Отражённым светом

Девятый вал взрывной волны.

Давайте от души устроим

Неистовый локальный ад.

     У вас, как вижу я, настроен

Уже ваш фотоаппарат.

Готовьтесь насладиться драмой —

Сегодня день великий ваш! —

Отснимите кровавый самый

В столетье этом репортаж.

     Все Пулитцеры, World Press Photo

И прочее – у ваших ног;

И славы дивные высоты;

И денег бешеных щедроты;

Все радости – на ваш порог

Без потрясений и тревог.

Ф.

     Всё тоже, значит: деньги, слава,

Признание заслуг, любовь,

И хлеб со зрелищами…

М. (с улыбкой)

                              Право,

Я повторяюсь вновь и вновь?

Ф.

     Увы, мне следует признаться,

Что люди с фаустовских дней

Ничуть не изменились.

М.

                              Эй!

Так значит право повторяться

Лишь укрепляется сильней!

Ф.

     Как укрепляется людское

Желанье лени потакать,

Искать безделья и покоя,

Ворчать, ругаться…

М.

                         И скучать?

Ф.

     …Мы подменили счастье скукой,

Спор – оскорблением того,

Кто просто не приемлет муку

Быть с нами мненья одного.

Все и со всеми нынче в ссоре,

Предчувствие войны – сполна.

М. (в сторону)

     Увы, к вам, друг-фотограф, вскоре

Придёт реальная война.

Громко.

     Так каково решенье ваше?

Час фотосессии не ждёт.

Ф.

     О нет! Порой бесславье краше,

Чем столь сомнительный почёт.

Пусть лучше буду я безвестно

Снимать пейзажи и цветы,

Букашек, птичек бессловесных,

Чем стану фактором беды.

Подобный ужас, извините,

Не для меня. Я – не маньяк.

Пьёт прямо из термоса.

     Уж лучше просто подскажите,

Где мне найти такой коньяк.

М.

     И мне налейте.

                    Что же, здраво

Решили вы. Что тут сказать?

Ваш выбор – это ваше право.

А не желаете ль узнать,

Как поступил мой собеседник,

Прообраз Фауста, когда

Я – исполнитель и посредник

Его желания – тогда

Поднял с пучин волну крутую

И устремил на корабли,

Чтоб разнести их подчистую

По закоулочкам земли?

Ф. (Задумывается)

     Остановил вас?

М.

                         Чрез мгновенье

Он после слов «Всё утопить!»

Воскликнул: «Дьявола творенье!

Застынь!» И мне пришлось застыть.

Какая блажь его постигла,

Сейчас я не берусь сказать.

     Волна опала, и утихла,

Забархатившись, моря гладь.

     Опомнившись, мой собутыльник

Послал меня ко всем бесам

И, судя по его глазам,

Дал мне заочный подзатыльник,

Забыв о том, что бес я сам.

     За пеленою помутненья,

Что породило озорство,

Ушли остатки опьяненья,

А с ним – и радость от него.

Мы не закончили наш ужин:

Душа уже была сыта…

И распрощавшись неуклюже,

Расстались хладно навсегда.

Ф.

     Но вы-то хоть не позабыли

Харизмой, славой и мошной

Вознаградить беднягу. Или

Ушёл он грустный и пустой

И ко всему вдобавок злой?

М.

     Всё было вручено по списку:

Остаток данных свыше дней

Он прожил счастливо, без риска

Жить бедно, сиро, без друзей, —

Имел успех, семью, детей.

Ф.

     Не столь остро и драматично,

Как это Пушкин описал,

Но с хэппи-эндом симпатичным,

Который я не ожидал.

М.

     Бывает разное. Не стоит

Сейчас об этом говорить,

Ведь скоро солнышко раскроет

Свои объятья. Может быть…

     Раскроет, может! Если только

Вы не возжаждете сей свет

Дефрагментировать на дольки,

Как власти местные бюджет.

Ф.

     Кто? Я?

М.

                Да, вы. Так судьбы мира

Порой вершатся не в дворцах,

Не генералами в мундирах,

Не иереями в церквах,

А часто просто неизвестным

Дехканином, что свой товар

Привозит осликом на местный

Пропахший пряностью базар.

