Когда боги смеются

Отец деловито намазал на кусок белого хлеба масло и джем, откусил и принялся с аппетитом жевать, поглядывая на экран телевизора, где как раз начался очередной утренний блок новостей.

– Папа, ну давай поедем на море, – жалобно попросила Женя. – Все ездят на Средиземное море, в Турцию, в Испанию. А это Жигулевское море – оно же не настоящее, и комары там…

– Мала ты еще по заграницам разъезжать, – отрезал отец. – Ты пока еще на билет в один конец себе не заработала, а туда же, отдыхать собралась. От чего отдыхать? Ты что, переработала? Переутомилась? В общем, так, Евгения, расписание на отпуск я тебе составил, так что готовься, читай Радищева, выписывай в тетрадочку географические названия – я проверю.

Женя опустила голову, поняв, что сопротивление бесполезно, и изо всех сил боролась с подступающими слезами. Сделав несколько судорожных глотков, допила чай и ушла в свою комнату. Там она бросилась на диван и горько заплакала, обняв подушку. «Раечка, миленькая, дорогая моя, золотая, единственная, – думала Женя, – зачем ты меня оставила один на один с этим чудовищем? Зачем ты умерла? Мне было так хорошо с тобой, ты защищала меня, баловала, ты мне все разрешала и старалась, чтобы папа не узнал. А теперь тебя нет, и никто меня не спасет и не защитит. Я живу как в тюрьме, а мой родной отец – самый жестокий и непреклонный надсмотрщик, какого только можно представить. У меня никого нет на всем свете, никто не поможет мне, никто не поддержит. Только он, мой неизвестный и таинственный друг, но где он? Кто он?»

Женя вытащила из-под матраса прозрачный пластиковый конверт и достала оттуда письма. Вот они, письма от неизвестного друга. Или подруги? Самое первое она получила давно, еще весной.

«Если тебе станет одиноко или трудно, помни: я с тобой. Ты всегда можешь на меня положиться. Друг».

* * *

Обстоятельства убийств были похожи как две капли воды, более того, обе жертвы – Курбанов и Фризе – сильно смахивали на братьев-близнецов. Только паспортные данные различались. У обоих были одинаковые короткие стрижки «ежик», серьга в ухе, и смерть свою оба встретили в бесформенных, размера на два больше, майках и в широких, ниже колен, шортах. На ногах, несмотря на жару, устрашающего вида ботинки на толстой подошве. Фризе задушен шнуром от плейера, другой, по фамилии Курбанов, – гитарной струной.

– Может, они друзья? – спросила Настя, задумчиво разглядывая фотографии, сделанные на местах преступлений. – Очень часто друзья стараются одеваться одинаково, особенно в таком нежном возрасте.

Миша Доценко насмешливо посмотрел на нее и бросил в свою чашку еще один кусочек сахару.

– Нет, Анастасия Павловна, не правы вы были, когда заставили меня переходить с вами на «ты». Возвращаюсь обратно к вежливому «вы».

– Почему? – удивилась Настя.

– Потому что вы безнадежно стары, мадам, и двадцатилетняя молодежь вам явно не по зубам. Так, как эти двое, одеваются семьдесят процентов данной возрастной категории. И почти все таскают с собой плейеры и слушают музыку на ходу и в транспорте.

– Серьезно? Надо же, не замечала… – растерянно пробормотала она.

– Тебя послушать, так можно подумать, что ты на работу на самолете летаешь, – покачал головой Доценко. – Ты же ездишь в городском транспорте, по улицам ходишь. Глазами пользоваться не пробовала?

– Да ну тебя, Мишенька! – рассмеялась Настя. – Я глазами под ноги смотрю, чтобы не споткнуться, или в книжку, если удается сесть. В общем, ты прав, конечно. Я действительно по сторонам не смотрю, мыслями куда-то далеко отъезжаю и окружающий мир не воспринимаю. Дурацкая особенность. И все-таки ты уверен, что Курбанов и Фризе – не приятели?

Михаил открыл блокнот, полистал странички, исписанные ровным мелким почерком.

