Фиолетовые миры. Новогодний сборник

Меррик неловко пожал плечами, сидя на кровати, почесал левое плечо и оглянулся на розовеющую в синем небе луну. Он поджал губу в полном недоумении.

Мальчик продолжал возмущаться:

– Честно говоря, я подумал, что за идиот этот мужик. Вероятно, он выжил из ума, раз всех одаривает в таких масштабах, или, что вероятнее, он опасен… потому что ничего не делается просто так, и это какой-то масштабный подкуп, чтобы в дальнейшем спросить со всех. Дьявольские сделки…

– Сынок, мне кажется, ты вкладываешь слишком много смыслов.

– Погоди-погоди, – тот аш присел, словно хотел в туалет по-маленькому: смех чесал ему легкие, – Я подумал, что ты опасен! Я захотел узнать твой черный план по захвату планеты.

Дед многократно мотал головой, потом еще добавил "нет-нет" как-то хрипло. Пожевал щеку, сомкнул указательный и большой пальцы в кружок, прицелился прищуренным взглядом в мальчика, сказал:

– Ты не поймешь. Просто мы отдаем непомерный долг. Я же сказал в самом начале, что это дано не всем понять. Я давно смирился с этим. Наша семья верит в реинкарнацию, если тебе интересно. Эту, и следующие три десятка жизней я буду жить для других и зарабатывать право, чтобы однажды родиться, и жить для себя… Для себя, малыш. Теперь понял? – под конец его голос окреп, и он повеселел.

Петрим некоторое время держался, но потом он взорвался истерическим смехом, изо всех сил прикрывал рот рукой, поэтому воздух шел через нос, аж сопли вылетели, и он пукнул. Только после этого Петрима одолел страшный стыд, и он затих, прислушался, не проснулись ли родители, отдышался. Он подсел на край кровати к деду.

– Я вот что скажу, если тебе интересно, – одиннадцатилетний мальчик сложил руки подобным образом – указательный палец к большому, на обеих руках, подобрал ноги в позу лотоса, уложил руки на колени, – Все это чушь.

Он почувствовал, что не достигнет нужного эффекта, поэтому опять взялся за ружье и уставил его на седого мужчину.

– Не бойся, оно на предохранителе. Просто я хочу, чтобы ты сосредоточился. Все, что ты знал – чушь. Лучше послушай меня. Ты никому ничего не должен, окей? Я мог бы остаток ночи приводить тебе много аргументов, но ты уж поверь мне на слово. За тридцать лет ты состарился так, словно тебе девяносто. Но ты еще успеешь все исправить. Ты родился, чтобы прожить свою уникальную жизнь для себя. Кивни, если понял.

Мальчик тряхнул ружьем, и Меррик кивнул с сомнением.

– Это мой подарок тебе в эту волшебную новогоднюю ночь, Меррик. Если ты ждал разрешения, или шантажа, чтобы кто-то освободил тебя от кучи выдуманных долгов на тридцать жизней вперед, то я беру и освобождаю. Не благодари.

Мужчина скорчился, как от боли:

– Да брось, парень, с чего ты взял, что я тебя послушаю. Эгоизм – это пройденный этап эволюции, я не хочу делать шаг назад.

– Тебе придется, умник. И это будет шаг вперед, кстати. Вначале ты его сделаешь, а уже потом сам допрешь, что я дело говорю.

– И как ты меня заставишь?

Мальчик долго пронзительно смотрел в глаза мужчины, насупился, но вдруг его лицо исказилось болью и печалью.

– Да никак, – Петрим снял с плеча ружье, оставил и стал вытирать слезы. Его лицо дрожало, и он стал всхлипывать, – Я бы сказал, что отомщу. Что посвящу свою жизнь тому, чтобы отбирать подарки у людей, которые ты им подарил, но это бессмысленно. Я бы сказал, что буду преследовать тебя, и прослежу, чтобы ты жил за себя, но и это без надобности. Я мог бы убить тебя, но ты итак скоро умрешь от старости. А после смерти я уже не смогу тебе отомстить. Ты сбежишь на тот свет от моего возмездия. Да и в том чертов смысл, который я пытаюсь до тебя донести – я не собираюсь как ты гробить свою жизнь ради того, чтобы что-то кому-то доказать или возместить. Погоди минутку, ладно?

