Имя для героя

– Ой, Рита, ну что ты, в самом деле. Будто сама молодой не была! Где ж девчонке с парнем миловаться-то еще? Дома родители, а там, в старой части, самое то деревья, травка… Лето же сейчас, тепло… – в голосе первой прорезались мечтательные нотки.

– Не пойму я тебя, Света. Рассуждаешь, как… не знаю кто. Молодежь совсем стыд потеряла. Девки с голым пузом ходят по улицам, и хоть бы хны. Позорище сплошное.

– Мода такая.

– Мода… Не мода у них такая, а норов бесстыжий. Ни бога, ни людей не боятся. Вот мертвецов разве что…

– А то мы кого-то боялись по молодости!

– Не знаю, как ты, а я такой не была.

– Это какой же такой? – тихо, но с нажимом осведомилась первая, и Десятник понял, что сейчас начнется обычная бабья свара.

Он уже хотел отойти подальше, но тут подъехал автобус и прервал чуть было не разгоревшуюся ссору.

Город встретил писателя уже изрядно подзабытым шумом, яркими красками и бензиновой духотой. Прослонявшись минут сорок по центральным улицам и не встретив ни единого знакомого, Юра Десятник купил шесть бутылок холодного пива и зашел в редакцию городской газеты, где его все знали и любили, поскольку в городе было всего четыре настоящих писателя, но Десятник пользовался наибольшей популярностью в народе, и газета время от времени с удовольствием публиковала его материалы.

В отделе информации он обнаружил редактора Евгения Маховецкого и фотокорреспондента Николая Хомякова. Оба по случаю жары и планового пропуска номера откровенно скучали, и поэтому явление Десятника и пива было встречено с энтузиазмом.

– Ну, акулы пера, что нового? – задал провокационный вопрос Юрий, когда первая жажда была утолена.

– Смеешься? – лениво осведомился фотокор Хомяков, откидываясь на спинку стула. – Лето. Жара. Пыль. Вот и все новости.

– Ну почему же, – возразил коллеге Маховецкий. Есть одна интересная новостишка. Только не знаем еще, как ее правильно подать.

– А что так? – удивился Десятник, зная профессиональную всеядность братьев-журналистов.

– А, – махнул рукой Хомяков. – Фигня полная. Как всегда летом. Крыша у людей от жары и безделья едет, вот и плетут невесть что. Живые мертвецы им мерещатся, понимаешь.

– Как, как? – заинтересовался Юрий. – Ну-ка, расскажи.

– Облом, – сказал фотокор. – Брешут люди.

– Пива больше не дам, – пригрозил писатель. У меня в сумке еще три бутылки, между прочим.

– Это шантаж, – заявил Хомяков. – Ладно, слушай.

И он рассказал то, о чем Юрий сегодня уже слышал, но не в таких подробностях.

Якобы, позавчера ночью к некоему гражданину, проживающему в том же дачном поселке, что и Юрий, привиделось, что в его дом лезет живой мертвец. Гражданин устроил стрельбу из охотничьего ружья и насмерть перепугал соседей, которые, не долго думая, вызвали милицию.

– Ну, повязали мужика, конечно, – живо рассказывал, вошедший во вкус фотокорреспондент. – Так он трезвый оказался, представляешь? Но самое интересное, что на кустах нашли обрывки какой-то совсем ветхой одежды. Мне знакомый мент из УВД рассказывал. Но там ведь у вас бомжи шляются. Особенно летом. Так что, все объяснимо. Иного бомжа от живого мертвеца и не отличишь. И еще не известно, кто лучше выглядит. Ну вот. А вчера ночью вторая история приключилась. Девчонка с парнем решили на кладбище приятно время провести. Ну и, вроде как, в самый интересный момент на них из кустов тоже мертвец вышел. Парень, извини за неаппетитные подробности, об…рался, а девчонка заикаться стала. Такие, вот, дела. – Хомяков замолчал и выразительно покосился на сумку с пивом.

