что все её старания тщетны, она открыла дверцу холодильника, стоящего прямо в комнате, достала оттуда кусок солёного сала и швырнула коту. При этом Дюшкина ласкового сказала своему Софоклу: «Жри, скотина! Как ты мне надоел!». Добрым расположением хозяйки кот немедленно воспользовался, издавая громкие и победоносные гортанные звуки.

Потом она раскупорила стеклянную тару с зарубежным спиртным, выпила прямо «из горла» ровно половину из пузатой бутылки и, упав на пол, тут же уснула. Наблюдавший за всем происходящим на расстоянии, Гиров остался доволен. Эльвира Адамовна была благополучно доставлено на место своей постоянной прописки и жительства.

Она ведь, погрузившаяся в радость тесного и частого общения с мужским натовским контингентом две недели тому назад, по наивности своей даже и не предполагала, что за шпионскую деятельность в самой демократической и свободной стране мира США ей грозит, как минимум, пожизненное заключение. Что ж, когда женщины по-настоящему становятся счастливыми, они нередко теряют голову. В данном случае, Гиров выступил, как спаситель бывшей своей любознательной соседки, и это его порадовало.

Время медленно двигалось к полуночи. Гиров собрался обойти территорию, да и заодно просто прогуляться. Но за окном бытовки раздались голоса. В столь поздний час к Михаилу шли гости. Ясно, что двое – мужчина и женщина. В дверь постучались. На пороге появился Снегирёв, да не один, а с очень симпатичной черноглазой юной брюнеткой, которую Гиров видел впервые.

– Я без охраны и без компании, Михаил Семёнович, – сообщил с порога Иван. – Приехали к тебе на такси. Своей машины пока не приобрёл, хотя кое-какие деньги уже имеются. Примешь гостей?

– В общем-то, здесь место моей работы, а не квартира, где я проживаю, – сказал Гиров. – Но если уж вы появились, то проходите и садитесь!

У Снегирёва на плече висела большая сумка, внутри которой что-то позвякивало. Впрочем, ясно что. Спиртное и консервированные продукты. Иван поставил поклажу на пол. Гости сели за стол.

Спутница Снегирёва, возможно, от некоторого смущения хихикнула. Но Михаил понял, что девушка только желала казаться скромной и растерянной. Понятно, что её ничего не смущало.

– Как тут здорово! – бросила она дежурную фразу. – Романтика!

– Снимайте с себя верхнюю одежду! – Гиров указал рукой на шкаф. – Там, внутри имеются вешалки!

Они быстро сняли с себя лёгкие синие куртки и начали бесцеремонно выставлять на стол бутылки со спиртным и выкладывать продукты питания на стол: рыбные и мясные консервы, колбасу, варёное мясо, копчёную рыба… Неплохая закуска.

– Что у вас за праздничное событие, – спросил Гиров, – и почему вы решили, что здесь, у меня, ночное кафе?

– Никакого события, – ответил Иван, – просто я с тобой долго не виделся. Неужели ты нас выгонишь? Мы ведь в такую даль ехали, а ведь могли провести время на моей съёмной квартире, вдвоём и комфортно. А мы вот приехали к тебе.

– Ладно. Развлекайтесь, – принял окончательное решение Михаил, – но только без шума. Сюда, вряд ли, кто-нибудь забредёт. А бичи и беспризорники не в счёт, те проследуют мимо.

На стол они накрыли быстро. Привезли с собой даже пластмассовую посуду: тарелочки, стаканчики, вилочки…

Девушка, яркая брюнетка с большими чёрными глазами, протянула руку Гирову и сказала:

– Меня зовут Роза Добрая. Добрая – эта фамилия такая, а на самом деле, я злая и вредная. Но мне уже давно есть восемнадцать лет. А вы, я знаю, Михаил Семёнович. У вас такая шикарная чёрная борода.

– Мне тоже известно, Роза Яновна, кое-что о вас, – пояснил Гиров. – Я кое-что сразу же читаю на человеческом лице.

– Розочка, господин Гиров – особенный человек, – Иван разливал по стаканчикам коньяк. – Он многое знает и умеет. А подробности потом. Выпьем по одной и второй – и разговоримся.

– И что же такое написано на моём лице? – кокетливо пожала плечами. – Что-нибудь страшное?

