База 211

Ховен безмолвно кивнул в ответ, и вскоре, после краткого обмена организационными мнениями, началась собственно выгрузка. Вот тут-то Хартенштейн понял, что это за металлические сетки за кормой игрушки катера. Еще и остроумно спроектированный миниатюрный тральщик, определенно малютку-катер строил неизвестный гений! Ящик за ящиком ложились в сетку и опускались ко дну драгоценные слитки, бог весть кому нужные на антарктическом краю земли. А Вернера Хартенштейна посетило еще одно прозрение. И Волк, и китаянка Лис, и уж, конечно, Медведь без всякой помощи вручную таскали и сгружали тяжеленные, крепко сбитые контейнеры, и вовсе не дружно все на один. На каждого из них приходилось по отдельному ящику, а на каждый отдельный ящик только по паре рук. Если Хартенштейн и верил в детстве в чудеса, то теперь он воочию узрел их на этом свете. И некоторое опасение за свой экипаж, нет-нет да и закрадывалось в его капитанскую душу. Черт его знает, этого Ховена, может, он не шутил, доморощенный эсэсовский балаганный остряк, может, и впрямь ничего нет страшнее на базе 211, чем его нелепая с виду, скромная числом личная охрана? Так не поторопился ли он, Вернер, даже на дух не переносивший мундиры СС и всех, кто их таскал на себе, с тем, что отказался записаться в друзья к наглому, загадочному и злющему хорьку, здешнему гауптштурмфюреру Лео?

4

Также о пользах народных теперь предлагать не намерен.

Ныне о собственной, дом мой постигшей, беде говорю я.^[4]

Он опять провалялся в постели не меньше недели. Почти не вставая, слишком сильно кружилась и болела голова. Наверное, тот единственный день на свежем воздухе и переезд, резкий переход от скупой подвижности к свободному движению тела доконали Сэма и вызвали рецидив болезни. Все же пока особенно жаловаться было не на что. Кормили его хорошо, и надо заметить, с ложечки кормили. Немного унизительно, но с Лис долго не поспоришь. Точнее, никак не поспоришь. Будто попал в монастырь к траппистам, – Лис за все время самоотверженного ухода за его персоной вообще не сказала Сэму ни слова. А уж он пытался и заигрывать, и улыбался, и даже спел ей через силу песенку на немецком языке с довольно легкомысленным содержанием. Однако тонкие губы Лис упорно оставались плотно сжатыми, личико нахмуренным и, кажется, не слишком довольным. Он, было, подумал, что, может, девушка попросту нема от природы, но однажды услышал, как, еще не войдя к нему, Лис обратилась к гауптштурмфюреру на скверном немецком языке с сильно хромающим произношением, и очень любезно обратилась, голосок ее звучал приятно, хотя несколько резко. Кто такая Лис на самом деле, ему вычислить так и не удалось. Даже с национальностью не возникло ясности. Японка, кореянка, китаянка, может, монголка? Вроде бы Германия в ближайших союзниках держит Страну восходящего солнца? Сэм вспомнил читанную по случаю давнюю книжку и поделился с Лис сведениями об императоре Хирохито, но без результата. Полнейшее равнодушие, будто речь шла о квантовой механике и уравнении Шредингера. Но возможно, Лис попросту не патриотка.

Как бы то ни было, обязанности сиделки девушка исполняла профессионально. Ставила уколы дважды в день, кормила по часам, помогала умыться, обтирала Сэма мокрой горячей губкой, без малейшего смущения совала под него судно. И даже не отворачивалась, а так и стояла над душой, пока Сэм делал свои дела. Он попытался объяснить, что до уборной как-нибудь доковыляет и сам, но успеха не имел. Впрочем, очень скоро тоже перестал испытывать неловкость. Он довольно быстро привык и к Лис, и к ее манере обращаться с ним, с Сэмом, будто с глухонемой обузой. Может, именно из-за ее бесконечного нежелания вступать с ним хоть в самый пустяковый разговор. Хотя иногда это почти выводило его из себя. Лис подолгу сидела возле его постели, иногда без видимого дела, когда Сэму не требовалось никаких услуг или он старался поспать. Бесшумно так сидела, что и дыхания ее не было слышно. И Сэму тогда казалось, Лис наблюдает за ним и хочет, чтобы Сэм об этом знал. Но все это, конечно, глупости. Чего за ним следить? Если, конечно, не провокаторские штучки гауптштурмфюрера с целью вывести Сэма из равновесия. Ховен тоже навещал его каждый день. Максимум секунд на тридцать. Всовывал голову внутрь, но никогда не заходил, ехидно произносил полувопрос-полуутверждение:

– Лежите? Лежите. И ладно, – и тут же скрывался прочь.

