Гувернантка с секретом

Глава восьмая

Убедившись, что квартира окончательно погрузилась в тишину, что никто не выйдет внезапно в коридор и не застанет меня, я взяла масляный светильник и направилась в комнату, где убили Балдинского. Определенной цели у меня не было – я только знала, что нельзя оставлять без внимания место происшествия, потому как завтра мне нужно будет письменно объясняться перед Платоном Алексеевичем. И показать ему, что у меня есть хоть какие‑то зацепки. Потому как Балдинского я по‑прежнему считала главнейшим кандидатом на роль Сорокина – его убийство убедило меня в этом еще больше.

В комнате, на полу из дубового паркета, рядом с отодвинутым креслом, был обведен мелом силуэт убитого Балдинского, некогда лежавшего там. Внутри этого силуэта было разлито несколько ужасающих лужиц крови: большая, в самом центре, – судя по всему, это было последствие выстрела в сердце; и несколько меньшая, с прилипшими волосами и кусочками раздробленной кости, – рядом с головой. Убийца стрелял так, чтобы не дать Балдинскому даже шанса выжить.

Собственно, это было все, что напоминало сейчас о трагедии в комнате. Ну, еще, правда, перья, что ковром укрывали пол и взлетали в воздух при малейшем моем шевелении. Но вот саму подушку, сквозь которую стреляли, я сперва даже не увидела – она аккуратно лежала в углу дивана, на своем законном месте. Интересно, это Якимов с Курбатовым ее туда положили? Или полицейские? Или же сам убийца? Если последний, то хладнокровия ему определенно не занимать.

Прочая же мебель стояла в четком порядке, установленном горничной Анной, – стулья, кресла, столики и даже вазы, норовившие обычно упасть при каждом неловком к ним прикосновении. Значит, ничего похожего на борьбу в этой комнате не происходило: Балдинский вошел сюда вместе с убийцей вполне добровольно, сидел, по‑видимому, в единственном отодвинутом кресле и вскочил на ноги лишь в тот момент, когда убийца достал оружие.

Значит, Балдинский хорошо знал своего убийцу – по крайней мере, их точно что‑то объединяло. Однако не могу сказать, что Балдинский ему доверял: Аннушка пару часов назад, в кухне, поведала всем, что слышала, как полицейские переговаривались, что у Балдинского в заднем кармане брюк нашли револьвер, полностью заряженный. Кто ходит на бал с револьвером? Получается, Балдинский опасался за свою жизнь, идя на этот бал, и, очевидно, опасался именно своего убийцы. Хотя стреляли в него не из этого револьвера – его барабан, как я уже сказала, был заряжен полностью.

Так что убийца стрелял из собственного заранее приготовленного оружия. Но куда он мог деть его после?

Подоткнув подол юбки и ступая крайне осторожно, чтобы не задеть ни крови, ни перьев на полу, я прошла через всю комнату к окну – щеколда была плотно задвинута. Сквозь стекло я взглянула наружу, на газон, где поздний мартовский снег был полностью истоптан, а кое‑где и счищен полицейскими: разумеется, они обыскали весь участок под окном. И ничего не нашли.

Нет, убийца не стал бы так рисковать: окно выходило на оживленную улицу, где даже сейчас, в три часа ночи, брел какой‑то припозднившийся господин. Убийца не выбрасывал револьвер в окно. И на месте, рядом с трупом, он оружие не оставил по каким‑то причинам. Но и с собой он его унести не мог – всех мужчин полицейские обыскали. А вот саму квартиру обыскивали не очень‑то тщательно… Что, если он спрятал револьвер где‑то в доме, до лучших времен?

Цепляясь за эту мысль, я так же аккуратно вернулась к двери, вышла наружу и начала размышлять, где я, будь, допустим, убийцей, оставила бы револьвер? О том, что стрелявшим была вообще женщина, которых полицейские обыскивать не решились, я старалась сейчас не думать.

Я заглядывала, освещая путь светильником, во все вазы, стоящие в коридоре, наклонялась, чтобы посмотреть под креслами и столами, покуда не пришла к мысли, что все это уже проделали полицейские. Убийца действовал хитрее. Ведь практически сразу после выстрела гости столпились в коридоре, спрятать здесь что‑то было бы трудно.

