Мятеж

10

Рано утром на следующий день, 27 августа, в Ставку из Петрограда пришла телеграмма:

«Генералу Л.Г. Корнилову сдать должность Верховного главнокомандующего и немедленно прибыть в Петроград. Обязанности Верховного главнокомандующего временно возлагаются на генерала А.С. Лукомского».

Телеграмма была без номера и подписана весьма скромно: «Керенский».

– Ничего не понимаю, – удивился Корнилов. – Как вы думаете, что бы это значило, Александр Сергеевич?

Лукомский повертел в руках телеграмму и сказал:

– Верховный главнокомандующий не подчиняется ни военному министерству, ни, тем более, какому-то Керенскому, а только правительству. Я же лично не считаю возможным брать на себя обязанности Главнокомандующего.

– Да, обстановка такова, что я должен оставаться на своем посту до конца. Я должен добиться, чтобы Временное правительство провело в жизнь мои требования. Пошлите сейчас же телеграмму Крымову, чтобы он ускорил сосредоточение своих войск к Петрограду.

Были вызваны Завойко, Аладьин и Филоненко. Филоненко прочитал ещё и распечатку переговоров.

– С кем вы разговаривали, Лавр Георгиевич, и о чём?

– Что тут не понятного? С Керенским и Львовым. О приезде его и Савинкова сюда.

– Вы уверенны?

– Да.

– Савинков об этом знает?

– Наверное, знает.

Савинков ничего не знал.

– Телеграмма какая-то странная, – засомневался Аладьин.

– Главнокомандующий может быть смещён только постановлением правительства, – заметил Завойко.

– Быть может, уже нет никакого правительства, – сказал Аладьин.

– Как нет? – удивился Филоненко.

– А так! Керенский стал единоличным правителем.

– Так, – засуетился Филоненко, – я должен немедленно ехать в Петроград.

– Зачем? – не понял Аладьин. – Если вы понимаете, что произошло, то вы как честный человек должны обо всем телеграфировать Временному правительству и остаться при генерале Корнилове.

– Нет, я должен, – упёрся Филоненко, – лично доложить Савинкову.

– Бежите с корабля? – поинтересовался Завойко.

– При чём здесь это? – обиделся Филоненко. – Я останусь только в том случаи, если меня арестуют.

– Я вам, Максимилиан Максимилианович, – сказал Корнилов, – запрещаю куда-либо ехать.

– Тогда я считаю себя арестованным. Буду сидеть здесь в вашем кабинете и с места не сдвинусь!

– Сидите, – разрешил Корнилов, – вы мне не помешаете.

– Так что будем делать, Лавр Георгиевич? – спросил Завойко.

– Ждать, – ответил Корнилов. – Телеграмма это или ошибка, что-то перепутали, или телеграф захвачен большевиками.

– Тогда тем более Крымов должен идти на Петроград, – сказал Завойко.

– Так он и идёт, – сказал Аладьин. – А что если, Лавр Георгиевич, это действительно Керенский? Почему бы вам с ним не связаться?

– Тогда получается, что он меня просто вышвырнул, как щенка белогубого! – вскипел Корнилов. – Меня боевого генерала! Кто я и кто он! Нет, ждём. Хотя, впрочем, пусть Александр Сергеевич напишет телеграмму Керенскому. Посмотрим, что ответят. Василий Степанович, – обратился он к Завойко, – помогите ему.

И в полдень Керенскому ушла телеграмма за подписью Лукомского.

«Товарищу Керенскому. Остановить начавшееся с Вашего же одобрения дело невозможно и это поведет лишь к гражданской войне, окончательному разложению армии и позорному сепаратному миру, следствием коего, конечно, не будет закрепление завоеваний революции. Ради спасения России Вам необходимо идти с генералом Корниловым, а не смещать его. Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых Россия еще не переживала. Я лично не могу принять на себя ответственность за армию, хотя бы на короткое время, и не считаю возможным принимать должность от генерала Корнилова, ибо за этим последует взрыв в армии, который погубит Россию»

В это время в Петрограде, в этот тихий предосенний воскресный день в Зимнем дворце Керенский собрал частное собрание из бывших министров. Керенский прочитал свой текст обращения к населению. Не выспавшиеся бывшие министры слушали его в пол уха. Как обычно: много воды и никакой конкретики.

