– Да это же передача обо всем! – воскликнул Сергей. – Хотят звезды в игру играть – да пусть хоть в «бутылочку» играют! Захочет ведущий кому-нибудь соковыжималку вручить – да кто ж ему запретит? Хочет – пусть дарит, не хочет – не дарит. Это его право. А если хватит смелости, наоборот, – что-нибудь у кого-нибудь сопрет… Как и в жизни. Встречи, расставания, приобретения, утраты. Всякое бывает. Кто хочет ширнуться, пусть прямо в студии и уколется, ради бога! Раздухарятся ребята, кому-нибудь морду набьют, не нам судить. Это жизнь. Обычная, нормальная жизнь звезд, понимаешь? Только на экране. Разве не интересно? Да народ от телевизора за уши не оттащишь, если будет такая передача! Телезритель настолько хочет смотреть на звезд, что можно просто так показывать звезд. И все!

– Теперь смотри плюсы. – Сергей стал загибать пальцы. – Сценаристы не нужны – раз! Потому как ни вопросов, ни диалогов заранее готовить не надо. Режиссер тоже не нужен – два! Один раз выставить свет, камеры и – поехали! Монтажная тоже не нужна, поскольку передача пойдет в прямом эфире – три! Смотри, какая экономия! А что касается приглашения самих звезд…

– Тут уж мы разберемся, – перебила его Ольга. – Звезд мы умеем прорабатывать.

– Ты меня не дослушала. Не надо никого прорабатывать. Объявить в анонсе, что, мол, так и так, если ты – «звезда», но чувствуешь, что о тебе забывают, то в такое-то время приходи. Понабегут, вот увидишь. Им же надо присутствие на экране поддерживать. Много придет – значит, в выпуске будет много участников. Шумный выпуск. Мало придет – тихий, уютный выпуск.

– А если никто не придет?

– Значит, не придет. Ничего страшного. Буревич один посидит, книжку почитает. Ты думаешь, народу не интересно на одного Буревича смотреть? Вот увидишь, Оля, все тридцать девять минут просидит он в студии с книжкой не двигаясь, и никто от экрана не отойдет. Соседей спроси.

– А аналоги?! – спохватилась Румянцева. – А зарубежные аналоги? Ты же знаешь, Сереж, что Апоков не примет ни одного проекта, если нет зарубежных аналогов!

– Ах вот ты о чем. – Сергей почесал затылок. – Вот ты о чем. Аналоги, говоришь… Аналоги скоро будут. Я тут с одним продюсером из Вены встречался… Он сказал, что у них на телевидении уже появилась идея подобной передачи. Вот я и собираюсь пойти к Александру Завеновичу и предложить то, что сейчас тебе рассказал. Надо спешить, чтобы потом у наших друзей лицензию выкупать не пришлось. Тем более, сама понимаешь, для такой передачи никакой подготовительной работы не требуется, кроме съемки анонса.

– А как ты думаешь назвать программу? – Видно, это был последний вопрос, поскольку Ольга убрала записную книжку.

– «Звезды не гаснут!», – не задумываясь ответил Сергей.

– С претензией, конечно, но все-таки не очень… – задумалась Ольга. – Над названием надо поработать… А в целом ничего. Что-то есть. У меня, помнится, тоже когда-то была идея подобной передачи. Но только руки не доходили. Ладно, подумаем, посмотрим… Только я должна вас огорчить, Сергей Викторович. – Она вдруг опять заговорила на «вы». – Александра Завеновича сегодня не будет. Он в министерстве у Леснера, а там он, как правило, задерживается допоздна. Так что я вам советую понапрасну времени не терять. Приходите в другой день. А лучше – на следующей неделе. Я попробую поговорить с ним, чтобы он вас принял.

– Как это не будет Апокова? – делано расстроился Сергей. – Вы же, Ольга Борисовна, сегодня с ним в ресторан идете!

– Ресторан – это другое дело. Надо же человеку иногда отдыхать. Здесь, на Шаболовке, его не будет, а в ресторан он после министерства заскочит. Только это уже к делу не относится.

Она развернулась почти по-военному и пошла в сторону своего кабинета.