Петрим важно прошагал до тумбочки, шмыкая носом, достал мобильник и набрал друга, что жил в доме по соседству:

– Тайкл, как ночь? Беги сюда. Да, я выиграл пари.

Через две минуты Петрим открыл обе ставни окна, и к ним по скату крыши забрался его друг, мальчик Тайкл, того же возраста что и Петрим. Тайкл бессознательно сделал рот буквой "о" от удивления, и без комплексов смотрел на волшебного деда, сидящего на кровати. Почти сразу он взял себя в руки, достал из бумажника 100 евро и 100 долларов, отлистнул их от пачки других наличных и дал Петриму. Он пожали друг другу руки.

– А можно я останусь поглазеть? – спросил сосед.

– У нас тут серьезный разговор. Не уверен,что ты вольешься.

– Да что ты, Петрим, я же всегда был свойский.

– Ну ладно, – Петрим закрыл окно. – Светает.

Меррик и Тайкл грустно кивнули.

Петрим сел на колени перед седым бородатым мужчиной и взял его за морщинистые руки, обратился к нему, делая большие паузы между словами:

– Слушай, дядя? Я тебя, считай, уже отпустил, но перед тем как ты уйдешь, я просто прошу тебя поверить мне: ты – венец творения природы, как и любой другой человек. Тебе не надо заслуживать право жить так, как тебе хочется. Тебе не надо раздабривать окружающих, чтобы они тебе разрешили жить так, как ты хочешь. Тебе не надо продавать жизнь в благодарность за то, что ты жив, понял? Лучшее, что ты можешь сделать – это жить так, как хочешь только ты.

Петрим встал с колен и взмахнул руками:

– Я все сказал. Но это не приказ, упаси бог, как говорится, и ты волен делать все, что хочешь, даже если в твоем случае это будет означать, что ты продолжишь до конца жизни делать то, что должен, а не то, что хочешь.

Тайкл улыбался, показывая всем свои не совсем ровные зубы с промежутками, переводил взгляд с Питрима на деда и обратно. Он немного сомневался правильно ли понимает разговор, но был рад любому раскладу, лишь бы в присутствии легендарного персонажа. Единственное, он рассеянно поинтересовался:

– А как же добрый старик, вручающий всем подарки?

– Таких заказывают на корпоративы и утренники, как аниматоров. Эта опция никуда не денется, Тайкл, ты же знаешь.

Меррик кивнул и посуровел.

Когда лучи, брызжущие из горизонта превратились из глубоко красных в нежные розовые и оранжевые, Меррик попрощался с мальчиками, вылез через окно, по крыше, а потом по выступам в задней стене дома, опираясь на близко расположенный забор. Он только мельком глянул на камин в окне первого этажа, на мешок, набитый подарками, но затем развернулся и зашагал по чужому газону, покрытому инеем и легким слоем снежинок. Снежинки и правда летели колкими иголочками прямо ему в лицо вместе с довольно теплым для зимы ветром. Небо светлело и прогоняло облака с юго-востока на северо-запад. Меррик шагал по тратуару, и с каждым шагом его походка обретала большую уверенность. Он шел по улице между красивых коттеджей, наступало утро первого января.

Ему все казалось, что из окон ровно стоящих коттеджей выглядывают дети, что кто-то из них, может быть даже выбежал на крыльцо. Дети могли бы охать и перекрикиваться с друзьями-соседями “Это же дед Мороз!”, “Да, это он, он!”, “А где его мешок?”, “Дед, а где наши подарки?”. Дети, вполне вероятно, уже идут за ним гуськом. Меррик резко обернулся, но никого не увидел. Никто не хватился волшебного старика. Вообще, улица была пуста, и по округе раздавались только его шаги, хруст свежевыпавшего снега.