– Напрасно вы всё воспринимаете, как шутку, Роза, – сказал Гиров. – Лицо ваше о многом говорит. Мне кажется, вам лучше сейчас уйти отсюда. Такси я вызову. Если не покинете это место, то погибните. Я чувствую. У вас фатальный и безысходный взгляд. Голос смеётся, а глаза плачут.

– Бросьте, вы меня пугать, Михаил Семёнович! – ответила она. – Никуда я отсюда до самого утра не уйду. Но мне, всё равно, интересно вас послушать. Вы, кроме того, что маг и чародей, скорей всего хороший художник, если по лицу угадываете фамилии людей. Вы ещё и фаталист. Но…

– Моё дело – предупредить, – сказал Гиров. – Я вас никуда не гоню. Просто увидел то, о чём, наверное, мне и не следовало бы говорить.

– Настроение у меня, на самом деле, не очень весёлое, почему-то, скверное, – призналась девушка. – Но это пройдёт. А жить я буду долго. Я ведь тоже почти… экстрасенс.

– Да ну вас, с вашими пустыми разговорами, – сказал Снегирёв. – Давайте лучше выпьем и закусим!

Гиров не стал оказываться от участия в непонятном ночном пиршестве. В принципе, для него спиртное практически не действовало. Вода и не больше. Ему не было дано пьянеть. Потому и выпил с молодыми людьми два раза подряд.

– Узнаю философа Гирова! – игриво заметил Снегирёв. – Ты, наверное, Семёнович, читаешь чересчур много умных книг, но тех, которые написаны круглыми дураками.

– Книги здесь не причём, Ваня, – ответил Михаил. – Мне важно было предупредить Розу, что ей грозит опасность. Правда, пока не могу понять, какая и откуда. Надеюсь, что первый раз в жизни я ошибся.

– Всё пустое! А мы вот с Розой познакомились прямо на улице, – доложил Гирову Иван. – Она сразу согласилась поехать со мной к тебе в гости. Она любит и уважает крик-группу «Смерч» и наши песни.

– Но ведь ночь на дворе, – напомнил Гиров. – В такое время суток обычно не приято кого-то навещать.

– Какая разница! – Снегирёв всем налил в стаканчики коньяку. – У тебя, Семёнович, вторая комната свободна. Мы там с Розочкой устроимся, немного покувыркаемся и мирно заснём. Мне кажется, что никто сюда не сунется. Кому нужна эта заброшенная стройка!

– Вот ещё! – обиделась Роза. – Разве я обещала и собиралась с тобой кувыркаться, Снегирёв? Ты почитаешь мне свои стихи, а рано утром я уеду в своё рабочее общежитие. Никто из подруг не знает, где я. Потеряют.

– Ты, Роза, как я понял, работаешь на комбинате по производству растительного масла? – уточнил Гиров. – Нелёгкая работа.

– Любая работа тяжела, – сказала девушка. – А моё дело следить за тем, как затариваются ящики бутылками с маслом. За это копейки платят. Но я немного устала, и взяла за свой счёт двухнедельный отпуск. Решила чуть-чуть отдохнуть. К родителям в деревню не поеду. Не хочу. Там скучно. Мне нужно… раскрепоститься.

– Вы, Роза, просто очень эмансипированы, – не обидно заметил Гиров. – Чиновники Большого Города не любят свободолюбивых людей. Вы, как раз, из тех, чья душа протестует против несправедливости и произвола, но не осознаёте этого.

– Нормальная у нас страна, – заметил Снегирёв. – Я начинаю понимать, что был не совсем прав, когда протестовал в своих песнях против того, что есть. А теперь… повзрослел.

– Моментально повзрослел. За какие-то три недели, – усмехнулся Гиров. – Видать, немного тебе за это, Ваня, стали приплачивать.

– Не за это, Семёнович, – возразил Иван, – а за мои гениальные песни.

– Вы, Михаил Семёнович, определённо, кроме всего прочего, художник! – повторила то что, что говорила десять минут назад, Роза. – У вас проницательный взгляд.

– Нет. Я не художник, Роза, – ответил Гиров. – Просто немного гипнотизёр, психолог, по профессии – врач. Обычный человек, но с некоторыми отклонениями от… нормы.

– Это очень интересно! – девушка, явно, опьянела. – Всё, что вы говорите, Михаил, увлекательно!

