Когда боги смеются

– Ты понимаешь меня? – наконец спросил он, не дождавшись помощи.

– А ты сам себя понимаешь?

– Смутно. Я просто знаю, что не могу сказать Ляльке: всё, дорогая, пятнадцать лет совместной жизни насмарку, псу, можно сказать, под хвост, я от тебя ухожу. Не знаю, почему я не могу это сказать, но я не могу.

– Сказать тебе, почему?

– Скажи, – покорно кивнул Коротков, словно ему предлагали огласить приговор, который можно было бы и не оглашать.

– Именно потому, что пятнадцать лет совместной жизни. Из этого непреложного факта вытекает по меньшей мере два следствия. Первое: за пятнадцать лет было много всякого, последние лет десять, пока болела твоя теща, было, конечно, трудно, было невыносимо, было мучительно. И как бы ты к Ляльке ни относился, но это трудное, невыносимое и мучительное было вашим общим, вы его делили пополам. Вы его вместе пережили. На это не так просто наплевать, мой дорогой. Пока жива была теща, тебе казалось, что как только – так сразу, ты вздохнешь с облегчением и кинешься устраивать свою личную жизнь, а не тут-то было! Потому что личная жизнь – она именно личная, она включает в себя все твое нутро, твою душу, все твои переживания и страдания, а эти переживания и страдания связаны с Лялькой, а вовсе не с Людмилой. Этот тезис тебе понятен?

Юра молча кивнул.

– Второе следствие: за пятнадцать лет с Лялькой эта совместная жизнь стала твоим образом жизни. Нравится он тебе или нет – вопрос другой. Но это образ жизни. Менять его всегда тяжело, ты с ним сросся, сроднился, ты к нему привык, адаптировался в нем. А жить по-другому ты просто не умеешь. Поэтому и боишься.

– Ты думаешь, я напрасно боюсь? – вскинул голову Коротков. – Думаешь, надо решиться и порвать раз и навсегда?

– Нет, Юрочка, я так не думаю. Ни одной минуточки не думаю. Резкое изменение образа жизни может оказаться катастрофой и для тебя, и для твоей жены, и для Людмилы. Для всех, одним словом, кого затронет твой развод. Нужно очень тщательно все взвесить и попытаться понять, что будет со всеми вами, если ты решишься на этот шаг. В первую очередь – что будет с тобой. Я приведу тебе маленький пример, он не выдуманный, я знаю эту женщину. Она много лет назад развелась, но, пока искала возможность разъехаться с бывшим мужем, тот заболел. Рассеянный склероз. Такая, понимаешь, незадача. И вот на протяжении семи лет она ухаживала за ним, переворачивала, меняла белье, вставала по ночам, подносила то попить, то поесть. Квартира вся пропахла лекарствами и мочой, и женщина эта все мечтала о том, что, если бы мужа, бывшего, заметь себе, не было, она бы хоть квартиру отремонтировала. У нее был возлюбленный, неженатый, готовый хоть сейчас вступить с ней в брак, но она не могла бросить своего больного бывшего мужа и бегала, как девчонка, на свидания. Наконец все случилось, несчастный отошел. И что ты думаешь? Она кинулась ремонтировать квартиру? Замуж побежала? Да ничего подобного! Она сидит и целыми днями плачет. Ей одиноко. Ей пусто. Ей не за кем больше ухаживать. Потому что за семь лет этот кошмар превратился в образ жизни, к которому, хорош он или плох, она адаптировалась, сжилась с ним. И выяснилось, что по-другому жить она не умеет и не хочет. Мысль ясна?

– Слушай, – Коротков внезапно улыбнулся, – ты что, о разводе подумываешь?

Настя изумленно посмотрела на него и даже сигарету выронила от неожиданности.

– Что за бред! С чего ты взял?

– А с того, мать, что уж больно у тебя стройная система аргументов, такая в один момент в спонтанном разговоре не рождается. Это нужно долго раздумывать, чтобы рассуждать так, как ты. Признавайся, ты разочаровалась в семейной жизни?

– Юрка, ты неисправим! Почему обязательно нужно учиться на собственной жизни? Можно делать выводы, наблюдая за другими.

