Есть жуков и причинять добро

Марсу в свою очередь было странно и даже дико осознавать, что в себе он не чувствует ничего подобного. Из-за эмпатии, которая из дара давно превратилась в наваждение, он жил жизнью других. Каждую секунду рядом находился кто-то, чья боль и радость забирали внимание мальчика. Ими он не мог не проникнуться, и забирал едва ли не в большей дозе, чем ощущал сам человек. Определенно чужое страдание всегда давило сильнее, чем собственное, если таковое вообще случалось. Он чувствовал себя губкой, промакивающей чужие души. Если упростить и свести его способность исключительно к физическому проявлению, то при виде чужой разбитой коленки или обожженной ладони его пульс ускорялся, он вспоминал даже то, чего, казалось, никогда не знал, и собирался, чтобы, несмотря на головокружение и сжавшееся сердце оказать помощь. При виде же собственной разбитой коленки ему хотелось смотреть на нее, изучая, пощипывание казалось ничтожным, даже если виднелась коленная чашечка. Притом он никак не преуменьшал свои чувства, а действительно считал это ерундой, которой далеко до повода для слез. Из-за этого мальчик всю жизнь мучился от непонимания того, кем он является. И конечно же ироничная судьба подарила ему вдобавок гены альбиноса, благодаря чему еще более явно обозначался контраст с Ханой, к которой он так сильно тянулся. Сколько бы ни пребывал Марс на природе, он оставался словно только что вылезшим из-под земли. От долгого пребывания на солнце его кожа только раздражалась на пару часов, возвращаясь после к слепящей белизне. Его внешний вид природа не собиралась расцвечивать, а потому юноша выплескивал все накопившиеся внутри краски на бумагу.

Спасением были только те же люди, жизнь которых он проживал. Как ни странно, хоть в их днях и переживаниях он тонул, именно они и не давали мальчику полностью раствориться. Близкие периодически подмечали то, как захватывают его рассказы, как проникновенно у него получается читать наизусть стихи, что даже самый черствый тахиярвец под конец размягчается и быстрыми движениями смахивает предательские капельки под нижними ресницами. Как непринужденно он щелкает с трудом дающиеся другим логические задачи. Насколько легче с ним переносить и горе, и слишком большую радость, Марс будто берет часть груза на себя без лишних объяснений. Все, кроме последнего давало на время возможность почувствовать себя отдельным человеком, обособленной единицей. Он часто даже специально одергивал себя, дабы не погружаться в чувства другого целиком.

С другой стороны, он мгновенно раскусывал ложь, играючи заводил друзей и видел суть происходящего куда быстрее остальных. Но для Марса это не казалось достойной заменой своей прокаженности. Пористое строение его души впускало в себя окружающий мир, и также быстро выливалось через дырявую поверхность, ничего не оставляя себе. Он чувствовал себя очистительным фильтром, рыбкой, поедающей бентос и делающей толщу воды кристальной.

Именно своей противоположностью и завораживала Хана. Несмотря на еще бросающуюся в глаза неопределенность, неназванные сгустки чувств, ее наполнение было таким самобытным, твердым и цветастым. Ее переживания сметали своей силой и вызывали головокружение. С физической хрупкостью сочетался титановый стержень, который был заметен не только чуткому Марсу.

А взгляд Ханы часто притягивал Калле. Человек, схожий по темпераменту, но оформленный, приручивший свой нрав. В свою очередь Калле в девушке видел маленького себя, с черными кляксами с неопределенными беспорядочными контурами, с многообещающими бурлениями закрытого шампанского. Сам он считал себя давно уже открытой бутылкой, с пузырьками, в большинстве своем испарившимися. Однако жить без такого невыносимого напряжения стало определенно легче.