Домой на дачу писатель вернулся поздно на такси и в состоянии изрядного подпития. В редакции пивом они, разумеется, не ограничились, перебравшись с окончанием рабочего дня в ближайшее открытое кафе в парке, который находился прямо через дорогу. В кафе им попались еще несколько старых знакомых, и веселье по случаю встречи и пятничного вечера продолжилось до самого закрытия.

Позже Юрий и сам не мог понять, отчего его потянуло вернуться на дачу, хотя он вполне мог бы остаться ночевать в городе. Но то, что он поддался интуиции и вернулся, не только предопределило все последующие, происшедшие с ним события, но и ощутимо изменило мировоззрение сочинителя.

В половине первого ночи, расплатившись с таксистом, Десятник вышел из машины и нетвердой походкой направился к своей калитке. За его спиной развернулось и уехало в сторону города такси. Свет фар на секунду выхватил из темноты калитку и часть забора, метнулся по кустам и пропал. Писателя окружила ночь.

Впрочем, свет ему был и не нужен, поскольку он знал здесь наизусть буквально каждую пядь земли. Доставая на ходу из сумки ключи, Десятник приблизился к калитке, оперся на нее правой рукой… и чуть не упал, когда металлическая дверца легко распахнулась внутрь.

Ничего себе. Я что, калитку не закрыл? Да нет, вроде, закрывал. Хотя с моей рассеянностью… Или… Блин, неужто воры? Брать у меня, конечно, особо нечего, но вот компьютер… И даже не сам компьютер, а та информация, которая в нем…

Он закрыл за собой калитку и всмотрелся в темноту. Ему показалось, что окно в его кабинете слабо мерцает каким-то отраженным и очень знакомым светом, как будто кто-то сидит за включенным компьютером…

Сын, что ли вернулся? Или жена? Странно. Без предупреждения… На них не похоже.

Стараясь держаться по возможности ровно, Десятник прошел по садовой дорожке и поднялся на веранду.

И тут же почуял запах.

Так пахнет разрытая земля и старые, пролежавшие невесть сколько лет в отсыревшем подвале или сарае, вещи.

Чувствуя, как стремительно выветривается из головы хмель и, одновременно с этим ощущая настоятельное желание немедленно покинуть дачу с наивозможной скоростью, Десятник, сглотнул набежавшую горькую слюну и взялся за дверную ручку.

В конце концов, это его дом, и непрошеным гостям, кем бы они ни были, с этим придется считаться.

Дверь отворилась, и писатель вступил в прихожую.

Внутри дома запах чувствовался еще сильнее и, кроме этого, привычный слух тут же уловил негромкие и очень характерные звуки, – кто-то в кабинете довольно сноровисто печатал на компьютерной клавиатуре.

Юрий Десятник, хоть и занимался сугубо мирной и малоконфликтной профессией, в молодости неоднократно попадал в весьма опасные ситуации и всегда выходил из них с честью, потому как по природе своей был человеком не робкого десятка и умел побороть страх. Вот и теперь, стараясь не обращать внимание на слабость в ногах и бешено колотящееся сердце, он в три шага пересек прихожую, рванул на себя дверь в кабинет… и прирос к порогу.

Запах плесени и сырой земли. Светящийся экран монитора. Зажженная свеча на столе.

И трое в комнате.

Двое у стола на диване и один за компьютером.

В полутьме, как следует не разглядеть, но сразу видно, что с ними что-то не так. С ними что-то совсем не так…

Лохмотья полуистлевшей одежды едва прикрывают, до костей съеденные могильным гниением, тела. Лысые, плотно обтянутые высохшей кожей черепа, с которых свисают длиннющие и редкие остатки волос, скалятся безгубыми ртами и молча таращатся на вошедшего пустыми и черными провалами глазниц.

Мертвецы.

Двое у стола сидят в полной неподвижности, а третий, за компьютером, не оборачиваясь, проворно стучит по клавишам, и Десятник отсюда, с порога кабинета, видит, что мертвец работает в программе Word, и на экране строчка за строчкой появляется какой-то текст.

– Что… кто вы… – превозмогая, ужас, он попытался войти в кабинет и не смог.

