Читать книгу: «Ночь посреди мира», страница 2

– Отчего же, – возмутился Артём, – вполне. Можно отдавать в лавки на реализацию, можно продавать эскизы, а можно и изделия ручной работы, если придумать, как это организовать. И Фаберже с чего-то начинали!

– И всё же – у них был стартовый капитал! У всех есть. А у нас, боюсь, стартовая нищета.

– Я бы спросил у отца, кому может быть интересно такое дело, да до выпуска он со мной и разговаривать не будет, – ответил Артём и добавил, – а после ты уже, может, обручишься. Ну и… денежный вопрос пропадёт.

– Пропадёт? Думаешь, я не могу выйти замуж за бедного и по любви? – Соня отвернулась и стала стряхивать редкие снежинки с тёмного рукава.

– Не думаю, – быстро ответил Артём. – Но боюсь, что твоя семья…

– Моя семья как-нибудь переживет, – спокойно ответила Соня и уставилась на сцену.

Артём помолчал.

И ещё помолчал. Вздохнул.

Вот бы ему хоть часть лёгкости Ромки по части девушек! А то стоит тут неприступная, даже коса – как упрёк, и что прикажете делать?

Снег полетел сильнее.

– Соня, – осторожно начал Артём, словно ступая по тонкому льду. А потом – была не была! – провалился в пропасть.

– Соня, вы же знаете, что вы мне нравитесь?

Соня медленно повернула голову к нему, покраснела, сжала губы. Неловко кивнула.

– Я бы… Мы бы… Вы… ты… очень славная, – зачем-то ляпнул Артём и замялся.

– Тёма… – Соня тоже замялась и покраснела сильнее. – Я нашла у мамы список… Не спрашивай, как. Там есть… – она оглянулась по сторонам, но все, кажется, были увлечены представлением. Она привстала на цыпочки и остаток фразы прошептала Артёму на ухо.

– Но он же старый! – возмутился Артём так же шёпотом. – Они все! Соня! Не надо!

– Сама не хочу! – укоризненно посмотрела на него Соня. – Я надеюсь, до лета они все отвалятся. Или помрут, – добавила она философски.

Артём покачал головой:

– Про таких мать говорит, что до ста лет. Хочешь, я спрошу у неё?

– Что? – опасливо спросила Соня.

– Что она скажет насчёт вас, – ответил Артём, – в смысле, со мной. В смысле, нас, если суммарно.

– Тёма! – Соня опять покраснела. – У меня за душой же ничего. Фамилия только эта бестолковая. В смысле – ты чудесный! Но ты же себе всё испортишь.

– Это вы, Соня, всё себе испортите, если помолвитесь, – отрезал Артём. – Вот.

– О, – сказала Соня, хлопая ресницами. – Ого. Ладно. Если меня поведут подписывать под конвоем, я распишусь левой рукой.

– Очень на это надеюсь, – церемонно ответил Артём. Наклонился, словно хотел что-то прошептать, и, обнаглев, поцеловал Соню куда-то в район маленького холодного уха.

– Ой, – сказала Соня, глядя куда-то перед собой.

Впрочем, она улыбалась.

Глава 3

Вечер поэзии

Роману об этом знать не следовало; Артём чувствовал, что тот лишь посмеётся над его слишком ранними попытками устроить семейную жизнь, да ещё и с одной из сестер, каждую из которых Роман ставил несоизмеримо ниже себя. Поэтому он составил другу компанию и отправился в одну из квартир, которые прятались в чинных и благородных московских переулках. Внешне они никак не отличались от остальных – так же на окне торчал какой-нибудь фикус, так же уютно свешивалась подсвеченная жёлтым светом штора – внутри, однако, сходство пропадало.

«Бесстыдство, полумрак, дым, стон и хаос», как описывала эту квартиру позже одна не очень известная в узких и широких кругах поэтесса и на допросе в полиции, и в цикле «Мятная прострация».

