Грубый ремень обхватил шею трёхметрового бронзового маршала, змеевидно заскользил, натягиваясь, и воин прошлого с букетом цветов в руке со скрежетом сорвался с гранитного постамента. Ещё минут десять он мерно покачивался в воздухе, пока внизу, на фоне этого гиганта, суетились карликовые рабочие. Они раскладывали по газону деревянные брусья и что-то кричали крановщику. В тревожном нетерпении, будто пытаясь побыстрее отделаться от постыдной работы, двое из них подошли к постаменту и принялись молотком и стамеской сбивать выложенную чешскими буквами русскую фамилию. Рабочий, что орудовал инструментами, был толст, бородат и раза в два старше второго, стоящего рядом и собирающего в руку стопку из снесённых букв. По виду он походил на студента с глуповатой и вытянутой физиономией, которая не переставая жевала арахис из пакета, лежащего в кармане куртки.

– Карел, а кто это? – спросил он наконец, когда ему передали очередную отбитую букву.

– Маршал, русский маршал, – прокряхтел Карел.

– Это я вижу, ведь читать я умею, а что он сделал? За что ему памятник?

Карел оторвался от своего занятия и кулаком потёр лоб, отчего его пыльная кепка сползла на затылок.

– Петр, а вас что, истории уже не учат? – прищурившись, спросил он.

– Почему? Учат. Да ты же знаешь, я в академики не собираюсь.

– Это великий полководец прошлого, – объяснил Карел. – Победоносный маршал, освободитель нашей страны. Большой человек. Ему рукоплескал весь мир современников. Один из созвездия славных военачальников, которые одолели мировое зло.

– Да ну! – Петр покосился на уже лежащего на деревянных балках бронзового витязя минувшего века и, слазив в карман, вновь зажевал. – То есть он сражался со злом, да?

– Ну да, – нехотя признал Карел, продолжая стучать молотком.

– И здорово он этому злу врезал?

Карел перестал стучать и задумался.

– Свернул ему голову, – не поворачиваясь, ответил он.

– А потом он возгордился и заставил нас поставить себе памятник?

– Да ты что! – Карел усмехнулся. – Мы свободолюбивый народ. Нам никто приказывать не смеет. Мы сами поставили ему памятник.

– И после этого он отплатил нам злом, – нахмурился Петр.

– Нет, памятник мы поставили уже после его смерти.

Минут пять они работали молча. В небе над Прагой сгущались тучи, скоро должен был пойти дождь. К площади подъехал грузовик, и ноги бронзового маршала обмотали ремнями, готовя его к погрузке в пыльный кузов.

– Послушай, Карел, – вдруг что-то надумав, заговорил Петр. – Так за что же тогда мы его сносим? Маршала этого? Ведь после смерти он нам ничего плохого сделать не мог.

– Ну, – протянул Карел, – с тех пор многое изменилось.

– Что?

– Ну, многое, – пространно пояснил Карел, ещё громче стуча молотком. – Изменилась наша политика, история. Русские теперь нам не друзья, и вообще, они империалисты и оккупанты. Они против демократии, представляют для нас угрозу. Словом, так надо!

– Хорошо! Пусть изменилась политика, но ведь сам маршал с тех пор не поменялся, разве нет?

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Карел.

– Я хочу сказать, что, если он умер, а памятник мы ему добровольно поставили после смерти, это значит, что он нам ничего плохого сделать не успел, верно? И в истории он остался полководцем, победившим зло. Так что изменилось, если он навсегда остался на стороне добра?

Карел посмотрел на коллегу взволнованным взглядом.

– Карел, если он константа, – продолжал испуганно бормотать Петр, – и навечно остался на стороне добра, и раньше мы были с ним заодно, а теперь мы его сносим, значит, изменились мы? Значит, это мы сменили сторону? На чьей мы теперь стороне, Карел?

– Тебе надо поменьше думать! – фыркнул Карел, остервенело сунув своему напарнику очередную сбитую букву.

Пошёл мелкий дождь. Маршала загрузили в грузовик и накрыли рваным брезентовым тентом. Рабочие тоже стали собираться. Только Петр замешкался у осиротелого постамента. Он рассматривал груду букв в своих руках. Наконец его окликнули. Он торопливо отыскал в этой куче букву «К», украдкой засунул её в карман и побежал к автомобилю.

19.04.22

Кладбище

– Павел Захарович, к вам поэт! Третий за сегодня!

– Ох, – вздохнул Павел Захарович Хмыров, щекастый человек с брюшком. – Будь они все прокляты!