«Да-а. А все-таки они меня уважают, – подумал Садовников. – Вон как записывала!» И заулыбался, представляя себе передачу «Звезды не гаснут!»

Апоков, как и следовало ожидать, все-таки появился. Причем появился минут через пять после того, как отошла Румянцева. Он прямо-таки выплыл, или даже нет, – смикшировался в другом конце коридора, и все, кто имел доступ к телу генерального, бросились и окружили его, восторгаясь и щебеча. Сергею показалось, что и лампы в коридоре засветились ярче, и стены засеребрились с появлением Апокова. И даже где-то заиграла музыка. Садовников не мог понять только, в голове она у него играет или действительно кто-то музыку запустил. Впрочем, не важно. На административном этаже в торжественные минуты и не такое привидеться могло. Достаточно сказать, что в среде администраторов культивировался слух, что от прикосновения Апокова даже болезни проходят. А с его появлением вода превращается в шампанское, а «Прима» – в «Мальборо»… «Ну-ка, проверим! – Садовников полез за пачкой своего «Бонда» и разочарованно вздохнул. Нет, сегодня, кажется, не сработало. «Бонд» «Бондом» и оставался, только в пачке перекатывалась всего лишь одна сигарета. – А ведь когда шел сюда, была полная, – с грустью подумал сценарист. – Вот тебе и Апоков…»

Сергей по-прежнему стоял в тупике, понимая, что сейчас к Апокову не подобраться, и от нечего делать сравнивал человеческие персонажи с рыбами или животными, чем обычно занимался на презентациях или на заседаниях худсоветов. Если хорошенько пофантазировать и при этом любить природу, то всегда в земной или водной фауне каждому человеку можно подыскать условного двойника. Садовникову это всегда навевало философские мысли о повторяемости всего сущего, о замкнутости времени и пространства. Кроме того, помогало привести себя в форму, если намечался неприятный разговор. Он пытался представить себя на месте тигра, если предстояла встреча с «тигром», или вжиться в образ осла, когда шел на прием к «ослу». И беседа получалась.

Ну, что мы на сегодня имеем? Ольга Румянцева, например, была похожа на белку, если знать, что на самом деле белки злые и очень подвижные. Катя Гендель – на ондатру, такая же округленькая, усатая, все время ела и ходила в ондатровой шубе даже летом. Алексей Гусин, тут и фантазию особо привлекать не надо – и лицом, и фигурой, и амбициями напоминал породистого, ухоженного хозяйского гуся… «Стоп! Кстати, а на кого похож Апоков?» – спохватился Садовников. – «Да как же это я его пропустил? Столько лет знаю, а еще ни разу ни с кем не сравнивал. Непорядок!» И Сергей лихорадочно начал подбирать животное, на которое мог быть похож генеральный директор РосТВ. «Ни медведь, ни лев, ни слон, ни лось, ни носорог, ни верблюд, ни горилла…» Действительно, ни у кого из перечисленных походка не добирала солидности апоковской поступи. «Может, какой-нибудь бронтозавр?… Нет. Бронтозавры вымерли, а Апоков, похоже, вымирать не собирается. Апоков – не бронтозавр». Птицы тоже очень быстро отпали, и Садовников перешел к водным обитателям. «Кит? Нет, не кит. Кит, в отличие от генерального, слишком индифферентен ко всему, что происходит… Касатка? Нет, касатка уж больно откровенная, чтобы тягаться с Апоковым даже в океане. Нет, не она». Садовников надолго остановился на кашалоте и даже в чем-то начал улавливать внешнее сходство, прикладывая кашалоту то армянские кучеряшки, то твидовый костюм, то затемненные очки. Хотя чем больше деталей привлекал, тем сильнее наступало разочарование. Похожесть – это когда не думаешь о деталях. Похожесть – это когда посмотрел и сразу узнал. Вдруг его осенило: Апоков – не животное… Он – танкер! Настоящий нефтяной танкер! Огромный, солидный, непотопляемый, поражающий своей мощью, вместимостью и межконтинентальностью, который плывет караванным маршрутом в сопровождении конвоя из военных кораблей. Садовников вспомнил слова Руденко: «Владеть телевизионным эфиром – это все равно что владеть нефтью». И сразу стало понятно, что Апоков – это танкер. Танкер с самым большим водоизмещением. Танкер, который движется уверенно и равномерно. Танкер, который видно издалека. И штормы, и айсберги ему нипочем. Конвой бережет от подводных лодок. Он полон государственной нефти, которой ни барреля не выкупишь, если ты не «затусован». Вот так. «А ведь действительно, – подумал Садовников, – когда-нибудь какой-нибудь танкер так и назовут: „Александр Апоков“».