Стоило переступить порог, как на полу обнаруживались ряды обуви всех возможных цветов и размеров – ботинки, туфли, сапоги или босоножки; вешалки же грозили обрушиться под разноцветными пальто, куртками, плащами и шубами, если дело было зимой. За прихожей были комнаты, в которых творилось то, что никогда не одобрил бы человек приличный: но комнаты снимались студентами, да ещё и вскладчину, поэтому в квартире царил вечный гам и всегда находился хотя бы один не совсем трезвый человек. Сами арендаторы, друзья, друзья друзей, приятели приятелей, просто знакомые из баров и пивных, в которые всем строго настрого запрещалось ходить, дабы не уронить честь университета; дамы всех сортов и ухажёры за теми студентками, которые предпочли жить стеснённо и закрыть глаза на возможный урон репутации. Впрочем, как верно заметил знакомый Марьи Петровны выше, времена действительно менялись, и жить отдельно от родителей, да ещё и снимая смешанно с противоположным полом, уже не накладывало безнадёжный ярлык разврата и падения; хотя не сказать, что разврат не происходил.

Напротив, как убедился Артём, происходил ещё как. Сам он тушевался, и его пристроили смешивать коктейли (преимущественно разбавляя водку яблочным и томатным соком), а вот остальные времени зря не теряли. Роман активно волочился за свеженьким личиком: личико было бледным и хрупким, тонкие пальцы, беззащитный вид в платье, которое обнажало плечи, – Артём заподозрил поэтессу, и так и вышло: после второго коктейля её таки убедили почитать стихи, в содержание которых Артём не вслушивался, потому что рядом же обсуждали премьеру нового французского фильма с Марлоном Брандо в кинотеатре «Иллюзион». Сходить бы!

– А как вам Даль? – осторожно вклинился кто-то в разговор. И тут же переключились с заграничных звезд на наших, яростно и горячечно, а задавший вопрос слушал в стороне, вертя в ладони сигаретку. В другое ухо Артёму всё лились какие-то «туманы моей души ты разбередил», и он сдался и позорно бежал от коктейлей:

– Можно у вас, сударь, сигаретку стрельнуть?

– Пожалуйте, – протянул ему новый знакомец. – Спички?

– Благодарствую. Как вам вечер поэзии?

– А! Это была поэзия?

– Почему была, есть… Вон, слышите, «вина испивших лоз».

– Лозы пить нельзя, – очень серьёзно уточнил его собеседник. – Может, роз?

– Розы из вина?

– Почему нет? Поэзия! Потом, сударь, возможно мы всё неправильно понимаем…

– Так-так?..

– Смотрите, – всё так же серьёзно продолжил собеседник, – это не вино, а вина.

– И она обвиняет лозы?

– Или тех, кто их пил. Впрочем, возможно всё же розы.

– Или грёзы.

– Мимозы.

– Фруктозы.

Они переглянулись и засмеялись.

– Артём.

– Ричард.

– Ого!

– Да, – вздохнул новый знакомый, – именно так.

– Ну всё не Екфрасий.

– Скажите мне, что вы это только что придумали.

– Нет, со мной учился в гимназии. Бил цветочные горшки.

– Могу его понять.

Снова засмеялись. Артём заметил, что Ричард тоже не пьёт: стакан у него оставался почти полным.

– Экзамен?

– А? – и Артём кивнул на стакан:

– Не пьете.

– Так и вы, – парировал тот.

– У меня, брат, сессия, – хмыкнул Артём, – экономическая география послезавтра. Уровень добычи руды, угольные месторождения.

– О! – с уважением посмотрел на него Ричард. – Нет, я.. – он замялся.

Артём перебрал в уме варианты, но тот продолжил сам:

– Я ещё гимназист. Знаю – последнее дело тут быть.

– Полно! – засмеялся Артём. – Я вот и не понял, выглядите на чистый второй курс. Сейчас можно носить такие стрижки?

– Нельзя, – признался Ричард. Артём с любопытством разглядывал гимназиста: как это он промахнулся? Впрочем, Ричард был высокого роста, стрижка у него была студенческая, лицо – серьёзным, вполне тянет на старательного младшекурсника. К тому же если он и смущался, то не подавал виду, курил привычным жестом и не напивался всем доступным спиртным, как свойственно дорвавшимся до свободы школярам.

Ричард поймал его взгляд:

– Я вас разочаровал? Вы, наверное, старший курс?

