Смех на все случаи жизни

Объяви войну своим порокам, заключи мир со своими соседями – и каждый год ты будешь все лучше и лучше.

Мы можем дать совет, но не можем вести себя в соответствии с ним.

Пускай все тебя знают, но пусть никто не знает тебя слишком хорошо: когда люди видят, что речка мелководная, они тут же строят переправу.

Не перегружай благодарность – не то взбрыкнет!

Хвали и ругай поменьше: ругатели и хвалители стоят друг друга.

Хочешь взрастить похвалу – посей добрые слова и хорошие дела.

 
Хочешь жить в мире с собой, а потом попасть в рай –
Никому не доверяй,
Пари не заключай,
Не спорь, в долг не давай.
 

Когда пробуешь мед – помни про белену.

Не верь тому, кому нравится все, что ты говоришь.

Не суди о богатстве человека или о его богобоязненности по его воскресному платью.

Обиды записывай на песке, благодеяния выбивай в мраморе.

Будь хорош с другими – и ты будешь хорош с самим собой.

Действуй напрямую и презирай клевету: грязь пристает к грязной стене, но не к мраморной.

Не бросай камни в дом соседа, если в твоем доме окна из стекла.

Страсть

Человек, поддавшийся страсти, едет верхом на необъезженной лошади.

Если в карету запряжена страсть, пусть лошадьми управляет разум.

Тот, кто владеет своими страстями, – хозяин; тот же, кто им служит, – раб.

Конец страсти – начало раскаяния.

Тот, кто не способен справиться со страстями других, не может совладать и со своими собственными.

То, что начинается порывом гнева, кончается стыдом.

Страх

Тех, кого боятся, – ненавидят.

Бойся дурно поступать – и тебе не придется бояться ничего другого.

Бойся Бога – и враги твои убоятся тебя.

 
Вчерашнее в уме держи, сегодня веселись,
А смерть придет, будь к ней готов, злодейки не страшись.
 

Счастье и несчастье

Тот, кто жалуется, имеет слишком много.

Радость жизни – философский камень: все, к чему он прикасается, становится золотом.

Тому, кто доволен жизнью, большего не надо. Свои печали держи в секрете.

Лучше довольствоваться малым, чем иметь много и быть недовольным.

Счастливый нрав делает бедных богатыми; несчастливый – богатых бедными.

 
Один и беден, да богат,
Другой богат, да беден.
 

Если б осуществлялась хотя бы половина наших желаний, наших несчастий стало бы вдвое больше.

Больше всего сил и хлопот уходит у нас на то, чтобы стать несчастными.

У того, кому не о чем беспокоиться сегодня, найдутся поводы для беспокойства завтра.

Волнения душевные и телесные ни делами, ни постелью не излечишь.

Держи свои несчастья в секрете: если мир про них узнает, он станет тебя презирать и их преумножит.

Терпение

Тот, кто имеет терпение, может иметь все, что захочет.

Терпением и трудом мышь перегрызла корабельный канат.

Какой смысл в твоем терпении, если ты не можешь им воспользоваться, когда это необходимо?

Бывает легче справиться с первым желанием, чем удовлетворить все остальные.

Добросердечие без благоразумия – большое несчастье.

Удовольствие

Многие полагают, что покупают удовольствие, тогда как на самом деле продают ему себя в рабство.

Бог разрушает тело; удовольствия – разум.

Подкинь удовольствия в воздух – и они полетят следом за тобой.

Лён храни подальше от огня; молодых людей – от азартных игр…

Тот, кто доставляет удовольствие, получает его.

Ничто не приносит столько страданий, сколько удовольствие; ничто так не обременяет, как свобода.

Ум

Мудрого человека перемена в судьбе ранит не более, чем заход солнца.

Бывает, что жмуриться уместней, чем видеть.

Мудрому достанет смелости признать свою ошибку.

Тот, кто сносит упреки и на них учится, если и не мудрец, мудрецом станет.

Смелый и мудрый способны пожалеть и простить; трус и дурак не знают жалости.