В это время в коридоре случилось невероятное. Одномоментно вся тусовка рассеялась, и Апоков остался один. Что бы это значило? Понятно, что гендиректору достаточно было одного словесного намека или жеста, чтобы его оставили в покое. Но зачем же оставаться одному в коридоре? Что-то новенькое… У Сергея даже блеснула слабая надежда: «А может, он так поступил из-за меня? Ладно, как бы там ни было, другого случая не будет». Танкер «Александр Апоков» приближался… Впереди – никого, сбоку – тоже никого, и в кильватере никого! «Ну, Отто Хайниге, заводи свой торпедный катер!», – скомандовал себе Садовников и, оттолкнувшись от батареи, пошел навстречу. В гулком пустынном коридоре оставались только двое: Садовников и Апоков… В гулком пустынном коридоре сближались гендиректор и лучший сценарист. По мере того как расстояние между ними сокращалось, Садовников все больше понимал, что никакой он не Отто Хайниге и никакой у него не торпедный катер. Он просто обыкновенный утопающий, выброшенный когда-то за борт. И дай Бог, если имеет ветхую шлюпку или спасательный пояс. Тем не менее Садовников старался на утопающего не походить. Он был хорошо одет, держался прямо и улыбался почти искренне и по-доброму. Тридцать метров до Апокова… Апоков его заметил. Кивнул и тоже улыбнулся… Двадцать метров до Апокова… Апоков повел плечами и наклонил голову. Дескать, где ты пропадал, дружище? Десять метров до Апокова… Александр Завенович приоткрыл рот и приветственно раскинул руки. Четыре метра до Апокова…

– Здравствуйте, Александр Завенович!

Апоков делает равнодушную физиономию, отворачивается, проплывает мимо и, не ответив на приветствие, заходит к себе в кабинет. Все.

«Черт бы тебя побрал, манипулятор! – разозлился Сергей. – Сколько времени из-за тебя потерял!» И пошел обратно в тупик докуривать последнюю сигарету. «А ведь он и на самом деле специально всех отогнал для того, чтобы вот так, один на один меня встретить, гаденыш! И сравнение с танкером было действительно верное… Танкеры людей не спасают».

– Садовников!

Сергей обернулся и опять увидел Румянцеву. Ольга смотрела с ненавистью и куда-то мимо, словно вынуждена была сообщать то, о чем не хотела бы говорить.

– Сергей Викторович, вас вызывает Александр Завенович Апоков!

Глава 7
Воспоминания

Разбег! Замах! Бросок! Продолговатый предмет, запущенный под правильным углом, рассекает воздух. Вот он завис на несколько мгновений на фоне облаков… И, описав естественную дугу, падает в водоем. Захрустел песок. Участилось дыхание. С Богом!

Михаилу Леснеру этот эпизод вспоминался очень часто. Словно кто-то прокручивал одну и ту же кинопленку во время сна или же когда он находился в послеобеденном забытьи. Эпизод набирал со временем все новые уважительные подробности и радующие детали. И в конце концов приобрел вид доработанной короткометражки с мужественно-соревновательным содержанием, не вызывающим обиды ни у кого. Поскольку участниками того памятного заплыва были только четверо из «Видео Унтерменшн», а свидетелей мало: белолыцинская охрана, «болеющий» Эзополь и сам Белолыцин, – то впоследствии этот эпизод удалось даже мистифицировать в кругу высших бонз рекламного агентства и представить как совершенно героический эпизод. «За четверых храбрецов!» – вот такой появился тост в узком кругу. Друзья выпивали и вспоминали… милые сердцу подробности памятного вечера на природе, венчающего удачную рекламную кампанию политблока, кстати, в то время самого крупного в стране.