Иногда Лис пропадала неведомо куда, и ее не бывало подле Сэма по многу часов. Тогда Сэм испытывал определенное облегчение, хотя порой хотелось пить и попросить то же судно, но он терпел, потому что стал ценить благословенные моменты своего одиночества. Выйти в эти краткие периоды он никуда не мог все равно. Дверь, может, и не самая прочная с виду, запиралась на внушительный замок, и запиралась всегда, когда Лис покидала его импровизированную палату, звуконепроницаемую и без единого окошка. Сэм догадывался, что ранее здесь помещалось что-то вроде карцера с воспитательными целями, но для него переоборудовали темную клетушку в довольно удобный больничный покой. Он не сожалел даже о солнечном свете, хотя, по его подсчетам, в Южном полушарии дело шло к лету. Интересно, бывает ли на здешней широте настоящий, долгий полярный день? И на какой вообще широте находится база? Впрочем, то было сейчас не важно. Плохо ему делалось пока от света, даже от слабой электрической лампочки под потолком, висевшей на простом скрученном шнуре. Зато раз есть лампочка, значит, есть и энергостанция, сделал логический вывод Сэм. Серьезно обустроился гауптштурмфюрер Ховен, интересно, что еще имеется в его хозяйстве?

Одно только было ясно Сэму с очевидной определенностью. Он зачем-то нужен этому Ховену, и не абстрактно, на всякий случай, а с вполне конкретной целью. Но дальше его выводы не шли. Сэм ни черта не понимал в полярных станциях и экспедициях, он вообще не любил путешествовать. Не питал также страсти и к любительским географическим исследованиям, не смыслил ни в гляциологии, ни в гидрологии, не умел строить дома и базы в экстремальных условиях, не баловался охотой, даже на кухне от него всегда выходило мало толку. Если бы не война, он так и остался бы серой лабораторной мышью, безумной мишенью для насмешек, и разве для нескольких сильно вперед глядящих энтузиастов представлял бы интерес.