Спальные комнаты должны быть заперты, так что едва ли убийца мог подкинуть оружие кому‑то.

Библиотека… словом, она тоже была занята.

В танцевальной зале оставались музыканты, которым не полагалось прекращать играть. В столовой могли быть нанятые официанты, которые постоянно подносили блюда. А вот в гостиной…

Я поспешила войти в полутемный зал гостиной – здесь весь вечер сидели только несколько нетанцующих заядлых картежников, да и те, скорее всего, вышли в коридор узнать, что за шум. Здесь вполне можно было что‑то спрятать, улучив момент.

Я обошла со светильником все шкафы и серванты.

Поискала меж диванными подушками. В фарфоровых вазах с цветами. За портьерами.

Нашла дамский чулок и зацепившуюся за него запонку, давно потерянную Полесовым, а потом… нашла все‑таки и револьвер.

Его положили под крышку фортепиано в гостиной, на узкую полочку подле струн. Очень маленький – поместился бы и на моей ладони, с коротким стволом и рукояткой, похожей на клюв попугая. Я очень жалела сейчас, что совсем не разбираюсь в оружии: ничего не смыслила в марках и даже взять его в руки робела. Но все же пересилила себя, дотянулась и вынула из фортепиано. Тщательно осмотрела, запоминая каждую деталь, чтобы позже суметь описать эту модель и узнать название. И изо всех сил пыталась запомнить пять цифр, оттисненных у рукоятки, – наверняка каждый номер у револьверов уникальный и по нему можно хотя бы вычислить, где оружие было произведено и в каком году. А может, даже узнать, кому оно было выдано. Едва ли убийца пользовался табельным оружием, учитывая, что купить любой револьвер совершенно нетрудно, но – вдруг?

Запомнив номер, я решила, что лучше положить револьвер обратно, чем забирать с собою, и едва опустила крышку фортепиано, как услышала шаги в коридоре. Должно быть, действовала я слишком громко. Тотчас я бросилась к двери, но в гостиную уже вошел Жорж Полесов в пальто и шляпе – видимо, только что вернулся из своего клуба.

– Это вы, Лида? – изумился он, увидев меня в кромешной тьме со светильником в руке, растрепанную и с подоткнутой юбкой, неприлично оголяющей ноги до самых колен.

– Я услышала какой‑то шум в гостиной и решила проверить… – солгала я, спешно оправляя юбку. – После случившегося я теперь от каждого шороха вздрагиваю. Простите мне мой вид…

– Да что уж там… после случившегося у нас у всех вид не лучший, – Жоржик и впрямь выглядел несчастным. – Я тоже места себе не нахожу, вот даже в клуб поехал в надежде хоть немного расслабиться – только не помогло. Знали бы вы, Лидочка, как мне сейчас нужно простое человеческое участие. А уж коли мне, взрослому мужчине, так тяжело, могу только представлять, как страшно вам, такой хрупкой, беззащитной и нежной… – Ладонь Полесова тяжело легла на мое плечо. – Нам всем сейчас нужно объединиться, я просто не имею права оставить вас одну. Ведь убийца может вернуться в любой момент, зайчонок мой…

Я брезгливо покосилась на его ладонь на моем плече.

– Благодарю за заботу, Георгий Павлович. И все же не волнуйтесь: у меня подле кровати, знаете ли, теперь всегда стоит бронзовый подсвечник. Очень тяжелый.

Жоржик отшатнулся и отчего‑то потер затылок. Заметил плаксиво:

– Ох, Лидочка, я же от чистого сердца помощь предлагаю, а вы меня подсвечником… пугаете. Нехорошо, право, с вашей стороны.

Глава девятая

Наутро дети были сонные и квелые, несмотря на то что Катюша разбудила их даже в половине десятого. Елена Сергеевна всячески настаивала, чтобы занятия сегодня отменили совсем – в связи с печальными событиями. Но я не позволила и думать о том.

Хотя сама с трудом могла сосредоточиться на уроках. Чуть свет я уже съездила к Марго, отправив Платону Алексеевичу сообщение с подробным описанием ситуации с Балдинским.

