Победители вещей

– Да ладно тебе!.. – засмеялась Лена. Ее глаза стали еще больше, а диковатый блеск в них почти чарующим и волшебным. – Зачем приехал?

– За тобой.

Лена пожала плечами.

– А стоит ли?.. Прости, Сашка, но не люблю тебя… Понимаешь? – Лена смотрела прямо в глаза Сашки. – И, наверное, не любила никогда. Просто жалела.

– А дети как же? – глухо спросил Сашка.

– Что дети?.. Не пропадут, не переживай за них, – с лица Лены исчезла улыбка, но глаза так и остались веселыми. – Тебя от девочек гнать не буду. Приходи… Только Жору не трогай.

Сашке захотелось сказать жене что-нибудь очень обидное и злое. Но он снова не находил нужных слов и выпалил первое, что пришло на ум:

– Да что же ты раньше!.. – он осекся. – Что же ты раньше молчала, стерва, что не любила?!.. Я же столько лет с тобой прожил. Мне-то теперь дальше, как жить?

– Как сможешь, Саша… Я тебя силком в загс не тянула. Прошу тебя, пожалуйста, уйди без скандала. Жорик очень изменился, и он…

– Охрану, что ли, нанял? – зло перебил Сашка.

Да, ему хотелось подраться, но Лена отвернулась и быстро ушла, а значит смысла в драке уже не было.

«И так, значит, тоже можно…», – подумал Сашка провожая глазами торопливо удаляющуюся фигурку жены. От калитки до дома было не меньше двадцати метров и Сашка провожал свое прошлое относительно долго…

Вечером он напился и без причины разбил телевизор. В доме было холодно и одиноко до пронзительной, опустошающей боли. Одной бутылки водки оказалось мало и Сашка сходил в магазин за второй. Он пил и пил, но хмель не мог справиться с болью.

Утром Сашка не пошел на работу. Была пятница и Сашка решил, что один день прогула хоть в какой-то мере компенсирует ему последние пять лет работы без отпуска. Он снова пошел за водкой. Его загул продолжался до среды…

На работе Сашке легко простили прогулы, но отношение к нему, со временем, стало меняться не в лучшую сторону. Сашка осунулся, стал замкнутым и раздражительным. Это не могло не отразиться на работе – Сашка стал излишне придирчив к заказам, разделяя их на «выгодные» и «для пацанов с рубанком».

Сашку сняли с должности бригадира. Казалось, он совсем не обратил на это внимания. Его разговоры с прежними друзьями и коллегами по работе становились все короче. Сашку начали сторониться… Но он уже легко переносил свое одиночество. И ему становилось чуть легче только вечером, когда он снова напивался. На душе теплело, мысли становились спокойными, и Сашка думал о Лене.

«Не бывает так, чтобы раз – и все, – думал он. – Должна же она понять!..».

Но что должна была понять Лена, Сашка все-таки не знал. А когда он пытался вспомнить что-то хорошее из их семейной жизни, мысли вдруг замирали. Сашка словно держал в руках кинопленку и с трудом рассматривал ее мелкие кадры. Они были серыми и неизменными: вот он сидит на кухне за столом и что-то рассказывает Лене. Она стоит к нему спиной и моет посуду или сидит на диване и смотрит телевизор. Рядом – девочки… Они – то совсем крохотные и забавные малышки, то уже шестилетние девочки вдумчиво рассматривающие «Буквари» для первоклассников. «Кинопленка» скользила дальше, но изображение на ней почти не изменилось: вот Лена поворачивается к нему и что-то говорит… Что? И Сашка вдруг понимал, что не может вспомнить, о чем они обычно говорили с женой. Это были настолько обычные и повседневные слова, что они тут же стирались из памяти.

Единственным исключением, пожалуй, были рисунки Лены. Наверное, из нее мог бы получиться отличный художник, хотя Лена не уделяла своим способностям достаточно времени ни в школе, ни после нее. Да, она умела отлично рисовать и довольно часто ее рисунки поражали Сашку своей филигранной техникой, но Лена вдруг начинала брезгливо морщиться, когда Сашка говорил, что ей нужно учиться.