Врата мудрости держи закрытыми.

Умный учится на чужих ошибках; дурак – на своих собственных.

Умный извлечет больше пользы из общения с врагами, чем глупец – из общения с друзьями.

Умному требуется лишь то, что достанется ему по справедливости, чем он воспользуется с толком и что с готовностью отдаст.

Кто умен? Тот, кто у всех учится.

Кто силен? Тот, кто управляет своими страстями.

Кто богат? Тот, кто всем доволен.

– Есть такие? Нет.

Слова – ум человека, его дела – он сам.

Здравый смысл – это то, что необходимо всем, чем обладают немногие и что никому не нужно.

 
Что нравится другим, тебе – позор и ложь;
Коль так, со временем ты к мудрости придешь.
 

Успех

В успехе не будь расточителен.

Успех погубил многих.

Нежданная власть опрометчива, нежданная свобода – беззаботна; умнее всего ведет себя тот, кто не торопится.

Теперь, когда у меня есть овца и корова, все желают мне доброго утра.

Кому не грозит невезение, грозит везение.

Человек

Благословен будет тот, кто ничего не ждет, ибо он никогда не будет разочарован.

Пренебрежение убивает обиду; месть ее распаляет.

Пребывать в уверенности вовсе не значит находиться в безопасности.

Кто вернее судит о человеке – его враги или он сам?

Людям свойственно приводить мнимые доводы вместо истинных.

Тот дурно воспитан, кто не переносит дурного воспитания у других.

Истинные черты человека никогда не бывают столь смехотворны, как те, что он выставляет напоказ.

Оценивай человека не за те качества, коими он кичится, а за те, коими обладает.

Тот, кто не умеет подчиняться, не способен и командовать.

Пусть первым уроком ребенку будет послушание; тогда второй может быть каким угодно.

Странное существо человек: одни ругают свой образ жизни, другие хвалят, третьим все равно.

Люди встречаются, горы – никогда.

Две сухих ветки сожгут одну зеленую.

Жестокость – часто милосердие; милосердие – жестокость.

Плохое приобретение – потеря.

Постная награда лучше жирного порицания.

Просить и иметь стоит недешево.

Хорошего ножа из плохой стали не выкуешь.

Чем хуже в телеге колесо, тем больше от него шума.

Когда колодец пуст, мы начинаем понимать цену воде.

Древние говорят нам, что самое лучшее; но только у современников выучимся мы тому, что самое нужное.

Тщеславие цветет, но не плодоносит.

Тот, кто учит себя сам, делает из своего учителя дурака.

У вздорного человека хороших соседей быть не может.

Честность

Честный человек не получит ни денег, ни похвалы, коих бы не заслуживал.

Обманывают и водят за нос дураки, которым не хватает ума быть честными.

Ложь стоит на одной ноге, истина – на двух.

Честный человек терпит невзгоды, а затем получает от жизни удовольствие; мошенник сначала получает удовольствие, а затем за него расплачивается.

Нелегко (но почетно) быть бедным и честным; пустой мешок вряд ли сможет стоять прямо, но уж коли стоит – значит, крепок.

Полуправда – часто двойная ложь.

Угрызение совести за содеянное есть правда о содеянном.

Мудрость в том, чтобы не искать правды; честность в том, чтобы не раскрывать ее.

Чтение

Читай много – но не много книг.

От чтения человек становится цельным, от раздумий – глубоким, от споров – разумным.

Язык мой – враг мой

Трое хранят секрет, если двое из них покойники.

Болтуну впору оглохнуть – к чему ему уши?

Научи сына держать язык за зубами – и он быстро научится говорить.

Пара хороших ушей заткнет сто языков.

 
Язык наш мягок, без костей –
Но нет тех розг, что бьют больней.
 

Нет меда в горшке – держи его во рту.

Лучше оступись, чем оговорись.

Если зол на язык – друзей не будет; в ложке меда мух ведь больше, чем в бочонке уксуса.

Язык Мэри обходится дешево: она трещит им только на чужой счет.