– По убийству Валерия Фризе, девятнадцати лет от роду, отработан круг его знакомых, среди коих юноша по фамилии Курбанов не фигурировал. По вчерашнему трупу Курбанова круг знакомых пока не отработан полностью, но и там Фризе не мелькает. Курбанову двадцать лет, не учится и не работает, стоит на учете у нарколога как потребитель героина, в связи с чем освобожден от службы в наших доблестных Вооруженных Силах. Фризе же, напротив, занят общественно полезной деятельностью с утра до вечера, учится в университете, по вечерам подрабатывает в одной очень приличной фирме – он хорошо владеет компьютером. Практически не пьет и даже не курит, бережет здоровье, и при всей своей занятости ухитрялся дважды в неделю посещать спортзал, – Доценко закрыл блокнот и сделал несколько глотков кофе. – За подробностями я поеду через полчаса, договорился с опером из Западного округа, где обнаружили труп Фризе. Туда же обещал подъехать и человек из Южного округа, на территории которого убили Курбанова. Вы, мадам, со мной, конечно, не поедете?

– Поеду, – Настя улыбнулась, – тебе назло. Чтобы ты не забывал, что меня Колобок назначил старшей.

* * *

Первым, что бросалось в глаза при взгляде на Андрея Чеботаева, были его длиннющие ресницы. Ну просто на зависть девушкам!

– Ты что, их специально отращиваешь? – поинтересовался Доценко через три минуты после знакомства с оперативником из Западного округа. – Или они наклеенные?

Чеботаев басовито хохотнул и демонстративно подергал ресницы.

– Всю жизнь мучаюсь, – признался он, – ребята в школе дразнили, так я их даже обрезать пробовал. Еще длиннее выросли. Потом научился пользу извлекать.

– Девушек заманиваешь? – догадался Доценко.

– Не только. Вообще народ обманываю. Глазки круглые сделаю, ресницами хлоп-хлоп, полный наив изображаю.

– И чего? Помогает? – спросил Миша.

– Всегда, – коротко и уверенно ответил Чеботаев. – Особенно с мужиками. Ловятся «на раз». Так как, здесь поговорим или к месту прогуляемся? Здесь недалеко, минут десять ножками.

Насте отчаянно не хотелось никуда идти, она уже удобно устроилась на единственном не шатающемся стуле, но царившая в кабинете духота грозила сосудистыми неприятностями, причем в самом недалеком будущем. На улице, конечно, не намного прохладнее, но там хоть воздух слегка шевелится, изображая слабое подобие ветерка.

– Пошли в поле, – скомандовала она. – Посмотрим на месте. Когда из Южного округа человек приедет?

Чеботаев взглянул на часы.

– Минут через сорок-пятьдесят, может – через час.

– Ну и славно. Потом вместе с ним проедем к месту вчерашнего убийства.

Валерий Фризе был найден в ста пятидесяти метрах от собственного дома, смерть наступила между часом и половиной второго ночи. Судя по всему, он шел от метро домой, слушал музыку. Наушники от плейера надежно ограждали слух юноши от всех посторонних звуков, особенно если это звуки тихие и осторожные. Убийца практически беспрепятственно приблизился сзади и использовал шнур от плейера в качестве инструмента для удушения. Легко и просто.

С момента убийства и до сегодняшнего дня усилия милиции были направлены на то, чтобы выявить хоть какие-нибудь сомнительные контакты Фризе среди всех его знакомых по университету, по работе в фирме, где он обслуживал компьютерные программы, и даже среди бывших одноклассников и соседей по дому и двору. Версии появлялись каждый день, ибо сомнительные, с точки зрения оперативников, личности возникали в окружении Валерия на каждом шагу. Кто-то был связан с наркотиками, кто-то «шестерил» на криминалитет, кто-то просто был ранее судим. И о каждом из подобных персонажей нужно было наводить дополнительные справки и выяснять, где они проводили время в момент убийства Фризе. Однако со вчерашнего дня ситуация в корне изменилась, стало очевидным, что истоки преступления надо искать вовсе не там, а среди тех, кто посещает ночные клубы, когда в них выступает группа «Би-Би-Си». Ибо единственное, что объединяло двух юношей, задушенных поздно ночью на пути домой, это именно выступления группы в ночных клубах, на которые оба погибших ходили накануне смерти. Валерий Фризе провел вечер в клубе «Геракл», Николай Курбанов – в «Ночной бабочке».