Что-то не пускало его внутрь. С удивлением Юрий отошел на шаг и снова попробовал войти. И снова был остановлен. Словно прозрачная невидимая стена выросла в дверном проеме. И эта стена явно не собиралась немедленно исчезать и пропускать хозяина дома в его законные владения.

А еще был страх.

Не тот, что возник в глубинах души Юрия Десятника еще на веранде и при виде мертвецов попытался вырваться и захватить контроль над чувствами и разумом, – с тем страхом писатель справился довольно быстро. Нет. Этот новый страх исходил непосредственно из кабинета. Он накатывался волнами, проникал сквозь глаза, ноздри и уши, казалось, в сердцевину каждой нервной клеточки тела и начинал терзать ее изнутри беззвучным и в то же время пронзительно-оглушающим криком: «Уходи! Беги, идиот!! Спасайся немедленно!!! Здесь – смерть!!!!».

И с этим, внешним страхом, было куда труднее бороться.

С полминуты Десятник еще умудрялся оказывать сопротивление (опьянение покинуло его окончательно в первые же секунды), но напор усиливался, и в какой-то момент Юрий понял, что еще чуть-чуть – и он просто-напросто сойдет с ума. Вернее, понял даже и не он сам, а какая-то часть его глубинной сущности, отвечающая за самосохранение. И эта часть отшвырнула его от двери, заставила выскочить на улицу и, не разбирая дороги, кинуться со всех ног в черноту ночи, подальше от собственного дома.

Чем хорошо паническое бегство, что оно все-таки приводит человека в чувство. Рано или поздно. Задыхаясь и хрипя, Юрий Десятник остановился и бросил за спину затравленный взгляд. Полная луна, как бы специально оказывая писателю услугу, вышла из-за облаков и осветила окрестности призрачным светом. Его никто не преследовал. Тогда сочинитель посмотрел вперед – туда, куда он в полном беспамятстве только что несся, и вздрогнул. В полусотне метров, прямо по курсу, начиналось кладбище.

Идиот, нашел, куда бежать! А впрочем…

Чувствуя, как понемногу успокаивается сердце и приходит в норму дыхание, он нащупал в кармане сигареты и закурил.

Так. Надо подумать. Бежал-то я чисто интуитивно? Несомненно. Интуитивней и не бывает. А своей интуиции я доверяю. Она у меня хорошая, отточенная годами писательского ремесла. Выхоленная и взлелеянная. Главное, вовремя ее услышать. Вовремя услышать и правильно понять, что она тебе подсказывает. Итак, начнем с главного. Верю ли я своим глазам? Верю. Иначе можно сразу идти сдаваться в дурдом. Да и как не верить, если о живых мертвецах я сегодня только разговоры и слышал. И вот – на тебе, они у меня дома. Непосредственно. Может, подсознание художническое шутки шутит? Типа наслушался, водки выпил получи, что заказывал. Хм, тогда все-таки нужно будет признать, что мне действительно пора сдаваться врачам-психиатрам. А этот вариант я решительно отбрасываю. Тогда что? С чего все началось?

Профессиональная память сочинителя быстро открутила назад ленту воспоминаний, и перед Юрием, словно наяву, предстал сначала тот день, когда не слишком трезвый друг Жора Игнатенко подбросил ему идею похода на кладбище за именами и фамилиями для литературных героев. И тут же – день следующий, когда он, писатель Юрий Десятник, на кладбище и отправился с целью эту самую идею осуществить. И осуществил.

Нет, быть этого не может. Да, я использовал несколько, показавшихся мне очень удачными, имен и фамилий. И что? Бред. Так не бывает. Сила написанного слова… Я отнюдь не гений и прекрасно знаю себе цену. Да если бы даже был и гением… Бред, бред и еще раз бред. Но тогда – откуда? И почему именно у меня в доме? Да еще и за компьютером?! Хм. Есть только один способ проверить. Сходить и посмотреть. Прямо сейчас. Хуже уже все равно не будет. Или подождать до завтра? Нет, завтра, чует мое сердце, может быть уже поздно. Там ведь был еще этот непонятный старик! Погоди, как он тогда сказал… Захочешь – придешь. Явный, намек. Я, разумеется, не внял. Зато теперь… Ну что, идти или не идти? Надо идти. Если сейчас не посмотрю, до утра с ума сойду, пожалуй. Эх, жаль, фонарика нет. Ну да ничего, авось, луна подсобит. Вон, кажется, и небо от облаков очищается. Весьма кстати.