Итак, четверо храбрецов разбегаются, чтобы броситься в холодную воду незнакомого озера… И как знать, что ждет их там, на середине, где покачивается палочка на темных волнах? Тут может и судорога ногу свести. И водоворот засосать. Бывают же водовороты! А то, глядишь, и стокилограммовый сом-людоед, обитатель тихих озер, подстерегает устремляющегося пловца. Но тем не менее они бегут. Бегут к воде. Бегут, отгоняя страх и презирая трусость. И ни один из них не отступит, не оступится и не упадет. «Посмотрим, какие вы охотники-и!» – долетает следом возглас Виктора Степановича Белолыцина, растирающего руку. Чуть было не вывихнул ее премьер-министр. Такой широченный был замах и сильный бросок.

Итак, бегут. Впереди Леснер. На два шага отстает Апоков. А еще чуть подальше Буревич и Гусин. За право оказаться предпоследним между двумя последними, кажется, развернулась настоящая борьба. Хотя на самом деле это была лишь видимость борьбы. Буревич прекрасно знал, что Гусин не посмеет его обогнать из соображений субординации. А Гусин понимал, что не имеет права. Но уже одно только обстоятельство – оказаться в такой четверке, да еще на глазах у самого Белолыцина, – на долгие годы вызовет зависть у любого администратора агентства. «Ты понял, как в люди выбиваются? – пилит жена своего мужа, гремя посудой. – В десяти метрах от самого Белолыцина!» А потом добавляет ночью: «Да отстань ты! Меня-то просто обнять. Ты вон пойди Белолыцина обними!»

«Куда, армяшка?» – шипит сквозь зубы Леснер догоняющему Апокову, стараясь не сбить дыхание. Михаила Юрьевича всегда преследовала мысль, что Апоков в самый неподходящий момент может взять и как-нибудь его да обойти. Конечно, это произойдет не сейчас, не в погоне за палочкой, но лучше все-таки осадить скрытного конкурента для профилактики. Тем более что апоковское сопение в непозволительной близости в последнее время начинало его порядком раздражать. На худсоветах, на презентациях, на банкетах, а один раз даже в кровати. Это случилось после особенно жестокого сабантуя, когда Михаил Юрьевич потащил кого-то в спальный кабинет, а утром выяснилось, что это был Апоков.

Леснер неоднократно признавался себе, что ненавидел Апокова, но тут же все-таки признавался в другом – что не променял бы его ни на кого и никогда. «Расстаться с проверенным предателем, которого выращивал годы? Это было бы непростительным расточительством, – говорил дочери. – Предательство – вот единственное, во что сейчас можно верить. Все остальные формы взаимоотношений между людьми изживают себя. Вот так-то, дочь! Великая мудрость – окружить себя одними предателями, чтобы не было никаких иллюзий, а потом разочарований. Потому что если друг предаст, то это – несчастье. А когда предатель предаст, то это норма, которая позволяет спокойно жить и работать. Так что, когда к замужеству будешь готовиться, ты хорошенько подумай и правильно выбери суженого».

Апоков, в свою очередь, эту теорию конечно же знал, полностью принимал и предавал Леснера регулярно, чтобы у того не возникало более серьезных опасений. Предавал не сильно и в ожидаемых обстоятельствах, чтобы потом получить прогнозируемых тумаков. Вот и сейчас, подбегая к воде, он только для вида вырвался вперед, чтобы тут же ретироваться назад, услышав угрозу, а вечером получить в зубы. Жертва невелика, но зато Михаил Юрьевич на некоторое время успокоится, выпустив пар. А раз успокоится, то, значит, ситуация останется все-таки под контролем. Под контролем Александра Завеновича Апокова.