– Андрюша, а что это за группа такая – «Би-Би– Си»? – спросила Настя, когда они возвращались в отделение. – Я никогда о ней не слышала.

– Тоже мне, показатель! – фыркнул Доценко. – Ты, кроме своего Верди, вообще ничего не знаешь.

– А ты и Верди не знаешь, – сердито отпарировала Настя. – Не груби старшим.

– Мальчики, девочки, не ругаться, – Чеботаев скорчил жалобную мину и захлопал ресницами. – Рассказываю, что знаю. Группа «кислотная». Состоит из трех человек: Борис Худяков, Биримбек Бейсенов и Светлана Медведева. Отсюда и название – по первым буквам имен. Малолетки от них тащатся.

– Малолетки – это которые? – уточнила Настя. – Тинейджеры? Или постарше?

– От тринадцати до двадцати двух. Не все, конечно. Только «кислотные», такие же, как сама группа. Выступают по ночным клубам, иногда дают концерты в Домах культуры. Их в прошлом году активно раскручивали, даже клип по телику крутили, я несколько раз видел. Не скажу, что они гребут бешеные бабки, вход в ночной клуб стоит в среднем около ста – ста пятидесяти рублей, и народу туда помещается не бог весть сколько, от ста человек до трехсот, если клуб побольше. С таких выступлений миллионы не заработаешь.

– Понятно, – протянула Настя. – А фанаты у них есть? Настоящие, постоянные?

– Ну а как же, – Андрей усмехнулся и снова захлопал ресницами. – Это все как у больших. У них даже администратор есть. О, кажется, нас уже ждут.

Перед входом в отделение милиции стоял, ссутулившись и глядя куда-то в сторону, мужчина лет сорока пяти.

– Курбанов, – представился он странно-глуховатым голосом.

Настя в недоумении обернулась к Чеботаеву, потом перевела взгляд на мужчину. Тот коротко кивнул, при этом лицо его исказилось в болезненной гримасе.

– Ну да, это моего сына… Майор Курбанов, Василий Петрович, отдел милиции Орехово-Борисово Южное. К вам должен был приехать другой сотрудник, но я попросил…

– Да-да, понятно, – поспешно кивнул Чеботаев. – Знакомьтесь, наши коллеги с Петровки, подполковник Каменская, капитан Доценко.

– Настя, – она протянула руку Курбанову и невольно вздрогнула. Ей показалось, что боль, которую испытывал отец погибшего юноши, передалась ей через пальцы и пронзила насквозь.

– Михаил, – представился Доценко. – Мы хотели проехать к месту происшествия.

– Я покажу, – вздохнул Курбанов. – Пойдемте, я на машине.

В гробовом молчании они сели в машину. К встрече с отцом потерпевшего никто из троих готов не был, всем было неловко и отчего-то стыдно.

– Вы не молчите, – неожиданно произнес Курбанов, – спрашивайте. Все равно вам придется опрашивать меня как отца. И не стесняйтесь. В нашей семье беда, вы, наверное, уже знаете, Коля состоял на учете как наркоман. Мы ничего не могли сделать. И уговаривали, и лечили, и в реабилитацию направляли – все без толку. Деньги у нас с женой воровал. Мы каждый день ждали, что он умрет от передозировки. Знаете, он уходит утром, а мы мысленно прощаемся с ним навсегда, потому что не знаем, вернется он вечером живой или нет. Вот вчера не вернулся… Вы спрашивайте, не старайтесь меня щадить, я его уже давно похоронил.

Курбанов пытался говорить ровно, но голос его все равно дрожал и срывался. Боль, казалось, заполнила все пространство небольшого автомобильного салона, проникала через поры в кровь сидящих в нем людей, разбегалась по жилам и железным обручем стискивала мозг. Настя понимала, что молчать нельзя, нужно что-то говорить, о чем-то спрашивать, но никак не могла сообразить, что сказать, чтобы не сделать этому человеку еще больнее.

– Василий Петрович, вы не думали о том, что вашего сына… – она замялась, – убили в виде акции устрашения? Может быть, вы работаете по какому-то делу и на вас пытаются воздействовать?