Молчание вовсе не всегда признак мудрости; болтовня же – глупость всегда.

Недоумки много болтают, но говорят мало.

Оратор: поток слов и капля разума.

У дурня сердце во рту; у умного рот в сердце.

Никто не обманывается так, как изливающий душу.

 
Коль разболтал дружкам секрет –
Былой свободы больше нет.
 

Словами не отомстишь – за слова отомстят.

Раз я не управляю собственным языком, как, скажите, управлять нам языками других?

Не хочешь выдать тайну врагу – не делись ею с другом.

Мисс Джорджиане Шипли по случаю безвременной кончины ее американской белки, каковая, сбежав из клетки, была съедена пастушьей собакой

Лондон, 26 сентября 1772

Дорогая мисс,

от всей души оплакиваю вместе с Вами безвременную кончину бедной Мунго. Немного найдется на свете белок, что обладали бы ее достоинствами, ибо Мунго была хорошо образованна, много путешествовала и знала жизнь. Коль скоро Мунго имела честь, благодаря своим многочисленным добродетелям, быть Вашей любимицей, она не может, подобно обычным белкам, отправиться в мир иной без элегии или эпитафии. Так давайте же посвятим ее светлой памяти эпитафию, написанную в том монументальном стиле, какой, не являясь ни прозой, ни стихами, вернее всего, быть может, выразит боль нашей утраты. И то сказать, проза, избери мы ее, означала бы отсутствие чувств; рифмованный стих выглядел бы излишне игривым и легкомысленным для сего печального случая.

ЭПИТАФИЯ

 
Увы, бедняжка Мунго!
Была б ты счастлива, когда бы знала,
Какое счастье выпало тебе.
Орла, тирана девственных лесов,
Его когтей и клюва
Тебе страшиться больше не придется.
От цепких лап, когтей орлиных,
От ствола, что сеет смерть,
Теперь равно ты далека.
Жила б ты и поныне, если б
Ты за решеткой замка своего
По-прежнему скрывалась.
Тебя б и впредь отборными блюдами
Кормили ручки нежные хозяйки.
Ты ж, поспешив, избрала путь свободы –
И напрасно!
На воле оказавшись, ты попала
Собаке хищной в лапы!
И теперь урок должны извлечь
И дочери и белки, что стремятся
Любой ценой свободу обрести.
Коли покой и изобилье в грош не ставишь –
Хотя бы осторожность соблюдай.
 

Теперь Вы видите, моя дорогая мисс, насколько уместнее и пристойнее сей белый стих, чем такое, например, зарифмованное двустишие:

 
Спи, белочка, спокойно: здесь
Свирепым псам тебя не съесть.
 

И тем не менее найдутся, быть может, люди столь бесчувственные, что сочтут сие двустишие достойной эпитафией бедной Мунго.

Скажите хоть слово, мисс, и я добуду Вам другую белку взамен ушедшей из жизни Мунго; возможно, впрочем, Вы утешитесь как-нибудь иначе.

Передайте же мои самые нежные чувства всей Вашей замечательной семье.

Остаюсь Вашим преданным другом

Б. Франклин

Диалог между Франклином и его Подагрой

Полночь, 22 октября 1780

Франклин. Ох! Ох! Ох! Чем же я заслужил столь жестокое с собой обращение?

Подагра. Очень многим. Ты слишком обильно ел и пил, к тому же не давал труда своим ногам, поощрял их в безделье.

Франклин. Кто это меня обвиняет?

Подагра. Это я, я, твоя Подагра.

Франклин. Что?! Мой заклятый враг?

Подагра. Нет, я тебе не враг, вовсе нет.

Франклин. Как же не враг? Вы ведь не только хотите до смерти измучить меня, но и опозорить мое доброе имя. Вы обвиняете меня в обжорстве и пьянстве, тогда как все, кто меня знает, готовы поручиться, что я не грешу ни тем ни другим.

Подагра. Пусть они думают, что им угодно. Люди вообще имеют обыкновение много прощать себе, а порой – и своим друзьям. Но мне-то хорошо известно, что мясо и вино, потребные человеку, склонному к физическим упражнениям, не пойдут впрок тому, кто сидит на месте.