– Выпускной, – кивнул Артём, – но нет, не разочаровали. Рифмованные причитания – пожалуй да. Я здесь за компанию, – он оглянулся и попытался найти взглядом Романа, но в толкотне сходу не увидел и оставил попытки. – А вы?

– Тоже, – пожал плечами Ричард. – Одноклассники затащили – вон они, жмутся к барышням.

– Что ж вы не жметесь? Считаете себя выше них? – не удержался Артём. Но Ричард, казалось, задумался, затем ответил:

– Возможно, что и так. Не хочется вот так… в нетрезвом виде… Не знаю, – смешался он и неожиданно взглянул Артёму в глаза, – возможно, я старомоден, или смешон, или просто не умею общаться. Наверное. Простите.

– Да, – сказал Артём, кивая. – В смысле – я тоже.

– Но иначе, наверное, всё упустишь? – сейчас сомнения на лице Ричарда выдали возраст; впрочем, Артём всё ещё мог подписаться под всем им сказанным. Он покачал головой:

– Думаю, не стоит. Вы знаете, – неуверенность собеседника внезапно вдохновила Артёма, – мне кажется, что есть в мире два типа людей: одни вот такие, которым это подходит и не вызывает неловкости или ощущения собственной глупости, или брезгливости. А вторые – вторые такие, знаете, недобитые романтики, которым хочется, чтобы был какой-то сердечный жар, чувства, трепет, ну или хоть – понимаете – вы смотрите, как она идет мимо – и на вас вообще не смотрит! Пусть! И вы тоже, а потом вы расходитесь, и вы идете прямо и так и тянет оглянуться, взглянуть ещё раз, и при этом хочется, чтобы она оглянулась и вы бы встретились взглядами, но и не хочется, ведь это будет неловкость и глупость, и вот вы, как дурак, идете, не то оглядываетесь, не то не оглядываетесь, как кот Шредингера, чувствуете себя идиотом и при этом идиотом счастливым, вот так, вот так, мне кажется, должно быть, – закончил он, допил остатки коктейля и добавил, – если я сейчас несу полную чушь, так это по пьяни, так и знайте. В трезвом виде я далеко не настолько романтичен.

Ричард засмеялся.

– Кажется, я понимаю, зачем люди вообще пьют. Но вообще – Артём, согласен. Я думал о том же, только не в таких формулировках.

– Кретинских.

– Цветистых. Это же поэзия! Куда лучше этой белиберды про розы.

Артём пристроил пустой стакан на край стола, огляделся, снова не увидел Романа и предложил:

– Слушайте, а может, мы с вами уже достаточно окультурились? Как вы смотрите, если мы прогуляемся на свежем воздухе?

– Конечно, – Ричард как показалось Артёму с облегчением поставил недопитый стакан; они оделись и пошли по московским переулкам, на которых ещё светились рождественские украшения. Морозный воздух свежил голову и легкие; они вынырнули на Тверскую и прошли её из конца в конец, затем, сделав зигзаг, пошли к Китай-городу и всё это время говорили, говорили, говорили. К дому Ричарда пришли если не друзьями, то хорошими приятелями.

– О! Так вы напротив Янтарских? – удивился совпадению Артём и ещё раз оглянулся по сторонам – но Романа видно не было.

– О да, – вздохнул Ричард. Артём взглянул на него, на дом и тут сообразил:

– Слушайте, вам же никого из них не сватают? Простите, – спохватился он, – конечно, не моё дело…

– Артём, – строго сказал Ричард, – если вы имеете виды, я учту ваши пожелания.

Они опять засмеялись.

– Ну что ж, учитывайте, – вздохнул Артём. – В общем, мне нравится одна из…

– Которая? – перебил его Ричард.

– Соня.

– Софья?

– Соня. Средняя. Софья – это младшая, – пояснил Артём. – Её зовут Софой, чтобы не путаться.

– А. Значит, Соня? С косой? – переспросил Ричард.

– Да, – Артём уже протрезвел и немного жалел об этом. Он набрал воздуха в легкие и добавил:

– В этом году будет семнадцать – я думал просить руки. Но ещё никто не знает.

Помолчал.

– Кроме неё.