Ф.

     Или фотографом наивным,

Забравшимся на террикон

Холодный, негостеприимный,

Как Снежной королевы трон?

М.

     Или фотографом… Вы разве

Не можете, как злой вампир,

Стать тем проклятьем, тою язвой,

Что изничтожит этот мир?

Ф.

     Нет, не могу… Ведь я скорее,

Коль будет случай пожелать,

Задачу вам задам… добрее,

Гуманней, шире… И скорее

Масштабам мировым под стать.

М.

     …Чтоб счастье всем, для всех и даром?

Никто пусть больше не уйдёт

Обиженный?

Ф. (Смущенно)

               Таким …макаром…

Я и хотел сказать.

М.

                    Так вот.

Навряд ли это пожеланье

Возможно реализовать,

Поскольку человек – созданье,

Которое нельзя понять.

     На свете часты индивиды

Не счастливые от того,

Что кто-то рядом нарочито

Живёт счастливее его.

Обиженных соседским счастьем

Желанье ваше вгонит в грех,

Разбудит низменные страсти

И – будет счастьем не для всех.

     Давайте-ка формулировку

Стругацких сузим… лишь до вас:

Мне – счастье, дескать, мне…

Ф.

                                   Неловко,

Что только мне.

М.

               Так что вы – пас?

Ф.

     Отказываться вроде глупо…

Казаться лучше, чем ты есть…

Так неразумно жить в халупах,

Когда вокруг дворцов не счесть.

     Но почему нельзя расширить

Круг счастья на мою семью?

Мой род, мой дом, район – и шире:

На город и страну мою?

М.

     Причина та же: даже в вашем

Роду найдётся индивид

Обиженный, с которым кашу

Не сваришь, – сердце защемит.

Про дом, район, страну и город,

Не стоит даже вспоминать.

Когда ваш мир враждой расколот,

То ненависти злобной голод

Не нужно завистью питать.

Ф.

     Так что ж выходит, в одиночку

Легко разрушить целый свет,

А осчастливить – хоть в рассрочку,

Хоть полной суммой – силы нет?

Утешься малым?

М.

                    Пить не будем

Унынье на аперитив!

Ведь вы – счастливый! – близким людям

Раздарите свой позитив.

Наверняка живущим с вами,

Уютно станет и легко.

А там, как по воде кругами,

Между знакомыми-друзьями

Мёд счастья хлынет широко…

Ф.

…И меж кисельными брегами

Пойдёт рек сытных молоко.

     Всё как-то приторно-елейно.

Столь неестественная речь

С широких рельс в узкоколейку

Меня пытается увлечь.

М.

     Глобальных замыслов изгибы

Прямолинейны, но пусты.

Прогресс они не движут. Ибо

Жизнь не приемлет простоты.

Ф.

     Ну что ж, тогда скажу «спасибо»,

Отринув глупые мечты.

     Останусь с тем, что есть. Халупой

Моё жилище называть

Имеет право лишь сугубо

В дворцах ютящаяся знать.

Утешусь нынешним достатком.

Умеренный мой аппетит

Меня вполне на свете шатком,

На неумеренности падком

От пресыщенья защитит.

Возрадуюсь, что, слава Богу,

Такой семьёй, какая есть,

Вознаграждён судьбой, премного

За эту благодарен честь.

     И всё… Я не нуждаюсь в благах,

Что вы намерились мне дать.

От беса сложно принимать…

М.

     Всё как в Лукьяненковских сагах,

И не добавить, не отнять.

     Там тоже разные герои

Воздерживаются щедрот,

Сверхсилы, сверхуменья, кои

Им литератор раздаёт.

     Придумать «логику» подобных

Отказов автору легко,

Есть сотни способов удобных

Героев недееспособных

Направить пулей в молоко.

Но ведь по жизни дармовщина

Вас продолжает привлекать,

Своекорыстьем прирастать,

Чтоб в анекдоте про раввина

Субботе пятницею стать.

Отказ от блага не логичен,

Не убедителен и не

По-человечески привычен…

Ф.

…Но как фантастика – вполне.