В кабинет вбежал улыбающийся вихрастый молодой человек, сжимая в руке трубку толстой тетради.

– Я принёс вам стихи! – воскликнул поэт, живо подсаживаясь к столу Хмырова.

– Молодой человек, мы этим не занимается! – скорчив плаксивую гримасу, ответил Хмыров.

– Как же? А кто этим занимается?

– Не знаю! Но не мы! – помрачнел Хмыров. – У меня этими стихами вся мусорная корзина забита!

– Так куда же… – Голубые глаза поэта опечалились.

– Отнесите в издательства, в редакции… – предложил Хмыров.

– Так никто не берёт!

– То-то и оно! Но мы тут при чём?

– Но стихи-то хорошие, вот, послушайте!

Поэт развернул тетрадь, и в глазах Хмырова появился ужас.

– Нет! – почти закричал он. – Хорошие они или плохие – мне всё равно. Я стихов не люблю! А если издательства их не берут, значит, они не нужны.

– Стихи не нужны? – ошарашенно переспросил поэт. – Вы сошли с ума?

Хмыров посмотрел на гостя снисходительно.

– Вы – человек молодой, – заговорил он наставнически, – и, очевидно, ещё не понимаете, как всё устроено. Не мне вас учить, но я могу предложить вам несколько путей. Первый – опубликуйте свои творения в интернете…

– Опубликовано!

– И в чём же дело?

– Но их и там никто не читает…

– А-а! – Хмыров встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по кабинету. – Вот вы уже и начали что-то понимать, господин поэт! Век поэзии кончился. Да, и не перебивайте! Поэзия ушла в небытие. Как симфоническая музыка, которая стала лишь служанкой, исполняющей прихоти масскультуры. Как живопись. Как скульптура. Всё это осталось в прошлом и исключительно для узкой прослойки ценителей, которая с каждым годом становится всё тоньше. Это стало ненужным, впрочем, как и большая литература. Люди ещё кичатся, что что-то помнят, читают, смотрят, но большинству это неинтересно. Они знают писателей по цитатам из интернета, смутно помнят «Евгения Онегина» и думают, что Ван Гог и Гоген – это нечто одно.

– Этого не может быть! – вскричал поэт, вскакивая с места.

– Может, ещё как может! Буквально недавно не где-нибудь, а в Академическом театре армии Раскольникова назвали, внимание, обычным никчёмным убийцей! Фёдор Михайлович, зачем вы написали такую толстую книгу, когда всё можно было выразить тремя словами?

– Это ужасно! – Поэт вновь сел, обхватив руками голову. – Заявивший это не может заниматься искусством. Он ничего в нём не понимает.

Хмыров снисходительно посмотрел на поэта и вернулся за стол.

– Я вам кое-что зачитаю. – Он взял смартфон и начал: – «Я её любил, но один раз изменил ей. Она мне ничего не сказала, не упрекала, а просто молчала. Я пытался её веселить, но всё было бесполезно. Через месяц я понял, что сломал её!» Каково, а?

– Это же пошло!

– Пошло! Зато двадцать четыре тысячи лайков! Учитесь, господин поэт! Займитесь этим, и люди к вам потянутся! Просто искусство ищет новые формы.

– А как же стремление человека к высоким идеалам, – поэт снова вскочил с места, – для которых нужны сложные, многослойные произведения, раскрывающие человеческую душу? А как же восхваление красоты и жизни? Ведь это отличает нас от животных. А божественная искра таланта? И благородные чувства, которые она зажигает в наших сердцах! Любовь, страсть, печаль, радость! Мечта о совершенстве и жажда прекрасного! Разве это можно измерить лайками?

– Можно, господин поэт! И главное – окупаемость.

– Но так нельзя. Это погубит нас. Кто-то должен указать людям на красоту?

– Во всяком случае, не мы! Купите рекламу, ищите умного редактора, мецената… Сами, всё сами! Желаю удачи!

– Но где же сегодня их найти?

– Ничем не могу помочь!

Поэт понуро покинул кабинет, и Хмыров услышал, как уже в приёмной раздался хлопок.

– Застрелился! – приоткрыв дверь и смотря на мёртвого поэта, лежащего посреди приёмной, констатировал Хмыров. – Это какой по счёту?

– Третий, – напомнила секретарша.

– Вызовите бригаду, – устало попросил Хмыров. – А то можно подумать, что у нас здесь кладбище поэтов, писателей, художников, а не министерство культуры.