На их никчемные разговоры Снегирёв почти не обращал никакого внимания. Он был весел и возбуждён. Резал колбасу, открывал банки с рыбными и мясными консервами и даже картонные пакеты с фруктовыми соками.

Иван торопился побыстрей напиться и сблизиться с Розой.

– У вас курить можно? Или нельзя, Михаил? – поинтересовалась у Гирова Роза. – Я уже закурила.

– Можно, – ответил он. – Конечно, можно. Я вижу, что ты уже из железной баночки соорудила пепельницу.

– Я курю только тогда, когда немного выпью, – девушка с большим удовольствием затянулась дымом сигареты. – Организму чего-то, что ли, не хватает.

– Я чувствую, Роза, что не смогу вас спасти, – Гиров был озабочен. – Со мной давно такого не происходило. Какое-то не совсем понятное, двойственное состояние.

– Ни в коем случае, не ревную, – по-своему истолковал слова Михаила руководитель крик-группы. – С кем Роза пожелает, с тем она и будет. Не очень приятно, конечно. Но я не протестую! Сама выберет, уже взрослая… Но ты сам посуди, Семёнович, и реши, кто ей больше интересен. Есть я, гениальный поэт, и ты, прошу прощения, обычный сторож. Мы ведь с тобой реалисты, Семёнович. Или нет?

– Конечно, реалисты, – кивнул головой Гиров. – Меня сейчас другое волнует, Ваня. Я сейчас и вижу безнадёжный, фатальный конец… и одновременно не вижу его.

– Ты просто, душечка, Миша! Прямо такая мощная борода! – восхитилась словами Гирова Роза. – Здорово сказано! Вы не только философ, но и художник, Михаил Семёнович. Не спорьте со мной!

– Прошу всех обратить внимание на стол! – задорно и громогласно сказал Снегирёв. – Я много лишнего уже убрал, добавил ещё кое-какой закуски и откупорил ещё две бутылки с коньяком! Приступим!

– Вы уже без меня продолжайте, – отказался Гиров. – Я уже и сыт, и пьян. Во всяком случае, мне достаточно того, что уже было. Немного поразмышляю над житьём-бытьём на улице.

Михаил вышел из бытовки и присёл на старую покосившуюся скамейку, которой, наверное уже было ни одно десятилетие. Сейчас, в самой ближайшей перспективе, он видел Розу мёртвой и одновременно… живой. Разве возможно такое? Но отсюда он, всё-таки, решил понаблюдать за поведение своих молодых и неожиданных гостей. Проник сквозь фанерную стену бытовки зрением и слухом своим.

Они сидели за столом и не собирались конфликтовать. Наоборот, как считал Гиров, их контакт налаживался. Некоторое время даже молчали и смотрели если не заворожёно, то внимательно друг на друга. И это хорошо.

– Выпьем, Роза, за наше тесное знакомство! – предложил ей Снегирёв и поднял свой пластмассовый стаканчик. – Выпьем же!

– Выпьем, Ваня! Но мне показалось, что ты хотел сказать совсем друге, предложить тост за процветание и укрепление рядов Партии Справедливости, – засмеялась она. – Ты, мне кажется, уже созрел для этого.

– Это вражеские происки! Я не вне политики!

– Ну, тогда давай выпьем, – она взяла в правую руку свой наполненный стаканчик. – Сколько же тебе ещё предстоит выбирать и выбирать.

Он не понял смысл этой явной насмешки, а лишь подмигнул Розе, и они выпили.

«Плохо начал ты, Ваня, и скверно закончишь, – подумал Гиров, сидящий на скамейке. – Путь предательства народа наивно приветствуется самим народом только на первых порах. А потом приходит время расплаты или… забвения».

– Не будет никакого забвения, – говорил он, разумеется, не Гирову, а работнице комбината по производству растительного масла и своей вероятной любовнице, молодой, как и он, Розе Яновне Доброй. – Я и мой «Смерч» уже гремит по стране. За бугром о нём знают те, кому это надо.

– Подумаешь, – передёрнула плечами Добрая. – Я тоже умею и петь, и плясать. Ещё немного выпью и покажу, как это делается.

– Если ты, Роза, вокалистка, – засмеялся Снегирёв, – тогда я – американский парашютист.

– Как же я тебя полюбила!

– За что?

– За то, что ты не полудурок, а полный… дурак.