Ночное кладбище – не лучшее место для прогулок. Но Десятник гулять и не собирался. Целенаправленно и быстро, стараясь не глазеть по сторонам и выбирая только широкие асфальтированные дорожки, он пересек сначала новую, не слишком устроенную часть погоста, затем обихоженный центр и подошел к старой, запущенной части кладбища. Спасительница луна светила ярко, а дорожку, которой он воспользовался тем злополучным днем, Юрий помнил хорошо. И он даже не очень удивился, когда буквально через десять минут не слишком тщательных поисков, он вышел к знакомой могиле и обнаружил на ней при лунном свете свежеразрытую землю…

Прямо сейчас, иначе испугаюсь….

Он перешагнул через невысокую ограду, присел у могильной плиты и щелкнул зажигалкой. «Топич Ерофей Казимирович» – успел прочитать он.

– Пришел? – мрачно осведомились сзади.

Внутренне Десятник был готов к чему-то подобному, но все равно вздрогнул и резко – гораздо резче, чем можно было бы – обернулся.

В двух метрах от него, опираясь на палку, стоял дед. Тот самый.

– Пришел, – согласился Юрий, и сам удивился своему неожиданно спокойному голосу. – Здравствуйте.

– И ты здравствуй. Ну, что скажешь?

– Не знаю. У меня дома… там…

– Я знаю, – прервал старик. – Что они делают?

– Двое просто сидят. А третий… Он что-то печатает на моем компьютере. Какой-то текст.

– Вот как! И быстро печатает?

– Быстро. Профессионально, я бы сказал.

– Совсем обнаглели… Ладно, придется вмешаться. А то это далеко может зайти.

– А… – Десятник облизнул пересохшие губы. – Что они делают?

– То же, что и ты. Пишут. Роман твой продолжают. С нужными им именами и фамилиями. Я же тебя предупреждал, а ты не послушался. Одно дело, когда случайное совпадение, и совсем иное, когда вот так напрямую. Взял с могилы и вставил. Никогда не слышал, разве, что в имени человеческом великая сила заключена?

– Слышал, но…

– Вот тебе и «но». Наперед будет тебе урок. Подойди сюда.

– А вы…вы кто, дедушка? – решился спросить писатель, медля с выполнением просьбы-приказа загадочного старика.

– Я – Страж, – строго ответил дед. – Как раз для таких вот случаев и поставлен. Ну и для других… всяких разных. Кладбище – место особое. Без Стража никак нельзя. А больше тебе ничего знать и не нужно. Ну, иди сюда. Время уходит.

Юрий перешагнул ограду и подошел.

– Наклонись, – приказал дед.

Десятник наклонился.

Старик коснулся его лба сухими прохладными пальцами, и тут же сочинитель почувствовал, что на него наваливается тяжелый неодолимый сон.

Городское кладбище – не лучшее место для того, чтобы там проснуться.

Матеря шепотом вчерашние пиво, водку, дружков-журналистов и себя самого, писатель Юрий Десятник выбрался из кустов и торопливо направился к дому. Часы на руке показывали половину шестого утра. Чистое небо и полное сил, недавно поднявшееся солнце, обещали прекрасный день.

Это ж надо было так надраться, идиоту, думал Юрий, ускоряя шаг. Ни черта не помню. Давненько со мной ничего подобного не случалось. Да что там – давненько… Никогда не случалось! И за каким, спрашивается, чертом меня понесло на кладбище?! Нет, пора завязывать. Эдак недолго и в какую-нибудь серьезную историю влипнуть. Надежда российской словесности, мля… Кажется, в холодильнике было пиво. Или нет? Ладно, возьму по дороге в круглосуточном. Пивка и – спать. В кровати, а не на кладбище. Отключить, на хрен, телефоны… Нет, ну почему я поперся на кладбище, а не к бабе, например, какой-нибудь?! Это симптом. Как есть симптом…

Размышляя таким образом и чуть ли не шипя от злости и стыда на самого себя, Юрий выполнил все, что наметил. Купил пива, пришел домой, выпил две бутылки, разделся и лег спать. Он проспал до двенадцати часов дня и проснулся свежим и отдохнувшим.