– В обращении не ясно за что отправлен в отставку генерал Корнилов, – сказал бывший министр финансов Некрасов.

– За мятеж и попытку свержения правительства, – ответил Керенский, – есть доказательства.

– Доказательства не убедительные, – возразил бывший министр юстиции Зарудный. – Но это ваше дело. Мы это подписывать всё равно не будем.

– Почему? – удивился Керенский.

– Мы же все в отставке, – напомнил Зарудный.

– Но я же просил вас пока исполнять свои обязанности, – не унимался Керенский.

– А мы и исполняем, – ответил Зарудный, – но подписывать такие бумаги не в нашей компетенции.

Все бывшие министры с ним согласились, и Керенскому пришлось покориться.

– Мы считаем, – сказал Терещенко, – что вам, Александр Фёдорович, надо всё же связаться со Ставкой. Может быть, вы всё не так поняли.

– Я с этим тёмным неграмотным казаком, наполовину киргизом, говорить, не намерен! – гордо заявил Керенский.

Керенский понял, что его гениальный план единоличного захвата власти рушиться на глазах: его никто не поддерживает.

– Хорошо, – согласился Терещенко, – пошлите к Корнилову Савинкова. Вы его ещё не уволили?

– Нет. Хорошо пошлю.

Савинков уехал в Могилёв. Собрание прервали.

В Могилёве Савинков сходу стал обвинять Корнилова в мятеже.

– Вы, Лавр Георгиевич, обещали мне поддержать меня и Керенского. А сами затеяли мятеж! И, говорят, намерены были нас списать в расход.

– Вы та в Петрограде грибов, что ли поганых объелись? Эта странная телеграмма от Керенского. Что происходит?

– Это я должен спросить: «Что происходит?» Зачем вы хотите сместить Александра Фёдоровича?

– Борис Викторович, я полный генерал, генерал от инфантерии, я умею только воевать и воевать не плохо, – в голосе Корнилова зазвучали железные нотки. – А вот управлять государством я не умею. Я не мыслю себе управление Россией без вас и Керенского. Подавить восстание большевиков я смогу. Я приказал расстрелять сотню дезертиров и выставить их труппы вдоль дороги и дезертирство в армии значительно сократилось. Но управлять государством… Я вновь повторяю, что мне интересы моей Родины, сохранение мощи армии дороже всего. Свою любовь к Родине я доказал много раз, рискуя собственной жизнью, и ни вам, ни остальным министрам правительства не приходится напоминать мне о долге перед Родиной. Решение о моей отставке, я уверен, навязана Александру Фёдоровичу изменниками и предателями Родины. Принять её, это как бежать с поля боя, самому стать дезертиром. Это позор! В полном сознании своей ответственности перед страной, перед историей и перед своей совестью, я твердо заявляю, что в грозный час, переживаемый нашей Родиной, я со своего поста не уйду.

Савинков как-то сразу успокоился, обмяк:

– Да, я думаю, всё происходящее это недоразумение и большая ошибка.

Савинков вместе с Филоненко вернулся в Петроград. В Зимнем дворце первого, кого он встретил, был бывший министр финансов Некрасов.

– Всё в порядке, Николай Виссарионович, – сказал ему, улыбаясь, Савинков. – Корнилов никакого мятежа не поднимал.

– Поздно, Борис Викторович.

– Что поздно? – не понял Савинков.

– Всё поздно, – сказал Некрасов и протянул свежий, пахнущий типографской краской листок газеты «Известия».