Да и что эдакого особенного в его короткой биографии? Сын мелкого лавочника из Кардифа, отец полжизни прослужил в богатом семействе лакеем, а после, скопив деньжат и удачно для себя женившись, вторую половину жизни простоял за прилавком, торгуя дешевым табаком. Сестра вышла за мелкого фермера-арендатора, теперь живет в Нортумберленде, мужа ее не взяли даже в армию, туберкулез – и ничего не поделаешь. Двое племянников, обычные деревенские ребятишки, поют в церковном хоре и помогают развозить молоко. Остальная родня еще беднее и невзрачнее, чем Керши, – кому они интересны, тем более загадочной германской «Аненэрбе». Один вот только Сэм. Да и что он? Ну выпускник Кембриджа. Допустим. Тринити-колледж и с нечеловеческими трудами заработанная стипендия. Отец все ворчал, что рубит сук не по себе. Но когда приходилось совсем туго, все же присылал фунт-другой. Порой такая случалась нищета, не пересказать. И мало того что выскочка, положим, к этому времени их много уже было, парней из народа, вдобавок лакейский сынок, да еще валлиец, сам бог велел сделаться мишенью плохих шуточек и скабрезных замечаний. Он получил презрительное прозвище «лук-порей», и при встрече с ним высокомерные студенты колледжа, познатнее и побогаче, демонстративно зажимали носы. Сэм, на свою беду, был умнее и талантливее их всех, вместе взятых. Зато он научился терпению и как увидеть цель, когда еще мало представляешь себе, чего хочешь, и как выживать, когда остается только опустить руки и плюнуть на все от бессилья. Но и настоящий один человек повстречался ему на пути. Американец, и, кажется, еврей, из Массачусетса, божий дар и умница, тоже ему в свое время досталось от доброжелателей. Фамилия его была Винер, известная в определенных кругах, пускай и сомнительной славы. Он-то и сказал Сэму, что надо бы тому в Геттингенский университет – высший класс, элита математического мира, – вот куда надо. Да где взять деньги? Хотя бы и хотелось. Но потом, где-то через полгода, доктор Винер сказал обратное, мол, уже не надо. Он вообще стал смотреть на Сэма как-то странно, как на ровню себе стал смотреть, наплевать, что один студент, а второй – светило науки. А перед отъездом на родину объяснил, уже на прощание, что у Сэма гениальный инженерный дар и чтобы не смел зарывать его в землю. Он, доктор Винер, в состоянии только увидеть сущность математических отношений и рассчитать, в то время как Сэм интуитивно знает и чует их природу и может придумать, что сделать и как. Много они тогда говорили, Сэм, конечно, больше слушал. Но за бумажными формулами вставали для него реальные формы и проекты агрегатов, управляемых человеком, принцип обратной связи, электронная машина, все их общие мечты словно видел в материальном воплощении. Это-то и приводило его учителя в недоумение и восхищение. Они потом писали друг другу, больше о неудачах, у Сэма их действительно было больше. Доктор Винер пытался добиться для него места в Массачусетсском технологическом, забрать к себе, но, видно, не сумел. Такие, как он, плохо умеют просить, даже если просят не за себя. Последнее письмо получил, когда уже был в армии, доктор Винер обещал, что вот кончится война, и все пойдет по-другому, они еще поработают вместе. И Сэм в это верил. Одной надеждой и жил. Надеждой и мечтой, что и его управляемые радиоэлектроникой системы найдут себе место под солнцем, перестанут быть фантастической чушью, и не обязательно на войне. Это и аэропланы без пилотов, и корабли без капитанов, и самонаводящиеся снаряды, и много чего еще. Не такая уж абсурдная мечта, потому что Сэм представлял себе, будто видел воочию, как именно это сделать, пусть трудности, их он видел тоже, как и то, что они разрешимы. Просто технические задачи, которые он обожал побеждать. Словно все само собой становилось в голове на место, оставалось только сделать. Но сделать всякий раз не давали. Даже опытные образцы, из отходов слепленные в свободное время, не желали посмотреть. Ересь и праздность, и не морочьте наши высокие умы. А ведь здесь нужны не отдельные лаборатории, экспериментальные заводы нужны, специальное оборудование. Это ведь не на бумаге вывод расписать. Хотя он обходился и без заводских цехов, мастерил модели своими руками. Все равно над Сэмом только и посмеялись в патентном бюро, дескать, его надо причислить к изобретателям вечного двигателя и запретить шляться. А тут подоспела война, Сэм плюнул, взял да и ушел на фронт. Сначала попал в Восточную Африку, потом в Западную. Там хоть польза от него вышла. Никто патента у него не спрашивал, была бы связь, а как уж ты ее обеспечишь и наладишь, твоя забота. Пускай и был он всего лишь лейтенантом, но все его уважали. И за дело, которое делал хорошо, и за почти бездумную храбрость, и за то, что, когда надо, умел держать язык за зубами. Так бы и дослужил до конца войны, ведь будет же когда-нибудь у этой ужасной войны конец?! Может, капитана бы дали. Но вот вспомнили и о нем. Когда снаряды ФАУ стали ложиться на Лондон, когда вся высокоумная инженерная братия развела руками, в которых ничего тяжелее карандаша не держала, тогда и вспомнили. Что был такой сумасшедший изобретатель. Наверное, поэтому Сэма в столь срочном порядке и отозвали домой. Да не наверное, а так оно и есть. Потому что ничего иного быть не может. Только зачем его таланты Лео Ховену? В Антарктиде они зачем? И база эта непонятного происхождения, и подводная лодка? Кого она топить будет в здешних ледниках? Тут даже привычный к нестандартным проблемам быстрый разум Сэма утыкался в непроходимый тупик. Оставалось одно: терпеть и ждать. Что-что, а это он умел.