– За мной, например? – сердито прищурился Юрий. – Нашла себе подопытного кролика?

– И за тобой, и за Ирочкой, которая никак за нашего Мишаню замуж не выйдет. Думаешь, она не хочет стать семейной дамой? Еще как хочет! Думаешь, ей Мишка не нравится? Нравится. Она его искренне любит. Но роль няньки в семействе Стасова стала ее образом жизни, и она, может быть, даже неосознанно, придумывает все новые и новые условия для их брака, только чтобы оттянуть свадьбу. Она боится, Юра. Она пытается придумать схему, при которой, став женой Мишки, она сможет сохранить прежний образ жизни. Для этого ей нужно, чтобы Мишка нашел возможность разменять квартиру, в которой он живет с мамой, на две однокомнатные, одна из которых должна быть непременно в доме Стасова, чтобы Иришка смогла продолжать нянчить маленького Гришеньку, готовить Стасову и Татьяне обеды и ужины и при этом быть хорошей женой Михаилу. Слушай, начальник, тебе не кажется, что мы ведем себя неприлично?

– Почему? – удивился Коротков. – Что мы такого делаем?

– Рабочий день в разгаре, а мы с тобой, вместо того чтобы дело делать, о душе рассуждаем. Я сегодня еще даже сводку не смотрела.

Он нехотя поднялся со стула и шагнул к двери.

– Книжек ты, Аська, неправильных начиталась, в которых сыщики днем и ночью бандитов ловят, как будто другой жизни у них нет. Что мы, не люди, что ли? Можно подумать, у нас переживаний нет.

– Есть, есть, – со смехом согласилась Настя. – Переживаний навалом. Кстати, о переживаниях. Ты не знаешь, что с Лесниковым случилось? На нем лица нет.

– С Лесниковым-то? – Юрий усмехнулся и открыл дверь в коридор. – А это получается «кстати о разводах».

– Да ты что! – ахнула она. – Не может быть! Все же знают, что Игорь свою жену обожает, и дочку тоже.

– Может, может. Ладно, труженица, пока.

Коротков прикрыл за собой дверь, оставив Настю наедине с сигаретой, непросмотренной сводкой о преступлениях за минувшие сутки и с чувством глубокой растерянности. Игорь Лесников! Ну надо же…

Глава 2

Ольга с удовольствием разглядывала себя в большом зеркале, висящем на стене в ванной. Она только что приняла прохладный душ, и каждая клеточка ее тела пела от легкости и счастья. Что ж, для своих тридцати двух лет она выглядит более чем хорошо, а три года назад, когда встретила Романа, ей больше девятнадцати-двадцати никто не давал. Даже многоопытный Роман попался, посчитал ее юной свистушкой и никакого внимания не обратил при первой встрече. Вернее, обратил, но обманулся ее девически изящной фигуркой и сразу решил для себя, что Ольга слишком молода для него. Зато потом был приятно удивлен, узнав, что ей уже двадцать девять и разница в возрасте между ними, стало быть, не так катастрофически велика, как он подумал вначале.

От созерцания себя в зеркале ее отвлек звон разбитого стекла. Быстро завернувшись в полотенце, она выглянула из ванной.

– Рома, что случилось?

– Я разбил очередной стакан, – с досадой ответил Роман. – Теперь их осталось всего два.

Он стоял рядом с открытой крышкой бара, на которой красовался один стакан, наполовину наполненный дорогим белым вином. Осколки второго стакана сверкали на полу, отражая лучи заходящего солнца.

– Не расстраивайся, – улыбнулась Ольга, – новые купим. Подумаешь, проблема.

– Они мне очень нравились, – виновато произнес Роман, – и потом, ты мне подарила их на позапрошлый Новый год, помнишь? Это твой подарок, и я к нему отношусь по-особенному.

Ольга звонко расхохоталась, крепко обняла его и ласково поцеловала в губы.

– Слушай, нельзя в твоем возрасте быть таким сентиментальным. Это не первый и не последний мой подарок тебе. В конце концов, стеклянная посуда всегда бьется, на то она и стеклянная. Ну не расстраивайся, дорогой мой, я тебя прошу. Хочешь, я пойду и куплю точно такие же?