Радиограмма А.Ф. Керенского с обращением к народу. 27 августа 1917 года

От министра-председателя.

26 августа генерал Корнилов прислал ко мне члена Государственной Думы Владимира Николаевича Львова с требованием передачи Временным правительством генералу Корнилову всей полноты гражданской и военной власти с тем, что им, по личному усмотрению, будет составлено новое правительство для управления страной.

Усматривая в предъявлении этого требования, обращённого в моём лице к Временному правительству, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжёлым положением государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Временное правительство признало необходимым для меня принят скорый и решительные меры, дабы в корне пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве, на завоёванные революцией права граждан. Все необходимые меры к охране свободы и порядка в стране мною принимаются и о таковых мерах население своевременно будет поставлено в известность.

Вместе с тем приказываю:

1) Генералу Корнилову сдать должность Верховного главнокомандующего.

2) Объявить город Петроград и петроградский уезд на военном положении, распространив на него действие правил о местностях, объявленных состоящими на военном положении…

Призываю всех граждан к полному спокойствию и сохранению порядка, необходимого для спасения родины. Всех чинов армии и флота призываю к самоотверженному и спокойному исполнению своего долга – защиты родины от врага внешнего!

Министр-председатель, военный и морской министр А.Ф. Керенский.

Известия. 1917. 28 августа

Савинков ворвался в кабинет Керенского, размахивая газетой:

– Что это значить, Александр Фёдорович? Никакого мятежа нет!

– Это не важно, Борис Викторович. Я взял ответственность за судьбу России на себя.

– Но Корнилов не мыслит управлять Россией без меня и, главное, без вас, Александр Фёдорович!

– И, тем не менее, его войска идут на Петроград, – голос Керенского звучал холодно и безразлично.– Я разослал телеграммы, предписывающие любым путём задержать продвижение «корниловцев» к Петрограду. Вы со мной, Борис Викторович? Если со мной, то я прошу вас принять назначение военным генерал-губернатором Петрограда.

Все наполеоновские планы Савинкова рухнули в одночасье. Но теперь главное остаться у власти, рядом с властью, а там видно будет. Он согласился.

А опереться министру-председателю по-прежнему было не на кого. К нему в Зимний дворец явилась делегация от Союза казачьих войск с предложением стать посредниками в деле примирения его и Корнилова. С такими же предложениями высказались послы Англии, Италии и Франции. Ответ у Керенского был один: категорическое «нет».

«Нет» ответил и командующий Северным фронтом генерал Клембовский. Главнокомандующие Западным и Румынским фронтами выразили свою поддержку предложенной Корниловым программы по оздоровлению армии. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом прислал телеграмму следующего содержания:

"Я солдат и не привык играть в прятки. 16 июня на совещании с членами Временного правительства я заявил, что целым рядом военных мероприятий оно разрушило, растлило армию и втоптало в грязь наши боевые знамена, и оставление свое на главнокомандующего я понял тогда, как осознание Временным правительством своего тяжкого греха перед Родиной и желание исправить содеянное зло. Сегодня получил известие, что генерал Корнилов, предъявивший известное требование, могущее еще спасти страну и армию, смещается с поста верховного главнокомандующего. Видя в этом возвращение власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны, считаю долгом довести до сведения Временного правительства, что по этому пути я с ним не пойду. № 145. Деникин".

– Это чёрт знает что! – сказал Керенский, размахивая телеграммой. – Если это не мятеж – то, что это? Не пойдёт он! В тюрьму Деникин пойдёт! В тюрьму!

На частном заседании бывших министров Кокошкин предложил создать директорию с участием генерала Алексеева и наделить его всеми полномочиями главы правительства. Бывший министр иностранных дел Терещенко согласился с этим и сказал:

– Это дело надо ликвидировать так, чтобы обоих за штат отправить – и Керенского, и Корнилова, обе стороны удовлетворить взаимным жертвоприношением.