Марс считал, что интерес к схожему, отличающемуся лишь в мелочах характеру, конечно, силен. Но любование на свое отражение в зеркале не может быть бесконечным, какой бы экстаз это не приносило. Куда сильнее влечение к другой природе, к тому, что сначала непонятно. Оно не становится интересным просто так. В каждом есть тайное желание попробовать то, что, согласно обществу и навешенным ярлыкам, ему несвойственно. И даже сам человек может так считать, загоняя себя в непонятно для кого созданную клетку. Неслучайно душа компании часто обратит внимание на книжного червя. И, узнав его получше, поймет, что более подходящего, созвучного человека не существует на этой планете. Главное – не уставать знакомиться заново.

Два лидера же, ведущих схожие жизни, часто отторгают друг друга в жизненно важных вопросах и никогда не найдут общего языка.

Что ж, поверхностная противоположность с Ханой была на лицо. Но для того, чтобы узнать, синхронно ли работают внутренние механизмы, требовалось время.

В начале пути от дома Виктора к едва протоптанному опасному пути вела широкая грунтовая дорога, и путники, пользуясь случаем, вели коней рысью, пока была возможность. Марс привык к тому автоматическому подстраиванию сердечного ритма, которое организовывал организм во время движения рысью и галопом. Иначе долгая дорога вызывала бы жуткую усталость и болезненные ощущения в организме. Теперь же друзья добрались до той самой, обрисованной Виктором, части маршрута. На первых же ста метрах они поняли, о чем говорил гид. Все повороты тропы загибались под углом менее девяноста градусов, при том смягчить угол не представлялось возможности: с одной стороны пространство ограничивала растущая к небу скала, а с другой – бескомпромиссно падающий вниз обрыв. Лошади испытывали сложности в связи с длинными туловищами, и оттого во время поворотов начинали волноваться, только ухудшая ситуацию. Все шли молча, боясь отвлечь друг друга. Мысли Марса усиленно перестраивались. Он отчетливо понимал, что в данный момент никак не может избежать этого сильного стресса. А потому непонятно откуда пришло смирение. Смирение неспокойное и гадкое. Сердце билось как ненормальное, живот сводило от адреналина. Но мальчик не видел ничего удивительного в том, что в течение ближайших минут может умереть. В процессе жизни на разных этапах он считал смерть то самым страшным, то загадочным, но всегда – далеким, требующим длительной подготовки явлением. Теперь же, когда ее наступление перестало быть чем-то недостижимым, он был готов. Ведь поворачивать назад было бы глупо и бессмысленно, а останавливаться и причитать – только невыносимо растянуло бы страдания. Потому приходилось идти дальше и поражаться тому, насколько быстрое знакомство и адаптацию к возможной близкой смерти устроила психика.

После того, как одно копыто лошади Уны сорвалось с обрыва, и девушка еле успела сориентироваться, чтобы сила тяжести не успела утащить их обоих и подать питомицу вперед, всадники спешились и, держа под уздцы, зашагали по неустойчивой тропе.

Так они рисковали потратить на незначительный участок пути целый день, зато до следующего пункта дойдут все, что было в приоритете. Встав на не очень твердую, но землю, друзья немного осмелели и начали переговариваться. Самыми уверенными и спокойными сейчас казались Хана и Линн, ибо после постоянной ходьбы по веревочным мостикам между ядроскребами, не представлялось возможным испугать их какой бы то ни было высотой. Более того, здесь даже виднелось дно обрыва, а не чернеющая пустота. Кьярваль же посещал ядроскребы не так часто, и теперь трясся вместе с тахиярвцами.

Внизу ниткой изгибалась река, на которую нанизывались полукружьями несколько крохотных деревень-бусинок. Небо сегодня резало голубизной. Проплывали редкие кучевые облака, отдалившиеся от земли по сравнению с парком Виктора, где те давили и наседали. Они напоминали скопления долго взбиваемого яичного белка с сахаром – объемные, пушистые и нежные. Одно из таких сейчас закрывало солнце, чье положение легко угадывалось, несмотря на отсутствие в поле зрения, по золотистому обрамлению небесного безе.

Хана и Линн из-за ветреной погоды несли на себе всю экипировку. А потому напоминали сошедших с этих самых облаков инопланетных существ. Марс, даже когда не смотрел на них, все равно видел где-то спереди два назойливых серебристых пятна.