19.08.21

На книжных полках

На книжную полку из двухтомника биографии Александра Сергеевича Пушкина за авторством советского исследователя Д.В.Синицына выскользнул маленький человечек в неброском сером костюме. Он был лысоват, на носу держал очки в толстой чёрной оправе, спину немного сутулил. Человечек взглянул на часы, словно кого-то ожидая. И правда, вскоре к нему присоединился второй такой же крошечный. Новый выбрался из книги стихов современного поэта Горнилова под названием «На русском погосте кривые кресты». Второй был коротко стрижен, покрыт чёрной щетиной и глаза имел почему-то пугливые.

– Товарищ Горнилов, – обратился к поэту сутулый человечек, – умоляю, с плохого не начинайте. Он человек тонкий, ранимый. А при случае и вспылить может, когда дело его памяти касается. Надо как-то помягче ему сообщить.

– Так может и не скажем ничего, Дмитрий Валерианович? – нахмурив брови, предложил Горнилов. – Спрошу про свои стихи и всё.

– Нет-нет, товарищ Горнилов, – закачав головой, мягко возразил Синицын. – Он очень просил, чтобы по этой теме его подробно информировали.

– Как знаете, – пробормотал Горнилов, и два человечка двинулись по книжной полке.

Их путь был недолог. Поравнявшись с алым трёхтомником, спутники остановились и огляделись.

– Готовы? – спросил Горнилов.

– Готовы! – в унисон повторил Синицын и, вздохнув, втиснулся меж книг. Следом за ним, перекрестившись, полез и Горнилов.

Внутри они оказались среди ярких красок и сказочных узоров. Воздух был чист и свеж, он пьянил по-весеннему, хотя казалось, что вокруг стояла золотая осень. Но здесь была и зима, и лето, и все времена года разом – выбирай на вкус. И всё сочно, живо, светло.

У распахнутого окна небольшой комнаты сидел он, пил чай и любовался своим творением. Увидев гостей, он жестом пригласил их к себе.

– О своих стихах пришли узнать? – без долгих приветствий осведомился он у Горнилова. – Читал, читал. Знаете, от нечего делать всю книгу прочёл от начала и до конца. Ну что же вы, голубчик, о России пишете и словно по ней панихиду справляете?

– Это почему же? – насупился Горнилов.

– Да так выходит. У вас если земля – то чёрная, если кресты – то кривые, если небо – то свинцовое. И одинокий мальчик в слезах и крови бродит среди этого мрака. Неужто такова теперь Россия? – он обернулся в сторону Синицына. – Или нет? А война? Голубчик, так Россию не прославить. Так её можно только хоронить. Где гром артиллерийских залпов, и русский штык, и белый снег, врага бесславнейший побег? Словом, – тут он прервался и откашлялся, – следует писать о величии России, о её блеске и триумфе. А про тоску пусть недруги пишут.

– Да мы, Александр Сергеевич, не только по этому делу, – переводя тему, сказал задетый Горнилов.

– А что ещё?

– С памятниками вашими беда, – осторожно заявил Синицын, переглядываясь с Горниловым.

Пушкин вскочил с места и энергично зашагал по комнате.

– И что же с ними? – недоверчиво спросил он.

– Сносят, – сообщил Синицын.

– Отбойными молотками, – зачем-то прибавил Горнилов.

Поэт приложил тонкие пальцы ко лбу.

– Что за век, что за нравы! – воскликнул он. – Мои враги – мерзавцы и подлецы, зная, что их не вызвать на дуэль, дошли в своей трусливой низости до таких пределов, что объявили войну моим образам.

– Это не ваши враги, Александр Сергеевич, – поправил Синицын.

– Уж не хотите ли вы сказать, что сама Россия отвернулась от меня? – взволновался Пушкин и, вновь усевшись на стул, обратился к Синицыну. – Послушайте, Дмитрий Валерианович, вы мой биограф и всё обо мне знаете. Уж не написал ли я о своём Отечестве такого, что могло быть превратно понято потомками?

– Нет, нет! Что вы, Александр Сергеевич. Это не ваши враги. Это враги России.

– Вот как, – задумчиво произнёс Пушкин и подошёл к окну, за которым играла и переливалась всеми красками русская словесность. – Знаете, что я вам скажу, друзья! – вдруг радостно обернулся поэт и глаза его засияли. – Нет лучшей доли для человека и поэта, чем та, когда его имя отождествляют с Россией! И пусть я буду навеки с ней, чем буду принят в варварскую компанию её врагов! Даже лучшие памятники временны, а Россия – вечна!

22.11.22

Трактор помог

– А, Сэмми, ты всё печатаешь? Бросай это дело! Пойдём лучше пропустим по стаканчику!