Франклин. Это я-то сижу на месте?! Я сколько могу – ох! – занимаюсь физическими упражнениями, уверяю вас, госпожа Подагра. Вы же знаете, что по долгу службы я вынужден много сидеть, а посему, госпожа Подагра, вы могли бы, мне кажется, немного облегчить мою участь – ведь моей вины в том, что я веду сидячий образ жизни, нет никакой.

Подагра. Облегчить твою участь? И не подумаю. Все твои мольбы, красивые слова и извинения тебе не помогут. Коль скоро ты принужден вести сидячий образ жизни, твои развлечения и забавы должны, по крайней мере, быть подвижными. Совершай прогулки, езди верхом, а если помешает погода – играй на биллиарде. Давай, однако, посмотрим, как строится твой день. Предположим, утро выдалось у тебя свободное и ты мог выйти на улицу – ты же, вместо того чтобы нагулять перед завтраком аппетит, садишься за книги, статьи и газеты, что, как правило, пустая трата времени. Это, впрочем, не мешает тебе откушать неподобающе плотный завтрак: четыре чашки чая со сливками, а также два, а то и три тоста с ломтями говядины, каковая, насколько мне известно, переваривается нелегко. Сразу после завтрака ты садишься за письменный стол или же беседуешь с джентльменами, пришедшими к тебе по делу. И так продолжается до часу дня, и ты не двигаешься с места. Впрочем, все это я бы тебе простила, учитывая твой, как ты выражаешься, сидячий образ жизни. Но что происходит после обеда? Ты прогуливаешься, как подобает человеку разумному, в прекрасном саду твоих друзей, с коими ты только что отобедал? Ничуть не бывало. Не меньше двух-трех часов просиживаешь ты за шахматной доской. И это твой любимый досуг – для человека, ведущего сидячий образ жизни, крайне вредный, ибо таким образом ты не разгоняешь кровь, а сгущаешь ее. Погружаясь в размышления, связанные с этой гнусной игрой, ты, безо всяких сомнений, губишь свое здоровье. При таком времяпрепровождении ты бы наверняка стал жертвой многочисленных и опасных недугов, если бы я, твоя Подагра, не приносила тебе порой облегчение, возбуждая боль и тем самым отвлекая тебя от твоих болезней. Было бы еще простительно, если шахматной игре ты предавался бы в каком-нибудь парижском закоулке, где гулять негде, – но ведь ты часами переставляешь фигуры, живя в Пасси, Отейе, в Савойе или на Монмартре, местах, которые славятся своими превосходными парками, чистым воздухом, прекрасными женщинами и где ты мог бы гулять и вести поучительные беседы. И всего этого ты же сам себя лишаешь, отказываешь себе в стольких удовольствиях. И все ради чего? Ради этой ужасной игры! Фи, стыдитесь, мистер Франклин. Но я заговорилась и совсем забыла, что должна была дать тебе важный практический совет: ну-ка потяни ногу, вот так, еще!

Франклин. О! О-о-о-о! Ох! Поучайте меня сколько угодно, госпожа Подагра, упрекайте во всех смертных грехах! Но умоляю, обойдитесь без ваших практических советов!

Подагра. Ну уж нет, я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь, а потому…

Франклин. О! А-а-а!.. Вот вы говорите, что я совсем не двигаюсь, а ведь я очень часто обедаю не дома, сажусь в экипаж и возвращаюсь тоже в экипаже. Вы ко мне несправедливы.