– Ну, ты и шутница! – Снегирёв игриво ущипнул её за локоть. – Если бы я был дураком, то мне жилось бы гораздо интересней. Безумцы сейчас находятся в оригинальной оппозиции, но рьяно и активно соглашаются со всем тем, что происходят.

– Очень скоро ты будешь точно таким и начнёшь кричать в своих песенках: «Снимите с моей шеи старую гнилую петлю! Мне нужна новая, прочная и надёжная!». Будь уверен, что после этих слов тебя никогда не повесит ни один палач. Им нужна такая оппозиция, они от неё балдеют.

– К черту политику, Розочка! Ты бредишь, и мне это не нравится.

Посмотрев на всё это со «стороны», Гиров решил, что пора вернуться в бытовку.

Милый и добрый конфликт двух молодых людей запросто может перерасти в серьёзную ссору. Михаил, не раздумывая, вернулся назад и сел за стол.

– Хорошо. Я молчу, – сказала Роза, – слушаю тебя!

– Всё ведь очень сложно и непредсказуемо, – Снегирёв взял в руки консервную банку. – Смори! Здесь написано: «Тушёное мясо тапира». Но почему мы должны этому верить. Может быть, здесь закатано мясо, к примеру, Иванова, Петрова или Сидорова. Может такое быть?

– Теперь ешь это мясо сам, Ванюша. А я никогда к нему не прикоснусь. Если бы это были бывшие люди, которые прошли через преобразователь, а то ведь…

Гиров ухмыльнулся. Его веселила некоторая схоластичность молодых людей. Под хмельными парами, тем более, вдали от большого скопления людей можно быть смелым и даже саркастичным. Но даже здесь и уже, что называется, под крепким градусом старался особо не критиковать никого и ничего.

Вероятно, ему порекомендовали новые друзья не доверять никому и ничему. Но Ваня есть Ваня, он, всё равно, даже не желая того, обязательно выразит очередной протест.

– У вас, ребята, пошёл какой-то схоластичный разговор, пьяный синтез. Но и в нём проскальзывает здравая мысль, – беззлобно заметил Михаил. – Не пейте больше. Ни к чему хорошему это не приведёт.

– Чепуха! – вяло возразил Снегирёв. – Пьяный человек всегда говорит о том, о чём думает. Разве это плохо?

– Если он, разумеется, в состоянии думать, мыслить, – поправил его Михаил, – то это хорошо. В противном случае, смешно и не больше…

– Ваня, – вспомнила Роза. – Ты же обещал почитать свои стихи! Давай! Но только немного, не утомляй.

Встав из-за стола и вытянув левую руку вперёд, Снегирёв прочитал:

– Тень моя растворилась на коже акаций.

Может, я умираю или рождаюсь?

На запад тянутся руки домов,

Прося подаянья.

Если я потерею холодную тень,

Значит, я никогда не рождался.

Растроганная до глубины души от поэтических строк руководителя крик-группа «Смерч», Роза глубоко растрогалась, даже заплакала. Понятно, даже если бы сейчас Ваня читал с выражением и дрожащим голосом рекламное объявление о качественном ремонте обуви, то эффект был бы тоже.

«А планомерное и постоянное зомбировние населения средствами массовой информации и полуграмотной рекламой, – подумал Гиров, – и есть тот самый хмель, опьянение, из которого не выходит и не может выйти великое множество народа, уже не десятки, а сотни миллионов доверчивых, обманутых и ограбленных людей».

– Каково, старик, а-а? Каково, Михаил Семёнович? – обратился он к Гирову. – Сам прикинь, Миша! «Значит, я никогда не рождался». Какой ещё там классик, скажет лучше, чем я?

– Даже в полной ерундистике, Ванюша, – разъяснил ему Гиров, – претендующей на то, что бы её считали поэзией, имеются определённые крупицы магии и смысла, настроения и чего угодно. Вот почему зачастую медь успешно выдаётся за золото. А драгоценный металл лежит на самом дне суетной жизни. Большая политика с умышленной… раскруткой. Но ты не один такой… поэт. Массовая серость и безмозглость.

– Не понял, – замычал Снегирёв, – не понял. Ты хочешь сказать, что моя великая поэзия – ерундистика?

– Я в стихах ничего не соображаю, – отмахнулся от него Гиров и сменил тему разговора. – Ребята, если вам понадобится туалет, то, как выйдете, направо. Там увидите сносную деревянную кабинку.