И взглянул на Ричарда. Тот постоял, глядя на него, затем сказал так же серьёзно:

– Тогда желаю удачи.

– А вы? – в лоб спросил Артём.

– Я? – удивился Ричард. Неловко улыбнулся:

– Не знаю уж, хотят ли кого-то сосватать, но Ольга уже третий месяц подкарауливает меня в гимназии.

– Ольга – да! – согласился Артём. – Осторожнее.

– Она не в моем вкусе, – пожал плечами Ричард. – Да и какая женитьба в шестнадцать…

– А остальные?

Ричард взглянул на него с легким раздражением:

– Вы боитесь, что мне нравится Соня – так и спрашивайте. Нет. И по правде говоря, меня раздражают их визиты и необходимость на них присутствовать.

– Я просто не хотел, чтобы мы в первый же день знакомства разругались из-за девушки, – примирительно сказал Артём. Прямота – искренняя или наносная – его успокоила. – И, скажу вам честно в ответ, мало кто способен вынести Марью Петровну регулярно и в больших количествах.

Ричард засмеялся, лицо его опять потеряло серьёзность и сделалось детским.

– Точно не я! Даже когда она молчит, видно, что её всегда что-то раздражает… И этот тяжёлый взгляд… Бр-р-р.

– Точно, – кивнул Артём. – И дочерей затюкала.

– М?

– Вы не замечали? Они при ней боятся взгляд поднять.

– О, – удивился Ричард. – Я думал, они всегда такие.

– Не-е-е-е, – улыбнулся Артём, – ничего общего.

– Интересно, – Ричард взглянул на дом напротив. – И какие они? За Соню не беспокойтесь, – прибавил он, – про ваши планы я уловил и осознал.

Артём задумался.

– Ну, Ольга – понятно. Активная, боевая. Соня – читает, рисует, шьет, спокойная. Есть свои интересы. Про Софью толком и не скажешь – но мне видится, что она умная, просто зашуганная сильнее прочих. Знает куда больше, чем говорит. Как-то минут сорок спорили о первопричинах Большого взрыва, пока я ждал… впрочем, не важно.

– Ну-ну, – кажется, Ричарда его слова не убедили, но расстались они доброжелательно.

Артём вернулся на съёмную квартиру, прочитал окончание повести о нашествии марсиан, на днях опубликованное в «Вестнике фантастики» и, не дождавшись возвращения Ромки, уснул. Встал поздно, с гудящей, несмотря на малое количество выпитого, головой, и провел полдня в сражении с ней, пока друг тут же рассказывал о ночных похождениях. Голова и желудок мешали сколько-нибудь сосредоточиться на рассказе – сознание Артёма выхватывало отдельные слова и фразы, не увязывая всё это в цельный сюжет – и он оставил попытки вслушаться и просто кивал, думая, меж тем, о вчерашнем знакомстве. Маловероятно, что Рокстоки свяжут судьбу единственного сына со средней дочерью Янтарских – можно найти варианты получше, и это если они вообще хотят породниться; он с досадой мысленно корил себя за то, что вчера повел себя по-идиотски. Тем более – парню всего шестнадцать, из которых лишь полгода он в Москве, первые знакомства – и вряд ли соседки были самым ярким из них. Артём попытался вспомнить себя в шестнадцать, но вспоминалось лишь то, как он был влюблён в первую красавицу класса Екатерину, которая требовала называть себя Кати́ и, разумеется, не обращала на него внимания; да ещё никак не дававшаяся ему геометрия. Какая там женитьба!

«Простая, если бы Кати́ согласилась», – оцарапала мысль, и Артём мрачно потёр виски. Ромка тем временем выговорился и вновь собирался куда-то сбежать: концерт? Танцы? Катания на санях? Всё прослушал.

Потом Артём чувствовал себя виноватым, вспоминая даже не столько вечер, сколько это утро, и пытаясь вспомнить, что же именно болтал Роман и о ком? Словно это могло что-то изменить, что-то исправить… Умом Артём понимал, что его вины ни в чём нет, и всё же прокручивал потом события – где, в какой момент он ещё мог что-то изменить и когда всё безнадёжно пошло не так?