Курбанов помолчал несколько секунд.

– Я думал об этом. Знаете, это первое, о чем думает разыскник. Может, это прозвучит ужасно, кощунственно, но я был бы рад, если бы Коля погиб из-за меня. Лучше так, чем знать, что мальчик сам, своими руками себя убивает, по собственной воле каждый день приближается к смерти. Он же не может не понимать, что с ним происходит и что происходит с нами, его родителями, но ему на это наплевать. Он перестал быть человеком, личностью, он превратился в неразумное животное. Лучше я буду думать, что мой сын был чудесным мальчиком, умным и добрым, и всю оставшуюся жизнь винить себя в том, что Коля умер по моей вине, из-за моей работы, чем знать, что он сам привел себя к смерти, потому что сначала стал дураком, потом подонком, а потом – безмозглым чудовищем.

– Но ведь он умер не от передозировки, – осторожно возразила Настя. – Он не сам привел себя к этому.

– Какое это имеет значение! – с горечью ответил Курбанов. – Он был наркоманом, он вел свою, особенную жизнь, которую ведут все наркоманы, а это означает, что он постоянно крутился возле криминала. Тех денег, которые он воровал у нас с женой, не хватило бы ему на ежедневные дозы, значит, он брал их еще где-то. Скорее всего сам торговал наркотиками или еще во что впутался. За это и убили. Вы не понимаете! – Он сделал судорожный вдох, и Настя поняла, что Курбанов с трудом сдерживает рыдания. – Если уж мне суждено потерять единственного сына, то пусть у меня хотя бы будет моральное право его оплакивать. А то, во что он превратился, оплакивать невозможно. Я лишен даже этого.

– Василий Петрович, я не знаю, станет ли вам легче от моих слов, но месяц назад при точно таких же обстоятельствах был убит еще один молодой человек, который вовсе не был наркоманом, он даже не курил и не пил ничего, кроме пива. Думаю, у нас есть основания полагать, что убийство вашего сына все-таки не связано с наркотиками.

– Как зовут того, второго?

– Валерий Фризе. Вам это имя что-нибудь говорит?

– Ничего. Я никогда не слышал этого имени.

– А знакомые из университета, с философского факультета у Николая были?

– Понятия не имею, но он никогда об этом не упоминал.

– А о фирме «Тектон»?

– Тоже нет. Что это за фирма?

– Торговля мебелью. Там работал Фризе. А на философском факультете он учился. Как вы думаете, что могло быть общего у этого Фризе с вашим сыном?

Курбанов снова замолчал, но было видно, что на этот раз он не борется с собой, а действительно размышляет.

– Трудно сказать, – наконец ответил он. – Так сразу ничего в голову не приходит. Погодите, но если, как вы говорите, был убит еще один человек, то почему вы спрашивали, не пытаются ли на меня воздействовать? Если убиты двое, то дело не во мне, это же ясно.

– Не совсем, – мягко возразила Настя. – Может быть, этот Фризе проходил по какому-то делу, по которому вы работали. Его убийство – это попытка спрятать концы или убрать свидетеля, а убийство вашего сына – попытка надавить на вас. Пожалуйста, Василий Петрович, вспомните, не мелькала ли где-то в вашей работе эта фамилия. Фризе, Валерий Фризе, студент философского факультета.

– Нет, – твердо повторил Курбанов, – имя редкое, я бы запомнил.

Он припарковал машину возле киоска «Пресса для всех».

– Приехали. Это здесь, в проходе между гаражами.

Глава 3

С работы Ольга Плетнева возвращалась совершенно вымотанная. Начавшаяся ревизия не пугала ее, но требовала постоянного напряжения, как и любая проверка, которая проводится отнюдь не формально, а с явным и нескрываемым намерением «накопать». Да вдобавок эта жара невыносимая! От холода можно спастись, надев побольше теплых вещей, а вот с жарой бороться куда труднее, дальше кожи не разденешься. Еще в прошлом году, когда на Москву обрушился неожиданный небывалый зной, они с Павлом сокрушались, что не поставили в квартире кондиционер, но, когда наступила нормальная погода, оба легкомысленно сошлись во мнении, что этот кошмар, случившийся впервые за несколько десятилетий, столько же десятилетий и не повторится, так что мысль об установке кондиционера благополучно ушла в свободный полет. А напрасно. В этом году жара вернулась снова, только еще более озверевшая.