– Зачем это все?.. Фотоаппаратов, что ли, нет?

Лена неплохо зарабатывала в рекламном бизнесе даже когда сидела дома с девочками и другая работа – возможно, куда более трудная, долгая, а иногда даже мучительная – ее просто не интересовала.

– Нам деньги нужны, Сашка. А кроме того, ты пьешь уже пару раз в неделю и это вошло у тебя в привычку.

Спиртное не спасало Сашку, оно просто действовало так, как когда-то пара уколов, сделанных ему врачом «скорой» Еленой Петровной…

…Вечером того дождливого дня Сашке надоело пить в одиночку, и встреча с бывшими одноклассниками в «Ромашке» немного расшевелила его. Веселая компания безостановочно хлебала спиртное, без умолку о чем-то говорила и так же, почти чисто механически, то есть без видимой причины, вмешалась во внезапно вспыхнувшую чужую драку. Трое пожилых выпивох бомжеватого вида что-то не поделили с толстым типом в смешной, не по сезону кепочке. Толстяк был пьян и не оказывал почти никакого сопротивления. Бомжей с позором изгнали из бара, Сашка поднял пострадавшего с пола и усадил рядом собой. Ему дали выпить, он немного успокоился и принялся рассматривать компанию вокруг себя совиными, желтыми глазами. Когда в Сашкиной компании в очередной раз сменилась тема разговора (а менялась она настолько часто, что, в сущности, и состояла из этих «поворотов») и речь зашла о политике, толстяк вдруг с жаром заговорил о «проклятом социалистическом прошлом». Его речь была книжной и явно неуместной в подвыпившей компании работяг, то есть его просто никто не понимал. Толстяк сыпал фактами, цифрами, цитатами и всерьез принимался опровергать любое, даже шутливое, возражение.

«Как по телевизору говорит», – невольно улыбнулся Сашка.

Если бы не его заступничество, толстяка могли поколотить еще раз, на этот раз уже товарищи Сашки. Толстяка звали Мишка. Ему было за тридцать, и, судя по всему, у него были не меньшие, чем у Сашки, неприятности в жизни. Впрочем, о них он говорил вскользь, всякий раз пытаясь свести разговор на близкую ему и горячо любимую, политическую тему.

Полупьяная компания перестала обращать внимание на толстяка Мишку и сочувствующего ему Сашку. Едва став членом случайного коллектива, Мишка тут же стал его изгоем. Но политический монолог толстяка, похожий на жужжание бойкой мухи, отвлекал Сашку от невеселых мыслей.

Когда пришла пора расходиться по домам, Мишка остался на автобусной остановке один. Сашка вернулся к нему не из жалости, а потому что ему надоело одиночество. Они продолжили разговор, но Мишка уже порядком подустал. Он путался в словах и боязливо оглядывался по сторонам. Городская окраина, почти напрочь лишенная фонарного освещения, пугала его.

– Тебе что, ночевать негде? – спросил Сашка.

Мишка кивнул. Его капризное лицо вдруг стало совсем жалким.

– Ну, пошли, что ли…

Толстяк ожил и тут же разразился очередным обличительным монологом на политическую тему.

Дома Сашка великодушно предложил гостю бывшую супружескую спальню. Сам он лег в зале и быстро уснул под нескончаемую речь Мишки, доносившуюся из-за полуоткрытой двери. Мишка говорил о вопиющей глупости и торжествующей подлости Советской власти.

«Забавный, – уже сквозь сон подумал Сашка и улыбнулся. – Например, мой отец раньше тоже ругал Советскую власть, но делал это куда умнее…»

Утром он ушел на работу. Мишка спал, по-детски уткнувшись носом в скомканную подушку. Сашка не стал будить гостя и, наверное, поэтому Мишка не ушел.

– Простите, можно я у вас немного поживу? – спросил он вечером.