– Эта тропа занимает всего двадцать километров, так что если мы продолжим двигаться так же стабильно, то доберемся до ближайшей деревушки еще до того, как начнет темнеть, – объявил Калле. – Правда, планировалось остановиться в городе еще в тридцати километрах от нее. Но мы с вами выяснили, что если идет большая компания, да еще по незнакомому маршруту, то к планируемому времени прохождения можно смело прибавить несколько дней.

– Кажется, если мы когда-нибудь доберемся до более или менее устойчивого пласта земли, я больше не смогу спать в кровати. Ограниченное пространство и обрывы, рядом с которыми думаешь лишь о том, как не упасть – я больше не вынесу! – и Уна театрально приложила тыльную сторону ладони ко лбу. – Пусть даже это края кровати и падение с высоты полуметра. Только сон на полу, только стабильность.

Послышались разноголосые нервные смешки, удвоенные эхом. Длинные пряди, выбившиеся из хвоста Уны, закручивались над макушкой и летали из стороны в сторону, указывая направления ветров. Из-за постоянного шума и громкого рваного диалога только Марс услышал царапающий камень звук копыт и громкий вздох Линн, ехавшей за ним и замыкавшей колонну. Придержав Бранда, он увидел, как задние ноги ее лошади соскальзывают с обрыва. Марс протяжно прокричал: «Сто-о-ойте!». Голос прозвучал высоко и пронзительно. Мальчик спрыгнул с коня и рванул к Линн. Все остановились, но не могли приблизиться из-за узости тропы, заблокированной Брандом. Лошадь задними ногами упиралась в отвесную стену обрыва, а передними цеплялась за край горизонтальной поверхности, но без особого успеха – она все кренилась и кренилась кзади. Линн, которая казалась теперь еще более хрупкой и кукольной, чем обычно, тянула за уздцы, дважды обернув тонкий ремешок вокруг запястья. Испуганное животное дергало мускулистой шеей в противоположную сторону, усугубляя положение. В глазах Линн стояли слезы от перетянутого запястья, но остальное лицо, в особенности рот, поглотила гримаса упрямства и злости на собственное бессилие. Лошадь громко, но сжато заржала, и наклонилась еще на несколько градусов вниз. Кончики пальцев ног девушки оказались выходящими за край обрыва.

Все это произошло за пару секунд, пока Марс подбегал к несопоставимым по габаритам спасителю и утопающему. Он будто погрузился в мерзкий вязкий сон, в котором нужно прилагать огромное усилие, чтобы сдвинуться с места, а звуки доносились откуда-то издалека. Мальчик быстро оценил ситуацию и схватил Линн за блекло-фиолетовую руку выше перетянутого ремнем места одной рукой, а второй принялся разматывать его. Точнее, пытался это делать, так как уздцы под весом огромного животного натянулись до предела и не поддавались. Марсу казалось, что все происходит очень медленно, и после первой скинутой с фарфоровой руки петли, испытал такое облегчение, что дальше уже ничего было не страшно.

Но так как длина свободного ремня из-за отмотанной петли увеличилась, дергавший головой конь соскользнул еще дальше, и Линн пришлось сесть на землю, чтобы не съехать полностью. Ноги оказались уже висящими над пропастью, и давление на запястье увеличилось. Конь обессилел и уже не мог упираться задними ногами в отвесную стену. Передние копыта быстрее заскользили по землистой тропе. Марс больше не пытался притянуть ремень, чтобы ослабить натяжение, а оглянулся, поднял один из многочисленных осыпавшихся камней, заостренный на конце, и принялся как одержимый бить по ремням. Первый удар совсем не повлиял на их целостность. Линн тихонько заплакала от бессилия и страха. Понадобилось больше пяти попыток, чтобы порвать один из ремешков. Тут рядом материализовался Кьярваль и полоснул второй карманным ножом. Лошадь дернулась и полетела вниз, барахтая в воздухе копытами. Все трое смотрели вниз, пока она не приблизилась к земле. В нужный момент Кьярваль, стоявший посередине, взял их за плечи и отодвинул от края. Марс глянул на узкую полоску скалистой дороги, на которой едва помещался в ширину конь Марса. Однако то, как удалось сюда пробраться ученому, сейчас не было главным вопросом. Он взглянул на осевшую фигуру девушки. Просвечивающие сквозь ткань серебристого костюма позвонки сотрясались. Она налегла на пораненную руку.