– Ты думаешь, дорогуша, что Сорокин скрывался под именем Балдинского? – уточнила Марго и сделала вывод, который мне раньше в голову не приходил: – Если теперь он мертв, то и Полесовы нам более не нужны. Верно, Шувалов скоро отзовет тебя в Петербург.

Меня же эта перспектива почему‑то не радовала. Я не виновата в смерти Балдинского – это случайность, которую нельзя было предугадать. Однако я не могла отделаться от мысли, что провалила задание.

– Нужно найти убийцу Балдинского, – ответила я упрямо, – я очень удивлюсь, если окажется, что это убийство никак не связано с нашим делом. И думаю, что Полесовы нам еще нужны.

– Ну, это не тебе решать, дорогуша моя, – хмыкнула Марго. Она уже, не теряя времени, шифровала мое сообщение, пообещав, что Платон Алексеевич получит его через несколько часов.

Я же попрощалась с ней и поспешила вернуться на Пречистенку.

Первым делом, войдя в квартиру, я прошла в гостиную и заглянула под крышку фортепиано – револьвер еще лежал там. Вообще, и то, что убийца решил припрятать оружие в доме, и то, что стрелял через подушку, дабы заглушить выстрел, и его холодная расчетливость при убийстве – все говорило о том, что я столкнулась с профессионалом. Хотя само убийство едва ли тщательно планировали. Не думаю, что убийца шел на этот бал с намерением застрелить Балдинского.

Однако знание мое, где лежит револьвер, – очень большая удача. Убийца наверняка вернется за ним, главное теперь – не упустить этот момент. И разумеется, мне следует стать еще более осторожной, нельзя себя чем‑то выдать.

Конечно, я думала в то утро и об Ильицком. До сих пор мне не верилось, что вчера он вот так просто появился в моей жизни. Снова. И мало того – сделал мне предложение. А я ему отказала. При воспоминании о том я не выдержала и улыбнулась, а Мари, которая именно сейчас рассказывала урок, нахмурилась. Верно, подумала, что я над ней смеюсь.

Впрочем, улыбка эта продержалась на моих губах недолго: чем дольше я думала, тем более странным мне казалось появление Ильицкого на вчерашнем балу. Платон Алексеевич любит повторять, что давно уже не верит в совпадения, и я, признаться, склонна с ним согласиться… Но ежели допустить, что Евгений солгал о случайности нашей встречи, то сам собою напрашивается вопрос: зачем? Неужто придется и искренность его поцелуев ставить под сомнение? И его предложение – такое внезапное – тоже? Думать об этом было невыносимо…

А более всего меня смущала дружба Ильицкого с этим Якимовым, профессором математики и приятелем Сорокина. В сегодняшнем сообщении я попросила Платона Алексеевича выяснить биографию Якимова и всем сердцем надеялась, что он примерный семьянин, всю жизнь проживший тихо, мирно и, главное, на виду.

* * *

Надо сказать, что сегодня была среда, а по средам Полесовы всегда ездят обедать к Курбатовым. Сегодняшний день не стал исключением.

Граф Курбатов имел белокаменный дом на Арбате. Точнее, целую усадьбу городского типа с главным домом аж из трех этажей, двумя пристройками, стоящими к нему полукругом, собственной конюшней и огромной оранжереей. Пристройки, впрочем, почти полностью были отданы под хозяйственные нужды, а в доме большинство комнат всегда пустовало, поскольку жили здесь только Афанасий Никитич, Алекс и очень небольшой для такого дома штат слуг. Алекс, ведя бурную жизнь, в доме появлялся разве что для сна, а сам граф жил весьма уединенно и скромно.

Граф Курбатов охотно наносил визиты, когда его приглашали, сам раз или два в месяц давал званые обеды, но большую часть времени, насколько я знала, находился именно в доме. В одиночестве. Редко кто гостил у него, возможно, оттого, что молодость и зрелость провел он за границей и все время сетовал, что его друзья остались в Лондоне, а не в Москве. Кроме разве что Полесовых, которых, как я уже сказала, он принимал каждую среду.