Прыгнули в воду. Нет. Здесь Апокову ни за что не угнаться за Леснером, даже если бы он и хотел этого. Прозвище «морячок», подаренное Михаилу Юрьевичу еще в детстве, появилось, как и любые детские клички, неспроста. Еще тогда – известный танец вприсядочку под «Эх, яблочко!» Еще тогда – любимая форма – тельняшка, несмотря на запреты учительниц и директора школы. Еще с тех пор – жаргон с распальцовкой как способ общения с младшеклассниками, из-за которого потом пионера Леснера так и не приняли в комсомол. Кстати, именно из-за этого, а не из-за двоек, как считали одноклассники, и не из-за идеологических соображений, как утверждал позднее сам Леснер, раздавая интервью корреспондентам.

Ну да ладно. Все это в далеком советском прошлом, которое, будем надеяться, больше не повторится. А сейчас, бросившись в воду, Леснер настолько сильно оторвался от преследователей, что даже сам Белолыцин ахнул, видавший виды на охотах водных и сухопутных.

– Хорошо плывет, – задумался вслух премьер-министр, любуясь размашистым кролем основателя «Видео Унтерменшн». – Красиво, хоть акварелью фотографируй! Больше всех эфирных сетей для политблока добыл. А еще и плавает, как лосось на воздушной подушке! А ты почему не плывешь? – Он повернулся к Эзополю и нахмурил крылатые брови.

– А я болен, – соврал Юрий Михайлович, ежась под махровым полотенцем.

– Это плохо, что ты болен, – пожурил его Белолыцин. – Если хочешь в большую политику, то больным нельзя. А то окажешься ягненком в волчьем хлеву, как тот депутат из Красноярска.

– А я и не хочу в большую политику, Виктор Степанович, – продолжал кутаться Эзополь. – Мне бы деньжат…

– Деньжат?!

Белолыцин долго хохотал над подкупающей простотой Эзополя, ударяя себя по коленкам, а затем велел охране принести денег.

Следующим же днем Михаил Леснер взлетел на головокружительную политическую высоту. И ходил по кремлевским коридорам уже не как заискивающий посетитель, а почти как хозяин, с высоко поднятой головой и дыша полной грудью. Он, правда, немного смущался, когда встречал в тех же коридорах Виктора Степановича Белолыцина, который лично рекомендовал пиарщика президенту. И смущался вот почему. Белолыцин каждый раз приветствовал Михаила полным взмахом правой руки, имитируя тот судьбоносный бросок березовой палочки. И Леснеру ничего не оставалось, как отвечать на приветствие приветствием – позой человека, готовящегося к прыжку. Руки откинуты назад. Ноги полусогнуты в коленях. И подбородок. Волевой подбородок, выдвинутый вперед. Ничего не поделаешь, – политика.

Но зато впоследствии, когда для рядовых сотрудников «Видео Унтерменшн» организовывался очередной пикник (как правило, на берегу озера или речки), почти все знали, что придется плыть. Сначала палочку забрасывал сам Леснер, потом эту традицию поддержал Апоков, и не только для испытания собственных «сторожевых». Выездной организованный отдых – это сочетание выпивки с проверкой лояльности всего административного и творческого состава рекламного агентства. «Не забыли захватить мою палочку?» – «Не забыли, Александр Завенович!» – «Ну-ка несите ее сюда!» – «Вот, принесли!» Разбег! Замах! Бросок! А кто не плыл – в организации долго не задерживался.

* * *

– Апокова ко мне! – скомандовал Леснер, отгоняя прочь воспоминания и приосаниваясь на министерском кресле.

– Здравствуй, Миша!

– Во-первых, не Миша, а Михаил Юрьевич, – поправил его Леснер, насупясь. – Во-вторых, не «здравствуй», – а «здравствуйте». А в-третьих, дай мне прикурить, пожалуйста. – С этими словами Леснер забросил свою «зиппо» в дальний угол кабинета.

– С удовольствием. – Апоков не спеша и с достоинством встал, отошел, подобрал зажигалку, высек огонь, поднес к Леснеру.

Леснер прикурил.

– Что еще, Михаил Юрьевич?

– Ничего. Пошел вон.

Апоков вышел.

«Вроде бы по-прежнему лоялен, – задумался Леснер, пыхтя сигарой. – Виду не подал, что не любит вызовов по пустякам. Двинулся к зажигалке, правда, медленнее, нежели это делает Гусин или Буревич, однако, когда нагибался, попкой повел игриво. А это – лояльность».