Вы – бес, а я – фотохудожник,

Мы не совсем тот идеал,

Где б мог соцреалист-киношник

Найти достойный матерьял.

     Поэтому я подтверждаю

Вам «алогичный» свой отказ.

М.

     Ну, что же, я не принуждаю.

Вы отказались в третий раз.

     На этом наши с вами пренья

Прекращены. Закончен стих.

Я получил освобожденье

От всех повинностей своих.

Вы не по нашей, тёмной, части,

А некий ангел – во плоти.

У нас – на горе или счастье? —

Отнюдь не сходные пути

     Прощайте и не обессудьте.

И помните о Всеблагом…

Собирается уходить. А Ф. готовится снимать промышленные комплексы на фоне восходящего солнца.

Ф. (не поворачиваясь, вслед уходящему М.)

     Вы сожалеете, как будто?..

Ну, что ж, расскажете потом…

М. остаётся.

М.

     Я сожалею о другом…

     …О том, что здесь случится вскоре,

Я мог бы много рассказать.

Про смерть, несчастия и горе,

Про кровь, разруху, беды, хвори…

     Ах, и не стоит начинать.

     Но знать должны вы, друг чудесный:

Здесь тысячи невинных душ

Возвысятся в чертог небесный…

     Но вот не нашим будет куш.

     Ведь души праведные эти

Отныне, присно и вовек

Минуют бесовские сети

Моих по духу тьмы коллег.

Всё потому, что вы сумели

На искушения мои

Ответить жёстко, ведь на деле

Мои слова как яд змеи.

Вы твёрдым неприятьем блага

За счёт несчастий остальных,

Как лакмусовая бумага

Пометили добро своих

Соседей мёртвых и живых.

Ф.

     Все земляки мои навряд ли

Достойны милости небес.

М.

     Увы, не все. Но больший вес

Имеют те, кто не податлив

Искусу дармовых чудес.

И больше тех, кто не в услугу,

А от глубин своих щедрот

Участливо протянет руку

Тому, кто в горе попадёт.

Ф.

     Странны порядки ваши, право!

Не мне об этом рассуждать,

Бесо́вщину своим уставом

Неловко как-то исправлять.

М.

     …И не смотрите с укоризной,

Поверьте, я не людоед.

Ф.

     Как говорится, только бизнес

И личных мотиваций нет?

М.

     Мы негодяи по работе.

Ф.

     А в жизни лапочки?

М.

                              О, да!

Раз вы не во грехе живёте,

Зачем мне вам желать вреда?

     Прощайте, искренне желаю

Хорошей сессии сейчас.

Успехов вам не обещаю…

Но слава – это ж не для вас?

Ф. продолжает снимать. М. отходит в сторону и говорит не слышно для Ф.

     А от себя я вам внакидку

Хочу уменье подарить,

Как благородные напитки

Среди отстоя находить…

И дальше голос его меняется, становится торжественным и громогласным.

     А также навык заодно,

Как воду превращать в вино,

И рыбою с пятью хлебами

Всех накормить, кто рядом с вами…

Ф. (трясёт головой, словно бы просыпается после глубокого сна и говорит, будто бы М. для него не виден)

     Что только не привидится порою,

Когда пьёшь кофе вместо коньяка.

И справедливость видится герою

И жизнь бесцельною не кажется пока…

     А это бред, наверняка…

Возвращается к фотоаппарату.

Закрывается занавес, на котором просматривается силуэт М. Только видится он теперь как высокая фигура в хламиде с большими крыльями за спиной. Потом становится виден силуэт Ф. Он не увеличился в размере, как М., но у него тоже видны крылья. Пока ещё маленькие.

Так говорил Петрович

Поэма-пародия

                              Ницше. Это был большой поэт.

                              Однако ему весьма не повезло с поклонниками.

                                       А.Н. и Б.Н. Стругацкие

                                      «Отягощенные злом, или сорок лет спустя»

1

Когда Петровичу исполнилось за тридцать,

Но не дошло до сорока немного,

Ушёл из дома он и стал бродить страною,

Что до окраин самых от Москвы.

Петрович наслаждался сладким духом,

Витавшим над бурлящею отчизной:

"Даёшь в три года!" – и давал Петрович,

"Все на защиту!" – он и защищал.