Меррик растерянно подошел ближе к окну одного из домов, куда он так и не успел зайти, чтобы оставить свой след. Там, в окне, красные шторы открыли картину утреннего завтрака, как занавес открывает сцену в театре: семья собралась у елки, и достает оттуда коробки с подарками, один за другим. Родители восклицают; дети щебечут, словно воробушки; все обнимаются. Окно отделяющее Меррика от счастливой семьи, и от подарков, показалось ему слишком безжалостным и жестоким, словно его, тридцатилетнего старика, выставили за дверь, как нашкодившего пса. И на душе у Меррика пробежала тень грусти, как облако над холмами в предштормовую погоду. Тень оставила после себя какую-то пропасть, пустоту. Меррик прищурился и взглянул на солнце. “Так вот ты какая, свобода”. В его душе произошли стремительные изменения, как если бы с небес хлынул снегопад, точно ливень, и наполнил опустевшую чашу. Пустота осторожно стала заполняться новыми ожиданиями, надеждами и мечтами.

Он побрел дальше по улице, мимо любого из этих домов. Куда-то на юг, а, может, на восток. Он обязательно решит. Жители впереди стоящих коттеджей заметили бы, что Меррик улыбается, и смотрит вдаль, и блики в его глазах танцуют как снежинки, но многие из них были заняты распаковыванием подарков под елкой.

Новогодняя притча о звездочке

Однажды маленькая звездочка Ласка упала с неба, чтобы посмотреть, кто из людей самый счастливый и кто из людей самый несчастный, и подарить им подарок, достойный неба.

Всюду расстилался снег, блестел как лунная дорожка, покрывал города и села. Стремительно сумерки наступали. Вот и огоньки в окошках начали загораться, и люди широко открывали рты от заразной зевоты.

Звездочка укуталась в серебристое теплое платье посеред поля, вынула ножки из сугробов, как ложки из застывшего глазированного йогурта. Платье степенно непрекращающейся каемкой украсилось тоненькой мишурой. На ногах – сваленные белесые чулки. Руки – в мягчайшей муфте.

Ласка топала в маленький городок Урфиль. Знала она – найдет что ищет.

– Счастлив ли ты? – спросила она охранника на посту первым делом.

– О нет, звездочка, драгоценная. Я глубоко несчастный человек.

И она шла дальше. Не верила она ему, потому что в несчастье человек нашел силы работать.

– Счастлив ли ты? – спросила она краснощекого купца на ярмарке Семи Миллионов Богов.

– О да, детка Ласка, я крайне счастливый человек. У меня и семья, и воцерковление на славу, и мешки деньгов. Все что хочешь – есть. Помирай хоть щаз.

Но шла звездочка дальше, мерцая в сгущающейся сумрачной тьме.

Неспеша, одна за другой, по спирали, по улицам спускались вагоны снежинок. В лицо дул порывистый теплый ветер. Глаза слезились, и слезки замерзали в круглые кристаллики. Падали под ноги с беззвучным звоном о накатанную дорогу.

– Скажи мне, о верующий в Бога, счастлив ли ты?

Сложив ногу на ногу, в углу храма сидел скукоженный хромой человек.

– Не имею я права быть несчастным, когда сын божий за грехи наши мучился, – поведал хромоног, – ну, а на счастье я и не надеюсь при жизни.

Служитель схватил рядом стоящую метлу и начал подметать ею обшарпанный пол впопыхах.

– Ну а ты, ты счастлив? – спросила Ласка у бритого монаха возле круглой статуи на улице.