Потому, войдя вслед за Жоржем и Еленой Сергеевной в гостиную, я немало удивилась, заметив в кресле у камина господина Якимова, профессора математики. Новая волна подозрительности захлестнула меня: Курбатов мало с кем сдружился в Москве за столько лет, однако петербургского профессора принимает в доме на следующий день после знакомства?

– Представьте себе только, – радостно, но отчего‑то в волнении потирая руки, говорил граф, – мы со Львом Кирилловичем были шапочно знакомы в Лондоне, где он останавливался, прежде чем поехать читать лекции в Кембридж, это было, если мне не изменяет память… – он вопросительно посмотрел на Якимова, – в тысяча восемьсот семьдесят втором?

– В семьдесят первом, в феврале, – поправил его Якимов с галантным поклоном.

Это был высокий и подтянутый мужчина, выглядящий, самое большее, лет на пятьдесят, хотя я знала, что он лишь несколькими годами моложе Курбатова, то есть ему чуть меньше шестидесяти.

Увидев нас, вошедших в гостиную, Якимов с легкостью, которой позавидовали бы и люди много моложе, поднялся из кресла, ловким движением оправил скругленные по самой последней моде полы сюртука, какой даже Алекс начал носить всего две недели назад, и пружинистой походкой приблизился, поцеловав сперва руку Елены Сергеевны, после Мари, а потом и мою.

– Je suis enchante de faire votre connaissance, mademoiselle!⁷ – бархатным баритоном сказал он и ненадолго заглянул мне в глаза. Что‑то в них мелькнуло такое, отчего я подумала: ежели он действительно профессор математики, то я королева Виктория.

Доводилось мне видеть профессоров разных мастей: самыми скучными и самыми неприспособленными для света были из них именно математики.

– Mutuellement, monsieur⁸, – скупо улыбнулась в ответ я.

А потом сразу отвлеклась, потому что от портьеры в глубине гостиной вдруг отошел Ильицкий, которого я прежде не заметила. Из‑под сведенных бровей он, не мигая, смотрел на меня – мне даже сделалось не по себе. Впрочем, взгляд его тут же изменился на само радушие пополам с иронией. А Афанасий Никитич поспешил представить и его:

– Ильицкий Евгений Иванович, герой войны на Балканах, кавалер ордена Святого Георгия, а ныне коллега Льва Кирилловича: состоит в штате военной кафедры Николаевской академии Генерального штаба и готовит офицеров непосредственно к военному делу, так сказать…

Меня немного задело, что Курбатов забыл упомянуть, что Ильицкому пожаловали золотое оружие «За храбрость», – на мой взгляд, это не тот факт, которым следует пренебрегать. Но гораздо более меня заинтересовало, что Евгений Иванович, оказывается, преподает. Помнится, прошлой весной он об этом и не помышлял, потому как даже в академии не доучился, а видел себя исключительно на поле боя.

Интересно, что заставило его перемениться в мыслях?

– Должно быть, вы, Евгений Иванович, и сами академию Генштаба окончили? – негромко, обращаясь лишь к нему, спросила я.

– Представьте себе, окончил, Лидия Гавриловна, – целуя мне руку, он провел пальцем по моему запястью, отчего по коже тут же пошли мурашки. – Экстерном окончил, если вам любопытно.

– Вот как? Похвально… – отозвалась я с тем же ядом. – Насколько я знаю, чтобы окончить экстерном такое заведение, как академия Генштаба, нужно быть прямо‑таки семи пядей во лбу.

«…Или чтобы кому‑то высокопоставленному очень нужно было, чтобы ты ее поскорее окончил», – добавила я про себя.

Ильицкий же ответил:

– Не менее похвально, чем употребление фразы «семь пядей во лбу» для француженки.

– Француженки? – из дальнего угла гостиной вытянул шею Жоржик, которого Алекс угощал кубинскими сигарами. – Где француженки?!

– Все француженки остались во Франции, mon cher⁹, – ответила ему Елена Сергеевна со смехом, кажется, она и сама не поняла, как только что меня выручила, сменив тему.

Я же, проходя в комнату, бросила на Ильицкого единственный взгляд, которым умоляла не выдавать нашего знакомства и тем более моего французского происхождения.