Он вовсе не опасался, что болен тяжело. Если бы было так, разве позволили одной лишь странноватой Лис ходить за ним? Старый пень, доктор Линде, давно бы уже навестил его. Вообще-то жаль, что не навестил. С ним бы Сэму вышло куда проще. Но видно, ему нужно отлежаться, и то правда, чем больше он валяется в постели, тем лучше чувствует себя с каждым днем. И вообще, баста! Сегодня же он заявит Лис – определенно хватит с него ходить под себя, как младенцу, пусть выводит в уборную. Если он, само собой, не под арестом. Хотя какой, к черту, арест? Ведь и упырь этот эсэсовский сказал: бежать отсюда некуда. Тем более у Сэма было вполне обоснованное подозрение, что все с ним происходящее не более чем психологический трюк. И нынешняя камера-палата, и одиночество, и загадочная монголка-китаянка. На измор берут, пока расклеился и нуждается в помощи, да не на того напали. Экими пустяками хотят сломить. А ты, задохлик в форме, пробовал, когда свои же тебе плюют в лицо? Когда за кусок хлеба терпеть приходится и не унижения даже, а глухую стену непонимания? Когда ты младший ассистент и никем иным уже не будешь, потому что такая у тебя репутация? И когда ждешь чуда из-за океана и понимаешь, что его не случится, там своих кудесников полно, к чему им чужие безумцы? Кабы новая взрывчатка или атомная бомба, о которой теперь только и говорят, а то – машины, что станут думать за человека, как ему жить лучше. Это все равно что в их германских люфтваффе ратовать сейчас за необходимость полета на Луну.

Но размышления его оказались на сей раз прерваны. О нет! Вовсе не появлением осточертевшей уже своим молчанием Лис, которая должна была с минуты на минуту принести Сэму завтрак. В дверь вошел (да куда там вошел – вломился!), пыхтя с мороза и распространяя вокруг себя вкусную снежную прохладу, лоб чугунный Марвитц. Сколько он не видел уже дружественного человеческого лица? И со счету сбился в больничной своей берлоге. Оттого Марвитцу, медведю этакому, был он рад.

– Тебе чего? – спросил он по возможности дружелюбно, чтобы Герхард, так кажется его имя, не дай бог, не подумал, будто его приход нежелателен.

Марвитц, бегло осмотревшись кругом, скинул тяжелую меховую доху прямо на пол, грохнулся всей тушей на хлипкий стул, приткнутый подле кровати, аж ножки затрещали, приветственно оскалился.

– Гляди, очухался! Мне Лис говорила – ты уже и петь начал. Думал, враки, а ты, я гляжу, скоро и танцевать начнешь. Жаль только, что у нас негде. В смысле танцев. Вот петь – это пожалуйста! – и Марвитц загоготал.

Надо же, Сэм, оказывается, соскучился до чертиков даже по этому громоподобному смеху. И вообще, в нынешнем неведомом «здесь» Сэм никого не знал (Лис и ее шеф, разумеется, не в счет), даже шапочно, кроме развеселого Герхарда. Разве только доктора Линде. Но где он, этот судовой врач, его проспиртованный спаситель? Может, лодка давно тю-тю дальше со сверхсекретным спецзаданием. А Лис, оказывается, все прекрасно понимала, значит, прав он – каждый тут валяет дурака.

– Лис, она на самом деле кто? Нет, ты не подумай, до ее имени мне нет дела. Просто лежу и с тоски гадаю. Японка или, может, с других островов? – самым обычным образом задал вопрос Сэм. Тоже мне, тайны подземелья!

– И вовсе не с островов! Ну ты и сказал, – заржал Марвитц, однако куда тише. И, подмигнув, словно по секрету, сообщил: – С гор она. С настоящих тибетских гор. Слыхал про такие? Сам наш Великий Лео ее там и нашел. Когда мы были с тайным визитом по поручению фюрера.

– С каким тайным визитом? – невинным тоном спросил Сэм.

– А я почем знаю? Будто мне докладывают! – отмахнулся Марвитц. Но тут же спохватился: – Постой. Ты, видно, думаешь, что я здесь большая шишка? Ха! Надо же, сроду меня за начальство не принимали. Конечно, в охране-то главный я. Да только в ней нас всего три особи! Три! Стало быть, в подчинении у меня двое! Каков командир, а? Прямо генерал!