– Ты, всего лишь, бородатый сторож, а я – поэт! – продолжал гнуть свою линию Снегирёв. – Мне тебя жалко, Миша! Почему ты не стремишься выразить свои мысли стихами? Почему? Ты мог бы, хоть как-то… Ведь жизнь проходит. Да ты и не поймёшь её! Не сможешь.

– У одной бабушки был небольшой выводок гусей, – сказал Гиров. – Она заставляла их гоготать под губную гармошку.

– Зачем? – лицо у Снегирёва вытянулось. – Зачем она это делала?

– По той простой причине, Ваня, что в своё время эта бабушка училась в консерватории, – пояснил Михаил. – Она была абсолютно уверена, что каждый должен любить и понимать классическую музыку.

– Он – поэт! – Роза указательным ткнула Снегирёва в грудь. – А ты, Михаил Семёнович… художник. Я пойду на улицу… помочусь.

Покачиваясь из стороны в сторону, Роза не вышла, а вывалилась на улицу из бытовки. Даже не пытаясь искать где-то там какой-то туалет, она устроилась прямо у вагончика-бытовки, под дверью.

Послышался довольно ощутимый шум, будто за стеной старательно и рьяно срывал листья с тополей и лип.

– Я сейчас понял, Семёнович, что она… прекрасна, – Снегирёв застыл с наполненным стаканчиком в руке. – Ты только послушай, Михаил Семёнович, какая мощная струя! Я полюбил Розу. Она особенная.

– В принципе, обычная. Просто молодая, как и ты, оболтус.

Дверь широко распахнулась и в бытовку на четвереньках вползла Роза с раскрасневшимся лицом, понятно, от значительной дозы выпитого. Ниже колен болтались её трусы, она просто забыла их натянуть на свои бёдра или не смогла.

С трудом, опираясь на косяк, он встал на ноги.

– Я полюбил тебя, Роза, – Снегирёв поднял указательный палец вверх. – Сейчас… схожу в туалет, и всё скажу.

Он не без труда выбрался из бытовки, но справил малую нужду чуть в стороне. Пауза продолжалась недолго. Войдя в бытовку, он сказал:

– Пошли, Розочка, спать!

– Пошли, моя птичка снегирь, – пробормотала она, посмеиваясь. – Но только без фокусов. Я ещё девочка, и, вообще, после секса у меня голова болит.

Они удалились, обнявшись, как две старые плакальщицы у свежей могилы. По крайней мере, вид у них был такой, печальный и одновременно задумчивый и серьёзный, если так можно характеризовать пьяные гримасы.

Гиров раскрыл недочитанную книгу, не обращая внимания на возню за стеной, в соседней комнате бытовки. Сравнительно долго молодые не могли угомониться. Понятно было, что сексуальные или эротические процедуры и отношения у них сегодня не заладятся. Не то состояние.

«Раздевайся! – послышался громкий и пьяный голос Снегирёва. – Утром займёмся… капитально. Сейчас ничего не выходит».

«И не входит, – сострила Роза, – нечему входить».

«Не твоё дело».

«Ты – мерзкий и мелкий садист! Всё вы так, только обещаете…».

Пришлось Гирову подняться с лежанки и выключить свет. Он решил ни о чём не думать, немного вздремнуть. Немного шумела голова. Он начал засыпать, и виделось ему, что идёт он по вязкому болоту и с каждым шагом проваливается всё глубже и глубже.

Вдруг в его комнате зажглась электрическая лампочка. Михаил приоткрыл глаза, перед ним стояла обнажённая Роза. Закатив к потолку свои большие чёрные, затуманенные хмелем глаза, она громко произнесла:

– Ну, как? Я красивая, художник?

– Ты ведь, милая девушка, с ним пришла. С ним, – вместо ответа сказал Гиров. – Чего ж тебе от меня надо? Не волнуйся, он проспится, и тебе будет хорошо.

– Очень мне нужен этот маленький, плюгавенький клоун! У него там… болтается ни то и ни сё. Какой-то лоскутик! А вот у тебя… я представляю. Он у тебя, наверняка, длинней твоей бороды.

– Правильно, – еле заметно улыбнулся Гиров, – самка настоящего самца чувствует за десятки километров. Говорят, что по запаху. Но почему ты вдруг решила, что я обязан служить твоим, прошу прощения, пьяным прихотям? Не нарушаешь ли ты мои элементарные гражданские права?