Роман нежно погладил ее по обнаженным плечам, взял наполненный стакан и протянул Ольге.

– Выпей глоточек, очень приятное вино. Стаканы действительно надо купить новые, но мы с тобой сделаем это… Скорее всего в субботу. Или в воскресенье, зависит от того, как у меня дела пойдут. Пока ты принимала душ, я обозрел кухонные шкафы и пришел к выводу, что мы с тобой давно не ездили за хозяйственными покупками. Кофейных зерен осталось на донышке, и кофемолка, если ты заметила, барахлит, нужно новую купить. О стаканах я уже не говорю, но все запасы для ванной тоже заканчиваются, я сегодня извел последние остатки геля для душа, того, моего любимого, с розмарином.

– Да, – оживленно подхватила Ольга, – и давай купим новую посуду, ладно, Рома? Мне надоели эти дурацкие коричневые тарелки, я их уже видеть не могу.

– Когда-то они тебе нравились, – с усмешкой заметил он, – я же помню, как ты уговаривала меня купить именно этот французский сервиз.

– Ну, вспомнил, – капризно протянула она, – когда мы это покупали, французская посуда была в моде. Тогда по этим коричневым и черным сервизам все с ума сходили.

– Да? А теперь что у нас в моде?

– Туманный Альбион. Светлая керамика с голубым или зеленым рисунком. И цветное однотонное матовое стекло. Между прочим, небьющееся. Купим?

– Уговорила. Посмотри еще по всем шкафам, прикинь, что нам нужно, в эти выходные обязательно выберемся в магазины.

– Рома, а можно мне хотеть новые полотенца?

Он забрал у нее стакан и залпом допил светлое вино.

– Ты можешь хотеть все, что угодно, милая, ты же знаешь, что я тебе никогда ни в чем не отказываю.

Ольга с нежностью смотрела на него и думала о том, как удивительно хорошо ей с этим человеком. Спокойно, надежно, без проблем. Он мягкий и щедрый, решительный, но не жесткий. Во всяком случае, с ней. И он превосходный партнер в постели, ни разу за три года у нее не возникло побуждения уклониться от секса, приносившего ей радость. Интересно, сколько еще лет они будут вместе? До глубокой старости? Или Роман через какое-то время увлечется кем-нибудь помоложе и оставит ее? Все может быть…

Ольга Плетнева всегда была реалисткой. Или по крайней мере старалась оставаться таковой.

* * *

Рано вставать Настя Каменская не любила. Правда, это вовсе не означало, что она могла себе позволять поспать подольше. Вся ее сознательная жизнь прошла под знаком жесткой необходимости просыпаться по будильнику: детский сад, школа, университет, служба в милиции – все это требовало раннего подъема и явки к указанному часу без опозданий. Из тридцати девяти прожитых лет в этом режиме она просуществовала тридцать шесть, но так и не привыкла. Однако нынешняя жара, перекрывшая, по утверждениям синоптиков, все показатели за сто восемнадцать лет наблюдений, заставила Настю приспосабливаться. Она теперь вставала еще раньше, чем обычно, чтобы успеть выйти из дома и добраться до работы, пока на градуснике еще плюс двадцать шесть–двадцать семь, ибо в тридцать, да в метро, да в час пик, да с пересадками… Такое ей уже не потянуть.

Стараясь ступать на цыпочках, чтобы не разбудить Лешу, она выскользнула из комнаты и нырнула в ванну. «Странная все-таки у меня логика, – подумала Настя, залезая под холодный душ, чтобы смыть с себя сонную одурь. – Ведь звенел будильник. Громко звенел. И долго. Лешка так и так должен был проснуться, он же не глухой. А если не проснулся, значит, спит так крепко, что можно топать у него над ухом коваными сапогами, его это не потревожит. Ведь очевидная же вещь, и все равно изо дня в день я изо всех сил стараюсь не шуметь после того, как истерически прозвенит будильник. И подозреваю, что не я одна такая».

Выйдя из ванной, она неожиданно решила проверить свою догадку.

– Леша, ты спишь? – шепотом спросила она, заглянув в комнату.

– Естественно, нет, – в полный голос ответил Чистяков, не открывая глаз.