В редакцию провинциальной газеты Бордемсвилля, штат Кентукки, ворвался энергичный мужчина тщедушного телосложения с небритым лицом и сизым носом. Он был в том горячечном нетерпении, когда кажется, что до заветной рюмки остаются считаные мгновения, но вдруг откуда ни возьмись возникла досадная проволочка. Это был Риччи Тузински – известный в округе бездельник, выпивоха и скандалист.

Сэм Бак, всю жизнь проработавший в «Морнинг геральд», толстый и нескладный, с беспокойными глазами и белёсыми бровями, смотрел на свой текст в мониторе и недовольно вздыхал. Рядом с ним лежал свежий номер нью-йоркской газеты с броским заголовком «В результате чудовищного ракетного удара по Польше был взорван трактор. Следствие ищет виновных».

– Да кончай печатать! – в нетерпении повторил Тузински, садясь на край стола своего приятеля и машинально беря в руки газету. – Сегодня надо выпить как следует!

– Опять ты за старое, Риччи! – простонал Бак. – Последнего раза было мало? Теперь я сосредоточиться не могу. Сто раз уже начинал, сто раз переписывал и до сих пор не знаю, как написать, чтобы было понятно…

– Да напиши, что во всём виноваты русские, и пойдём! – отрезал Тузински, рассматривая заголовок в нью-йоркской газете как диковинку.

– Какие русские? – удивился Бак.

– Самые обыкновенные! – откидывая газету, с чувством воскликнул Тузински. – Так и пиши, дескать, русские за всё в ответе, звери, а не люди! Редактор будет в восторге!

– Ты что, смеёшься? – возразил Бак. – Ну как я это отправлю? Тут стоит вопрос о моей карьере, а ты предлагаешь мне безосновательно обвинить русских? Нужны хотя бы какие-то доказательства.

Тузински наклонился к своему другу и, воровски оглядываясь, зашептал:

– Ответь, твой редактор за демократов, верно? Так вот, представляешь, как ему понравится твой вывод? Сейчас все демократы точат зубы на русских. Ставлю пятёрку, что, прочитав заключение, старик засучит ножками от восторга и обеспечит тебе превосходную карьеру.

Бак недоверчиво посмотрел на приятеля.

– Тут как бы с работы не вылететь, – угрюмо пробормотал он, – а ты опять со своими идеями. Как хоть написать?

Тузински почесал затылок и торжественно зашагал по кабинету.

– Пиши! – приготовившись диктовать, приказал он, указывая на монитор. – В нашем современном мире, который меняется ежесекундно, когда демократия находится под угрозой распространяющихся со скоростью эпидемии диктатур, несмотря на допущенные ошибки и случайности, ответственность за трагический инцидент, без сомнений, целиком и полностью должна лечь на Россию и русских. Написал? Вот и порядок! Ставь точку, отправляй редактору и пошли быстрее отсюда!

Спустя пару часов изрядно захмелевшие приятели сидели в баре.

– Держись меня, Сэмми! – говорил Тузински, обнимая приятеля и хлопая его по плечу. – У меня, может, и нет должного образования, но в жизни я кое-что понимаю. Смотри, как я тебе сегодня с трактором помог. Ловко? То-то же.

Бак, хмуря брови и пытаясь что-то припомнить, заплетающимся языком спросил:

– Каким трактором?

– Про который ты сегодня писал.

– Я про трактор ничего не писал. Мне про трактор никто ничего не говорил.

***

Редактор газеты «Морнинг геральд» поначалу не без брезгливости открыл письмо Сэма Бака, в котором тот подробно приносил извинения. Это был уже не первый эпизод, когда Бак прибегал к такому роду коммуникации, чувствуя, что из-за постоянных прогулов и безобразий кресло в редакции под ним сильно зашаталось. В прошлый раз случай был вопиющий. Он не появлялся на рабочем месте три дня кряду, устроил пьяную аварию и загремел в полицейский участок. Разумеется, в письме он сетовал на своего приятеля Тузински, уверял, что более подобного не повторится, говорил про кредиты и жалостно просил прощения. Но в этот раз его доводы почему-то показались редактору чрезвычайно убедительными.

***

– Держись меня, Сэмми! – повторял Тузински, когда Бак был полностью оправдан. – У меня, может, и нет должного образования, но в жизни я кое-что понимаю. Пошли, пропустим по стаканчику!