Двери лифта только начали открываться, а Ольга уже услышала знакомый шум, доносящийся из квартиры этажом выше. «Опять у Светки гульбище, – равнодушно подумала она. – Не уймется девка никак. Замуж ей надо выходить, а то квартира в проходной двор превратилась». Шумные сборища у соседки Ольгу не нервировали, она умела не обращать на них внимания, правда, сама Светлана ее изрядно раздражала своей бесцеремонностью, являясь к Плетневым как раз тогда, когда у нее был полон дом гостей. На языке соседки это называлось «отсидеться». Поэтому каждый раз, заслышав шум развеселой компании, Ольга начинала готовиться к неизбежному визиту Светы.

«Сегодня это будет ну совсем некстати, – думала Ольга, доставая из сумочки ключи, – сил нет никаких, хочется принять прохладный душ и лечь. И ни с кем не разговаривать. Паша это понимает, будет сидеть тихо, как мышка, даже чай в постель принесет. Как бы от Светки отделаться побыстрее?»

У нее уже появились кое-какие соображения насчет соседки, но они оказались ни к чему: едва открыв дверь квартиры, Ольга услышала голоса. Один принадлежал Павлу, другой – Светлане. «Что ж, значит, придется терпеть», – вздохнула она обреченно.

Похоже, гостья застала Павла врасплох, он сидел в одних шортах, даже без майки. Зато Светлана вся сверкала и переливалась, как обсыпанная блестками новогодняя игрушка. Облегающая ярко-синяя майка из какого-то эластичного материала подчеркивала изумительной формы (этого Ольга отрицать не могла) грудь и красиво оттеняла короткие белокурые волосы. Короткая узкая юбка была отчего-то густо-розового цвета, совершенно, на вкус Ольги, не подходящего к цвету майки. Шея, глубокое декольте и коленки девушки сверкали в самом прямом смысле – кожа была покрыта специальным составом с блестками. Блестела на полных губах лаковая помада, переливались перламутром тени на веках и румяна на скулах. Светлана была, бесспорно, красива, против этого невозможно возразить, но очень уж все это было ярко, броско. Навязчиво, как и сама девушка.

– Ой, Лелечка, – протянула Светлана неожиданно сиплым голосом, так не вязавшимся с ее лубочным обликом, – а я зашла к вам отсидеться. Голова как пивной котел, я уже очумела от этих гостей бесконечных.

– Очумела – не зови, – ответила Ольга, мало заботясь о том, чтобы быть вежливой. – У тебя вечно одно и то же, наприглашаешь людей, а потом жалуешься. Павлуша, включи чайник, будь добр, я сейчас переоденусь и присоединюсь к вам.

Она ушла в свою комнату, на ходу расстегивая и снимая с себя влажную от пота одежду. Небрежно бросив юбку и блузку на кресло, Ольга подошла к зеркалу. Конечно, если судить объективно, то Светлана намного красивее. Создавая эту никчемную дурочку, природа явно не поскупилась на краски, дав ей натуральные белокурые волосы, яркие глаза и аппетитные даже без помады губы, не говоря уж о чудесном цвете лица, который пока не смогли убить ни спиртное, ни сигареты, ни чудовищный образ жизни. Интересно, почему Светка никогда не обижается на нее, даже когда сталкивается с неприкрытой недоброжелательностью хозяйки? Неужели она из той породы людей, которым «плюнь в глаза – божья роса»? Или дело в другом? Похоже, что в другом, хотя Павлушка никогда даже не намекал на то, что легкомысленная певичка с верхнего этажа ему нравится. Если между ними что-то есть, то тогда, конечно, Светка будет терпеть от Ольги все вплоть до откровенного хамства и даже (тьфу-тьфу, не приведи господь сподобиться) рукоприкладства, потому что как же она будет заходить к ним «по-соседски» в случае открытой вражды? Яснее ясного, что до постели дело пока не дошло. Если бы Светка была Пашиной любовницей, то он преспокойненько ходил бы к ней наверх для интимных удовольствий, и не было бы нужды в приходах соседки к ним в гости. Видимо, девчонка положила глаз на Павла, вот и бегает к ним при всяком удобном случае, планомерно проводя в жизнь свою глупую политику охмурения выгодного соседа. «А что? Павлушка у нас жених завидный, – с насмешкой подумала Ольга, застегивая на талии легкую, почти невесомую пляжную юбочку. – Деньги, работа, образование нестыдное – МГИМО, не кот начхал. Связи опять же. Эх, Светка, дурочка ты, дурочка, зря стараешься. Знала бы ты…»