– А зачем придуриваешься, что спишь?

– Чтобы не мешать тебе вкушать утренний кофий.

– И вчера не спал?

– Не спал, – подтвердил он.

– И позавчера?

– Ася, после твоего громогласного будильника трудно уснуть, у меня от него начинается тахикардия. Ты хочешь, чтобы я встал?

– Нет-нет, лежи, пожалуйста. Я просто так…

Чистяков откинул простыню, которую по причине жары использовал вместо одеяла, и медленно спустил ноги на пол.

– Знаю я твое «просто так», – произнес он, сладко зевая, – небось хочешь, чтобы я тебе завтрак приготовил.

– Ага, знаю я твое благородство, – шутливо передразнила его Настя, – небось сам есть хочешь и не можешь дождаться, когда же я наконец уйду и предоставлю тебе возможность бесконтрольно набивать желудок. Ты только прикидываешься бескорыстным, а на самом деле ты еще более корыстный, чем я.

Натянув шорты, Алексей отправился умываться, потом вышел на кухню и огляделся.

– Что тебе сделать? Хочешь, овсянку сварю?

– Овсянку?! – Настя в ужасе вытаращила глаза. – Ни за что! Как тебе в голову такое пришло? Я ее терпеть не могу! Гадость!

– Ну и зря, – миролюбиво заметил муж. – Полезно для здоровья. А чего ты хочешь?

– Лешенька, я же, кроме кофе и сока, ничего по утрам не могу в себя запихнуть, я тебе тысячу раз говорила, а ты так и не запомнил. Стыдно, профессор.

Чистяков усмехнулся и полез в холодильник за овощами.

– Я на память не жалуюсь, но каждый раз лелею надежду, что ты наконец изменишься и начнешь по-человечески завтракать. Вот и сегодня понадеялся, да, видно, зря.

– А с чего это мне меняться? – подозрительно спросила она. – Я тебя перестала устраивать?

– Пока нет, но нужно стремиться к совершенству. Салат будешь?

– Лешка, прекрати издеваться, я ничего не буду, я уже кофе себе наливаю.

Настя насыпала в большую чашку растворимый кофе, подумала пару секунд и добавила еще ложку. Очень спать хочется, пусть кофе будет покрепче. Алексей быстро и ловко нарезал овощи и зелень и уселся за стол с солидной порцией салата, когда Настя едва-едва успела выпить полчашки.

– Ася, сколько отсюда добираться до Мосфильмовской улицы, не знаешь случайно?

Настя подняла на мужа удивленные глаза.

– Случайно знаю, там пару лет назад один киллер скрывался, а мы его вылавливали. Добираться долго и неудобно. А тебе туда нужно по делам?

– Еще не знаю.

– Как это?

– Не решил пока. Понимаешь, мне предложили позаниматься с отпрыском какого-то навороченного бизнесмена, подготовить его к вступительным экзаменам, но с условием, что я буду приезжать к нему домой, а не он ко мне. Вот я и размышляю, браться или нет.

– Этот отпрыск – инвалид и не выходит из дома? – спросила она.

– Да нет, вполне здоров.

– Тогда не браться, – отрезала Настя, не раздумывая ни секунды.

– А деньги, между прочим, предлагают хорошие, – заметил невозмутимо Алексей, методично пережевывая овощи. – Ты не забывай, что я занялся репетиторством не из любви к преподавательскому искусству, а исключительно ради денег.

– Все равно не браться. Если ученик требует, чтобы учитель ездил к нему домой, то такой ученик учителя ни в грош не ставит и ни на копейку не уважает. С тобой там будут обращаться как с холопом, которому сделали одолжение и позволили заработать, так уж и быть, немножко денежек. Оно тебе надо?

– А денежки? – прищурился Чистяков. – Они же нужны, ты с этим спорить не можешь.

– Леш, чувство собственного достоинства нужно еще больше, с этим тоже спорить нельзя.

– А я и не спорю. Я помогаю тебе проснуться, доверчивая ты моя.

– Почему это я доверчивая? – не поняла Настя.

– Потому что ты искренне поверила, будто я размышляю над этим предложением. Смотри, как ты возбудилась, даже глазки заблестели! Чего и требовалось добиться. А то сидела как мороженый судак.