Мишка по-детски краснел и не знал, куда деть руки. Он то складывал их на пухлом животике, то отводил за спину, а то и просто почесывал ухо или подбородок. Судя по его лицу, он ничего не ел весь день. В холодильнике была кое-какая еда, но Мишка не решился хозяйничать в чужом доме.

Сашка спросил:

– Что за беда у тебя, Мишка?

Мишка молча уткнулся взглядом в пол. Сашке не без труда удалось выведать, что его гость не только безработный, но еще и бездомный. Две последних недели Мишка ночевал на вокзале. Он был голоден, не мыт, а его толстые щеки украшала грязноватая щетина.

– Ладно, живи у меня, если тебе нравится, – согласился Сашка.

Мишка ожил, впервые улыбнулся, отчего его полное лицо стало вдруг похоже на забавную, игрушечную маску добродушного хомячка.

Удивительно, но Сашка очень легко переносил нескончаемо длинные, политические монологи Мишки. Когда-то Мишка был недолго студентом, немного библиотекарем и даже (опять-таки немного) преподавателем истории в техникуме. Его знания были обширны, но не систематизированы, хотя именно этот факт наиболее ярко подчеркивал неординарность его политических предпочтений. Увы, но слабохарактерный Мишка был экстремистом. Он много ел, еще больше читал и не любил житейские приключения. Что любопытно, его познания в области исторических фактов (очень часто, к сожалению, откровенно фантастических) были и в самом деле настолько огромны, что говорить с ним было не неинтересно, частенько откровенно скучно и именно такие беседы с людьми приносили ему массу проблем.

Сашке удалось устроить своего жильца на работу. Его взяли неохотно и только благодаря заслугам бывшего бригадира. Но Мишка был рад и этому. Он охотно выполнял всю черновую работу: таскал доски, убирал станки и грузил уже готовые рамы и двери в кузова машин. Уже на второй день Мишка получил от коллег презрительную кличку «Политик» и в очередной раз стал изгоем, на которого никто не обращали внимания даже во время перекуров. Например, Мишка знал только десяток старых политических анекдотов времен горбачевской перестройки и ему были интересны не сами анекдоты, а их глубокомысленное, философское переосмысление.

Сашка и Мишка часто выпивали. Они погружались в выпивку как в несуществующий праздник, и водка была нужна им не только как лекарство от боли, но и как некое подобие радости в реальной жизни. Они много говорили, но почти не слушали друг друга. Сашка не обращал внимания на политические обличения Мишки, а тот всегда вдумчиво, с натянутой вежливостью, выслушал Сашкины рассказы о не сложившейся семейной жизни. Они оба имели возможность высказаться, но совсем не были обязаны понимать друг друга.

Мишка умолкал только тогда, когда читал. А читал он все, начиная от газет и кончая толстыми томами мемуаров.

– Ты записывай, а то забудешь, – пошутил как-то раз Сашка.

– А я давно записываю. Правда, почти все свои записки потерял. То есть пока что моя книга только вот тут… – Мишка постучал пальцем по лбу. – И в данный момент я работаю над вторым томом «Черной книги социализма».

– Как-как?.. – удивился Сашка странному названию несуществующей книги.

– «Черная книга социализма», – с удовольствием повторил Мишка. – Должен же кто-то поставить точку в этом проклятом и нескончаемом споре.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что для того, чтобы успешно закончить книгу с таким необычным названием, нужен письменный стол. Стол стоял в зале, в самом захламленном углу, и был завален ерундой в виде посуды, пустых бутылок и даже одежды.

– Убери все, садись и пиши, – просто сказал Сашка.

Поскольку Мишка был неоднократно гоним и даже бит за свои политические убеждения, он все-таки спросил:

– То есть ты не против?

Сашка только улыбнулся и пожал плечами.

«Он – святой человек!» – подумал Мишка и авторитет нового друга в его глазах вырос настолько, что мог бы посоперничать даже с его историческими познаниями.

Первую тетрадь в девяносто шесть листов Мишка исписал за пять дней. Потом он нашел другую, – что-то вроде гигантской, амбарной книги – перенес туда старые записи и продолжил работу мелким, купеческим почерком.