Когда Ольга вернулась на кухню, картину она застала почти идиллическую. Павел заваривал чай, а Светлана жарила на сковороде колбасу.

– Садись, Лелечка, – сипло пропела девушка, – сейчас мы тебя покормим. Уже все готово.

– Похоже, я в гости пришла, – хмыкнула Ольга. – Ты, Светик, у нас теперь за хозяйку?

Света округлила глаза и сделала испуганное лицо.

– Ты сердишься, что я как бы твою сковородку взяла? Мне Павлик разрешил. Правда же, Павлик?

Павел обернулся и подмигнул Ольге, не боясь, что стоящая к нему спиной соседка увидит его хитрую улыбку. Ольга решила сделать перерыв в терроризировании Светланы и поесть. Ну чего она к девчонке цепляется, в самом-то деле? Нет у нее мозгов, так разве это ее вина? Вот колбаски сейчас поедим со свежим огурчиком вприкуску с мягким черным хлебушком, чайку с лимоном выпьем – и можно продолжать. Справедливости ради надо заметить, что Ольга обычно обходилась со Светланой мягко и дружелюбно, но сегодня настроение у нее было не самое лучшее.

Пока она сосредоточенно поглощала ужин, Света жалобным сиплым голоском ныла о превратностях судьбы и неправильности общего мироустройства. Голос сел, спасибо еще, что после концерта, а не перед ним, но все равно плохо, потому что следующее выступление уже через неделю. Парни ее возраста все как один козлы, мужики постарше женаты (опять же все как один), а которые неженаты – те тоже козлы, потому как раз за них никто замуж не идет, значит, у них не все в порядке либо с кошельком, либо с головой, либо ниже.

– Ты не права, Света, – очень серьезно возразила ей Ольга. – Ведь в клубах твои выступления слушают как минимум сто человек, а то и все двести. Значит, им нравится, как ты поешь. Почему же они козлы?

– Козлы и есть, – фыркнула девушка. – Малолетки бессмысленные. Хоть бы одна приличная рожа в зале появилась! Дрыгаются, обжимаются, травку курят, визжат, воют. Конечно, они от меня как бы тащатся, но толку-то от этого? Чтобы делать реальные сборы, нужно десять тысяч человек как минимум, и чтобы билеты стоили дорого, а с этих сопляков что возьмешь? У них же денег нет, для них стольник за вход в клуб – максимум, что они могут выложить. Пацанва.

Ольга допила чай и поставила чашку в раковину. Повязала красивый вышитый фартучек и принялась мыть посуду – сегодня ее очередь.

– И опять ты не права, куколка, – сказала она, чуть повышая голос, чтобы перекрыть шум льющейся воды. – Серьезные люди на твои концерты не ходят и никогда ходить не будут, потому что твои, с позволенья сказать, песенки рассчитаны на сопляков и пацанов. Пока не сменишь репертуар и манеру исполнения, ничего не изменится. Найди другого человека, который будет писать для тебя песни.

– Другого! – возмущенно всплеснула руками Светлана. – Другому платить надо, а где деньги взять? У нас песни Борька сам пишет, и слова, и музыку.

– Бездарь твой Борька, – спокойно констатировала Ольга. – Будешь экономить – так и прокукуешь всю жизнь в ночных клубах и Домах культуры. Найди нормального композитора и нормального поэта, они тебе напишут то, что будут слушать приличные люди. Найди педагога по вокалу, посоветуйся со стилистом, смени образ. Позанимайся сценическим движением. Делай что-нибудь, а не сиди как клуша и не жалуйся на жизнь. Под лежачий камень, знаешь ли, вода не течет, зато дерьмо хорошо просачивается.