Как в мелком захолустье проститутка

Познала всех мужчин своей округи,

Познали сапоги его пылищу

Великих строек всех наперечёт.

Петрович там работал, словно трактор,

С такою неестественной отдачей,

Что в ужас приходили бригадиры

И дохли со смеху все тамошние псы.

Петрович не от мира был рождённый,

На это довод был и очень сильный:

Он всей официальной пропаганде

Бездумно верил до глубин души.

Понятно даже бабушке Евдотье,

По-прежнему считавшей Землю плоской,

Что был Петрович конченным болваном,

И видно было то за километр.

Но вдруг однажды словно осенило

Петровича полишинельной мыслью:

Не всё в стране у нас благополучно,

И нужно что-то срочно предпринять.

Петрович тут же, как и был в спецовке

И в сапогах, не чищенных с рожденья,

Направился в Москву, чтоб там к ответу

Правителей зарвавшихся воззвать.

И он воззвал. Его арестовали,

А позже в дом весёлый поместили,

Чтоб меж уколами подумал на досуге

Он о глубоком смысле бытия.

Спустя какое-то несчитанное время

Петрович был отпущен на свободу

С диагнозом таким, что дерьмовозом

Его б не стали на работу брать.

Запил Петрович горькую со скуки

Или с тоски, что в общем-то не важно,

А важно то, что странные виденья

Являться стали в пьяный мозг его.

Почувствовал себя он то ль мессией,

То ль кем ещё из оному подобных,

Хотя Петрович с детства был безбожник

И бога непреклонно отвергал.

Петрович вышел на свое подворье,

Взглянул на небо и воскликнул солнцу,

Поскольку неожиданно потребность

Общения возникла у него:

"Великое светило! Разве б было

Ты счастливо, когда б ни отыскалось

Ни одного наземного объекта,

Кому ты светишь с неба день от дня?

И люди, и животные, и птицы —

Мы все тебе внимаем ежедневно,

Ждем ежеутренне тебя, благословляем

Тобою нам даримое тепло.

Взгляни! Я как пчела, что сладким мёдом

Бывает переполнена до края,

Перенасыщен мудростью глубокой.

И не смогу спокойно жить, пока

Кому-нибудь не передам крупицы

Явившихся во мне глубоких знаний.

Имея их, вовек не буду счастлив,

Коль не смогу их людям подарить.

Благослови ж мое стремленье, Солнце,

Петь мир людей". Так говорил Петрович.

2.

Поскольку он других аудиторий

Пока не знал, решил Петрович нужно

Начать с пивных, шашлычных, ну и прочих

Ему известных выпивошных мест.

Петрович говорил: "Ведь как ласкает

Красивой песней соловей сердца нам!

Но – чувствую! – он смог бы спеть поглубже,

Когда бы душу пивом усладил.

Прекрасным свойством пиво обладает:

Даёт настрой особый философский,

Ум направляет к осмысленью разных

Суперглобальных и простых проблем.

Не зря Германия в свой час явила миру

Классическую радость философий

Философы там пиво обожали,

Как и свою науку, мать наук".

И вот в одной пивной от пары кружек

Дойдя до философского настроя,

Он оглядел по столику соседа

И осторожно бросил пробный шар:

"Когда гляжу я, – начал так Петрович,

Кивнув на доходного забулдыгу,

Который допивал чужое пиво,

Поскольку на своё не заимел. —

Когда гляжу я на таких субъектов,

То не могу себе того представить,

Что человек – есть мост меж обезьяной

И суперчеловеком, что грядёт".

Сосед по столику взглянул на забулдыгу,

Кивнул Петровичу и на него уставил

Припухшие глаза интеллигента,

Пропившего последние очки.

Хотя соседа взгляд был замутнённый,

В глазах, налитых кровью, всё ж читались

Остатки там когда-то бывших мыслей,

Не вымытых от вечного питья.

Петрович, ободряемый киваньем,

Стал мысль свою разжёвывать яснее,

Что человек, мол, не венец природы,

Но эволюции срединное звено.