– Какие там права, Миша! Я просто хочу тебя – и всё! Я люблю или много, или ничего. Но ты так и не ответил мне на вопрос, – она подошла к нему почти вплотную, играя грудями. – Я ведь ничего, красивая?

Михаил молчал, в тайне борясь со своими… желаниями. Впрочем, обуздать их ему не стоило большого труда. Так он и сделал.

Ему стало легко, немного грустно и одновременно скучно. Плоть его расслабилась, потянуло в сон. Глаза непроизвольно стали закрываться.

– Я жду ответа! – взвизгнула Роза. – Может быть, ты импотент? Так ты мне скажи, и я тебя пожалею.

– Не обижайся, Роза. Ты обычная, каких миллионы. Симпатичных девушек много. Кроме того, брюнетки не в моём вкусе, тем более, такие назойливые.

– Ты думаешь, что я венерически больная? Заразная, одним словом, – она отошла к столу, присела, закурила сигарету. – Чудила! Да у меня мужиков-то было с гулькин нос. Я начинающая…

Прекрасно Михаил понимал, что с пьяной женщиной спорить бесполезно. Применять моментальное внушение или гипноз ему не хотелось. Надеялся, что Роза, наконец-то, угомонится, остановится, сообразит, что ведёт себя не очень адекватно.

Резко затушив сигарету о край первой попавшейся под руку тарелки, Роза села на стол, широко расставим ноги.

– Смотри сюда! – громко сказала она. – У меня там… приятный розовый цвет. Не у всех так. Можно сказать, я редкая девушка.

Ради приличия Гиров приоткрыл глаза. Назойливая, требующая к себе особого внимания, гостья и не думала, не собиралась успокаиваться. Обеими руками она растянула до предела в стороны края своих больших половых губ. Этот мужик должен был возбудиться, разглядеть потайной вход туда, к её матке.

Ведь она же не такая, как все, она – особенная. У неё всё гораздо лучше, чем у тех вульгарных девиц из интернета, которые идут на всё, чтобы только их прелести разглядели и… оценили. Там ведь изгаляются даже великовозрастные человеческие самки, считающие себя элитой. Они, как бы, случайно выворачивают наизнанку все свои внутренности, и потом возмущаются, что за ними… подсмотрели. А вот она – из народа, и хочет оторваться по полной программе, можно сказать, в интимной обстановке, а не публично. Что ж в этом скверного? Ничего! Она женщина, она человек.

– Ты когда-нибудь видел такую улыбку, которая у меня ниже пояса? – спросила она, пуская в ход свой последний козырь. – Когда я окончательно протрезвею, ты больше никогда и нигде не увидишь такой приветливой, широкой и светлой улыбки!

– Немало я видел, девушка, и многое мне ведомо. Я ведь не мальчик, тем более, врач, – ответил Гиров. – Спрячь свой «сюрприз»! Ты же ведь сейчас не в Доме Счастья и Радости, а на моём рабочем месте.

Ни Гиров, ни Добрая не заметили фактически ещё пьяного, качающегося в дверях соседней комнатушки Снегирёва. Роза, немного смутившись, соскочила со стола и села на табуретку, отвернувшись от пьяного и несколько обиженного художественного руководителя крик-группы «Смерч». Он же криво улыбался, напевая слова какой-то почти древней, пошловатой песенки.

Он подошёл к столу, налил себе в стаканчик то ли коньяку, то ли водки и выпил залпом. Не снимая гримасы со своей пьяной физиономии, Снегирёв отыскал рукой на столе свой большой складной нож, валявшийся среди колбасных обрезков, незаметно взял его в правую руку, крепко сжал. Он неожиданно быстро и резко ударил сидящую Розу ножом в грудь.

Замах был резким, и удар получился, к несчастью, точный и верный, из-за спины ничего не подозревающей жертвы. Лезвие ножа вошло в тело девушки, как по маслу. В самое сердце. Роза упала на пол вместе с табуреткой. Но она успела, повернув к Гирову угасающее лицо не сказать, а прохрипеть: «Ты был прав. Но не спас, не уберёг…». Через мгновение девушка умерла.

Двумя руками оттолкнувшись от лежанки-топчана, Гиров, будто котёнка, отшвырнул Снегирёва в сторону, и наклонился над телом Розы. Пощупал её пульс… Девушка была мертва. Михаил вытащил из её тела нож, на пол хлынула кровь.