А через час обнаружил, что недавно и успешно начатый им новый роман исчез из памяти компьютера. Флешка, на которую он для страховки всегда сбрасывал текст, также оказалась пустой, а распечатка написанных глав бесследно пропала.

Милицейское расследование ни к чему не привело сыщикам не удалось обнаружить даже малейшего следа злоумышленников. Восстановить текст в памяти компьютера и на флешке тоже не вышло – профессионалы-компьютерщики, поколдовав некоторое время над машиной, лишь вздохнули и развели руками.

Пришлось напрягать собственную память.

Через две недели написанная часть была восстановлена. Оказалось, что Юрий довольно хорошо помнит сюжетные ходы и особенности персонажей…

К началу зимы новый роман был закончен. Он увидел свет весной и разошелся небывалым для Юрия Десятника тиражом. Вот только критики, рассуждая о несомненных достоинствах нового произведения, дружно отмечали крайне неудачный подбор имен и фамилий для героев.

Пастух

Если бы Пояса астероидов не было, его следовало бы создать.

Эта, не блещущая оригинальностью сентенция, часто посещает мою голову по утрам, когда я собираюсь на работу.

А может быть, и не сентенция. Может быть, просто мысль. Но забавно, верно? Проснулся человек утром, посетил туалет, сделал зарядку, приступил к водным процедурам и тут в его голову привычно стучится мысль (или сентенция) о полезности и даже необходимости для человечества Пояса астероидов. Не только стучится, но и заходит. И даже некоторое время в голове живет.

Вот вы часто по утрам думаете о Поясе астероидов?

То-то.

Впрочем, никаких секретов. Дело в том, что Пояс астероидов – это и есть место, где я работаю, так что думать о нем мне, как говорится, сам бог велел. А к тому времени, когда я по утрам приступаю к водным процедурам, моя голова после ночного сна уже вполне способна принять любую мысль. В том числе и о необходимости Пояса астероидов для всего человечества.

Ну и, разумеется, здесь стоит учесть тот факт, что работу свою я люблю. Она у меня интересная, а сама профессия с одной стороны вроде бы одна из самых древних, а с другой – новейшая и редчайшая…

В общем, чтобы уже никому не морочить долго голову, объясняю: я – пастух.

Как вы уже, наверное, догадались, пастух не обычный, а космический (иначе с чего бы я стал распространяться насчет Пояса астероидов?). Пасу, конечно, Solar seals – Солнечных тюленей – или, проще говоря, соларов. Ибо больше в открытом космосе пасти некого – кроме Солнечных тюленей, животных там пока не обнаружено.

Тем, кто забыл, я напомню, что Солнечные тюлени или, как их чаще всего называют, солары – это особая форма жизни, обитающая в нашей Солнечной системе преимущественно в районе Пояса астероидов. То есть, настолько преимущественно, что в других районах солары и вовсе не встречаются. Разумеется, если верить фактам, а не слухам. Но слухи слухам рознь. Впрочем, как и факты – фактам. Особенно у нас в Солнечной, где хватает любителей и приврать для красного словца, и выдать желаемое за действительное, а то и вовсе наплести незадачливому инвестору кучу небылиц с откровенно меркантильными, а то и вовсе мошенническими целями. Но мы отвлеклись.

Так вот, солары.

Лично я, кроме Пояса астероидов, нигде больше этих животных не встречал, хотя в свое время побывал и на Меркурии, и на лунах Сатурна и много где еще. Люди, которым я доверяю, утверждают, что Солнечные тюлени иногда попадаются на мелких спутниках Юпитера вроде Леды или Фемисто, но, повторяю, сам я не видел, а официальная наука на сей счет не имеет твердого мнения.