Кьярваль аккуратно вытащил ее из-под живота девушки и невольно скривился. Марс присел рядом. Рука была надорвана в запястье на одну треть. Кожа и мышцы разошлись по краям раны, сквозь которую зияли кости.

Говорить тут было бы пустой потерей времени. Марс и Кьярваль срезали ножом часть наплечного ремня сумки мальчика и перевязали выше разрыва. После Кьярваль осторожно пролез под ногами Бранда, непрерывно говоря с ним и успокаивая, к своей лошади. После чего компания двинулась дальше, ускорив шаг.

Линн шла последней. Она завела руку за спину, чтобы не видеть результат своей отчаянной попытки и прижала ненадорванную часть к пояснице, таким образом зафиксировав запястье и немного уменьшив боль. В голове у девушки плюхалась, ударяясь о стенки черепной коробки, студнеобразная каша, из которой она никак не могла выудить ни одной конкретной мысли. Ее охватила болезненная эйфория от того, как спокойно теперь идти одной, и даже если сама она нырнет в пропасть, самое страшное уже позади. За вспыхнувшую радость Линн почувствовала жгучий стыд. В воздухе отчего-то стоял запах тухлого мяса и окисленного железа, а передвигалась она внутри вязкого липкого меда, ощущая на губах его приторно-сладкий вкус. Бессилие от невозможности помочь другу, выпученные глаза лошади стояли перед ее взором. Движения зрачками отдавались головной болью и горячими вспышками в надорванной кисти.

Марс постоянно оглядывался, подбадривая и сочувствуя. Но когда возвращал взор вперед, лицо его делалось встревоженным и напряженным. Мальчик не мог не заметить прострации и шаткости походки, и был готов в любой момент подхватить ведомую ветром пушинку. Конечно, на девушку повлияло и зрелище цепляющегося за край пропасти коня, но вместе с тем нельзя забывать, сколько крови она потеряла до наложения жгута.

Тем временем у Линн в голове переваренная каша усвоилась и понемногу стали прорастать веточки мыслей. Линн давно поверила в то, что семья, с которой она жила все время, не требующее усиленной умственной работы и новых необычных действий, осталась в вымышленном прошлом. Но теперь она стала слышать раздающиеся откуда-то издалека родные голоса. Мягкую сочную ткань мозга прорастали веточки из того самого сада, в котором она наблюдала за колыханием листвы и редкими дождями. Их становилось все больше и больше, они, будто надоедливый плющ, обвивали полушария, сжимаясь и выдавливая мозговой сок. Голоса приблизились, несмотря на долгое отсутствие Линн в них не слышалось ни нотки осуждения и упрека. Не было необходимости прислушиваться, ведь они раздавались прямо внутри.

В очередной раз оглянувшись, Марс увидел жуткую картину: Линн исчезла. То есть ноги ее исправно продолжали шагать, неся туловище, но в глазах девушка отсутствовала, зрачки ее будто обращались в противоположную сторону, к мозгу.

Линн уже почти переключилась в автоматический режим, как это происходило раньше: она продолжала выполнять механические действия и даже могла отвечать на несложные вопросы, но в своей реальности уже обнимала соскучившихся по ней членов семьи, как вдруг донесся крик: «Линн, ты нужна нам. Все помогут тебе справиться. Останься. Мы любим тебя. Любим больше, чем они. Намного, намного сильнее». Линн ничтожной порцией внимания, откуда-то издалека заметила, что подбежал Марс и взял ее за здоровую руку. Но так и не поняла, он являлся источником крика или же ее сознательная часть, цеплявшаяся за реальную жизнь.