С этим согласился Некрасов, а за ним и все остальные бывшие министры.

На улицах Петрограда нижние чины стали отдавать честь офицерам, что не наблюдалось с февраля месяца.

Обыватели шептались между собой:

– Дикие горцы идут с Кавказских гор. Они не будут разбираться: кто левый, кто правый. Всех резать будут! Им бы только до грабежа добраться!

Керенский остался в одиночестве. Он лежал на диване в своём кабинете и лихорадочно думал: что бы предпринять.

И придумал. Он вызвал к себе члена президиума Петроградского Совета меньшевика Церетели Ираклия Георгиевича.

– Меня покинули все, – с жалкой улыбкой сообщил ему Керенский. -Все!

Он отодвинул ящик письменного стола, достал оттуда револьвер и с глупой улыбкой приставил его к виску.

– Вы меня за этим вызвали, Александр Фёдорович? – с сильным акцентом спросил Церетели. – Зафиксировать факт вашего самоубийства? Или у вас есть другие более интересные предложения?

– Есть. Я хочу передать всю власть Советам, если я возглавлю эти Советы, и если вы сумеете остановить войска Корнилова, наступающие на Петроград.

– Моя фракция меньшевиков вряд ли чем вам сможет помочь. Но вот мои однопартийцы из другой фракции, думаю, что они смогут вам помочь.

– Как?

– Разагитируют. У них хорошие агитаторы.

– Договаривайтесь хоть с чёртом, только остановите.

Этим же вечером, 27 августа Церетели встретился со своим однопартийцем из фракции большевиков Иосифом Джугашвили, партийный псевдоним Сталин. Он был ответственен за организационно-журналистскую работу.

Джугашвили искренне обрадовался Церетели: в этом русском море так редко выпадает случай поговорить с земляком на родном грузинском языке. Они почти ровесники – Церетели 36 лет, Джугашвили 38. Предложил чаю. По восточному обычаю сначала говорили о пустяках, потом перешли к делу.

– Керенский отдаст всю власть Советам с условием, что он их возглавит и Советы остановят продвижение корниловских войск. Только у большевиков есть лучшие агитаторы. Только они могут помочь правительству и лично Керенскому.

Сталин не спеша достал трубку, набил её табаком, закурил, пуская клубы дыма. К этому он пристрастился в ссылке в Туруханске. Табачный дым от мошки и комаров – первое дело.

– Условия, Ираклий? Хорошо. Мы тоже выдвинем свои условия. Во-первых, освободить наших товарищей из тюрем, куда их посадили в прошлом месяце. Во-вторых, прекратить преследовать фракцию большевиков и их вождей. И в-третьих, позволить вооружить красную гвардию, а для этого допустить нас на склады с оружием.

– Большевики будут помогать Керенскому? – удивился Церетели.

– Нет, не Керенскому. Ты ему передай, Ираклий, не ему будем помогать, а революционному народу.

– Но, Иосиф, Керенский может обмануть и не передать всю власть Советам.

Сталин хитро сверкнул глазами, положил левую руку на плечо Церетели и почти ткнул чубуком трубки ему в грудь.

– Зачем так говоришь, Ираклий? Почему может? Обязательно обманет.

– И вы будите ему помогать?

– Почему нет? Зачем ты пришёл сюда и обратился ко мне с просьбой, если не верил в успех?

– Попросил …

– Вот вы, меньшевики, – перебил его Сталин, – никогда не верите в успех! Почему?

Церетели пожал плечами.

– Будем помогать, Ираклий, будем. Если он выполнит наши условия.

Он хитро посмотрел своими тёмными глазами на собеседника и добавил:

– Ленин снял лозунг «Вся власть Советам!» Он для нас не актуален. Поэтому будет Керенский возглавлять Советы, не будет, нам всё равно.

Керенский написал несколько указов и уже ночью агитаторы большевиков направились навстречу корпусу Крымова, а Сталин занялся листовками.