– Так!

Настя со стуком опустила на стол чашку с недопитым кофе и потянулась за сигаретами.

– Значит, никакого предложения не было?

– Ну почему? Предложение было.

– И что ты ответил?

– Асенька, мы с тобой знакомы двадцать четыре года без нескольких месяцев. Неужели тебе нужны мои объяснения на этот счет?

– Ну слава богу, – облегченно вздохнула Настя. – Но ты все-таки мерзавец, Чистяков. Меня, подполковника милиции, и так задешево прикупить!

– Так это не я мерзавец, – засмеялся он, – а ты дурочка.

– Вообще-то верно…

Настя посмотрела на часы и вскочила.

– Лешик, я пойду, пока народ не выполз на оперативные просторы. В семь утра в метро еще можно ездить, а в восемь – лучше сразу удавиться. Целую страстно, приду поздно.

– Валяй, – кивнул Алексей, – у меня в девятнадцать часов последний ученик, так что раньше двадцати одного можешь не являться.

– А первый когда?

– В девять утра. Благодаря твоему зверскому будильнику я выгадал себе два часа, чтобы поработать над докладом.

Уловив тень недоумения, мелькнувшую на ее лице, Алексей добавил:

– Напоминаю, если ты забыла: в сентябре я лечу в Хельсинки на симпозиум.

– Это я помню, но ведь сейчас только середина июня…

– Опять же напоминаю, если ты забыла: до середины июля мы колотимся над решением проблемы налогов, двадцатого июля приезжает двоюродная сестра моей матушки, немолодая и весьма нездоровая дама, которую надо будет возить по врачам и пристраивать на операцию, а потом навещать в больнице и забирать оттуда и отправлять домой, а в середине августа я обещал отцу помочь с ремонтом дачи и выделить на это мероприятие две недели. После этого сентябрь наступит как-то уж очень быстро, так что лучше подготовиться заранее.

– Да, про дачу я запамятовала, – извиняющимся тоном пробормотала Настя. – Всё, солнышко, я ушла.

Она успела добраться до работы до того, как солнце начало припекать вовсю. На свежую голову Насте удалось переделать массу полезной работы по приведению в порядок документов, касающихся текущих дел, а также материалов для аналитических справок о состоянии насильственной преступности в городе. Она уже приготовилась ровно в десять часов явиться в кабинет полковника Гордеева на оперативное совещание, когда к ней заглянул Коротков.

– Отбой воздушной тревоги, – весело сообщил он, – Колобка срочно вызывают в главк, оперативки не будет. Можешь расслабиться и покурить.

Настя ничего не успела ответить, когда дверь распахнулась и появился Виктор Алексеевич собственной персоной.

– Ну конечно, – проворчал он, – кот из дому – мыши в пляс. Уже свободе радуетесь? Сядь, Юра, разговор есть.

Коротков обреченно вздохнул и присел на подоконник – свободный стул в Настиной комнатке был только один, и предназначался он в данном случае, разумеется, начальнику.

– У меня к вам два поручения, приятное и неприятное. С какого начать?

– Давайте с неприятного начнем, – предложила Настя, – уж сразу отмучаемся.

– Ну, как скажешь… – Гордеев помолчал несколько секунд, переводя глаза с Насти на Короткова и обратно. – В общем, так, дети мои. С Лесниковым у нас неладно. Мне стало известно, что от него уходит жена. Вы и сами, наверное, об этом знаете. Я хочу, чтобы кто-то из вас, а лучше оба попробовали с ней поговорить.

– О чем? – удивилась Настя. – Я не понимаю, о чем с ней можно в такой ситуации разговаривать. Если она больше не хочет с ним жить, то она этого не хочет, и все. Какие разговоры тут могут помочь?

– Молодая ты еще, – покачал головой Гордеев, – в жизни не разбираешься. Тебе с мужем повезло, так ты теперь всех на себя равняешь. Вот ответь мне, почему от оперов жены уходят?

– Потому что больше их не любят, – быстро ответила Настя.

– А еще почему?

– Потому что опера им изменяют.

– А еще?

Она запнулась. В самом деле, разве есть еще какие-то причины, по которым жена уходит от мужа? Или она перестает его любить, или он ее, других вариантов нет.