Набежавшие защитники стали обрубать мечами склизкие ветви, сжимавшие мозг. Откуда только они взялись? Но появились решительно, их количество все увеличивалось, и размахивали орудиями они все яростнее. Обрубки растений, казавшихся добрыми и спасительными, визжали невыносимо высоко, и Линн прижала ладони к вискам. Фантомные члены семьи так и не успели возродиться из пепла, и возвращение ограничилось лишь их голосами, начавшими утихать едва появившись.

Когда наступила тишина, а взор вернулся туда, куда ему и полагается быть обращенным, девушка обнаружила себя сидящей на коленях, с сорванным жгутом в левой руке и вновь кровоточащим запястьем правой. Линн поняла, что вновь справилась. «Но неужели при любых трудностях мне снова придется изгонять из себя этот кошмар?» – с печалью подумала она.

Глава 26

Остановились путники, спустившись, наконец, с высокогорья, на широкой обочине грунтовой дороги. За оставшиеся часы на тропе вдоль ущелья никто не произнес ни слова. Для некоторых эта часть пути останется худшим воспоминанием. Решено было подсадить Линн к Уне, ибо ее лошадь отличалась зрелостью и самым спокойным нравом. Сейчас друзья обессилено сидели под опускающимися сумерками, глядя в землю. До первых огоньков поселка оставалось несколько сотен метров.

– Линн, можно я расскажу остальным о доме? – подала голос Хана.

– Да, – почти прошептала девушка, ее фарфоровое лицо завешивала стена темных волос.

– Линн как-то отвлеклась на работе и…навредила части муравьев в своей зоне.

– Помню этот случай, – вставил Кьярваль. – Мы тогда отправили тебя подучивать теорию.

– Тогда она призналась мне, что иногда непроизвольно выпадает из реальности. После смерти родителей Линн первое время очень страдала, ведь осталась одна, а детских приютов у нас нет, так как все семьи полные. Конечно, младенца взяла бы себе какая-нибудь семья, но проблем, связанных с почти подростком, потерявшим семью, испугались все.

– В Тахиярви за такую миловидную дочку случилась бы драка, – Калле подмигнул Линн.

– У нас на миловидность никто не смотрит. Как впрочем, не смотрит и на остальные качества. А иначе эти замкнутые ослы сразу бы заметили, какой кроткий у Линн характер. Она всю жизнь была самым тихим и спокойным человеком, каких я знала. Учтите во внимание то, откуда я родом, – продолжала Хана. – В год потери родителей ей было всего двенадцать, а уже нагрянула самостоятельная одинокая жизнь. Берге, моя мать, предлагала ей пожить с нами, но Линн отказалась, боясь принести неудобства в нашей крохотной коморке. Первый год она ходила с огромными мешками под глазами от ночных слез, не успевавших до конца рассосаться за весь день, роняла предметы. Часто болела и пропускала работу. Наконец Северин, напарник Кьярваля, вызвал Линн к себе и пригрозил перевести на ремесленные работы, если та не соберется.

– Клянусь, я не знал об этом, – глаза ученого расширились. – Уверен, он просто недооценил серьезность ситуации и никогда бы не выгнал Линн.

– Я верю. Тем не менее, она восприняла замечания всерьез. Но на следующий день я не поверила своим глазам: Линн – выспавшаяся, полная сил, хлопотала у муравьев, слабо улыбаясь чему-то и напевая себе под нос. Я долго наблюдала и пыталась понять, чем вызвана перемена. Но так и не нашла, и решила довольствоваться тем, что теперь подруга в относительной безопасности и всегда будет рядом, в Штрудхарте. Меня тревожила ее заторможенность, а при обращении ей требовалось время, чтобы переключиться, но я гнала эти мысли прочь. «Главное – она выглядит почти счастливой», как я наивно полагала.

Кьярваль глядел во все глаза на девушку, ценимую им коллегу за работоспособность и отсутствие суеты, и видел словно в первый раз. Он-то считал, что Линн пережила травму и пошла дальше. Но ей, тогда двенадцатилетнему ребенку, нечем было заполнить пустоту отсутствия родителей, теперь это казалось очевидным.