Не знаю, понял ли меня Евгений и насторожился ли этим, потому что ему самому пришлось тотчас отвлечься: Елена Сергеевна, небрежно взяв его под руку, увлекла за собой.

– У нашей Лидочки такой великолепный французский выговор, – продолжила она нежелательную для меня тему, – такой правильный, что я и сама иной раз теряюсь. Вот что значит получить достойное образование. Но, даст Бог, Лидия Гавриловна хоть чему‑то научит нашу глупышку Мари… кстати, где Мари?

А Мари пыталась раскурить сигару, вполне одобряемая папенькой и Алексом.

– Мари! – вскричала Елена Сергеевна.

– Ну и как – удается Лидии Гавриловне воспитание? – поинтересовался Ильицкий у Полесовой.

Вопрос, впрочем, был риторическим.

– Маман, ну что вы, право слово… – девица небрежно держала в пальчиках сигару, будто делала это уже тысячу раз, – всем давно известно, что современная женщина должна быть несколько émancipé¹⁰. И, разумеется, должна курить. В свете все дамы курят. Правда ведь, Алекс?

Тот подносил ей спичку и ничуть не был смущен.

– На этот раз Мари права, Елена Сергеевна, – снисходительно улыбнулся он. – Не вижу в курении ничего дурного.

– Но не сигары, ma chère! – В глазах у Полесовой уже стояли слезы. – И не в шестнадцать лет. Лидия Гавриловна, скажите что‑нибудь!

Я хоть и была несколько шокирована, но успела прийти в себя и как ни в чем не бывало теперь поправляла у зеркала прическу, примятую шляпкой.

– В самом деле, Елена Сергеевна, ну что вы разволновались? – ответила я. – Ежели мадемуазель Полесова так уверена, что непременно попадет в свет, то, разумеется, ей следует начать курить сигары. Курите, Мари, ну же…

Все взгляды теперь были обращены на маленькую паразитку, а та стояла с дымившейся уже сигарой и смотрела на меня исподлобья.

Подобная лояльность вовсе не была в моем духе, но сегодня читать ей мораль мне совершенно не хотелось. Тем более было совершенно очевидно, что маленькая паразитка не столько желала и впрямь закурить, сколько в очередной раз пыталась шокировать публику. Может, она ждала, что я велю ей немедля оставить это занятие, накажу, и тогда она с чистой совестью смогла бы ненавидеть меня дальше?

Не получив же наказания, Мари ничего не оставалось делать, как поднести во всеобщей тишине сигару ко рту и втянуть в себя дым. Клянусь, в это мгновение в глазах ее было неподдельное страдание. И уверенность ее тотчас кончилась: набрав полный рот дыма, девица понятия не имела, что делать с ним дальше, и только сдавленно икнула, глядя на всех очень несчастным взглядом. Потом дым повалил у нее из носа и даже, кажется, из ушей – Мари, забыв о своей émancipé, закрыла ладошкой рот и надсадно закашлялась.

– Деточка, маленькая моя, что же ты!.. – первой бросилась к ней Елена Сергеевна, а следом и остальные.

Я невозмутимо продолжила поправлять прическу.

Глава десятая

Мальчики вскоре выпросили разрешение пойти на конюшню: своего выезда Полесовы не имели, так что, появляясь у Курбатовых, первым делом они мчались к лошадям. Взрослые же коротали время до обеда за карточным столом, но я играть отказалась, присаживаясь в кресло у камина, где Алекс Курбатов с наслаждением докуривал сигару, а в кои‑то веки притихшая Мари переживала свой недавний позор.

Впрочем, едва я присела, Мари напустила на себя неприступный вид и сказала:

– Алекс, я решила, что тоже хочу посмотреть на лошадей, вы проводите меня?

– О, с удовольствием! – он тотчас затушил сигару в пепельнице и собрался уйти – я едва успела его задержать.

– Алекс, как же – вы разве забыли, что обещали мне помочь в одном деле?

– В каком?! – одновременно изумились Мари и графский внук. Только если в голосе Мари звучало недоверие пополам с недовольством, то Алекс просто был удивлен.