– Я командовать тоже не люблю, – нисколько не покривив душой, сознался Сэм.

– Ты – дело иное. У тебя, видать, и другие способности сыщутся, иначе с чего бы Великий Лео стал держать тебя здесь? Да еще Лис к тебе приставил?

– А ты, стало быть, своего гауптштурмфюрера сторожишь? – тут только до Сэма дошли слова об охране, и сделалось ему немного неприятно. Ведь он уж совсем было принял Марвитца за своего. А ведь Герхард, вполне возможно, тоже носит петлицы с молниями.

– И его тоже. Вернее, его в первую очередь, – сразу посерьезнел Марвитц, – я ему знаешь как обязан? Кому хочешь за него горло порву.

– Ну, чем обязан, я догадываюсь, – криво усмехнулся Сэм. Да и чего гадать, известное дело, избавил от неприятностей с гестапо самого Марвитца или семью его, а может, даже из какого-нибудь концлагеря вытащил. Немецкие лагеря вещь суровая, как он слыхал, там такие шутки шутят, что вороны кости таскать не поспевают.

– Ни черта ты не догадываешься. О подобном тебе и знать-то не дано, хоть ты будь семи пядей во лбу, – буркнул Марвитц и вроде обиделся.

– Ну, не дано так не дано, – поспешно согласился Сэм, ссориться совсем уж было ни к чему. – А в каком ты чине? – спросил он просто так, чтобы поддержать беседу и дать возможность Герхарду похвастаться хоть бы и званием.

– В чине? – и тут Медведь-Марвитц снова захохотал. – Говорю ж тебе, ни на пфенниг понятия не имеешь. Нет у нас чинов, не положено нам, только номер. У меня первый, например.

– Кому – вам? – несколько обалдело спросил Сэм. И так и представил себе: все население базы без чинов ходит с номерами. Бред какой-то.

– «Кому-кому»! Как бы тебе сказать, – Марвитц немного растерянно почесал пятерней макушку. – Нам – то есть охране. Мне, Лис да еще Волку.

– Какому волку? Тому, что выбегал нас встречать? – ради смеха подначил его Сэм.

– Ему самому, – рассеянно кивнул Герхард, но тут же и поперхнулся: – Совсем ты меня с толку сбил. Волк – парнишка из охраны, моя правая рука. А это только прозвище у него такое.

Однако, несмотря на недоразумения, разговор их вдруг сделался Сэму тревожен. И он поспешил перевести стрелки. Черт с ним, с Марвитцем, если ему так нравится лизать сапоги своему Великому Спасителю Лео, все же главное – собственно Герхард никакой не эсэсовец, уже это утешает. Значит, Сэм в нем не сильно ошибся.

– Я чего пришел, – вдруг вспомнил Медведь о цели своего визита. – Ты ходить-то можешь?

– Могу, наверное… Нет, чего это я! Могу, конечно! – поспешил с ответом Сэм. А в голове проносились мысли: «Могу, не могу. Лишь бы выйти отсюда. Неужели позволят?»

– Вот и я им сказал. Хватит тебе валяться. Для такого человека это же верная смерть, когда его в немощные силком записывают. Подумаешь, голова закружилась! Так у нас здесь знаешь какая высота? И воздух свежий. От него, как от самого крепкого вина, пьянеешь. Правильно я говорю?

– Абсолютно. Рана давно зажила, а с контузией уж как-нибудь справлюсь. Лишь бы встать, – охотно поддержал Сэм доброе намерение своего гостя.

– Вот и вставай. Я уж велел на тебя в столовой накрыть. Хочешь, сейчас и пойдем?

– Хочу, конечно. Только вот одежда, – Сэм огляделся по сторонам.

– После получишь. Штаны на тебе есть, сапоги под кроватью, как я погляжу. Бери мою шубу, а я уж так добегу. После, как откушаем, покажу твое новое местожительство. То-то будет сюрприз, – и Марвитц привычно захохотал.

Сэм не стал даже спрашивать, что за сюрприз, подхватился с койки, будто ему кто дал под зад хорошего пинка. К тому же, если сюрприз на поверку выйдет гадостью, чего об этом знать заранее и портить себе настроение, а если обернется по-хорошему, так тем паче, лучше отложить на потом. Сейчас все равно он не способен возрадоваться больше, чем при мысли – его, наконец, выпускают из опостылевшей крысиной норы.