– И когда несколько месяцев назад, из-за рассеянности Линн, случилась беда с муравьями, она поделилась со мной. О таком говорить сложнее всего, перед каждым предложением она делала паузу и глубокий вдох. Оказалось, целых девять лет она и не жила. По крайней мере, в привычном понимании, снаружи. Она обитала в воображаемом доме с воображаемой семьей и отвлекалась от них только во время общения со мной. Да, она была так умиротворена и сочилась мудростью и спокойствием чертовой феи, но ведь так не должно быть, это еще хуже чем…

– Тс-с-с, – настойчиво прервал готовую расплакаться подругу Марс, многозначительно посмотрев на нее. – Есть мечты созидающие, направленные вовне. А есть патологические, не оставляющие места реальной жизни. Линн, мы все теперь узнали, как тебе тяжело жилось, с любым из нас могло случиться то же. Твоя психика больше не могла выносить реальность и чтобы не погибнуть, создала защиту – мир, в котором можно спрятаться. Да, всегда лучше бороться за улучшение реальной жизни, но это метод не для всех. Иногда приходится прятаться за ширмой иллюзий, чтобы пережить нелегкое время.

– Я не могла ничего изменить. Не чувствовала в себе сил.

– Да, да, я о том и говорю. Твоя реакция абсолютно естественна.

– И что, теперь при любой трудности этот загребущий плющ снова будет врываться ко мне в голову? Раньше я сама взывала к дому, просила о приюте, продумывала детали, чтобы быстрее возвращаться в него. А теперь он и не спрашивает у меня.

– Тебе нужно понять главное. Раньше ты была беззащитной, отчаявшейся, а до общения с Ханой – еще и совсем одна. Любой легкий ветерок мог сдуть тебя с места. Сейчас у тебя орава друзей, каждому из которых ты очень нужна. Можешь обратиться к каждому и каждый – к тебе. То, что случилось с лошадью – выбило из колеи всех. Уна воспитывала ее еще жеребенком и очень привязалась. Но опустошающие события происходят и будут происходить, это порядок обычной жизни. Они случаются абсолютно со всеми рано или поздно. Но теперь тебе не нужно терпеть в одиночку, каждому из нас по кусочку горя – и каждому легче. А главное – все выбивающие события сменяются счастливыми временами, наполненными любимыми людьми и занятиями или их поиском. И они перебивают привкус любого несчастья. Да и беды не имеют вселенского масштаба, если разделить их, понимаешь?

Хана обнимала подругу и заворожено слушала Марса.

– Короче говоря, если фантазия снова к тебе постучится, приходи к кому-нибудь из нас. Однажды внутренний, оберегающий тебя человечек поймет, что во всепоглощающих миражах необходимости больше нет, ты и так в безопасности, а трудность – лишь рядовая, и ты справишься сама.

– Сеанс психотерапии окончен? – ожил Калле и обратился к Кьярвалю, – я бы сказал тебе, что думаю о вашей паршивой норе, но здесь дети.

– Не думаю, что наша нора сыграла решающую роль. Главными виновниками остаются люди. Вспомнить вот хотя бы историю Гисли, – парировал ученый.

– Не думаю, что сейчас лучшее время для споров! – тихо, но грозно одернула братьев Уна. – Идемте, нам еще совершать вечерние туалеты, – и повела свою лошадь, взяв за поводья.