Впрочем, официальная наука не имеет твердого мнения даже насчет того, как форма жизни, подобная соларам, вообще могла образоваться, и жизнь ли это вообще.

Да, да, именно так, вы не ослышались. Двадцать первый век заканчивается, а среди нас, оказывается, есть еще такие, с позволения сказать, ученые, которые не мыслят себе другой жизни, кроме белковой. Мол, солары ваши – это квазижизнь. Или псевдо – уж как вам лингвистически будет удобнее.

Я вот, например, чуть ли не с детства помню, что жизнь – это активное, идущее с затратой энергии, поддержание и воспроизведение специфической структуры. А уж белковая она, эта структура, или еще какая совершенно не важно. И удобнее всего – плюнуть на рассуждения этих квази, а также псевдоученых и спокойно заниматься своим делом. Потому что стоит только один раз увидеть Солнечных тюленей, как сразу становится понятно, что это не просто жизнь, а жизнь очень и очень симпатичная. Не говоря уже о том, что крайне полезная для нас, людей.

Говорят иногда, что никакое видео не в силах передать того очарования, которое буквально излучает стадо Солнечных тюленей, если смотреть на него непосредственно через прозрачный щиток скафандра. Чепуха. В силах. Если это хорошее качественное видео, снятое хорошим же оператором. Мне такое попадалось. А уж я насмотрелся на соларов разными способами. И продолжаю ими любоваться почти ежедневно на протяжении вот уже почти десяти лет.

Если вычленить самую суть, то работа пастуха Солнечных тюленей заключается в том же, что и работа любого другого пастуха за всю историю человечества: выгонять животных на пастбище, следить чтобы они исправно паслись и не разбредались, оберегать их от всяческих невзгод и опасностей, пригонять стадо обратно на место ночевки и дойки. А то, что пастбище – это открытый космос, и место ночевки и база находятся на астероиде, где притяжение в сто раз меньше земного, – уже не особо важно.

Хотя, разумеется, космический пастух, в отличие от земного коллеги, должен еще уметь мастерски управлять спейсфлаером класса «скутер» и сворой роботов, играющих ту же роль, что и пастушьи овчарки. Не считая кучи других навыков, без которых не бывает нормального профессионального космонавта. Потому как, если ты работаешь в космосе, то уже являешься космонавтом по определению. И даже в первую очередь космонавтом. А уж затем пилотом, штурманом, инженером, рабочим-монтажником, пастухом или кем-то еще.

Вообще-то, о своей работе я могу рассказывать часами. Во-первых, потому что ее люблю, а во-вторых, космические пастухи болтливы по своей, что называется, природе.

Издержки профессии, так сказать.

Не все, конечно. Но, что касается меня, то – в полной мере. Дай волю, и я могу проговорить несколько часов подряд, не останавливаясь.

Некоторые, особенно те, кто абсолютно ничего не понимает в нашей профессии (недобросовестные журналисты, в первую очередь) утверждают, что это все от одиночества. Мол, космический пастух редко видит людей, а потому готов трепаться до упаду с первым встречным-поперечным.

Смею заверить, что это полная ерунда.

Начать с того, что мы вовсе не одиноки. На одной моей базе нас девятнадцать человек вместе с доярами и всем инженерно-техническим персоналом, а уж когда прибывает грузовик с Земли, то и вовсе становится тесно. Плюс ко всему я не очень понимаю, как можно чувствовать себя одиноким при современных средствах связи и виртуальных развлечениях. Да, конечно, электромагнитные волны бегут от нас до Земли больше 23 минут. И столько же обратно. То есть в режиме радиотелефонного разговора или лазер-чата поболтать с друзьями-товарищами-любимыми не удастся. Ну и что? Мы прекрасно общаемся и в режиме соцсетей, например. Никаких проблем. А уж о развлечениях я и не говорю. Флешку – в комп, шлем – на голову, и расслабляйся – не хочу. На любой вкус и полную катушку. Хотя на самом деле на развлечения-расслабления времени особо не остается. И не только потому, что наша работа отнимает много времени и сил. Она еще и сама по себе такое развлечение, что куда там самым последним и навороченным компсимуляторам и прочим виртуальным радостям. Для тех, кто понимает, конечно.