– Разве не видно по мне, девочка, я есть счастье, я есть несчастье…

Он еще много чего говорил, но Ласка перестала его слушать на полуслове и двинулась дальше. Не поверила она монаху и его беззубому рту, не поверила его бедной жизни, в которой он ежедневно отбивал поклоны безжизненному камню.

– Счастлив ли ты, или глубоко несчастен? – спросила звезда слугу народа, в черном гладком одеянии. Выглядел он серым, хмурым и убогим, поэтому она почти поверила, что нашла одного из претендентов.

– Разве похож я на счастливого? – со скучающим лицом служитель народа зачерпнул горсть винограда и поднес к лицу, – могу ли я думать о себе, когда миллионы страдают?

– Действительно, не можете, – Ласка сузила губки на толстом своем личике.

И пошла дальше.

Спрашивала она и у дворника, и у отца, и у матери. Все, так или иначе, до конца не были ни счастливы, ни несчастливы. Больше всего ей понравились детки. У них она сколько ни спрашивала – ответа не получилось добиться. Иногда они плакали, иногда смеялись.

Стало стыдно звездочке возвращаться на небо с поражением. И решила она остаться. Надеялась, что найдет еще таких людей, выполнит свое задание.

Но шли года, Ласковая звездочка росла, превратилась в цветущую женщину. Позабыла она о своей цели, о своем задании, словно всю жизнь жила на смертной Земле.

Взял ее замуж приличный семьянин, у кого руки откуда надо растут и стал заботится о звездочке. А она – о своем мужчине.

Грянул гром среди темной зимней ночи. Словно молния полыхнула, родился у звезды самый настоящий человеческий ребенок.

И стал он для нее вполне ожидаемым и смелым ответом.

Пока воспитывала она его, охаживала маленькое беззащитное тельце, не слышала она большего несчастья в голосах, чем плач младенца. И не слышала большей радости в жизни, чем его смех.

Так Ласка подумала:

"Коли разгадала я загадку миров, которую часа себе задала, могу я теперь вернуться?"

Но потом поняла, что не позволит ей звездочная честь вернуться домой без ребенка, да и оставить всех остальных ребетей на земле.

И тогда решила она послать своего собственного ребенка на небо, чтобы он сиял и смеялся в звездной вышине, радовал всех в округе.

Но узнал о ее плане муж звездочки, Каминей, не выдержал он такого хамства.

– Как смеешь ты решать за нашего ребенка? Давай, или вместе звездочками станем. Или никто не станет!

Должно было слушать своего избранника. Решила звезда Ласка, что останутся семьей они на Земле. А всем лялям и пупсам, что по какой-то невиданной причине завершают жизнь на земле в младенчестве она подарит от своего сердца звездный подарок – будет делать их маленькими звездочками и посылать на небо вместо себя.

Неведомо ей было, почему самых несчастных и самых счастливых настигает смертный рок, но хотела она всего лучшего для них.

В праздничный час, когда света днем меньше всего, а звезды на небе сияют почти круглые сутки, отправляла она на небо детей пачками.

Близился и конец ее земной жизни, и не знала она, куда себя, звезду, деть. Ведь не по земным законам жила она.

Муж давно умер, а дети уже выросли и имели свои собственные семьи. Одиночество спустилось, как крона осеннего дерева на промерзшую землю ее сердца. Захотела она домой, да не смогла вернутся.

Долго скиталась звезда по Земле, пока не умерли все ее дети, внуки и правнуки. Размышляла о брендом, да домой хотела.

Наконец, пришла в голову Ласке идея. Да идею эту она выбросила в океан холодный, как бесполезную. Все идеи от ума, а умничать она устала. Домой она хочет, смерть как. Бросила она тело свое старое, да полетела домой, как есть, голенькая, пухленькая, в серебристом мерцающем платьишке. Руки – в муфте. И пока летела, вспомнила, что сама всегда была ребеночком, несмышленым, испуганным, хохочущим в ночной тишине, звонким колокольчиком. Колокольчиком на небе, окружённым безбрежным океаном ночи.