Сэм, на удивление себе самому, бодрой трусцой добежал вслед за Марвитцем до длинного барака общей столовой. Заметала легкая метель, порывами, будто заигрывала. Небо кокетливо спрятало нежное и раннее солнце в клочковатых, снежных тучках, под сапогами скрипело и скользило, и вообще, жизнь вдруг стала прекрасна. Голова кружилась немного, не без того, но Сэм постановил себе не обращать на это никакого внимания. Он даже со вкусом, впервые за последние недели, поел и попил. Правда, в стакан ему пожаловали только чаю в отличие от Марвитца, который для настроения хлебнул налитой на палец, прозрачной, как вода, жидкости. Судя по крайне резкому запаху, чистого спирта. Но Сэм ни на что такое не претендовал, здоровье еще не позволяло ему рискованных экспериментов. Ничего, все впереди.

В столовой они сидели в одиночестве, если не считать пугливой молодой девушки, торопливо носившей им на подносе завтрак и чай. Сэм задержал ее ласково за руку, уж очень миленькая, спросил, как зовут.

– Гудрун Паули, герр лейтенант, – мягким застенчивым голоском произнесла та и заспешила прочь. (Надо же, девчоночке известно, в каком он, Сэм, звании!)

– Хорошенькая! – не удержался от комментария Марвитц. – Повар нашей базы, зови ее просто Гуди. Ее все так зовут, – и Медведь лихо подмигнул убегавшей девушке.

Повариха почему-то побледнела, будто от испуга, и Сэму показалось, она подняла непроизвольно ладошку, как бы желая сделать охранительный жест.

– Смотри, руку откушу, – коротко, но совсем не зло, напротив, с добродушной подначкой предупредил ее Марвитц. Словно играл в какую-то игру. И погрозил пальцем.

Странно, но на Гуди эта угроза произвела совсем обратное впечатление. Она неожиданно улыбнулась, даже покраснела немного, как если бы Марвитц сказал неприличную вольность, и прыснула бегом в подсобное помещение. Ладно, Сэм сделал вид, что не обратил внимания.

– А почему мы с тобой одни? Карантин, политический и моральный? – спросил он, оглядев пустые столы. – Я вроде как в изоляции, а ты при мне надзирателем?

– Больно надо, – усмехнулся Марвитц. – Зеленый ты еще, да и много чести. А нет никого, потому что заняты люди. Кто чем. У нас все ранние пташки, и плюс дисциплина. Это я так, с тобой за компанию по второму разу зашел. Ну, да ничего. Мне все впрок.

Плотно позавтракав, они снова вышли на воздух. На усилившемся ветру холод пробирал даже через запахнутую шубу, но, кажется, Мартвитцу и это представлялось нипочем. Хотя на нем-то как раз шубы не было, один лишь грубой вязки свитер. Он превесело гикал, похлопывал себя по бокам, словно пробки вышибал из шампанского, толчками в спину подгонял Сэма, чтобы не зевал по сторонам. Так они дошли до одного из белых бараков, особо ничем не примечательного на вид. Внутри оказался знакомый по планировке коридор, только без памятных ведра и щетки, зато с самодельным умывальником и раскаленным медным «титаном», греющим воду и мирно пыхтящим в тупичке-нише. Несколько фанерных дверей, даже без замков, одна неплотно прикрыта. И никаких тебе надписей и обозначений, разве сиротливый график, начерченный кое-как карандашом и прихлопнутый к стене желтым пятном канцелярского клея, судя по всему, поочередных дежурств в местах общего пользования.

– Меня теперь здесь держать будут? – задал Сэм логичный вопрос. Помещение в целом ему понравилось. И уютный запах, совсем даже не казарменный, и не душная теплота.

– Что значит держать? Ты зверь, что ли? – нахмурился вдруг Герхард. – Никогда больше не говори так. Жить здесь будешь. В комнате на двоих. А если не понравится, можешь и поменяться. Хотя это вряд ли, – загадочно сказал ему Марвитц и заулыбался.

Таковы были неожиданно приятные вести. Значит, Сэма вывели из-под ареста и позволяют проживать на относительной свободе даже с соседом. А может, ареста вовсе не было? И Сэм что-то неправильно понял?