По выходным Сашка иногда лежал на диване и с улыбкой посматривал на своего постояльца. Настольная лампа с заляпанным зеленым абажуром бросала на полное, высоколобое лицо Мишки замысловатые тени и делала его пронзительно-монументальным, похожим на античную скульптуру мыслителя. Все то, что при обычном освещении на Мишкиной физиономии казалось избыточным – хотя бы пухлые щеки – в свете лампы вдруг становились совсем другим и нисколечко не толстыми. Работа мысли успокаивала Мишку не только внутренне, но и внешне, и дарила ему чувство покоя.

«Политиком» Михаил Николаевич Носов стал еще во времена перестройки, когда он – тогда еще девятнадцатилетний юнец-студент – вдруг с шумным, политическим скандалом вышел из рядов комсомола. Руководство университета сочло выходку бывшего комсорга курса вызывающей и бунтаря отчислили. Так бывший студент-историк, отличник, знающий историю КПСС не только по стандартным учебникам, с головой окунулся в политическую борьбу против КПСС.

Его политическая карьера знала и успехи, и провалы. Она кружила голову и превращала жизнь в нескончаемую, азартную игру. Венцом деятельности Мишки стало создание «Демократического и социального фронта России». Организация была самостоятельным объединением и, тем не менее, имела успех на городских выборах 1996 года. Мишка превратился в весомую политическую фигуру местного масштаба. Все объяснялось очень просто: Мишка не знал равных себе в публичных диспутах. Несколько раз главу «Фронта» даже показывали по телевизору, а его политические оппоненты, уже не решаясь на прямые схватки, травили его помощью грязных слухов и спровоцированных скандалов.

Политический азарт и наивная честность, в конце концов, сыграл с Мишкой злую шутку, ведь он поставил на игровой кон все, даже свою личную жизнь и материальное благополучие. Трудно сказать, решился бы он на такой отчаянный шаг, если бы понимал величину своей ставки, но не только история не терпит сослагательного наклонения. Например, Мишка почти не обратил внимания на то, что после раздела четырехкомнатной квартиры с родной сестрой он вдруг оказался в коммунальной комнате с неуживчивыми соседями – бывшим старшим прапорщиком МВД Иванюком и ехидной старушкой Никитичной, с лица которой никогда не исчезало блаженно-слащавое выражение. Сначала все шло хорошо, и соседи уверяли Мишку, что являются его политическими единомышленниками. Правда, после того как Мишка отказал в политической протекции бывшему прапорщику – тот вдруг вознамерился получить теплое местечко в Мишкином «ЦК» – он несколько охладел к соседу.

Летом 97-го года «Демократический и социальный фронт России» пошел на объединение с крупной московской организацией. Мишка хотя и был идеалистом, но он все-таки отлично понимал, что без финансовой поддержки сверху, его провинциальному детищу придется крайне туго. От местных финансов, явно попахивающих криминалом, Мишка сторонился всегда, как, впрочем, и от связей с бизнесменами, нажившими свои капиталы самыми мутными способами. Плод политической интеграции с солидной столичной структурой созревал непросто, но наконец-то наступило долгожданное время встречи с москвичами.

Мишка хорошо запомнил тот зимний вечер на вокзале. Шел снег, и возглавляемая Мишкой группа местных «демосоциалов» стояла на перроне. Московский поезд опаздывал, было довольно холодно, но ни Мишка, ни его однопартийцы не уходили в теплое здание вокзала. Мишка говорил и говорил… Однопартийцы уже устали его слушать, и кое-кто из них уже тихо беседовал между собой: кто-то ругал снег и погоду вообще; несколько человек выясняли отношения по поводу того, кто все-таки должен занять место зама главного редактора «Независимого курьера» (партийной газеты «демосоциалов»), а остальные говорили даже не о погоде и политике, а о каких-то «бабах», вчерашней пьяной вечеринке и о том, «кто с кем был».