Однако мелочь, казалось бы, совсем пустяковая мелочь, которая проявилась недавно и воплотилась в одной-единственной апоковской фразе, беспокоила Леснера, того самого Леснера, который каких только фраз себе не позволял. Тем не менее эта фраза добавила новые, непонятные тревожные черточки к давно уже сформировавшемуся портрету.

Письменные жалобы, которые поступали на Апокова регулярно, никак не могли смутить Леснера, он к ним привык. Автором большинства жалоб был Алексей Гусин, который, хоть и нанимал лучших сценаристов для такого дела, все равно никак не мог накопить ощущения опасности в голове главного пиарщика страны. «Не такой человек тебе нужен, Михаил Юрьевич! – стонал Гусин, приложив ладони к груди, когда добивался аудиенции. – Предаст он тебя, этот Апоков, вот чувствую, что предаст! Вот как пить дать, предаст!» «Да, предаст, – кивал головой Леснер, – знаю, что предаст, ну и что?» «Как что? Как что?! Это же подло! – продолжал Гусин свой истерический гипноз. – Это же подло – предавать человека, которому обязан карьерой! – Гусин сожалел, что во время разговора их разделял стол, не дающий возможности ухватить Леснера за колени. – Это же подло – предать кормильца, духовного отца своего!» «Да, подло, – подумав, соглашался Леснер, – ну и что?» «А то! А то! – Гусин заметался, пытаясь обойти стол, чтобы вплотную приблизиться к Леснеру. Но стол был хитрой конфигурации, и подхода к хозяину не было. Тогда он в отчаянии уронил голову на ореховую крышку и протянул руки в надежде на встречное движение. – А то! Чем держать этого скользкого армянина под боком, да еще на таком посту, не разумнее было бы подобрать хорошего верного человека из числа старых проверенных друзей и довериться ему?! – С этими словами Гусин достал ностальгические фотографии, на которых он сам когда-то был запечатлен вместе с Леснером во время рыбалки. – Вот смотри… Помнишь, как мы плотву вместе ловили? А вот здесь – леща… А вот тут мы идем с тобою и несем сазана. Помнишь, Миша? Не на банкетах, не на презентациях человек проверяется, а в горах, в походе и на рыбалке. Да… А вот здесь, – Гусин бережно вытащил еще одну фотографию, – а вот в этот день ты забыл захватить наживку, а я поделился с тобой мотылем, помнишь? Пустяки, конечно, этот мотыль… но вот представь, что на моем месте был бы Апоков, который, к слову будет сказано, и рыбу-то никогда не ловил, ну так вот представь, что на моем месте был бы Апоков. Поделился бы он с тобой мотылем, не зная, кем ты в будущем станешь, или не поделился?» «Ну, хорошо, я подумаю», – отвечал слегка тронутый Леснер, выпроваживая старого друга. А на следующий день, еще раз все это хорошенько просмотрев, вызвал Апокова, отдал ему фотографии и попросил вернуть их Гусину обратно.

Говорят, что именно с целью пробить Леснера на ностальгию Гусин специально создал телепередачу «Диалоги о рыбаках», надеясь, что рано или поздно Леснер заметит ее в эфире и еще раз вспомнит о нем, об Алексее Гусине. Но Апоков, который распоряжался эфирной сеткой, как будто бы об этом догадывался и ставил передачу как раз в такое время, когда Леснер телевизора не смотрел. Или спал, или обедал, или играл с кем-нибудь в морской бой по служебному телефону. А в последнее время и подавно заветный ящик включался все реже и реже. «Зачем мне это говно?» – говорил главный телевизионщик страны.

Образ Апокова был привычен и понятен. Жалобы и интриги со стороны претендентов на апоковское место только веселили Михаила Юрьевича и заполняли жизненную пустоту. Однако, случайно узнав, что часть жалоб Апоков инспирирует сам на себя через подставных лиц, Леснер рассердился. И вызвал тогда генерального директора канала на ковер.

– Зачем ты это делаешь?