Подагра. И ты называешь физическим упражнением сидение в экипаже и подпрыгивание на ухабах? Двигаешься-то не ты, а экипаж. Движение, как известно, повышает температуру тела; чем больше двигаешься, тем выше температура. Если зимой у тебя в начале прогулки мерзнут ноги, то через час ты почувствуешь, как они горят; сядь в седло, и ты испытаешь то же чувство, но лишь спустя четыре часа. Если же воспользуешься экипажем, то можешь трястись в нем хоть целый день, а ноги так и не согреются, и ты с нетерпением будешь ждать той минуты, когда можно будет выйти из экипажа и в ближайшей гостинице протянуть к огню остывшие ноги. А потому не льсти себя надеждой, что получасовая прогулка в карете является физическим упражнением. Возможностью ездить в экипажах судьба наградила немногих, тогда как пару ног предоставила всем, и наши ноги – орудие куда более удобное и надежное. Будь же за это благодарен судьбе и пользуйся ногами как можно больше… Посмотри-ка на свою прелестную знакомую в Отейе^{3}: щедрая природа преподала сей достойной даме науку не в пример более полезную, чем все твои книги, вместе взятые. Всякий раз, когда она удостаивает тебя визитом, она приходит пешком. В любое время дня предпочитает она ходьбу экипажу, предоставляя своим лошадям стоять без движенья в стойле и страдать от болезней, порожденных праздностью. В этом кроется причина ее отменного здоровья и исключительной красоты. Ты же, направляясь в Отей, садишься в экипаж, хотя от Пасси до Отейя расстояние ничуть не больше, чем от Отейя до Пасси.

Франклин. Ваши резоны час от часу становятся все утомительнее.

Подагра. Что ж, принимаю твои слова к сведению. Впредь буду молчать и делать свое дело. Вот изволь!

Франклин. О! О-о-о-о-х! Умоляю, говорите!

Подагра. Нет уж. Я тебя ночью как следует подергаю, да и завтра утром тоже, будь спокоен!

Франклин. Боже, какая боль! Я сойду с ума. Ох! Ах! Чем я провинился?

Подагра. Спроси об этом у своих лошадей; они послужили тебе верой и правдой.

Франклин. Как вы жестоки! Я мучаюсь – а вам весело.

Подагра. Мне весело? Ничуть. Я и не думала веселиться. У меня здесь список твоих болезней, в коих виноват ты сам.

Франклин. Читайте же его!

Подагра. Он слишком длинен; назову лишь некоторые.

Франклин. Начинайте. Я весь внимание.

Подагра. Ты, надеюсь, помнишь, как часто ты давал себе обещание отправиться утром на прогулку в Булонский лес, или в Парк де ля Мюэтт, или в свой собственный сад, а потом это обещание нарушал? Сегодня слишком холодно, уговаривал себя ты, или, наоборот, слишком жарко, или ветрено, или сыро…Тогда как на самом деле ты попросту не хотел, как обычно, себя утруждать.

Франклин. Соглашусь: такое, пожалуй, бывало – но никак не более десяти раз в год.

Подагра. Боюсь, ты грешишь против истины; я насчитала не десять, а сто девяносто девять раз в год.

Франклин. Неужели это хоть сколько-нибудь соответствует действительности?

Подагра. Не сколько-нибудь, а в полной мере. Можешь мне поверить. Ты же хорошо знаешь парк мадам Брийон; какие там прекрасные прогулки, наверняка помнишь великолепную лестницу в сто ступеней, что сбегает с террасы на лужайку. Насколько мне известно, ты имеешь обыкновение наносить визиты этим чудесным людям два раза в неделю, после обеда, не правда ли? Не ты ли сам говорил, что «десять миль по дороге соответствуют одной миле, когда опускаешься или поднимаешься по лестнице»? У тебя тем самым была отличная возможность сначала прийти к ним пешком, а потом, войдя в парк, еще и подняться по лестнице. Скажи, и часто ты пользовался этой возможностью?

Франклин. Затрудняюсь ответить на этот вопрос.

Подагра. Тогда отвечу за тебя я. Ни разу.

Франклин. Ни разу?!