– По поводу Сержа…

Дело в том, что у Сержа Полесова – Митрофанушки – в будущем месяце именины: его маменька, которая имела обыкновение изливать на меня весь поток своих мыслей и переживаний, сказала как‑то, что понятия не имеет, что подарить сыну. Книжек он не читает, а от игрушечных солдатиков в детской уже полки ломятся. И я обронила тогда, что можно посоветоваться с Алексом Курбатовым – он точно подскажет что‑нибудь дельное. И я даже задала ему сей вопрос около недели назад, а он обещал подумать позже, после чего оба мы о подарке благополучно забыли.

– Ах, по поводу Сержа и его именин… – вспомнил он сейчас без особенного воодушевления.

– До его именин еще почти месяц, – раздраженно сказала Мари, – вы можете поговорить в другой раз. Так пойдемте, Алекс?

Она упрямо тянула графского внука за рукав, и тот действительно нерешительно поднялся. Однако поймал мой взгляд – просящий, с намеком на укор – и сдался, усаживаясь назад:

– Простите, Мари, я действительно обещал.

Мне на миг показалось, будто идти смотреть лошадей с этой несносной девчонкой ему и впрямь более по душе, чем беседовать со мной.

– Что может быть интересно мальчишке в тринадцать лет?… – Алекс шумно вздохнул и обвел глазами гостиную в поисках ответа. – Подарите ему солдатика, допустим. Серж их любит.

Он, разумеется, хотел покончить с темою поскорее – я же делала вид, что этого не замечаю.

– У него полно солдатиков, – покачала я головой сокрушенно и задумчиво.

– Ну… не знаю, подарите тогда лошадь.

– Живую? И где ее держать – на балконе? – я улыбнулась, и Алекс усмехнулся в ответ.

– Подарите ему крысу, мадемуазель Тальянова. Серж придумает, что с ней сделать, уверяю, – предложила Мари.

Она уже как будто передумала смотреть лошадей и теперь испепеляла меня взглядом, встав за спиной Алекса. По поводу крысы – она явно намекала на тот случай, когда я открыла свой ридикюль, буквально на две минуты оставленный в классной комнате, и обнаружила в нем откормленную белую мышь, с диким писком выскочившую мне на юбку.

Но мы с Алексом, как взрослые люди, предпочли сделать вид, что не заметили ее намеков.

– Подарите тогда пистолет какой‑нибудь. Игрушечный.

– Пистолетов у Сержа тоже достаточно, – вздохнула я еще печальней. Но, чуть помедлив, подняла заинтересованный взгляд на Алекса: – Хотя… что, если подарить не совсем игрушечный, а, скажем, модельный?! Чтобы точь‑в‑точь как настоящий! Только не стрелял бы, разумеется. Я видела такие модели в одной лавочке на Петровке. Ах, Алекс, вы мне так помогли – я выразить не могу, как благодарна вам!

– Лучше бы вы подарили пистолет, который стреляет по‑настоящему, – заметила Мари, зевая громко и совершенно неприлично.

Кажется, отвратительное поведение моей воспитанницы утомило сейчас даже ее лучшего друга.

– Мари, мне кажется, ваши шутки совершенно неуместны, – с раздражением заметил Алекс, – особенно в свете того, что случилось вчера…

К слову, темы убийства Балдинского все, словно нарочно, избегали: Елена Сергеевна была сегодня в темно‑фиолетовом платье, будто траурном, говорили и смеялись за картами заметно меньше, чем обычно, но о трагедии никто не решался заговорить вслух. С Балдинским и Полесовы, и Курбатовы познакомились лишь неделю назад, знали его очень плохо и, наверное, считали нелепым недоразумением, что его убили именно в доме Полесовых.

Что касается Мари, то даже замечание Алекса ее не устыдило в этот раз. Она лишь прищурилась, став даже уверенней, обошла диван и села рядом с Курбатовым, будто разговор стал вдруг ей интересен.

– А я вовсе не шутила, – ответила она важно, – как раз в свете вчерашнего нам нужен самый настоящий пистолет. А еще лучше револьвер¹¹. На всякий случай, – добавила она веско.