– Она убитая? Мёртвая? – жалобно захныкал Снегирёв. – Что теперь со мной будет? Это точка, Семёнович, это расстрел или камера преобразования. Роза мёртвая?

– Мертвее не бывает, – спокойно ответил Гиров. – Ты не её оплакиваешь, а свою мерзкую шкуру. Не человек ты, а двуногая продажная падаль!

– Я не знаю, как всё получилось, – пьяные слёзы текли по щекам Снегирёва. – Просто я увидел нож, и ни с того, ни с сего… Понимаешь? Мне ведь было плевать, я не ревновал её к тебе. Я даже не понимаю, как всё произошло. Мне не понятно…

– Ты, Ваня, не просто алкаш, а мерзкая эгоцентричная сволочь. Я абсолютно уверен, что тебе лучше подохнуть. Из таких, как ты, не получается нормальных людей, ни дельных работяг, ни путёвых инженеров. Ты – не человек! Какая сволочь тебе внушила, что ты… особенный, неповторимый? Ведь кому-то же это было выгодно!

– Почему?

– На фоне таких, как ты, любая наглая серость будет считаться гением. Так издавна повелось на Руси. Безразличие народа к подобным явлениям, к круговой поруке, приводит к жутким последствиям. Ты, всего лишь, жалкий и бледный фон!

Снегирёв прямо по кровавой луже на коленях подполз к Гирову, пошептал:

– Спаси меня, Семёнович! Умоляю… Спаси.

– Почему я должен тебя спасать? Кто ты, мерзкий пацан? Откуда ты взялся на мою голову? Зачем ты здесь, вообще?

Жаль, конечно, что среди доброго, умного российского народа встречаются и такие вот людищки, требующие к себе особого внимания. Выродки, которые сами себе позволили всё. Они, появившись на свет, сразу начали требовать к себе внимания и уважения. Позор великой страны, беда России.

Смотрят на них ультра-либералы и лакеи мерзких забугорных стран и говорят: «А здесь ведь все люди такие! Других нет. Народ без… ценностей». Но от таких, как Снегирёв борцы за «демократию» далеко не ушли. Они, как раз, и рождены для того, чтобы купить, продать и, разумеется, убить.

– Ты лишил её жизни, добрый человек, – сказал Гиров. – Просто так лишил. Находился не в настроении. Ты не имеешь права жить. Неужели тебе это не понятно?

– А разве ты никого и никогда не убивал, – Снегирёв встал на ноги, сел на табуретку. – Разве ты этого не делал?

– Если я и поступал так, то уничтожал самых настоящих убийц, врагов моей страны! А ты? Просто убийца… по настроению.

– Тебе, Гиров, проще. Ты знаешь, где гад, а где хороший человек. А мне вот…

– И ты ещё что-то говоришь? Пытаешься себя оправдать? Я не способен тебя понять.

– Так ты меня намерен выручать из беды или нет?

– Не тебя, тупая и наглая канарейка. Мне сейчас не нужны неприятности. Если бы это была ни Роза, невинная жертва, то вопрос бы я решил просто. Отправил бы её труп и тебя к чёрту на кулички, в самую центральную часть, каких-нибудь бразильских болот. Тебя там сам дьявол не нашёл бы. Да он и не стал бы искать. Мудрый и великий элементал порой бывает справедлив и объективен.

– Но ты ведь не сделаешь этого?

– Не сейчас, Ваня, а чуть попозже я расправлюсь с тобой по полной программе. Я, пожалуй, сделаю так, что ты сам себя устранишь. Впрочем, ещё подумаю.

– Спаси меня! Умоляю, Семёнович!

– Замолчи ты! Не теряй времени! Отправляйся на улицу!

– Зачем? Ты хочешь меня там убить, Гиров?

– Прямо за бытовкой стоит большой ящик. В нём тряпки. Надо убрать все следы преступления. Вымыть дочиста полы. В колонке наберёшь воды. Все тряпки сожжём в овраге. Благо, что в ёмкости с соляркой что-то есть.

– Розу мы тоже сожжём? – клацая зубами от страха, спросил Снегирёв. – Всё понял. Молчу. Её тоже спалим.

– Не твоя забота! Иди! Исполняй. Но сначала заткни девушке рану тряпкой. А потом я спрячу ее тело в большой куль.