Тогда, в январе, всё было ещё понятно и нормально: Рома унёсся куда-то, где его ждали, а Артём остался дома, бороться с остатками похмелья и страшной ленью даже делать шпаргалки по географии, не то, что её учить. Спустя несколько дней наступил экзамен, за ним – последующие, и студенческое братство, отчаянно жаждущее перебраться в следующий, последний семестр с минимальными потерями, привычно захватило в себя Артёма; он учил, писал шпоры, списывал чужие конспекты, караулил преподавателей в надежде на пересдачу, пальцы в чернилах, сумка в разной степени разборчивости тетрадных листах, зачетная книжка медленно, но верно свидетельствовала о взятии очередной высоты. Наконец – Татьянин день! Шумный праздник в университете, затем в ресторане и на московских улицах, после которого Артём с чистой совестью отправился к родителям на каникулы в Нижний Новгород: отметки вполне приемлемые, отец был доволен, мать радостно обнимала, младший братец, который лишь недавно поступил в гимназию, жаждал делиться новостями и призывал играть с ним в морской бой, словом – жизнь в очередной раз была чудно хороша. Артём погрузился в нижегородские будни, встретился со старыми друзьями, осторожно закинул удочку о некой девушке из старинного семейства (приличной, но вряд ли с большим приданым, был вынужден признать он), мать в целом неудовольствия не проявила и пообещала переговорить на эту тему с отцом.

– Летом ты сдашь экзамены, мы приедем на торжество, а затем можем условиться с ними о визите.

– Марья Петровна очень… своеобразна, – признался Артём.

Мама насмешливо посмотрела на него:

– Ну не откажет же она в визите! А наш папенька и не с такими дела улаживал. Тёма, ну что ты как маленький – сам же говоришь, четверо детей и долги, а у нас – работающая фабрика. Главное, сам подумай. Хорошо подумай. Торопиться тебе некуда.

Артём не спорил, но в уме уже рассчитал: пока помолвка, пока свадьба, переезд – он освоится в деле. Иногда, глядя на бумаги с фабричной печатью, которые постоянно попадались ему дома, он чувствовал пробегающий по спине холодок разом и страха, и предвкушения – и хотя в городе, в университете он даже не вспоминал о доме, здесь он проводил пальцем по чернильному оттиску, представляя дни, когда он войдет в это здание, будет принимать решения, отвечать за судьбы других людей, рабочих, продавцов, будет так же, как отец, не спать ночами, просчитывая возможные прибыли и убытки, выискивая новые способы удешевить производство, новые материалы, новые рынки сбыта. На лекциях все эти слова казались чужим и мертвым грузом, балластом, предназначенным лишь для зазубривания и мгновенного забывания, но здесь – здесь они обретали смысл, ценность, вес. Только на самом предприятии Артём начинал видеть за словами реальный мир и настоящую жизнь, в которой даже самая незначительная бумажка из бухгалтерии на самом деле имела смысл, являлась ещё одной деталью, приводящей в движение огромный механизм и поддерживающей его бесперебойное движение.

Странным образом это же движение свойственно не только тем силам, которым мы так или иначе симпатизируем, но и силам совсем иного рода: Артём вернулся в Москву, поднялся в первый учебный день на четвёртый этаж университетского корпуса, чтобы узнать расписание, и краем глаза увидел свою фамилию на одном из листков, небрежно прикреплённых кнопкой сбоку.

Заголовок: «К отчислению».

Глава 4

Большой взрыв

Артём замер. До этого он думал, что выражение «окаменеть» – не более, чем красивая метафора, однако именно это и произошло: он застыл на месте, вцепившись глазами в список. Сердце заколотилось.

Тут же на помощь пришел мозг: это какая-то ошибка, дикая, странная ошибка. Артём заставил себя прочитать список полностью, с первой фамилии по последнюю. Первый курс смешался с последним, но взгляд безошибочно выцеплял знакомых студентов; были двоечники, но человека два, не более, остальные же…

Даже не предчувствие, нет. Предчувствие предчувствия. Ощущение, когда ты вот-вот осознаешь, поймешь, уловишь, но ещё очень не хочешь этого делать. Именно такое чувство предательски пробивалось через логический ряд: зачеты и экзамены сданы, отчислять меня не за что. Это ошибка; сейчас я пойду в деканат, и её обнаружат.