Завтра ожидалось вступить на итальянскую землю, и деревушка подтверждала этот факт. Она состояла из трехэтажных домов песочного цвета с высокими окнами и оливковыми ставнями, обвитыми плющом. Несмотря на опустившуюся ночь, у подножья горы стало заметно теплее. Марс какое-то время шел, развернувшись спиной к деревушке и глядя на выделяющиеся на темном небе еще более темные границы гор. Он поздравил остальных с тем, что Альпы преодолены. Друзья заулюлюкали и подбросили воображаемые шляпы вверх, и только Хана – настоящую красную шапочку. Остался совсем небольшой отрезок пути, и, несмотря на произошедшие неприятности, Марса грело осознание, что от часа к часу он становится все ближе к Ансгарду. Противоположные австрийским итальянские запахи подтверждали это. Почти в каждом доме на первом этаже располагалась таверна, изливающаяся волной людей на террасу. А вместе с гудящими волнами отдыхающих после рабочего дня людей заведения извергали на тесную улочку и кухонные запахи запекшихся томатов, расплавившегося сыра. Сидящие на плетеных стульях люди добавляли к расслабленной палитре запахов пары сухого вина. Посетители еле умещались на маленьких верандах, бурно обсуждали прошедший день. К переполненным улочкам добавлялись трудящиеся на всю кухонные печи и остывающие камни, которыми была вымощена дорога. Все это давало жар, вызывающий испарину на лбу. Жители города почти не оборачивались посмотреть на причудливую незнакомую компанию, так были заняты страстными дискуссиями.

В самом конце улицы обнаружилась вывеска их гостевого дома. Уна сначала велела остальным остаться с лошадьми, а сама зашла в миниатюрную дверь под выжженными буквами вывески. Ее крестная была итальянкой, и с раннего детства учила прилежную кроху своему языку. Но с исчезновением родителей и она пропала из жизни Уны.

Девушка назвала хозяйке гостевого дома численность компании, в ответ на что получила ответ:

– Конюшня располагается на заднем дворе, но туда поместится только три лошади, иначе все передерутся. Остальные могут поспать на улице, ночи уже достаточно теплые. А вашу компанию я размещу в отдельных апартаментах.

– И еще: одной девушке требуется помощь врача, поранилась в дороге, а остальным – еда.

– Доктор уже спит, но если ситуация срочная – думаю, мы рискнем его потревожить. А о местах на ужин я замолвлю словечко в таверне напротив. У нас договоренность с ее хозяином. Приходите к девяти.

Она представилась Аззеррой. Когда женщина впервые подняла глаза, Уну прямо-таки кольнуло от удивления. Ее смуглая кожа переливалась под неприятным желтым светом лампы, густые иссиня-черные волосы спадали беспорядочными спутавшимися прядями. Длинный нос с горбинкой придавал лицу характерности. А когда Аззерра подняла глаза – они оказались небесно-голубыми, цвет хорошо был виден даже в свете лампы, извращающей все окружающие оттенки. Глаза напоминали Марса, но у того они были светлее, с менее насыщенной радужкой. Из-за них возраст женщины не определялся даже приблизительно. Они ничем не замутнялись, не выглядели водянистыми, как это обычно бывает в старости у людей с ярко-голубыми глазами. Аззерра смотрела ясно, пытливо. Хотя руки находились в плачевном состоянии, суставы распухли и походили на вишни, бордовые и округлые, нанизанные на болезненные пальцы.

Женщина общалась открыто и эмоционально, и за пару минут расспросив Уну об их поездке, скрылась в прилежащей комнатке. В ней, отделенной плотной занавеской, долго раздавался лязг металла, и наконец Аззерра, победно откинув полотно, вышла с ключом.

– Давно там никто не останавливался, – объяснила она. – Надеюсь, от долгого отсутствия людей уют не сбежал в другой гостевой дом.

Сбежал. Когда путники, повозившись с лошадьми, шагнули на первый этаж апартаментов, они обнаружили отсыревшую душную квартиру, плотно заставленную предметами мебели.

Спустя полтора часа компания собралась на террасе. В апартаменты они решили вернуться, только когда совсем будет сморит сон. Пока же путники потягивали напитки в ожидании трех огромных пицц и не знали, как начать разговор из-за оглушительного гудения вокруг. Линн рассматривала виртуозную повязку на своей руке. Хана со все еще замотанной головой и затянувшейся раной под глазом, заметив это, склонилась к подруге:

– Эта надземная жизнь сделает из нас мумий к моменту возвращения, – попробовала она пошутить.