– Мари!.. – ужаснулась я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более утомленно. – Что вы говорите такое? Вы же девушка. Благовоспитанная юная барышня. Какие револьверы?…

Упоминание «благовоспитанной барышни» было для Мари, что красная тряпка для быка, – я не сомневалась, что тему револьверов она продолжит теперь хотя бы из вредности.

– Боюсь, по‑настоящему благовоспитанной мне все равно никогда не стать, так что не буду даже и пытаться, – ядовито отозвалась несносная девица. – А револьверы – это, по‑моему, очень интересно. Верно, Алекс?

– Верно, – рассмеялся тот, – только Лидия Гавриловна права: вы, Мари, во‑первых, слишком малы для этого, а во‑вторых… вы девушка.

Нужно было видеть, какой спектр чувств отразился в этот момент в глазах моей воспитанницы. Не удивлюсь, ежели месье Курбатов тоже скоро станет находить мышей в своих карманах.

– Позвольте, Алекс! – она горделиво вскинула голову. – Но мы живем в такой век, когда и девушке нужно уметь за себя постоять. Я намерена и впредь интересоваться оружием. С вашей помощью или без!

– Ну, тогда, конечно, лучше с моей помощью, – улыбнулся Курбатов, впечатленный, кажется, ее экспрессией. – И как вы намерены интересоваться оружием?

Мари смутилась и задумалась:

– Для начала расскажите, какой бы револьвер больше всего подошел для меня. Вот у вас наверняка же есть револьвер?

– Есть, конечно. Если хотите, я вам даже покажу – он лежит в моей комнате.

– Хочу! – Мари порывисто вскочила на ноги.

– Мадемуазель Полесова, предлагаю пока обойтись теорией, – все так же утомленно произнесла я.

– Согласен, Лидия Гавриловна, теория не менее важна, чем практика, – вкрадчиво кивнул Алекс.

Но все‑таки он уже подозвал лакея и велел принести свои револьверы.

– Что же вам рассказать?… Самая популярная в России марка – это, конечно, «Смит и Вессон», – начал Алекс с большим воодушевлением – видно было, что тема оружия ему близка и крайне интересна. – Сама марка американская, но Россия постоянный покупатель этих револьверов, они даже состоят на вооружении в русской армии, потому что… – он скептически ухмыльнулся, – едва ли у нас когда‑то научатся делать приличное оружие. Так вот, калибр у него…

– Простите, Алекс, – прервала я, – калибр – это?…

– Диаметр пули, мадемуазель Тальянова, – высокомерно ответила Мари.

– Диаметр канала ствола, ежели точнее, – веско поправил Алекс, – так вот, калибр у него четыре и две десятых линии¹², шестизарядный барабан, а длина ствола шесть и шесть десятых дюйма¹³. С двадцати пяти шагов запросто может пробить несколько толстых досок. Отличное оружие! Американцы молодцы, что и говорить!..

Алекс попытался перевести дыхание, хотя глаза его все еще возбужденно блестели – он с удовольствием продолжил бы тему. Я же раздумывала над тем, что смит‑вессон, насколько бы он ни был хорош, явно не то оружие, что спрятано убийцей в гостиной Полесовых, – у того ствол явно короче шести дюймов.

– Шесть дюймов… – повторила я задумчиво, – но это слишком большой револьвер, явно не для женских рук.

– Согласен, – кивнул Алекс, – дамам намного удобнее было бы управляться с чем‑нибудь более миниатюрным. Есть множество женских моделей – у них невысокая цена, длина ствола, как правило, не больше двух‑трех дюймов, но и боевая мощь, как понимаете, никакая.

– Но ведь для самообороны дамский револьвер вполне подойдет? – спросила я.

– Кроме самообороны он вовсе ни на что не годен. Дедушка рассказывал, что в Лондоне подобные револьверы используют велосипедисты – чтобы уличных собак отгонять, – Алекс усмехнулся, а вслед за ним рассмеялась Мари, – вот это и есть их истинное предназначение. Эти револьверы даже в разные игривые цвета окрашивают – синий, красный.