Они вошли в одну из дверей. На ней и вправду не имелось и подобия замка, только хлипкий засовчик изнутри, видимо, должный обозначать право на интимность. И сразу Сэм явственно ощутил знакомый уже запах карболки и дешевого коньяка, а на примитивно сколоченной тумбочке возле соседней кровати увидал до боли знакомую фляжку.

– Ага, угадал! – совсем развеселился Герхард. – Он это! Он самый! Его клистирное сиятельство, судовой врач Линде! Все умолял, чтобы тебя непременно к нему! И Великого Лео убеждал, что вы приятели! Ну, он и выпить не дурак, наш старина Эрнст, я тебе скажу. Уж на что здесь каждый через одного может похвастать этим талантом, только доктор самого бригадефюрера переплюнул.

– Все! Конец мне! – нарочито трагическим тоном продекламировал Сэм. – У вас на базе, говоришь, дисциплина? Теперь здесь случится первое преднамеренное убийство! Или скажи Линде, чтобы вылил весь свой коньяк либо подарил твоему гауптштурмфюреру для пыток злоумышленников. А я пас!

– Коньяк действительно дрянь, – согласился с ним Марвитц. – Хотя, кажется, запас у доктора подходит к печальному концу. А ты вот что. Если полезет Линде со своей манеркой, сразу зови меня. Я уж ко всему привычный, что бы ни пить.

– А где я тебя найду? – поинтересовался Сэм, хотя и был готов к ответу: «не твое дело» или «знать не положено».

– Где? Если не на службе, так я у себя. Помнишь, проходили мы хозяйственный ангар? Склад там, шапки, носки пуховые, то да се. В нем и живу. Стучи в дверь, да посильнее.

– Как же так? Склад ведь, наверное, не отапливается? – изумился Сэм.

– Ну да. А только сторож всегда должен быть при деле. Я иногда железную печку топлю, – утешил его Герхард. – Однако смотри, поздно ночью ко мне не ходи. И вообще. По темноте не шляйся. Хотя ее теперь мало будет, темноты-то. Лето наступает. Но все равно. После отбоя не ходи. От греха.

– Хорошо, не буду, – Сэм отчего-то вспомнил ручного волка, и ему сделалось не по себе. – А животные где у вас тут?

– Какие еще тебе животные? Мы собачьи упряжки не практикуем, – недоуменно взглянул на него Герхард.

– Да я не о собаках. Тот волк, помнишь? Его где держат?

– Нигде его не держат! Где хочет, там и ходит. И что ты заладил все: держат, держат! Зоопарк здесь, что ли? Обидно слушать! – Марвитц и вправду не притворялся, рассердился по-настоящему.

– Извини. Я просто так сказал. Не подумал, – на всякий случай стал оправдываться Сэм. – А все-таки этот волк, он опасный?

– Для тебя – нет, – несколько подобрел Марвитц. – Ты не беспокойся понапрасну, скоро сам все узнаешь. Еще подружитесь, – странно и неопределенно пообещал он.

Затем Марвитц, устроив Сэма и посулив вскорости принести одежду, ушел, сославшись на дела. Сэм остался в одиночестве, сытный завтрак и пробежка на открытом воздухе настоятельно требовали от него немедленно прилечь. Что Сэм и исполнил, заняв вторую свободную кровать, кем-то уже застеленную не без заботы чистыми, хотя и чуть сероватыми простынями. Все равно что в раю. Еще бы горячую ванну, смену белья и порядочную бритву, а то зарос, пожалуй, не хуже Медведя. Только Герхарду густопсовая его бородища придает романтичной, разбойничьей таинственности, а Сэм, чернявый и худой лицом, наверняка теперь похож на нищего забулдыгу из жалостливых рождественских историй.

Он скинул сапоги, улегся поверх сурового солдатского одеяла, благо в комнатке было довольно тепло, нащупал в кармане штанов измятую пачку сигарет, почти нетронутую (чертовка Лис курить ему не разрешала, попросту отобрав зажигалку). На тумбочке Эрнста по счастью нашлись и спички. Сэм затянулся в свое удовольствие, голова ничего, не подвела. Не затошнило и не закружило. Значит, он и впрямь почти здоров. Жаль, сон теперь как рукой сняло.