– Что делаю? – Апоков смотрел через затемненные очки. – Вы о чем это, Михаил Юрьевич?

– Зачем жалобы на себя инспирируешь? Что так смотришь? Я не про гусинские жалобы говорю. Гусин – искренний парень. Я имею в виду жалобы от Горштейна, Гольдбурга и Катанских.

– А как вы догадались, что это я инспирирую? – удивился Апоков.

– А они сами мне в этом признались, – хмурился Леснер. – Все вместе втроем пришли и признались, что ты их просил жалобы на тебя же и написать. Так что колись, что ты там затеял? Какую поганку заворачиваешь? Для чего клоунаду устраиваешь? Колись!

– Это не клоунада, Михаил Юрьевич. – Тут Апоков снял затемненные очки, что случалось с ним два или три раза за всю его телевизионную карьеру. – Это не клоунада. Это я, Михаил Юрьевич, пострадать хочу. На глазах у всех пострадать. И тем самым очистить души других.

Вот именно эта фраза теперь и беспокоила Михаила Леснера.

Леснер поднял трубку.

– Транспорт приготовьте!.. Нет, не «Ягуар». Догадайся с трех раз, гнида!.. Нет… Да. Теперь правильно.

Речь шла о мотоцикле «Харлей Дэвидсон», о неофициальном виде транспорта, которым Михаил Юрьевич пользовался, когда дело близилось к ночи. Садясь на мотоцикл, а не в машину, он, с одной стороны, демонстрировал солидарность с молодежью и полноту сил, работая на имидж. (Поди-ка! Кто еще из министров рассекает на мотоцикле!). А с другой стороны, Леснер и на самом деле очень любил свой «Харлей». Любил настолько крепко, что дал мотоциклу человеческое имя: Тимоша.

И всякий раз, когда возникало желание развеяться и, как он объяснял, прочистить мозги на ветру, звонил управляющим, чтобы те подогнали Тимошу, а сами уходили «к свиньям собачьим», потому как вечером Тимоша превращался почти в интимного друга. А при подобных отношениях, сами понимаете, свидетели не нужны.

Существует такая истина: любой состоявшийся мужчина, выбирая личный транспорт, даже не осознает, что останавливается на механизме, который чем-то похож на него самого. То же самое происходит при выборе спутницы жизни или собаки. То же самое получается, когда создается производственный коллектив. Увольняют в большинстве случаев отнюдь не из-за отсутствия профессиональных навыков, а за то, что подчиненный не стал похожим на хозяина. Однако влияние, как известно, не бывает односторонним. С годами муж становится похожим на свою жену, начальник на подчиненного, а любитель животных на своего питомца. То же самое происходит в отношениях человека и механизма. Бульдозерист через десять лет успешной практики приобретает черточки характера своего бульдозера. Зам. начальника главка ухватывает качества и недостатки ведомственной «Волги». Уголовные авторитеты имеют даже внешнее сходство с шестисотым «Мерседесом» или джипом «Чероки». А командиры подводных лодок поворачивают туловище одновременно с головой, как будто бы смотрят в перископ.

Проходят годы, все так же опадает листва, все так же кусаются комары, все там же Карпатские горы, а люди, кинофильмы и механизмы, отыскав друг друга, образуют новые субстанции и движутся по разным орбитам прогрессирующей планеты Земля.

К чему это все? А вот к чему. Чем дальше, тем Михаил Юрьевич Леснер становился все больше похожим на свой мотоцикл «Харлей Дэвидсон». И если Александра Апокова Садовников только один раз сравнил с танкером, и то бог знает из каких соображений, то Леснера с «Харлеем» ассоциировали впрямую решительно все, мысленно устанавливая министра информации на четвереньки.

Первая встреча Михаила Юрьевича с Тимошей произошла в автосалоне, куда Леснер пришел, чтобы подобрать машину для уик-энда вместо разбитой. Отвергнув уже девятый вариант, Михаил вдруг оттолкнул вспотевших услужливых автосалонных консультантов и прямо-таки рванул в угол стеклянного помещения, где одиноко, но вызывающе красовался «Харлей». Окружающие сразу замолчали, как бывает при встрече близких, разлученных военными обстоятельствами, а потом все развернулись и пошли на цыпочках за документацией. Теперь уже никто не сомневался, что Леснер купит именно «Харлей».