После часового опоздания долгожданный поезд наконец-то причалил к перрону. Как оказалось, московскую делегацию возглавлял полный человек удивительно похожий на Мишку. Правда, он был меньше ростом, еще более некрасив, а своей жестикуляцией и манерой говорить скорее напоминал карикатуру на Мишку. Схожесть и контраст двух политических лидеров сразу же бросалась всем в глаза и не могли не вызвать улыбок. Дальше стало еще хуже… Публичные выступления Мишки, – как правило, он выступал следом за московским гостем, – рождали куда более живой интерес, чем речи его политического союзника. Во-первых, Мишка учитывал неточности в выступлении предыдущего оратора и исправлял их не то, чтобы резко, но, как говорят умные люди, без должного уважения. Во-вторых, извечная страсть Мишки к историческим фактам придавала его речам больше солидности. Но главное, самую злую шутку сыграла как раз-таки внешняя схожесть Мишки и московского политика. Всем казалось, что выступает один и тот же человек, только второй, был явно умнее, и, что немаловажно, Мишка, пусть довольно неумело, но все-таки умел шутить.

Московский гость в конце концов, стал избегать общения с Мишкой. Он предпочитал беседовать с Мишкиными однопартийцами и его голос все чаще превращался в доверительный, вкрадчивый шепот. Мишка вдруг понял, что вокруг него зреет заговор, но он оказался бессилен перед подковерной интригой. Если публичные выступления требовали от него логики, честности и ясности мысли, то реальная политическая борьба (а точнее говоря, закулисная возня) нуждалась в тишине, цинизме и умении торговаться. Причем последнее было, пожалуй, самым главным, но как раз торговаться Мишка не умел.

На объединенном съезде «Демократического и социального фронта» Мишка пал жертвой того, за что он так долго боролся: демократическим путем, то есть тайным голосованием, его лишили поста председателя регионального отделения «Объединенного фронта». Низведение Мишки до уровня рядового члена организации прошло очень тихо и благочинно. У Мишки упало сердечное давление, и он едва не слег в больницу. Преодолевая слабость и частые головокружения, он все-таки попытался бороться. Но три долгих, напряженных дня встреч, попыток договориться и даже пустить в ход интриги, не дали, да и не могли дать результатов в борьбе с москвичами. Короче говоря, Мишка, бывший громкоголосый борец за идею и общественную мораль, вдруг стал больным, бледным и слабым, а в довершении всего оказался в полной общественной пустоте. Ощущение краха было настолько жутким, что Мишка впервые напился с соседом-прапорщиком. Тот слушал Мишкин монолог молча, кивая головой, и то и дело морща узкий лоб.

На следующий день, рано утром, сосед-прапорщик избил Мишку. Поводом к экзекуции послужила грязная общественная раковина на кухне. Мишка попытался оказать сопротивление, но, к его удивлению, сосед-прапорщик – шестидесятилетний, стареющий мужчина – оказался значительно сильнее его. Мишка надолго запомнил, как, вцепившись в незнающую пощады руку соседа, он вдруг ощутил под рубашкой стальные узлы мышц. Эти мускулы олицетворяли собой настоящую и цепкую правду жизни, но ее, такой земной, нужной и реальной, никогда не было у Мишки.

Милицию вызвала старушка Никитична. Прибывший к месту недавнего «сражения» наряд нашел Мишку уже связанным. От него исходил свежий перегар, оставшийся от вчерашней выпивки, а бывший прапорщик рассказал своим бывшим коллегам о недостойном поведении Мишки, расписывая ход событий самыми черными красками. Старушка Никитична подтвердила все, включая «краски» и скорбно покачала маленькой головой. Мишку забрали в отделение и дали пять суток за хулиганство.

А еще через две недели Мишка уже попросту боялся идти домой. Там его ждал безжалостный бывший прапорщик и старушка с благочестивым лицом готовая лжесвидетельствовать против самого Господа Бога.