К декану стояла очередь. Пока Артём ждал, к нему присоединись товарищи по несчастью – трясущийся от ужаса Ильдар и спокойный, как удав, Николай. Сессию все сдали.

Дурной сон, из которого не проснёшься, думал Артём.

К декану так и зашли втроём.

– Нарушение устава университета! – хлопнул папкой по столу Герман Викторович, седовласый и сейчас взбешённый мужчина. – И не отнекиваться! Взяли вашего собрата с поличным, полиция. Стыдно! Илья Яковлев…

Артём вспомнил этого парня, но никак не мог взять в толк, что же происходит: он отчётливо всё слышал, вслушивался, но не понимал, и не понимал ещё, понимают ли остальные.

– Употреблять эту дрянь, приносить в университет, продавать своим же товарищам! Как можно опустится до такого скотского поведения? Весь профессорский состав должен был объясняться с полицейскими. Нет, вон, вон отсюда, вы позорите само звание студента.

– Господин профессор… – не выдержал Артём, но был прерван властным взмахом руки:

– Мне не нужны ваши объяснения! Достаточно того, что вас не посадят в тюрьму, поскольку дело ограничится этими стенами, иначе вы разговаривали бы не здесь и не со мной.

Артём, наконец, отбросил приличия и взглянул на лица стоящих рядом: Николай был привычно невозмутим, а вот по лицу Ильдара он наконец убедился, что декан не бредит.

– Господин профессор, я не вполне понимаю, о чем идет речь, но ничего никогда не употреблял и не продавал… а с господином Яковлевым мы даже не были близко знакомы, – решительно закончил Артём, хоть и чувствовал спиной, что уже взмок. – Могу я узнать, в чём меня обвиняют?

– Извольте, господин Васильев, – фыркнул декан. – В начале января, после Рождества вы снабдили запрещёнными наркотическими веществами присутствующих в квартире дома номер пять по Старому Казачьему переулку – это не считая приёма спиртного и разгульного поведения.

– Господин профессор! Прием спиртного имел место быть, – сходу признался Артём, – однако ничего более. Я покинул вечер рано и даже не знаю, какое именно поведение происходило. При мне, господин профессор, читали стихи и обсуждали кино.

Артём даже лишний раз прокрутил в голове воспоминания, но нет – он был уверен в собственной честности, и от этого был готов бороться. Признаваться в возлияниях было стыдно, но всё же за одно это не отчислят.

Декана, однако, это не убедило; с его слов выходило, что полиция была в произошедшем совершенно уверена. Что Ильдар, что Николай протестовали слабо, что заставило Артёма поверить в их вину, а декана – быстрее от них избавиться. Но уже молча спускаясь по лестнице, Артём развернулся и ринулся наверх. Дождавшись, пока выйдут, под ропот очереди вошёл к декану:

– Господин профессор! Господин Янтарский был со мной, он может подтвердить…

– Так пусть подтвердит! – отрезал Герман Викторович. – Полиция о нём не сообщала. Выйдите!

С Ромкой они столкнулись в университетской столовой; тот выглядел точно так же, как и обычно, и легко согласился пойти и рассказать декану, правда, добавив, что у него дел невпроворот, поскольку он до сих пор должен две пересдачи. Только на третий день с этого обещания Артём почувствовал что-то неладное в постоянной нехватке Роминого времени: листок, меж тем, висел, и Артём всерьёз опасался, что у него того и гляди отберут зачётку и пропуск, а следующий рассвет он встретит уже в части.

Остальные переживали происходящее по-своему: однажды Артём видел женщину в платке, по-видимому, мать Ильдара, другой раз – дородного мужчину с пятикурсником выше него ростом. Ввязывать в это родителей Артём не хотел, к тому же не был уверен, что отец ему поверит; искать бывших обитателей квартиры? Как?

Когда Артём выхватил друга между парами и настоятельно попросил сходить вместе, тот сказал, что в деканате был: Артём впервые заподозрил ложь, и тем же вечером Рома пропал.

Не появился ни на съёмной квартире, ни на лекциях.