А новые друзья-братья еще долго стояли друг напротив друга в организованной тишине, пока наконец Михаил Юрьевич не произнес: «Здравствуй, Тимоша!». (Имя было тут же придумано). «Здравствуй, Миша», – кажется, ответил «Харлей». После чего Михаил Юрьевич бросился и заключил мотоцикл в свои объятия.

И вот теперь, когда управляющий и охранники разбежались, в ночном министерском дворике оставались «Харлей» Тимоша и Михаил Юрьевич Леснер. Обычно, прежде чем заводился двигатель, тому предшествовал ритуал, какой совершают влюбленные перед тем, как переходить к главному. Обнимаются и что-то шепчут друг другу.

Давайте же, надев шапки-невидимки, бесшумно подойдем и послушаем, о чем беседуют Леснер с «Харлеем».

– Тимоша, слушай меня, Тимоша, – шепчет Леснер. – Только ты у меня единственный друг, только тебе я доверяю и больше никому.

«Это хорошо, что я единственный, кому он доверяет!», – подумал Тимоша.

Однако рвения и ответной радости сразу же проявлять не стал. Стоял и слушал, поблескивая бензобаком в свете уличных фонарей.

– Никого у меня больше нет, кроме тебя, если разобраться, – продолжал Леснер. – Полное духовное одиночество, если бы не ты. Когда-то у меня по жизни был один друг. Нет, не мотоцикл и не автомобиль, – словно ухватив Тимошин взгляд, пояснил Леснер. – Его зовут Алексей Гусин. Хороший парень, преданный, любящий. Но вот с тех пор как я тебя встретил, больше он мне не друг. А ты – друг. Не знаю, почему так происходит, Тимоша, почему друзей теряем? Вроде бы вместе и рыбу ловили, вместе в бане парились, мотылем он со мной делился… А теперь я этого Гусина даже видеть не могу. А с тобой, наоборот, хочется говорить и говорить.

«Это хорошо, – подумал Харлей. – Это хорошо, что хочет говорить». Однако молчал. Да собственно чего отвечать, когда вопрос еще не был задан?

– Красивый ты мой, – продолжал Леснер. – Терпеливый, мужественный, не то что Гусин. Тот все юлит, и так и эдак… То ли дело ты: хочу – в гараже стоишь, хочу – оседлал тебя и полетел. – С этими словами Леснер облокотился на кожаное сиденье. Однако Тимоша подался вперед, как бы показывая, что сиденье не для того, чтобы на него облокачивались.

– Ну, погоди! – Леснер ухватил друга за руль. – Не балуй!

Не отпуская руля, Леснер забросил правую ногу и уселся на сиденье, как положено.

– Ну, чего молчишь? Ты слушаешь меня или нет?

– Слушаю, – кажется, произнес Харлей.

– Ну так вот. – Леснер посмотрел на показания бензомера и включил фару. – Мне нужен твой совет, Тимоша. Что мне делать с Апоковым?

– А разве с ним надо что-то делать? – кажется, удивился Харлей.

– Надо, Тимоша, надо. Апоков сказал, что желает пострадать и тем самым очистить души других. Как тебе это нравится? Хотел ему сначала в «пятак» заехать, да так, чтобы пострадал по-настоящему, но тут что-то остановило меня. Что-то у него во взгляде появилось такое… в общем, руки опустились. Не могу объяснить почему…

Харлей задумался. Он довольно хорошо знал Апокова. Много раз бывал свидетелем его бесед с хозяином. И по-своему, по-мотоциклетски, этого Апокова презирал. Харлей не понимал, что может связывать Леснера, бравого удалого Леснера, с этим животастым и неспортивным Апоковым, который, кроме всего прочего, никогда в жизни не сел бы на мотоцикл.

– Прогони ты его, – после некоторых раздумий, кажется, произнес Харлей.

– Не могу. Уже поздно, – вздохнул хозяин.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?