Новое ощущение краха едва не превратила Мишку ни во что. Жалкий и растерянный, он поехал в Москву в поисках справедливости. Мишка был готов на все: на политический компромисс, лишь бы он хоть в какой-то мере вернул ему его прошлое и любимое политическое занятие; на размен квартиры, лишь бы он избавил его от присутствия страшного соседа, и на многое-многое другое… Но у него снова ничего не получилось. Попросту говоря, проблемы Мишки казались всем смешными, а его политическое падение, когда демократия уже успела явить миру свой непреклонный нрав в виде карающих указов президента Ельцина, вполне законным и неоспоримым.

Мишка вернулся в родной город слабым и похудевшим. Та работа, на которую ему удалось устроиться – преподавателем истории в техникум – обеспечивала ему крайне нищенское существование. В собственной квартире Мишка появлялся все реже и реже. Собственно говоря, это были уже визиты за вещами под строгим присмотром соседа-прапорщика. Сосед ругался на Мишку последними словами и твердил, что «больше не пустит его на порог».

Полтора года Мишка прожил в чужой квартире – его бывший (очень богатый) однопартиец по «Фронту» отбыл на работу в Москву. Потом квартиру продали, и Мишка оказался в общежитии техникума. Его пребывание там было полулегальным, как говорится, на птичьих правах, по очень простой причине: техникум не мог содержать общежитие и отдал его в аренду ликёро-водочному заводу. В большой комнате жили пять человек рабочих, не только занимающихся изготовлением спиртного, но и приносящих его с работы в неимоверных количествах. Так Мишка научился пить, пить уже по-настоящему и окончательно смирился с ролью изгоя. Над ним часто смеялись – «Эй, Мишка, ну-ка включи свое радио!.. Охота новости послушать» – а то и просто издевались, вызывая на политический спор и стараясь придать этому спору как можно больше клоунского цинизма.

Пребывание Мишки в общежитии закончилось после очередной пьянки, когда его сильно избили и выбросили на мороз. Мишка пришел в себя только в больнице. Он лежал на койке в коридоре возле холодного окна и мимо него торопливо проходили люди в белых халатах. Мишка уже не удивлялся тому, что на него никто не обращает внимания, и покорно ждал неизвестно чего.

Через три дня его бегло осмотрела молодая женщина в белом халате. У нее было строгое лицо и сердито поджатые губы. Диагнозы – воспаление легких, перелом руки и обморожение ступней ног – были серьезны, но у Мишки не было денег, и врачи оставили тихого больного в покое. Он вышел из больницы через месяц и не потому, что выздоровел, а потому что научился передвигаться без посторонней помощи.

Работа в техникуме была безвозвратно потеряна. Мишка устроился дворником. Ему пообещали жилье – отдельную «комнату» под лестничной клеткой – бывшую кладовку для метел и лопат. Но пока та не освободилась – ее еще занимал прежний, окончательно спившийся дворник с двумя самого дикого вида друзьями, – Мишка долго жил в котельной. Дело в том, что бывший дворник не спешил покидать насиженное места. Иногда он выходил на улицу с метлой или лопатой и делал вид, что работает. Мишка выглядывал в щелку между дверьми котельной и вдруг понимал, что ему не стоит попадаться на глаза этому одичавшему от пьянок человеку.

Впрочем, перечисление всех Мишкиных приключений – то бишь страданий – заняло бы у автора слишком много времени и места, а поэтому пора переходить к основной сюжетной линии.

Его случайная встреча с Сашкой была похожа на подарок судьбы. Мишка ожил душой и привязался к Сашке так, как привязывается бездомный щенок к чему-то теплому, большому и сильному. Он радовался, но эта радость всегда выливалась в длинные и страстные политические монологи. Теплая комната в большом доме, мягкий диван и стол, на котором можно было записывать политические конспекты, казались Мишке верхом счастья. Кроме того, у Сашки был беззлобный, не способный на циничные насмешки характер. Мишка оценил все это сразу и в полной мере.

– Саш, а можно я у тебя еще немного поживу? Ну, пока я тебе не надоем?..

Мишка снова прятал глаза и краснел.