– Тебе легко говорить, – жалобно вздохнула соседка. – У тебя как бы все есть…

Звонок в дверь прервал перечень того, что, по мнению Светланы, было у Ольги Плетневой. Павел пошел открывать.

– Светка у вас? – раздался мужской голос.

– Да, она скоро придет. Минут через пять, – ответил Павел. – Идите, она сейчас вернется.

Ольга домыла посуду, достала с полочки тюбик с кремом, помазала руки.

– Тебя ждут, куколка, – сказала она. – Пойдем, я тебя провожу.

Открыв входную дверь, она вместе со Светой вышла на лестничную площадку.

– Так вот, куколка, насчет того, что у меня все есть, – холодно произнесла она, глядя прямо в глаза девушке. – Это не с неба упало и не в наследство досталось. Это сделано упорным и кропотливым трудом. Думаешь, мне не хотелось в двадцать лет проводить каждый вечер с большой компанией, пить шампанское и трахаться с красивыми мальчиками? Думаешь, мне не хотелось стильно одеваться и покупать дорогую косметику? Еще как хотелось. Но я сидела над книжками и зубрила политэкономию и бухгалтерский учет. Я ходила в джинсах советского производства за тридцать рублей и знала, что если я буду трудиться и стараться, то когда-нибудь куплю себе настоящие фирменные штаны. У меня была скучная и серая юность, но зато теперь у меня яркая и богатая молодость. Поняла, куколка? А ты пока что еще ничего собой не представляешь, порхаешь по жизни, как мотылек, и плачешь, что на тебе не женился член английской королевской семьи. И не женится, запомни, куколка, никогда никто приличный на тебе не женится, ты никогда не будешь нужна ни одному приличному мужику, потому что ты – ничто. Ты глупая и бездарная красотка. Красота у тебя есть, но она быстро пройдет, если будешь продолжать пить каждый день, а глупость и бездарность останутся при тебе. Я тебя не обидела?

На глазах у Светланы появились слезы, губы задрожали.

– Какая ты злая, Лелечка, – почти прошептала, но скорее просипела она. – Что я тебе сделала? Почему ты так со мной разговариваешь?

Ольга мягко улыбнулась и слегка прикоснулась к ее плечу.

– Потому что мне жалко тебя, я к тебе хорошо отношусь и хочу, чтобы у тебя все наладилось. А у тебя никогда ничего не наладится, пока ты не посмотришь правде в глаза. И если больше некому, то эту правду придется сказать мне. Кстати, есть такой замечательный фильм – «Москва слезам не верит». Так вот я советую тебе подумать, почему этот фильм Оскара получил. Когда догадаешься – тогда у тебя мозги на место встанут. Ну беги, тебя твои друзья заждались.

Девушка молча кивнула, сглотнув слезы, и стала подниматься вверх по лестнице. Ольга вернулась в квартиру и не видела, как лицо Светланы стало жестким и злым, а губы ее шевельнулись: «С-сука! Ты мне за все заплатишь когда-нибудь».

* * *

– Неприятности? – сочувственно спросил Павел, когда Ольга вошла в кухню. – Достали тебя твои проверяющие?

– Да нет, – она вздохнула и потянулась к вазе, в которой лежали яблоки и груши. – Все в пределах нормы, как обычно. Суматохи много, все нервничают, бегают, боятся. В такой обстановке трудно сохранять спокойствие. А что, я плохо выгляжу?

– Выглядишь ты всегда великолепно, – улыбнулся Павел, – а вот на Светку так злобно нападала впервые. Я и подумал, что ты не в настроении. Чего ты к девочке цепляешься? Она всегда такой была, ничего нового ты сегодня о ней не узнала. Раньше тебя это как-то не особо волновало, а сейчас ты прямо как фурия.

– Не знаю, – Ольга с хрустом надкусила большое золотисто-желтое яблоко, – бес попутал, наверное. Ничего, стерпит.

– А если не стерпит? Вдруг она обидится?

– Ну и черт с ней, – Ольга беззаботно махнула рукой, – обидится так обидится. Или тебя это беспокоит?

– Не то чтобы… Но знаешь, неловко как-то. Она такая миленькая дурочка, так доверчиво к нам приходит. На нее нападать – все равно что на юродивого.