Все же револьвер, который я нашла в фортепиано, не слишком похож на игрушку для отпугивания собак. Хотя все может быть…

– Ну а что‑то среднее наверняка ведь есть? – Мари, похоже, заинтересовалась всерьез, и вопросы ее были очень правильными. – Чтобы и не слишком большой, и в то же время мощный.

– В принципе есть… «Бульдог» – очень неплохой вариант, кстати. Маленький, но назвать его дамским я бы не решился. Барабан на пять‑шесть патронов, длина ствола четыре дюйма¹⁴, но бывает и меньше. Для стрельбы на дальние расстояния, конечно, не годится, потому как меткость оставляет желать лучшего, зато калибр для такой малышки просто отличный – полдюйма почти¹⁵. Хороший боевой револьвер. Английский. Если захотите приобрести, Мари, я рад буду помочь…

– Даже и не думайте, Мари, – быстро сказала я, – это не игрушка.

– Так я и не для игр его покупаю!

За карточным столом, что находился в другом углу просторной гостиной, давно уже висела тишина – все картежники заслушались ликбезом Алекса. Но после слов Мари о покупке револьвера ее матушка наконец сочла нужным вмешаться:

– Мари, боже мой, о чем ты говоришь! Ты еще совсем мала, деточка.

Деточка надулась, но настаивать более не посмела.

Я же в повисшей тишине размышляла, что револьвер, из которого убили Балдинского, вполне мог быть этим самым «бульдогом». Кроме того, и марка британская…

Вскоре в гостиную вернулся лакей, которого Алекс посылал за револьвером. Важно и чинно он подал Курбатову деревянный ларец, лакированный и вычурно украшенный золотом. И откинул крышку. Мари почти благоговейно приняла из рук Алекса оружие – начищенный до зеркального блеска револьвер с рукояткой из слоновой кости и искусной резьбой. По всему видно, что револьвер был тяжелым, однако моя воспитанница держала его в руке на удивление уверенно и ловко.

– Тот самый смит‑вессон? – спросила я, наблюдая, как от блестящего металла отражается восхищенный взгляд Мари.

– Нет… – ответил Алекс, – это кольт образца 1873 года, тоже американский револьвер. Смит‑вессон, на мой взгляд, все же простоват в эстетическом плане…

– Ой! – сказала в этот момент Мари. – Алекс, только не говорите, что я что‑то сломала…

Она, морщась, отряхивала руку от грязно‑серого порошка, что высыпался ей на ладонь из барабана.

– Кольт невозможно сломать, – рассмеялся Алекс, забирая оружие, – это всего лишь порох из патронов просыпался – бывает.

– Фу! – Мари, все еще морщась, оттирала салфеткой ладони. – Вы могли бы и предупредить.

Я же, глядя на этот порох, рассыпанный по всей коробке, размышляла о другом:

– Алекс, а ведь, наверное, при выстреле пороха еще больше, и он оседает на рукавах, на одежде стрелявшего – да? – спросила я едва слышно.

– Еще как оседает! – громко хохотнул он. – Оружие вообще, знаете ли, создано не для белоручек.

– Я не белоручка! – обиделась Мари.

– Разумеется, нет, – продолжал забавляться графский внук, – но если вздумаете стрелять, то запаситесь перчатками.

– Мари, даже и не думай ни о какой стрельбе! – неожиданно резко сказала ее матушка из‑за карточного стола.

– Знаете, Елена Сергеевна, – обернулся вдруг к ней Алекс, – напрасно вы так переживаете из‑за интереса Мари к оружию. В этом нет ничего предосудительного, уверяю вас… я вполне могу вам это доказать. Скажем, в эту субботу мы все могли бы выехать куда‑нибудь за город, и я с удовольствием показал бы, как именно стреляет оружие. А Мари могла бы попрактиковаться.

Моя воспитанница при этих словах даже ахнула – верно, она и надеяться не могла, что ей позволят упражняться с оружием.

– Маменька, пожалуйста, разрешите! – взмолилась она так, как нормальные девицы ее возраста просят матушек купить им новую шляпку. – Пожалуйста‑пожалуйста‑пожалуйста!

– Право, я не знаю… – растерялась та под молящими взглядами Мари и Алекса. И, как бывало часто, тотчас переложила ответственность на других: – Жорж, что ты на это скажешь?