19.11.22

Маленькое чудо

Деловой человек Глеб Червяков выбежал из подъезда своего дома и, застёгивая на ходу дорогое пальто, засеменил по снегу в изящных ботинках к ожидающему такси. Открыв дверцу, он заглянул в салон, где в тусклом свете сначала вдруг увидел валенки, красную шубу, а затем и белоснежную бороду, над которой румянцем горели пухлые щёки. Словом, на дальнем конце сидения расположился он.

– Это ещё что такое? – возмутился Червяков в сторону шофёра.

– Так Новый год же, а ему по пути! – ответил шофёр. – Нехорошо отказывать в праздник.

– Новый год – это не оправдание, – строго заметил Червяков, но, взглянув на часы, всё же уселся в автомобиль.

Такси быстро покинуло двор и покатило по иллюминированным улицам. Червяков несколько минут ёрзал на месте, косился на бородатого соседа, а затем, не вытерпев, объявил:

– Если честно, не одобряю я всё это. Лицемерием, знаете, попахивает.

– Что именно? – басом осведомился Дед Мороз.

– Костюмы эти, мешки с подарками. Мы же взрослые люди! Даже современные дети и те знают, что никакого Деда Мороза нет. А мы притворяемся и делаем вид, что сказка существует.

– А мне нравится! – отозвался шофёр.

– Видите, а людям нравится, – подняв руку в красной варежке, указал Дед Мороз.

Червяков снисходительно вздохнул.

– Людям вообще много что нравится. Люди – идиоты!

– Ну-у! – одновременно возразили Червякову его соседи.

– Я к тому, – продолжил Червяков, – что следует быть честным, а не заниматься сантиментами. Мы же все понимаем, что под праздничной мишурой и внешним благонравием ничего нет, кроме всё той же жестокой и прозаичной реальности. А подарки… Ты бы лучше деньги дарил! Даже сто рублей ценнее всякой дряни, что преподносят каждый год «с душой». А чудес так и вообще нет на свете. Всё это обман и поддержка вредного мифа.

В ответ Дед Мороз задумчиво погладил свою бороду и заметил:

– А мне кажется, что ни в подарках, ни в чудесах, и уж тем более в Деде Морозе нет ничего вредного.

– Ещё бы, ведь это ваш хлеб, – съязвил Червяков.

– Нет, в самом деле, – возразил сказочный персонаж, – вы вот говорите, что это вредно, лишнее украшательство, а сами красоту любите. Да-да! Не отрицайте! Поглядите на себя: чистый воротничок, шёлковый галстук, дорогое пальто. А если судить по-вашему, то это обман. Ведь под ними обыкновенная неприглядная плоть.

Червяков вспыхнул.

– И про плоть вашу, – продолжал Дед Мороз, – все всё знают. Так зачем же вы наряжаетесь? Нет ли именно здесь лицемерия? А мы, идиоты, как вы выразились, праздником отнюдь не себя, а жизнь украшаем. Для всех и даром. А вы себе красоту дозволяете, а другим запрещаете. Нехорошо! А что касается чудес, то это как посмотреть. Чудеса есть, да только для тех, кто в них верит.

Червяков зло ухмыльнулся.

– Кто верит, говоришь? Ну сделайте мне чудо под Новый год! У меня сейчас жена в больнице, еду проведать её перед праздником! Врачи не знают, что с ней. Дед Мороз, соверши чудо, излечи!

– А вы верите?

– А как же?! Всей душой верю!

– И сразу хотите большое чудо? А может, начнём с малого? – с улыбкой предложил Дед Мороз. – Попросите что-нибудь попроще для начала. А потом и до большого доберёмся.

Червяков разозлился не на шутку.

– Как скажешь, дед! – И, немного подумав, произнёс: – Когда я был подростком, отец подарил мне свои часы. Простые, но они мне были дороги как память. А во время переезда я их потерял. Дед Мороз, сделай чудо – верни мне мою пропажу.

И Червяков уставился на Деда Мороза. Но чем дольше он смотрел в его глаза, тем меньше в них оставалось озорства и больше появлялось тоски. Червяков не выдержал и отвернулся.

– Видишь, дед, нет никаких чудес. И праздника нет, и красоты! А есть только жестокая жизнь.

Дальше ехали молча. Через пару минут Дед Мороз вышел, а чуть позже и сам Червяков. Дул пронизывающий ветер, он поднял ворот, засунул руки в карманы и, взбегая на крыльцо больницы, вдруг замер. Трясущейся рукой он вынул из кармана старые советские часы и тупо уставился на них. Затем он обернулся, зачем-то побежал назад к дороге, дёрнулся в одну сторону, в другую, но такси уже исчезло в зимней пороше, словно и не было его вовсе.

27.12.21