Сэм лежал и думал. Поневоле, само собой так вышло, хотя именно сейчас ни о чем думать он не хотел. Вот он и оказался в германском плену. А ведь справедливости ради надо признать, обращались с ним очень даже неплохо. Лечили, кормили, выхаживали. Слова грубого не сказали. Тот же гауптштурмфюрер мог бы в рыло дать, но ничего, только ехидничал, еще и сигаретами одарил. Откуда такая щедрость? Значит, что-то им нужно от него до зарезу. Однако будет умора, если окажется, что Сэма приняли не за того. Тоже не выходит. Гауптштурмфюрер Ховен, судя по всему, прекрасно знает, кто он такой, Сэм Керши. А узнать он мог только от одного-единственного человека, от капитана доставившей Сэма лодки. Вот и получается, что о Сэме был запрос. Ведь не сам по себе решился Хартенштейн тащить его на край земли? Значит, где-то в далеком Берлине об его персоне осведомлены тоже. Тогда получается, что на некоторое время Сэм и вправду особа неприкосновенная. Одно это утешает слегка. Что к стенке еще не завтра, хотя какая разница – пристрелят его больным или здоровым?

Как относиться к людям, которые отныне составят его общество, Сэм не знал и пребывал по этому поводу в некотором затруднении. На сегодняшний день вокруг него как бы враги. Англия находится в состоянии войны с Германией, и это факт, от которого нельзя отмахнуться. Но и принять его безоговорочно тоже не получалось. Какой ему враг, к примеру, старина Эрнст, будто мама родная опекавший его в чреве субмарины? Или взять хотя бы Марвитца, или эту малышку Гуди, смущенно поглядывавшую на него из-под долгих ресниц? Если все немцы – сволочи, тогда и давний друг его, милый Гейнц, вместе с отцом интернированный в лагерь, тоже проклятый «ганс»? Это совсем уже получалась ерунда. А ведь на базе есть еще люди. И какие они, неизвестно. Одни – наподобие Герхарда и доктора Линде, а кто-то сродни местному диктатору Ховену. Вот тот враг, нечего и думать. Нацист поганый, эсэсовец. А капитан Хартенштейн, он как? Простой вояка, без долгих размышлений. Увидел корабль – потопил. Оказался не тот – стал спасать. Его бомбят – он удирает, ему приказывают – исполняет. В британской армии тоже навалом ему подобных, иначе и воевать бессмысленно. Стало быть, выход у Сэма один: разделить всех здешних людей не на германцев и подданных британской короны, а на своих и чужих, то бишь хороших и плохих. Беда только, что редко когда Сэм жаловался на недостаток разума и неспособность к детальному анализу. Пусть чудак Линде отличный парень, пусть Медведь Герхард – парень еще лучше. Но ведь эти самые отличные парни, и никто иной, взяли и выбрали на свою голову фюрера. И ведь видели, кого выбирают. Заметьте, не переворотом, а, как ни крути, законным путем пришел их нынешний канцлер, полоумный неврастеник и садист, к высшей власти. Значит, чего-то от своего фюрера хотели и капитан, и доктор, и Медведь, а те, кто не хотел, давно червей кормят, это так. И Великих Лео расплодили тоже они, и терпят, и подчиняются. Надо же – Великий Лео! А ведь, как поглядишь, плюнуть не на что. Хотя запугивать он умеет, будьте-нате. Известно, где таких учат. Правда, хоть со всяческой белибердой насчет их германского превосходства не лезут. Да и о каком превосходстве может идти речь, если Сэм, к примеру, не затурканный польский крестьянин, а подданный империи, где никогда не заходит солнце, которая стояла, когда их вшивого Германского Союза еще и в помине не существовало. Англосаксы, конечно, в просторечье и для пропаганды – «томми» и занюханные англичанишки, но на деле бравые арийцы пока смотрят снизу вверх, как же, всамделишний джентльмен, хоть и всего-навсего лакейский сынок. Поставь нынешним тевтонцам придорожную каменюку, на которой вывески пишут о трактирах, и скажи, что пуп земли, так поклоняться придут. А еще раса господ!