– Ну, не гнать же тебя, – в улыбке Сашки не было ничего насмешливого. – Живи, сколько хочешь. Вдвоем веселее. Понимаешь?..

– Да!

– Ну, вот и живи.

Однажды вечером Сашка привел домой еще одного жильца. Это был пьяный, длинный и белозубый парень. Он тяжело опирался на Сашкино плечо и широко улыбался.

Мишка сидел за столом и писал очередной конспект, штудируя работы социалистов прошлого века.

– Добрый вечер, друг мой! – на чистом немецком сказал незнакомец.

– Здравствуйте, – Мишка вопросительно посмотрел на Сашку. – Турист, что ли?..

Сашка усадил гостя на диван.

– Кой там к черту турист, – отдуваясь, сказал он. – Наш, только немец.

– Немножко немец, – поправил Сашку гость. – Хотя все-таки гражданин ФРГ.

Мишка уронил авторучку.

– Как это?!.. А у нас он что делает?

Ему никто не ответил.

– Ребята, у вас добрые лица и вы нравитесь, – уже на чистом русском языке сказал гость. – Пожить у вас можно?

– Ему некуда идти, – пояснил Сашка. – Его Гансом зовут.

Они оба смотрели на Мишку. Мишка пожал плечами и отложил в сторону конспект.

– Я сейчас ужинать соберу, – он встал.

– Не нужно, – отмахнулся Ганс. – Очень хочется спать.

Ганса уложили в бывшей детской комнате. Он пожелал хозяевам спокойной ночи и сразу уснул.

– Забавный тип, – сказал за столом Сашка, разливая по стаканам чай. – Я его возле цирка подобрал… Он – клоун.

Мишка чуть было не поперхнулся гречневой кашей. Оказывается, неожиданной была не только национальность гостя, но и его профессия.

– Самый настоящий клоун. Цирковой. Ладно, пусть спит… Мишка, а давай в шахматы сыграем?

Шахматные поединки между Сашкой и Мишкой были довольно частыми. И не смотря на склонность Мишки к строгой, ортодоксальной логике, и даже второй разряд, почти всегда победителем на клетчатой доске оказывался Сашка. Суть в том, что Сашка не увлекался теорией, не пытался запоминать дебютные варианты, а попросту просчитывал шахматные ходы исходя, так сказать, из элементарного здравого смысла.

Шахматы расставили на столике прямо на кухонном столе. Там же поместилась вчерашняя, недопитая бутылка водки и закуска.

– Предлагаю ничью, – улыбнулся Сашка, делая первый ход.

– Сначала заслужи! – Мишка передвинул черную, королевскую пешку на одну клеточку.

Французская защита – крепкая как черепаший панцирь – обещала много хлопот белым.

– Наливай.

Уже своим вторым ходом Сашка ушел от теоретических продолжений. Горлышко бутылки звякнуло о край стакана. Мишка выпил водку и улыбнулся… Ему было хорошо, а на душе царил такой покой, что хотелось хлопнуть в ладоши и выкрикнуть какую-нибудь глупость. Мишке нравилось думать над неожиданным ходом Сашки; нравилось слушать, как тикают часы; нравилось надвигающееся опьянение и нравился даже храп незнакомого, простодушного Ганса, долетающий из детской комнаты. Мир вокруг вдруг приобретал законченные, как казалось Мишке, некие высшие формы доброты и справедливости и этот мир был похож на рай.

… Ну, а в ночные воришки Сашка и его друзья попали из-за бывшей жены своего предводителя. Сашка старательно не интересовался новостями о новой жизни Лены, но новости все-таки не обходили его стороной. Лена прожила в гражданском браке с Жориком меньше года и вдруг ушла к его старшему брату Артему. Тот тоже вернулся из Москвы (по слухам он не выдержал тамошних криминальных разборок) и жил куда как размашистее своего младшего брата. Но рослый, суровый и постоянно хмурый Артем и на своей малой родине нашел множество приключений, правила игры в которых часто выходили за рамки уголовного кодекса. Прошел еще год и Артема расстреляли в машине возле собственного дома. Сразу после похорон уголовный мир предъявил Лене к оплате долги ее третьего законного супруга. Дело легко могло закончится катастрофой, но, к удивлению многих, Лена смогла разобраться в ситуации. Когда она поняла, что уголовные «коллекторы» не в ладах друг с другом, она заплатила одним, задержала выплату другим, а третьим заявила, что отдала их деньги первым. В конце концов, ей удалось выбраться из эпицентра схватки, а затем она уехала во Францию, в которую, судя по всему, ее муж успел перевести основной капитал.