– Она не юродивый, она дура, – отрезала Ольга. – Клиническая дура. Старается приходить тогда, когда меня нет дома, и строит тебе глазки в надежде соблазнить. Или это уже не надежда, а реальный факт?

– Не говори глупости, – спокойно ответил Павел, – если бы я с ней переспал, ты была бы первой, кто узнал бы об этом, можешь не сомневаться. Малышка меня совершенно не будоражит, у меня другой вкус. Пошли в комнату, я принес новые кассеты, выберем какое-нибудь симпатичное кино и посмотрим.

Они выбрали американскую мелодраму и уютно устроились на диване. Остаток вечера прошел приятно и мирно, и, укладываясь спать, Ольга совершенно забыла о своем плохом настроении и с искренним недоумением вспоминала о своем поведении с соседкой. И в самом деле, что это на нее нашло?

* * *

Выйдя из метро, Настя Каменская прошла мимо автобусной остановки и отправилась домой пешком. Гулять по такой жаре – дело малоприятное, но стоять на остановке и потом давиться в переполненном автобусе ничуть не лучше. В последние месяцы она стала стараться больше ходить пешком, получая удовольствие от всего, что попадалось ей на пути. Страх смерти, единожды обрушившись на нее, породил жажду впечатлений, которую некоторые философы называют жаждой жизни. Настя стала проявлять интерес к театрам и концертам, с готовностью принимала приглашения пойти в гости и порой доходила в своем увлечении до совершенно невероятных подвигов. Не так давно, например, у нее снова разболелась спина, но она, вместо того чтобы сесть в автобус, нарочно пошла от метро пешком, радостно думая: «Я иду, мне больно, это значит, что я жива и могу что-то чувствовать. Если бы я умерла, я бы ничего не чувствовала. Да, мне больно, мне ужасно больно, но пусть лучше так, чем вообще никак. Если мне больно, значит, я жива. Господи, какое счастье, что я живу!» Она шла, еле передвигая ноги, удивлялась собственным мыслям и отчаянно радовалась жизни.

«Мне жарко, душно, по мне течет пот, как хорошо, что я могу все это чувствовать», – думала она в этот раз, двигаясь в сторону дома.

Итак, что мы имеем с двойным убийством? Версия первая: Курбанов и Фризе были связаны какими-то отношениями и общими делами, а то, что их знакомство пока никак не подтверждено, еще ни о чем не говорит. Сегодня родители зачастую мало знают о внедомашней жизни своих почти взрослых детей.

Версия вторая: юноши не были знакомы между собой, но один из них попал в орбиту уголовного розыска, а второй, Курбанов, является средством давления на отца. Правда, Курбанов-старший это отрицает, но, во-первых, он может запамятовать, во-вторых, может просто не знать о том, что пути раскрытия какого-то преступления пересеклись с Валерием Фризе, а в-третьих, он может лгать. По этой версии тоже работы немало.

И, наконец, версия третья: мальчиков просто перепутали. Не зря же Настя обратила внимание на то, что они похожи. То есть при внимательном рассмотрении видно, что Фризе и Курбанов совсем разные, ничего общего между ними нет. Но если не знать человека в лицо и ориентироваться только на словесное описание, то ошибиться – легче легкого. Допустим, преступник с самого начала собирался убить именно Николая Курбанова, он узнал, что Коля вечером идет в ночной клуб «Геракл», где будет выступать группа «Би-Би-Си», поклонником которой он является, и что юноша носит до неприличия короткие волосы, черную свободную майку, широкие штаны длиной чуть ниже колена, а в ухе у него серьга. Убийца появляется рядом с ночным клубом, где выступает указанная группа, рассматривает выходящую из здания публику, видит человека, полностью подходящего к этому описанию, идет за ним следом до самого дома, выясняя, где тот живет. На другой день продолжает слежку, выжидает подходящий момент и убивает его. Спустя какое-то время выясняется, что он ошибся. Дожидается следующего выступления группы, потому как Коля Курбанов обязательно на него придет, и все повторяется сначала. На этот раз без ошибки. Другой вопрос: кому и зачем понадобилось убивать Курбанова?