Например, вы пробовали когда-нибудь загнать обратно в гурт трех-четырех соларов, которым отчего-то одновременно вздумалось полюбопытствовать, что делается в паре-тройке тысяч километров от сферы пастбища? И хорошо еще, если в паре-тройке, а то ведь бывает, что и на десять тысяч скачут, и больше. Ищи потом их свищи, если растерялся и сразу не среагировал! Пояс большой, а солар прыткий. При большом желании развивает такую скорость, что никакой «скутер» не догонит – только на роботов-«овчарок» и надежда. Да и то не всегда. Тем более что способ передвижения соларов до сих пор окончательно не разгадан. Точнее, не способ, а механизм. Потому как уже всем давно ясно, что Солнечные тюлени передвигаются в космическом пространстве, используя нечто вроде непрерывной нуль-транспортировки на сверхкороткие расстояния.

То есть, солар, чья длина, как известно, редко превышает пятьдесят метров, исчезает в одной точке пространства и тут же появляется в другой, отстоящей от первой не более чем на пять миллиметров. И в секунду он таких перемещений может сделать и тысячу, и миллион. Только непонятно КАК. По идее должен у соларов быть какой-то специальный внутренний орган, обеспечивающий подобный фантастический способ перемещения в пространстве. Но никто пока этого органа не обнаружил, а, значит, и не разгадал главную загадку соларов.

Хотя откуда мне известно, что именно эта загадка Солнечных тюленей – главная? Есть и другие. Например, откуда они вообще взялись и почему так легко дали себя приручить?

Это рабочее утро ничем не отличалось от сотен и сотен других – те же привычные мысли и заботы, то же сдержанно-бодрое настроение. Мой гурт насчитывает ровно двадцать девять животных, и при моем появлении над лежбищем в сопровождении пяти «овчарок» все двадцать девять медленно отлипают от поверхности астероида и словно всплывают над ней. Величественное зрелище и никогда мне не надоедает, хотя я и не знаю даже с чем его сравнить.

Затем проходит секунда, другая, и стадо, набирая скорость, устремляется прочь от места ночлега, прямо, что называется, в открытый космос.

Ну, а я вместе со своими «овчарками» – за ними.

Радиовызов с базы пришел в десять часов двадцать восемь минут по бортовому времени:

– Ферма-два – Пустыннику, Ферма-два – Пустыннику. Как слышите меня? Прием.

– Здесь Пустынник. Слышу вас хорошо. Что там у вас, ребята, неужто внеплановый космолет с голыми бабами на борту? Прием.

– С каких это пор ты интересуешься голыми бабами? Я думал, тебе и твоих соларов хватает по самое не могу. Прием.

– С соларами я, конечно, трахаюсь, это ты верно заметил, да только удовольствия от этого процесса маловато. Голые же бабы…

В подобном духе мы с нашим штатным радистом засоряли эфир еще минут пять, пока, наконец, мой собеседник не соизволил перейти к делу.

Оказывается, пришло сообщение с нашей главной пастушеской обители на Церере о том, что в районе Пояса и, вроде бы, относительно неподалеку от нас около двадцати минут назад зафиксировано появление трех неопознанных объектов. Предположительно искусственного происхождения. В связи с чем непосредственно пастухам на пастбищах и всему остальному персоналу предписано удвоить (а лучше утроить!) внимание, проявить бдительность, смотреть в оба и вообще быть готовым.

– Делать им не хрен, – выразил я свое мнение по данному вопросу. – Какие еще, к богу, искусственные объекты?

– Три внеплановых космолета с голыми бабами, хрюкнул радист. – Почем я знаю? Но фишка в том, что диаметр самого малого объекта предположительно достигает четырнадцати километров.

– Сколько-сколько? – не поверил я своим ушам.

– Четырнадцать километров, – повторил радист. А самого большого – двадцать два.

– И где ж они теперь?