Позвонил Янтарским – Марья Петровна заверила, что сын уехал навестить каких-то родственников; Артём почувствовал, что немного сходит с ума. Он жил в квартире, усыпанной следами Роминого пребывания, собирался жениться на его сестре, знал, в конце концов, самого Рому с первого курса!..

Через знакомых он вышел на поэтессу: ту отчисляли с философского. Помнила она происходящее смутно.

– Кто-то принес вещества, да. Не знаю, кто.

Артём спросил про Рому. Пришлось показать фотографию, тогда она его узнала:

– Клеился к какой-то девице в красном, пил. Не знаю, употреблял ли. Они заперлись в ванной комнате вдвоём.

Всё ещё бесполезно. Артём ещё раз заглянул к Янтарским, попросил Соню написать, когда объявится брат, и, выйдя, уставился на дом напротив.

С одной стороны, свидетельство Ричарда о том, что они ушли вместе и что хотя бы при нём Артём ничего не употреблял и не вытворял – уже больше, чем ничего, пусть тот и гимназист.

С другой – страшно подумать, как тому влетит. Своих-то родителей он не посвящал в студенческие развлечения, а ведь ему давно не шестнадцать. Да и дерут с гимназистов сильнее, чем со студентов. Не поставит ли он Ричарда под исключение или полицейский надзор? Не пришьют ли и ему дело с той же лёгкостью, с какой самому Артёму?

Была прекрасная солнечная погода, и этим она лишь сильнее смущала Артёма. Погода была такая, в которую надо идти и радоваться жизни, любви, будущему, да хоть новой книге, а вместо этого он думает о том, что надо бы заложить неплохого парня родителям и полиции.

Как отреагировали бы его родители на посещение гимназистом квартиры с алкоголем, доступными плотскими утехами, да ещё и, как выяснилось, веществами?

Что в шестнадцать, они и сейчас… Артём представил напряжённое, усталое лицо отца, взволнованное – матери, обсуждения, упрёки, недоумение, разочарование. И почти развернулся, чтобы уйти.

Но если меня отчислят, всё будет ровно так, только ещё хуже. Армия. Два года выброшены на ветер в каких-то богом забытых селеньях. Фабрика на отце. Мать, переживающая, что его убьют. А может, и убьют, кто знает…

Артём снова развернулся, пошёл в другую сторону.

Может быть, Ричард просто будет всё отрицать. Тогда ему все равно не поможет этот визит.

Или он не будет отрицать – Артём опять остановился. Может, Ричард-то и захочет помочь, но он как-никак несовершеннолетний. Родители запретят, вот и все дела.

– Сударь, вы уже полчаса нарезаете круги у нашего дома, – Артём повернулся и встретился взглядом с Ричардом. Теперь было видно, что перед ним гимназист, и по форме, и по портфелю, только выражение лица оставалось серьёзным. Смотрел он на Артёма доброжелательно, и Артёму стало не по себе от мысли, что вот этому мальчишке он собирался, возможно, испортить жизнь.

– И вам, сударь, не хворать, – в тон ответил он, стараясь звучать шутливо. – Задумался вот.

– О прекрасной даме? – хмыкнул Ричард.

– Если бы, – вздохнул Артём. – А вы не знаете, когда вернётся Роман?

Ричард покачал головой:

– Мы не так часто общаемся, я даже не знаю, что он уезжал. А что случилось?

Артём замялся.

– Ричард, если ваши родители узнают… что вы были там, где были, со мной… Вам конец?

Ричард какое-то время молчал, сосредоточенно глядя перед собой.

– Ну, – наконец сказал он, – мне бы этого не хотелось. Но, может, вы расскажете, что случилось?

– Да я и сам не понимаю толком, – вздохнул Артём и в общих чертах описал происходящее. Всё это время Ричард, нахмурившись, молчал.

– Знаю, – закончил Артём, – у вас нет оснований мне верить, мы едва знакомы, но я в полной растерянности.

– Вы думаете, что Роман вас подставил?

– Я не нахожу объяснения его действиям. А вы?

– И я, – согласился Ричард. – Правда, я не помню его на том вечере. Но там было полно народу.

Они снова подошли к дому Рокстоков. Ричард взглянул на Артёма:

– Вас же не заберут в армию завтра?