Подагра. Именно так. Летом ты отправлялся в Брийон в шесть вечера. Хозяйка дома, эта прелестная дама со своими очаровательными детьми и друзьями, с радостью прогулялась бы с тобой по аллеям парка, ублажая тебя вдобавок приятной беседой. А что же ты? Каков был твой выбор? А вот какой: сидеть на террасе, наслаждаться красотами парка, даже не помышляя о том, чтобы спуститься вниз и пройтись по нему. Вместо прогулки ты просишь подать себе чаю и шахматную доску, и, о ужас, просиживаешь за ней вплоть до девяти вечера, и это при том, что после обеда ты уже играл в шахматы два часа кряду. А затем, хотя и мог бы отправиться домой пешком, что наверняка бы тебя несколько взбодрило, ты поднимаешься от шахматной доски и тут же садишься в экипаж. И еще надеешься, что сия беспечность не скажется на твоем здоровье! Нет, без моего вмешательства тут не обойтись.

Франклин. Теперь я, кажется, понимаю справедливость сказанных Бедняком Ричардом слов^{4}: «Наши долги и наши прегрешения всегда больше, чем мы предполагали».

Подагра. Совершенно верно. Ваши философы мудры в своих изречениях и глупы в поведении.

Франклин. Вы, стало быть, обвиняете меня в том, что от мадам Брийон я возвращаюсь в экипаже?

Подагра. Разумеется, ведь, просидев сиднем целый день, ссылаться на усталость ты не вправе, а следовательно, мог бы легко обойтись и без экипажа.

Франклин. И что же, по-вашему, я должен сделать со своим экипажем?

Подагра. Сожги его, если хочешь, – тогда, по крайней мере, он даст тебе то тепло, какое не давал раньше. Или, если это предложение тебе не по душе, вот еще одно. Ты, должно быть, заметил, что среди бедных крестьян, что работают на виноградниках и в полях в окрестностях Пасси, в Отейе, в Шайо, есть несколько стариков и старух, согбенных и, быть может, даже покалеченных от бремени лет и непосильного труда. После тяжелого дня этим бедным людям приходится брести милю-другую, никак не меньше, до своих полуразвалившихся лачуг. Так вот, отдай распоряжение кучеру, чтобы тот их подвозил. Такое решение будет полезно для твоей души, если же ты вернешься от Брийонов пешком, то и для тела.

Франклин. Боже, как же вы несносны!

Подагра. Что ж, в таком случае за дело! Не забывай, я твой врач. Вот тебе!

Франклин. О-о-о! Вы не врач, вы сущий дьявол.

Подагра. Как же ты, однако, неблагодарен! Разве не я, будучи твоим врачом, спасла тебя от паралича, падучей и апоплексии?! Если б не я, один из этих недугов давно бы свел тебя в могилу.

Франклин. Признаю и благодарю вас за прошлое, но умоляю прекратить ваши визиты в будущем, ибо по мне уж лучше помереть, чем исцеляться столь мучительным образом. Позвольте и мне намекнуть, что и я питал к вам дружеские чувства. Я ведь никогда не напускал на вас врачей, не было ни одного знахаря, ни одного шарлатана, коего бы я нанял, дабы он избавил меня от вас. И уж коли после этого вы не оставляете меня в покое, значит, и вы тоже неблагодарны.

Подагра. Твои резоны я принимать отказываюсь. Что же до шарлатанов, то их я ненавижу всей душой: вот они-то тебя и в самом деле могли погубить – мне же не принесли бы никакого вреда. Что же до истинных врачей, то они убеждены: у таких, как ты, подагра – никакая не болезнь, а, напротив того, – лекарство. А к чему избавляться от того, что исцеляет? Но – к делу. Вот!

Франклин. Ох! Ох! Ради всего святого оставьте меня, и я Богом клянусь, что никогда больше не стану играть в шахматы, есть буду умеренно и каждый день совершать длинные прогулки.

Подагра. Я тебя неплохо изучила. Обещать ты умеешь, но пройдет несколько месяцев, ты вернешься к своим прежним привычкам, и все твои благие намерения забудутся, как прошлогодний снег. Что ж, на сегодня будет с тебя. Я ухожу, но знай: я приду вновь, в нужное время и в нужное место, ибо я желаю тебе добра. Теперь, надеюсь, ты понял, кто твой истинный друг.