– Вот видишь!

Гордеев слегка наклонился вперед, отчего стул под его массивным телом угрожающе скрипнул, и вперил в Настю пухлый указательный палец.

– А я тебе скажу, девочка моя, что жены от нас, оперативников, зачастую уходят потому, что не понимают нашей работы, специфики ее не понимают. Работа-то у нас поганая, сама ведь знаешь, а если не знаешь, ты вон у дружка своего задушевного Короткова спроси, как его дражайшая половина на все наши прелести реагирует. Или у любимого своего коллеги Коли Селуянова поспрошай, почему от него первая жена ушла. Опер дамочку разрабатывает, в ресторан ее тащит, вальсы с тангами всякими с ней отплясывает, к груди, можно сказать, прижимает, ну и шампанского с рюмочкой коньячку принимает, а как же иначе, он же не мент для этой дамочки, а кавалер. И вот после такого вечера он, проводив дамочку до места дислокации, является домой в час ночи, от него пахнет коньяком и чужими духами. Понравится это нормальной жене? Да ни в жизнь. Скажешь, это вопрос доверия?

– Скажу, – согласилась Настя.

– Правильно, но только в том случае, если жена специфику работы понимает. А если не понимает? Жена к маме на блины или на именины всей семьей собралась, ребенка нарядила, себе прическу сделала, маникюр наладила, мужу рубашку погладила. И за пять минут до выхода, в воскресный, заметь себе, день муж ей сообщает, что ему срочно нужно на работу и что в гости она должна будет идти одна, да еще и на городском транспорте, поскольку отвезти ее он не сможет. Понравится ей? В первый раз стерпит, во второй тоже, а в третий взорвется. В отпуск вместе уедут, планов понастроят, а мужа на третий день отзовут на службу. А то и пропадет муженек на несколько дней или недель, скажет, дескать, не волнуйся, родная, я в командировку, когда вернусь – не знаю, куда еду – не скажу, звонить не буду, жди и надейся уж как-нибудь сама. Уедет он, а жена то и дело прикидывает, действительно ли он работу работает или в койке где-нибудь валяется с другой женщиной. Позвонить-то некуда, да и не проверишь. Доверие доверием, но долго испытывать его нельзя, оно подрывается довольно-таки быстро. Мало найдется жен, которые все это понимают и выходят за нас замуж с открытыми глазами. Большинство даже не подозревает, какой это ад, какой это ежедневный экзамен – быть женой сыскаря. Не выдерживают и уходят они от своих мужей. Любят их, а жить такой жизнью больше не могут. Вот на такой случай я и прошу вас, дети мои, поговорить с женой Лесникова. Конечно, если она к другому уходит, то вопросов нет. Но если их брак еще можно спасти, то мы должны кинуться все вместе и спасать. Потому что смотреть на Игоря я больше не могу, у меня сердце разрывается. Мало того, что мне чисто по-человечески парня жалко, но и как начальник я не могу мириться с тем, что теряю подчиненного. В таком состоянии Лесников не работник, а обуза. Я даже поручить ему ничего не могу, потому что все равно запорет. Даю ему какие-то несерьезные задания, а все, что чуть посложнее, на вас всех валится.

– Да, но почему я, Виктор Алексеевич? – возмутился Коротков. – Я что, Игорю лучший друг, что ли? Чего вы из меня крайнего-то делаете?

Гордеев медленно повернулся вместе со стулом, теперь он сидел лицом к окну и в упор разглядывал своего заместителя.

– Ты не крайний, Юрий Викторович, ты второй. После меня. Понятно? И делать будешь, что я прикажу. А что касается лучшего друга, так у Лесникова, насколько я информирован, в нашем отделе их вообще нет, он ни с кем не сближается и ни с кем особо не откровенничает. Так что ты ли, другой ли – разницы нет. А ты как-никак ему начальник, для жены это должно кое-что значить.

– Ну ладно, – сдался Юра, – а Аську зачем пристегивать?