– Надеюсь, что нет!

– Тогда до завтра; я попробую выяснить степень моей выживаемости при такой глубине морального падения.

– Если вас убьют, то лучше не стоит.

– Давайте верить в лучшее! Дайте мне адрес или телефон на всякий случай.

И гимназист исчез, а Артём вернулся к пустой квартире, убеждая себя, что Ричарду нет никакого резону напрашиваться на неприятности ради малознакомого собутыльника – и всё же надеясь, что он в парне не обманулся. Хватило внезапного исчезновения Ричарда и опасений, что весть доберётся родителям.

Весть действительно добралась, но самым неожиданным образом.

Перед этим Артём успел известись в ожидании звонка, письма или посыльного – день, второй, третий.

Затем его вызвали в деканат, и там он в присутствии полицейского отвечал на вопросы («С кем вы пришли? Во сколько ушли? С кем разговаривали? Что ещё помните?»).

Ещё через несколько дней он обнаружил, что на месте листа со списком висит другой листок без его фамилии. Он перечитал лист сверху вниз и снизу вверх, но она всё ещё не находилась.

Наконец, на следующие выходные, когда ему пришлось звонить родителям – Роман так и не объявился, а выплатить квартплату в одиночку ему не хватало денег – мать согласилась их выслать и попутно посочувствовала:

– Тёма, ну у тебя как там, всё разрешилось?

– Э-э-э, да, – осторожно ответил Артём. – А откуда ты знаешь?

– Ну как же…

И Артём с изумлением узнал, что, судя по всему, магическое и внезапное торжество справедливости было связано с господином Рокстоком, который зачем-то навестил его родителей, положительно впечатлив отца (что было отдельным достижением) и, видимо, рассказал историю с исключением так, что она не делала Артёма наркоторговцем и любителем сомнительных развлечений. Слушал всё это Артём совершенно заворожённо и лишний раз убеждался, что мир в последнее время становится все загадочнее и непостижимее. Под конец мама осторожно спросила, не увлекается ли всё-таки сын этими глупостями, и Артём заверил её, как мог, что нет.

– Хорошо, – все ещё нервно сказала она, – а то кто-то у вас от этого помер.

– Как – помер? Кто?

– Не знаю, сынок, из студентов кто-то… Я же вас всех не знаю, да и не запомнила бы, наверное, если бы и знала. Отравился ими. Ты уж будь осторожнее.

– Ну мам, я же не идиот, – горячо возразил Артём, с ужасом понимая, что последнее время так был занят своими проблемами, что не заметил бы, если бы половина города перестрелялась.

Артём ошалело моргал, глядя на телефонный аппарат. Аппарат был ровно таким же, как минуту назад, с вытершимися буквами и цифрами под круглым диском. Он что-то ответил, как-то закончил разговор и положил трубку; голова шла кругом. Мысли в ней перебивали друг друга, толкались и не желали складываться в единый пазл; Артём снова поднял телефонную трубку.

Затем вышел из дома, сел на трамвай, но вышел за две остановки и на пути к дому попытался вновь упорядочить мысли.

Среди них появлялась и разрасталась мысль пугающая – на этот раз не о нём самом, не о его будущем, а о том, у кого этого будущего не стало, и, возможно, благодаря его же друзьям. Знакомым. Однокурсникам.

Рома – вот кто был его другом, как ни крути. Был тем вечером в квартире. Был другом, который пообещал зайти в деканат и после этого сбежал.

Был другом, из-за которого кого-то теперь не было.

Артём уже поравнялся с домом Рокстоков и едва машинально не завернул к Янтарским. Вовремя остановился. Он так давно их знал, что уже в какой-то степени они стали родными и даже пугаться взрывов Марьи Петровны стало частью его вселенной – а теперь он думает, не убийца ли, пусть и косвенно, их сын. Да и кто он такой, чтобы обвинять? Тоже хорош, пошел неизвестно куда, набрался, если бы не компания Ричарда, может и сам бы поучаствовал во всем остальном.

Нашёлся судья.

Да и Ромка, может, хотел ему помочь, но Марья Петровна всё решила за него и отослала куда подальше.