На следующий день, 28 августа, по инициативе большевиков Советами был создан Военно-революционный комитет, где они заняли главную, определяющую роль. Именно Военно-революционный комитет организовал доступными ему средствами оборону от наступающих на Петроград воинских сил Корнилова.

11

Корнилов 28 августа опубликовал обращение к народу, написанное Завойко от его имени:

Обращение Л.Г. Корнилов к народу

Телеграмма министра-председателя за № 4163, во всей своей первой части, является сплошной ложью: не я послал члена Государственной думы В. Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне, как посланец министра-председателя. Тому свидетель член Государственной Думы Алексей Аладьин.

Таким образом, свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу Отечества.

Русские люди! Великая родина наша умирает. Близок час ее кончины.

Вынужденный выступить открыто – я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство, под давлением большевистского большинства советов, действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри.

Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне, в эти грозные минуты, призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога – в храмы, молите Господа Бога, об явлении величайшего чуда спасения родимой земли.

Я, генерал Корнилов, – сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ – путем победы над врагом – до Учредительного Собрания, на котором он сам решит свои судьбы, и выберет уклад новой государственной жизни.

Предать же Россию в руки ее исконного врага, – германского племени, – и сделать русский народ рабами немцев, – я не в силах. И предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли.

Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины!"

27 августа 1917 г. Ставка.

На это генерал Пётр Краснов, в общем-то, не плохой писатель, заметил:

– В прекрасно, благородно, смело написанном приказе звучала фальшь.

После этого обращения Ставка выпустила массу телеграмм, обращений, приказов и воззваний. А надо было просто поднять армию и идти на Петроград, на помощь Крымову. Как там, у Крымова никто не знал. Попытались один раз установить с ним связь, но не удачно и больше не пытались.

А Корнилов слёг. У него отказала правая рука. Она мучительно ныла и отказывалась подчиняться. Он лежал, прислушивался к боли, а вокруг него хлопотали жена, дочь и сын.

Накануне он провёл смотр могилёвского гарнизона. В смотре участвовали Корниловский полк, два эскадрона текинцев и Георгиевский батальон, подвергшийся большевицкой агитации.

Перед строем могилёвского гарнизона Корнилов решил произнести речь. Потребовал стул. Забираясь на него, чуть не упал. Из рядов Корниловского полка кто-то ахнул:

– Плохая примета.

Завойко махнул рукой. Строй прокричал трёхкратное «ура». Георгиевский батальон молчал.

Корнилов начал речь:

– Солдаты! Товарищи! Я сын казака-крестьянина! Я на своих руках видел мозоли, и возвращаться к старому не желаю! Ложь и провокация приходят из Петрограда. И только безумец может подумать, что я всю жизнь посвятивший служению Родины и её народу, могу даже в мыслях изменить народному делу, – голос главнокомандующего задрожал от смертельной обиды, но выпрямился и опять зазвучал резко и властно: – Нет! Я корнями ухожу в эту землю! Я плоть от плоти из толщи русского народа! И предать его я не смогу! Да, я приглашал и приглашаю в Могилёв Керенского, правительство и лидеров всех политических партий, что бы сформировать правительство народного единства, народной обороны. За безопасность их я ручаюсь честным словом русского офицера! Но если Временное правительство не откликнется на мое предложение, и будет также вяло вести дело, мне придется взять власть в свои руки, хотя я заявляю, что власти не желаю и к ней не стремлюсь. И теперь я спрашиваю вас, будете ли вы готовы тогда?

Корниловский полк и текинцы прокричали: «Готовы!» Георгиевский батальон угрюмо молчал, сознавая, что он в меньшинстве.

И к вечеру эта болезнь. Именно тогда, когда надо было действовать, действовать Корнилов не мог. Он лежал с тоскою в сердце и воспалёнными глазами смотрел в потолок. Одна надежда – Крымов. Приказы Корнилова, посланные превозмогая себя, не выполнялись. Вспомнились строчки Лермонтова:

И маршалы зова не слышат:

Иные погибли в бою,

Другие ему изменили,

И продали шпагу свою.