Перед отъездом Лена и дочки попрощались с Сашкой, и он был буквально ошарашен ласковостью бывшей супруги. Лена то пыталась поправить ему воротничок рубашки, то критиковала его прическу и предлагала («по старой памяти») свои услуги в качестве парикмахера, то вдруг обратила внимание на его нечищеную обувь. Сашка подумал, что, если бы он вдруг предложил Лене почистить его старые ботинки, она, наверняка, согласилась. От этой мысли Сашке почему-то стало не по себе. Он уже давно заметил, что симпатии к нему Лены со временем росли, крепли и если сразу после разрыва молодая и свободная женщина откровенно насмехалась над ним, то со временем, постепенно и малозаметно, но ее отношение к Сашке сильно изменилось.

Как-то раз Лена пояснила:

– Все мужики, как мужики, один ты как инопланетянин какой-то. Мне тебя иногда жалко почти до слез, а иногда… Четное слово, ну, убила бы тебя! Знаешь, Сашенька, по-моему, твой главный недостаток состоит в том, что тебя ничему нельзя научить. А главное достоинство – это продолжение твоего недостатка – тебя невозможно испортить…

Лена звонила Сашке из Франции два раза в месяц. Она все меньше говорила о дочках и все больше о том, как прекрасна Франция. Во время последнего разговора Лена, чуть запинаясь, предложила Сашке приехать к ней. Сашка повесил трубку, долго смотрел на пустую стену и вдруг почувствовал страшную алкогольную жажду. Ганс и Мишка были рядом и трудностей с решением такой простой проблемы, конечно же, не возникло…

Из-за границы Лена вернулась с новой французской фамилией де Клермон. Ее уже не трогали – кто-то из ее бывших преследователей ушел в иной мир, кто-то – в тюрьму, а кто-то был настолько запуган прежними уголовными разборками, что был бы рад сам заплатить госпоже де Клермон, лишь бы она забыла о его существовании.

Лена уже никого не боялась, жила открыто и ни от кого не пряталась. Ее первый визит к Сашке получился настолько неожиданным, что бывший муж, испытывающий сильнейшее похмелье, предстал перед гостьей в трусах и не очень чистой майке-«алкоголичке». Впрочем, это было понятно, ведь Сашка не ждал Лену, потому что бывшая жена после развода ни разу не посетила свой бывший дом. Сашка сам приходил к дочкам в детский садик или школу.

Короче говоря, стояло прекрасное июньское утро. Но Сашка и Мишка совсем не замечали волнующей красоты свежего лета, они ждали отправленного за пивом Ганса. Кстати, первым открыл дверь дома Мишка. Увидев голого по пояс толстяка, Лена поморщилась и сказала, что ей нужен тот идиот, который повыше и не такой страшный. Испугавшийся невесть чего Мишка икнул, исчез и вскоре на веранде раздалось громкое дребезжание упавшего ведра. Именно на этот шум и вышел недоумевающий хозяин дома.

– Что же ты к детям не спешишь, Сашенька? – хищно улыбаясь, спросила Лена. – Я тебя жду-жду, а ты живешь тут как сыч на выселках. Ведь ты больше года наших девочек не видел.

Сашка глупо моргал глазами и молчал. Он уже знал, что дети остались во Франции, он понимал, что, судя по всему, Лена прибыла на бывшую родину, так сказать, с коротким деловым визитом, но он не знал, что ответить бывшей жене, потому что в опустевшей голове не было ни единой мысли.