– Возвращения? Ну уж нет. Я думаю, это ничего, – тихонько ответила подруга, дав понять, что к шуткам еще не готова.

Гром лежал рядом со столом и тоже потягивал свой коктейль – воду из огромной миски. Собаки здесь были за каждым третьим столом. У кого-то пес сидел на руках и тщательно контролировал рацион хозяина, следя за каждым кусочкам, отправленным в рот. Другие лежали под столами, опустив голову на ботинок или теплую дорогу, либо же просто сидели рядом наравне с остальными членами застолья. Это явление привело Марса в восторг. Он часто вспоминал Кренделя и остальных котов. Почему-то за все дни путешествия ему не встретилось еще ни одного усатого.

Из задумчивости Марса вывел заинтересовавший его диалог за соседним столом.

– А я не понимаю, как можно думать о собственной шкуре, когда рядом полностью зависимое от тебя существо! – выплевывал каждое слово молодой человек в очках и с маленькой, но яркой родинкой над верхней губой. – По-моему, эта твоя Тори – самая настоящая эгоистка. Как она могла не подать бутылки малышу Лоренсу.

– Но если бы она не отпила первая, погибли бы оба! – не менее запальчиво отвечала длинная смуглая девушка, нависшая над столом верхней изгибом буквы «З».

После произнесенного имени Тори, Марс непроизвольно обернулся и теперь смотрел на парочку во все глаза. Те заметили его и смолкли.

– Вам чем-нибудь помочь? – поинтересовался юноша.

– Предположу, что вы нашли предмет спора в зеленой бутылке из-под яблочного сидра? Если не ошибаюсь, даже с этикеткой.

Пара в недоумении переглянулась. Теперь диалог слушали и друзья Марса, и, якобы без интереса, несколько соседних столиков.

– Не совсем мы, его нашел маленький брат наших одноклассников на берегу реки, – юноша поднял очки на лоб. – А вы знаете об этом рассказе? Кстати, меня зовут Амато, а это Тина, моя сестра.

Марс ответил на рукопожатие. Оно оказалось вялым и поверхностным.

– Дело в том, – вступила Тина, – что этот рассказ разошелся по деревне, а после и соседним городкам за пару недель. Его быстро одели в твердый переплет и размножили, ибо листы оригинала пришли в негодность за первые три дня. А ведь интерес к находке только разжигался. Да и в бутылку попала пара капель воды. Теперь вы сможете найти рассказ в книжных лавках окружающих селений в более надлежащем виде. А что вы слышали о «Кандалах»? Вам тоже перепал экземпляр?

– Да, в каком-то роде. Самый первый экземпляр. И представления не имел, что они доплывают так далеко. Могу вам гарантировать, что желая быть прочитанными в вашей деревне, «Кандалы» преодолели более пятисот километров по воде. Давно нашел бутылку тот мальчик?

– Да ты шутишь, – протянул Амато.

– Это было вроде бы в марте.

– Выходит, она плыла к вам около пяти месяцев. С ума сойти.

– Выходит, тебя зовут…

– Марс, очень приятно.

Реплики вылетали из него быстрее, чем Тина и Амато заканчивали свои. Он исписал каракулями сотни листов и израсходовал десятки бутылок, отправляя стеклянных гонцов в свободное плавание, позволяя самим выбрать пункт назначения. И вот настал день, когда Марс нашел получивших послание людей. Вместе с тем мальчик еще не осознал, что бумага не была отброшена после ознакомления, а до сих пор путешествует из рук в руки. Он схватил рядом стоявший стакан Калле, разивший чем-то очень крепким, и осушил в два глотка, даже не почувствовав вкуса. У Калле отвисла челюсть. Только при попадании в пищевод Марс почувствовал жгучий перец и спирт, но было уже поздно, да и не важно. Юноша схватил себя за шею, откинулся на спинку кресла, и, не рассчитав силы, полетел вниз. Сидящие за столом сморщились от зрелища вмиг захмелевшего Марса и звука падения. Калле помог ему встать, и, обняв за плечи, повел в сторону апартаментов.