Нет, это не так, конечно, но многие. Обидно. Не верят в него. Вся надежда на Крымова.

Крымову были подчинены три конных дивизии: Кавказская туземная, Первая Донская и Первая Уссурийская. Это было более чем достаточно, что бы подавить любое революционное выступление в Петрограде.

Крымов выехал из Ставки днём 26 августа, а добрался до города Луги, где располагались его передовые части, только в ночь на 28 августа. Что задерживало его поезд в пути, станционное начальство объяснить не смогло.

Из Луги, днём генерал Крымов позвонил в Петроград. Какой-то незнакомый голос, представился начальником штаба округа и как-то нерешительно сообщил:

– Есть распоряжение военного министра Керенского. Генерал, вы должны остановить своё продвижение на Петроград.

– У меня имеется приказ Верховного главнокомандующего двигаться на Петроград. Я могу подчиниться распоряжению военного министра только в том случаи, если буду иметь его в письменном виде.

– Хорошо, генерал, ждите дальнейших распоряжений.

Этот разговор встревожил генерала и, вернувшись в свой вагон, он сказал своему начальнику штаба, генералу Дитерихсу:

– Не понятно, что там, в Питере твориться, Михаил Константинович. Может быть, он уже захвачен большевиками?

– Всё может быть, Александр Михайлович.

Прибыл офицер с копией телеграммы от Керенского, где он объявляет Корнилова изменником.

– Кто изменник? – удивился Крымов. – Лавр Георгиевич? Изменник чего? Они там с ума сошли что ли? Точно Петроград захвачен большевиками!

Тут появился офицер связи из Пскова с копией распоряжения Корнилова. Туземная дивизия должна быть сосредоточена в Царском Селе, Донская – в Гатчине, а Уссурийская – в Красном Селе.

– Вот это другое дело, – обрадовался Крымов, давая распоряжения о начале движения.

Но оказалось, что железнодорожные пути разобраны на протяжённом участке дороги.

Крымов сказал, что если путева́́я бригада рабочих не восстановит дорогу, то он расстреляет их всех. Это заставило бригаду путейцев в ночь спешно укладывать рельсы обратно. А в четыре часа утра пришла телеграмма от Керенского, где он сообщал, что в Петрограде всё спокойно и переброску корпуса следует приостановить.

– Михаил Константинович, – Крымов обратился к Дитерихсу, – съездите в Псков, разберитесь с обстановкой. Я уже ничего не понимаю.

В Пскове командующий Северным фронтом генерал Клембовский знал не многим больше. Дитерихсу удалось дозвониться до Ставки. Генерал Романовский сообщил, что Корнилов на своём месте, с Керенским идут переговоры, компромисс более чем вероятен.

На станции Луга творилось что-то невообразимое. Скопившиеся эшелоны с казаками растаскивали паровозами, их тащили сорок-шестьдесят вёрст, а затем бросали на каком-нибудь полустанке или тупике, без фуража для лошадей, без еды для людей.

Зато среди них появлялись люди в солдатских шинелях и говорили:

– Товарищи, что же вы? Керенский вас из-под офицерской палки вывел, свободу вам дал, а вы опять захотели тянуться перед офицером, да чтобы в зубы вам тыкали! Так, что ли?

– Товарищи! Керенский за свободу и счастье народа! А генерал Корнилов за дисциплину и смертную казнь! Ужели вы с Корниловым?

– Станичники! Вы соль земли! Краса и гордость России! Скинули царя со своей шее, а теперь офицеро́в туда сажаете?

Растерянные донские и уссурийские казаки отказывались подчиняться приказам.

Офицеры корпуса попытались арестовать агитаторов, но казаки их отстраняли:

– Погодь, ваше благородие, пущай гутарит.