"Какой сверхчеловек? – сосед очнулся. —

Не тот, что будет жить при коммунизме?" —

Соседу словно с лёгким опозданьем

Слова чужие добирались в мозг.

Петровича последние рулады,

Провозглашённые сейчас с мятежной страстью,

Достигнут непременно пониманья

Соседского, но пять минут спустя.

"При коммунизме будут жить сверхлюди, —

Сей мудрый муж продолжил изреченье. —

Искусством будут заниматься всяким,

Науками и прочей ерундой.

Но только мне пока ещё не ясно:

Кто же из этих суперчеловеков

Дерьмо скрести и мыть посуду будет…

И подмывать всех этих суперОв?"

"При чем здесь коммунизм?! – в ответ Петрович

Воскликнул энергично. – Я имею

В виду, конечно же, не суперменов,

А кое-что получше, посильней.

Я говорю, что человек есть нечто,

Что нужно непременно превзойти нам.

И спрашиваю вас: что каждый сделал,

Чтоб превзойти обрюзгшего себя?"

Петрович "вас" воскликнул с полным правом,

Поскольку от его ретивых криков

Вокруг их столика успело подсобраться

Приличное количество людей.

"Я говорю: все существа на свете

До сей поры в итоге создавали

Такое что-нибудь, что становилось

Хоть в чём-то выше этих же существ.

И я надеюсь, вы не захотите

Отливом быть волны великой этой

И возвратиться к состоянью зверя,

Себя не превзойдя на зло судьбе.

Вы совершили путь безмерно долгий

И сложный – от червя до человека,

Но многое по-прежнему осталось

В вас от червя", – Петрович говорил.

3.

Однажды на предвыборном собранье,

Где кандидаты в что-то нагло врали,

Решил Петрович выступить с докладом

На тему "Вред холодных государств".

Но почему холодных? "Потому что, —

Как нам туманно объяснил Петрович, —

Все государства холодней холодных

Из всех чудовищ, живших на земле.

Холодными устами говорит нам

Оно холодным голосом утробным:

"Я, государство, есмь народ!" Представьте

Вы больше гадкую и выспреннюю ложь.

Когда сочувствует волк съеденному зайцу,

Когда козёл жалеет о капусте,

Когда попы нам обещают вечность,

То все они гораздо меньше лгут,

Чем государство то, что есть последним

Дерьмом, отходами цивилизаций —

От первых прародителей шумеров

И до последних наших – с СНГ.

Я называю ныне государством

Всё то, где разом мы вкушаем яды,

Хорошие, дурные люди – вместе,

Хотя никто ни в чём не виноват;

Здесь жизнью величаем мы всё то, что

Самоубийством стоит называть нам,

Считаем прессою – ошибочно! – то место,

Куда всем обществом выблёвываем желчь.

Переродив себя, мы переступим

Чрез государства жуткое явленье,

Пройдём по радужным мостам к сверхчеловеку —

Моей мечте", – Петрович говорил.

4.

Однажды в кабаке каком-то шумном

Петровича позвали на пирушку

По поводу печати новой книжки,

Что модненький поэтишка сверстал.

Петрович относился философски

К тому, что примет он рюмаху водки

Из рук нечистых иль из рук кого-то,

Кого учитель наш не уважал.

Присел спокойно, выпил сколько нужно,

Поел он с неизменным аппетитом,

Послушал с интересом дифирамбы,

Что для поэта наплели льстецы.

Когда же, наконец, ему сказали:

"Произнеси, Петрович, речь во славу", —

Он встал и с жёстким заявил укором,

Что всем поэтам – просто грош цена.

Заверещал народ: "Из уваженья

К тому, кто нас сегодня угощает,

И ты бы мог, Петрович, разродиться

Не значащею парой сладких фраз".

"Да мог, конечно, – отвечал Петрович, —

Тем более что все поэты мира,

За жизнь свою родившие хоть строчку,

Бросаются словами только так.

Поэты вызывающе бесстыдно

Эксплуатируют терзания и чувства,

Они себя считают высшей кастой,

Хотя нет повода такими их считать:

Поэты не выращивают хлеба,

Не добывают уголь или руды,

Не ловят рыбу, и коров не доят,

Поэты даже улиц не метут.