– А для компании, чтобы тебе не скучно было. Но мне нравится, что ты кинулся ее защищать, это означает, что в тебе медленно, но верно прорастает руководитель, который всегда прикрывает своих подчиненных перед вышестоящим начальником. Молодец, на сегодня тебе ставлю пятерку. Все, дети мои, дискуссия окончена. Я дал задание, выполняйте. Приступаем ко второй части.

– К приятной? – оживился Коротков. – Ну наконец-то!

Гордеев упруго поднялся со стула и легким движением ноги отодвинул его к стене.

– Вчера, дети мои, был обнаружен труп некоего довольно молодого господина Курбанова. Ничего особенного в этом господине нет, заниматься им начали на территории. И очень быстро выяснилось, что несколько недель назад на совершенно другой территории был убит другой господин по фамилии Фризе, тоже не старый годами. И убиты оба этих господина оказались на следующий день после того, как побывали на концерте популярной среди молодежи рок-группы «Би-Би-Си». Вывод ясен и прост, как обычно: оба уголовных дела объединены у одного следователя, соответственно, оперативная работа ложится на нас с вами плюс ребята с территории, это само собой. Анастасия, ты старшая по этим убийствам, всякая там музыка и сфера высоких искусств – это как раз твое любимое. Коротков, разберись с нагрузкой, когда вернусь из министерства – жду твои предложения о том, кто еще работает с Каменской.

Гордеев развернулся и вышел. Юра с Настей какое-то время растерянно смотрели на закрывшуюся дверь, потом одновременно повернулись друг к другу.

– Слушай, я чего-то не понял, а что во всем этом приятного? – недоуменно спросил Коротков.

– Глупый ты, Юрка, хоть и замначальника, – улыбнулась Настя. – Во-первых, спасибо большое, что это всего лишь молодые мальчики, а не депутаты и не члены правительства. За них нас на ковер к генералу каждые полдня дергать не будут. А во-вторых, по сравнению с перспективой встречи с женой Лесникова даже расчлененка приятнее. Чего ты насупился, как будто тебя мама в угол поставила?

– Да я…

Коротков почесал щеку, сполз с подоконника и принялся растирать затекшую ногу.

– Черт, старость не радость, посидел двадцать минут неудобно – и вот, пожалуйста… Ася, я чего задумался-то… Фамилия мне эта знакома – Фризе. Он у нас по каким-то делам проходил, гадом буду, фамилия редкая, я ее хорошо помню.

Настя расхохоталась.

– Балда ты, Юрка! Детективов начитался в молодости, теперь у тебя в голове полная каша.

– При чем тут детективы?

– При том, что Фризе – это герой детективов одного питерского писателя, Сергея Высоцкого.

– Не свисти, – недоверчиво протянул Коротков, все еще морщась от боли в ноге, – у Высоцкого герой Игорь Корнилов, я пока еще из ума не выжил.

– Выжил немножко. Сначала был Корнилов, потом появился Фризе, у него еще невеста была Берта, высоченная баскетболистка. Ну, вспомнил?

– Точно, – охнул Коротков. – Теперь вспомнил. Ну все, полегчало. Значит, наш труп по фамилии Фризе – просто однофамилец. А я уж начал мозгами ворочать, думал, убили его по каким-то старым делам. Иногда приятно бывает обнаружить, что ошибаешься, верно?

– Верно. А ты еще удивлялся, не понимал, что во всем этом приятного. Вот тебе и приятное, босс.

– Типун тебе на язык, – буркнул Коротков. – И не смей называть меня боссом.

* * *

Если спросить у среднестатистической молодой девушки, какое слово в наибольшей степени будоражит ее воображение, то в девяноста восьми случаях из ста она ответит: любовь, жених, свадьба, прекрасный принц или что-то еще из этого же ряда. Однако Женя относилась как раз к тем особенным двум случаям, которые не укладывались в статистический ряд, ибо уже лет с двенадцати самым волшебным и загадочным, самым манящим и одновременно пугающим словом для нее было ТЮРЬМА. Будучи маленькой девочкой, она с дрожью и восторгом читала «Один день Ивана Денисовича», «Записки Серого Волка» и «Одлян, или Воздух свободы». Став постарше, Женя начала читать и документальную литературу, и публицистику, покупала видеокассеты с американскими фильмами о тюремных нравах. Отец этого увлечения не одобрял, но каждый раз отступал, услышав от дочери, что она собирается стать адвокатом и защищать права человека, лишенного свободы. Это звучало чем-то вроде идеологии будущей карьеры, и возразить тут было нечего. Если бы Женя сказала ему правду… Но правды она отцу уже давно не говорила.

