Вечные странники

Сейчас она ласково скажет: "Привет!" Сию же секунду злость покинет меня, и я спрошу: "Почему сюда?" – спрошу наивно, словно сельский дурачок. Она подёрнет плечами и ответит: "Люблю… ты знаешь". И не уточнит, кого именно, стервозина, любит.

"Теперь поедут кавалергарды", – так она проговорит.

Я откликнусь словами Окуджавы: "Кавалергарда век недолог, и потому так сладок он". Она сморщит носик, начертит на моей ладони круг… а потом по аллее, действительно, проскачут всадники.

Я подниму голову и попытаюсь встать. Отмечу тонкие, едва заметные белёсые вихри, уходящие в небо – они связывают нас с действительностью. Это пуповины – весьма правильное определение. Мы здесь, но мы там. Тело и разум разъединились.

В воздухе что-то меняется, эти неправедные перемены меня нервируют.

…прежде чем продолжить, я должен признать: в нашей паре источник энергии – она. Шельма, рождающая движение, стервоза, использующая мужчин, нечистая сила, потусторонняя гадость. Источник неприятностей, приятностей, радости, злости, добра и наслаждения – всё она.

Спрашиваю:

– Что не так, Алу?

Она молчит. Молчит приторно, лживо, искусственно. Я хватаюсь за голову двумя руками, сжимаю виски, перекатываюсь, упираюсь лбом в землю.

– Меня призвали на суд Сварожьего Круга, – говорит она.

– Знаю, – откликаюсь я.

– Хочу оставить тебе ЕЁ.

Она выходит из лягушачьей шкуры и остаётся в костюме Евы.

…люди неправильно трактуют это понятие, остаться в костюме Евы вовсе не означает "быть обнажённой". Однако мне не хватает красок, чтобы описать состояние того безграничного одиночества, в которое она попадает. Душа – словно свеча. Я бы не смог просуществовать так и секунды.

Киваю и что-то говорю – проговариваю слова, ибо молчание невыносимо.

Через секунду она возвращается.

Суд состоялся.

Вердикт вынесен.

– Я не могу отдать твою шкуру, – говорю я. Кажется, улыбаюсь. – Алу?

– Что-что? – переспрашивает она.

– Я не могу отдать твою лягушачью шкуру! – повторяю я; голос звучит чуть смелее. – Ты убила человека, и едва не погубила второго. Ты не сможешь более обращаться.

– Ах, да… – она протягивает ко мне руки, будто я проговорил милую шутку.

…Мы всё ещё в Царском селе. Кавалергарды гарцуют, Николенька движется во главе парадного строя. Яблоня цветёт. Ручей журчит. Дрозд (или кто это, мать его, в ветвях?) поёт славу жизни.

– Я не могу отдать твою кожу. Я поклялся.

Она не слышит. Говорит, что Сварожий Круг состоялся, и Перун приказал ей вернуть Каплю Жизни. Кречинский пострадал за собственную похоть, но Костя стал невинной жертвой.

– Ты перестанешь быть бессмертной? – уточняю я. В глазах моих черная зарница.

– Не знаю, – отвечает Алу почти беззаботно. – Перун сказал, что я стану смертной.

Через паузу она спрашивает:

– Тебе не кажется…

– Что? – перебиваю. Я слишком нетерпелив.

– …что мне уже поздно умирать? Мы слишком долго жили.

Мою черепную коробку дробят мысли, я исторгаю их пространство, говорю, что я тоже зажился – в конце концов.

– Но ты…

– Что я?

– Ты останешься жить! – губами говорит она.

Шьёрт меня побьери! – хочется орать.

Я знаю, что она – сволочь.

Я убеждён, что она – сучка.

Я верую в свою правоту.

Верую в истину Небесного Владыки, но я не… не…

– Послушай, – говорю. – Всё не так уж плохо. У нас есть Капля жизни. Вот она! – снимаю с шеи жемчужину. – Бери, если хочешь. Она твоя.

– Нет, – она обвивает мою шею руками. – Она наша. Твоя и моя.

Часть 5. Послесловие рассказчика.

Костя долго страдал сухоткой. Средства Баженова помогали незначительно, однако через полгода молодой организм поборол недуг.

Сразу после суда Сварожьего Круга, Алу скрылась в неизвестном направлении. Баженов тосковал, однако не мог покинуть больного. Покончив с лечением, кудесник отправился на поиски.

Капля вечной жизни осталась у девушки.