– А шут его знает. База говорит, что они, лишь только появившись, немедленно исчезли с экранов. Как растворились.

– Глюки Пояса, – хмыкнул я. – Тут еще и не такое мерещится иногда. Тебе ли не знать.

– Я-то знаю, – согласился радист. – Но админу с Цереры этого не объяснишь. Молодой он еще, да ранний. Выслужиться хочет.

– Ну и…. с ним, – зевнул я.

– Ага, – согласился радист. – Но сообщить я был тебе обязан.

Я в изысканных выражениях поблагодарил его за похвальное отношение к своим профессиональным обязанностям и собрался уж было выслушать не менее цветастую ответную тираду, как тут в наушниках треснуло с такой силой, что на долю секунды я перестал не только что-либо слышать, но и видеть.

А когда слух и зрение вернулись, то оказалось, что в эфире царит мертвая тишина, а на обзорном экране прямо по курсу расположились… Я как-то сразу осознал, что это и есть те самые пресловутые искусственные объекты, о которых буквально только что сообщал наш радист.

Диаметром, если верить дальномеру, четырнадцать, восемнадцать и двадцать два километра.

А с чего бы мне ему не верить? Я и поверил. Тем более что и собственным глазам доверять привык. Хотя то, что перед ними предстало, больше всего было похоже на плод не в меру расшалившегося воображения.

Представьте себе белую розу. Крупную, с изящно вылепленными и хитроумно закрученными, будто испускающими собственный нежный свет, лепестками.

Представили?

А теперь уберите стебель и поместите розу в космосе прямо по носу вашего «скутера», увеличив ее диаметр в сто тысяч раз и расположив рядом две такие же только еще большего размера.

Может, я не очень удачно излагаю, и какой-нибудь поэт сумел бы сказать точнее и красивее, но мне кажется, что более менее правдивая картинка в вашей голове должна была возникнуть.

Ну, а у меня она возникла не в голове, а на обзорном экране. Во всей, так сказать, красе.

И вот, значит, висят эти три «розы» точнехонько у меня по курсу, а солары мои числом двадцать девять штук, не выказывая ни малейшего беспокойства, устремляются прямо к ним.

Как будто век мечтали о долгожданной и радостной встрече.

И это крайне удивительно, потому как Солнечные тюлени животные довольно осторожные, чуют опасность загодя и всемерно стараются ее избежать.

Значит, что, думаю я в рифму, нет угрозы от этих «роз»? Или просто солары их не видят? Да нет, вряд ли. Если я вижу, то и они должны. Хотя вот странность и загадка. Радар-то показывает, что никаких материальных объектов впереди по курсу нет! А я вижу, что есть. И лазерный дальномер сообщает, что до них всего-то сто пятьдесят километров и, если по-хорошему, то пора тормозить. Получается, ЭМИ радара проходят сквозь них, а лазер нет? Ерунда какая-то.

Но пора не только тормозить, а вообще принимать решение. Если солары не видят «розы» в своем электромагнитном диапазоне, то это еще не значит, что их нет. Отдаю команду «овчаркам» и одновременно сбрасываю скорость.

Пять роботов перестраиваются, заходят справа и пытаются изменить курс стада с помощью чувствительных лазерных уколов. Обычно это действует. Но не в этот раз. Только успели мои «овчарки» по разу «куснуть» вожака и, следующих за ним, четырех самых крупных соларов, как мне показалось, будто чьи-то невидимые могучие руки ухватили роботов прямо на лету, смяли их в бесформенные комки и… убрали из окружающего пространства с глаз долой. Куда? А черт его знает. Убрали – и все. Вот только что «овчарки» были, и вот уже их нет.

Я испугался. По-настоящему. Потому что сделать такое с космороботами, масса каждого из которых около восьмидесяти тонн, не способно ни одно известное мне оружие. Сжечь – да. Хорошая лазерная пушка, предназначенная для горнорудных работ на тех же астероидах, могла бы. Но не более того. А здесь… Просто смяли, как бумажные, и выбросили к чертовой матери. Возможно, в прямом смысле слова.