Людям свойственно любить себя, и это нормально. Еще Карнеги в книгах тридцатилетней давности учил нас, что самым сладостным звуком для человека является его собственное имя. И что бы там ни говорили высокопарные литературоведы, самыми любимыми книгами становятся те, в которых человек читает о своей жизни и о героях, похожих на него самого. Именно поэтому Женю так привлекали книги о тюрьмах и вообще о местах лишения свободы.

Окна ее комнаты выходили на солнечную сторону, и от яркого света она проснулась, когда не было еще и половины седьмого. И тут же привычно потянулась за книгой. Пока отец не встал, можно перечитать в тысячный раз особо любимые страницы из романа Стивена Кинга «Побег из Шоушенка». Сколько же душевных сил нужно иметь, чтобы терпеливо отбывать срок за то, чего не совершал! И кропотливо, изо дня в день, годами, не торопясь и не впадая в отчаяние, готовить побег. Никогда, никогда не стать ей такой же сильной духом, умной и изворотливой, но можно хотя бы восхищаться теми, кто сумел стать таким.

В семь пятнадцать Женя встала и направилась в ванную. На утренний туалет ей полагалось четверть часа, после чего, ровно в половине восьмого, она освобождала ванную для отца и готовила завтрак, пока тот умывался и брился. С семи сорока пяти до восьми тридцати – завтрак и одевание, с восьми тридцати до восьми пятидесяти – дорога на работу. Еще десять минут отводилось на то, чтобы привести в порядок себя и рабочее место и приготовиться к трудовой вахте. И так изо дня в день.

– Значит, так, Евгения, – начал отец, усевшись за стол и налив себе кофе. – В этом году ты будешь отдыхать с первого июля.

Женя настороженно подняла голову, пытаясь не выдать радостного ожидания. Все-таки она уже не школьница, она работает, и, может быть, отец наконец перестанет считать ее ребенком и устроит нормальный отпуск, не детские каникулы, а именно отпуск. Возьмет ее с собой к морю или куда-нибудь в Европу, куда обычно ездит сам.

– Сначала мы с тобой поедем на машине в Петербург по радищевским местам, возьмешь тетрадочку и будешь все записывать. Предварительно перечитаешь «Путешествие из Петербурга в Москву», и мы с тобой объедем все деревни, о которых писал Радищев. Потом поедем к дяде Севе на Жигулевское море, там отличная рыбалка.

– Папа, но я не люблю рыбалку, – робко возразила Женя, поняв, что надежды и на этот раз не сбылись. Впрочем, отпуск ведь большой, на поездку в Питер – максимум три дня, у дяди Севы – еще недельку, а оставшееся время? Может быть, отец предложит ей то, о чем она мечтает.

– А ты и не будешь сидеть с удочкой, никто тебя не заставляет. Рыбалка – это для меня. А ты возьмешь «Войну и мир», все четыре тома, и будешь читать.

– Но я уже читала, папа! Мы «Войну и мир» в школе проходили.

– Ничего, перечитаешь, освежишь в памяти, закрепишь. Это великое произведение, его не грех перечитывать, тем более ты повзрослела с тех пор и сможешь увидеть роман совсем другими глазами. Изречения будешь записывать в тетрадку, я проверю. С дядей Севой будешь заниматься английским, понемногу, часа по два-три в день, этого достаточно. Отпуск все-таки, – он ободрительно улыбнулся дочери.

– А потом? – осторожно спросила Женя.

– А что потом? – удивился отец. – Потом ты вернешься в Москву и выйдешь на работу, мои обязанности будет исполнять Артур Андреевич, и ты должна работать у него секретарем, как и у меня. Ты еще слишком мало работаешь, тебе не положен большой отпуск. Ты вернешься, а я поеду на Майами на две недели. Пока меня не будет, с тобой поживут Григорий и его жена, они за тобой присмотрят. Подай масло, пожалуйста.