Вечером, у станции Антропшино Ингушским полком Кавказской туземной дивизии завязался бой неизвестно с кем. Отряд неизвестных отступил в Царское Село. Командир дивизии, князь Гагарин решил не рисковать и тоже отступил. Дивизия расположилось на станции Дно. И к ним из Петрограда Всероссийский мусульманский съезд направил внушительную делегацию. Среди них даже был потомок великого Шамиля. Они владели ингушским, черкесским и татарскими языками. Они были свои для горцев. В результате их деятельности Кавказская туземная дивизия потеряла всякую боеспособность.

Вечером 28 августа в Лугу из Петрограда к Крымову прибыли посланцы от «Республиканского центра» полковник Дюсимитьер и инженер Финисов. Они убеждали Крымова двигаться в столицу, где его с нетерпением ждёт офицерское подполье, обещавшее поддержку.

На самом деле в Петрограде офицерские организации не знали что делать. Никаких указаний из Ставки не поступало. Контрреволюционное подполье ждало посланцев Корнилова за деньгами, согласно договорённости в Москве, но так и не дождалось.

Противоречивые сведения поступали со всех сторон, Крымов не понимал, что надо делать и кавалерийский корпус управлялся всё хуже и хуже. 29 августа он попытался двинуть корпус к столице, но это не увенчалось успехом. Казаки митинговали и днём и ночью.

Вокруг Крымова привычный мир рухнул, вместе с ним рухнули и все его устои и представления. Он искренне считал, что неподчинение командирам, это следствие слабости командного состава. Теперь надо признать или он слаб как командир (а это признать он никак не мог) или что в мире что-то изменилось. Нельзя же расстрелять весь корпус! Да и кто будет расстреливать?

После некоторого раздумья, Крымов послал в Петроград связного к полковнику Самарину, своему бывшему начальнику штаба по Уссурийской дивизии, искренне полагая, что товарищ по оружию юлить и врать не станет. Он сейчас служил в военном министерстве. Самарин пообещал приехать в Лугу и утром 30 августа он появился в штабе Крымова.

– Александр Михайлович, – сходу заявил Самарин, – министр-председатель ждёт вас у себя в Зимнем дворце. Вашей свободе и безопасности ничего не грозит.

– И не должно ничего грозить, – заметил Дитерихс, – корпус выполняет приказ Корнилова, который в свою очередь, выполняет поручение Керенского Александра Фёдоровича.

– Вы со мной, Михаил Константинович? – спросил Крымов.

– Разумеется.

И рано утром 31 августа они прибыли в Петроград.

По городу расклеены листовки от большевиков:

Товарищи!

Генерал Корнилов идёт на Петроград. Революционный пролетариат должен поставить на очередь вопрос об обороне столицы во всей ее полноте. Рабочие, солдаты, все граждане, кому дороги завоевания революции, обсуждайте немедленно дело обороны Петрограда, вырабатывайте и проводите в согласии с вашими организациями неотложные меры отпора! Добивайтесь полного перехода дела защиты Петрограда в руки солдат, рабочих и всей городской бедноты.

Григорий ЗИНОВЬЕВ.

Сталин явно время даром не терял, действовал.

Крымов и Детерихс первым делом направились к генералу Алексееву.

– А я вас ждал, Александр Михайлович, – сказал Алексеев. – Где ваш кавалерийский корпус?

– Мой корпус разложен большевицкими агитаторами и стал не управляем. Туземная дивизия отведена на станцию Дно.

– Дно – какое символическое название! – произнёс Алексеев. – Полагаю, что ваш корпус это единственная надежда России, и она не оправдалась. Керенский решил сам стать верховным главнокомандующим. А мне предложил стать у него начальником штаба.

– И что, Михаил Васильевич?

– Пришлось согласиться. Хотя мне эта роль противна до глубины души. А что было делать? Не согласился бы, он назначил бы Черемисова. А он всех бы нас арестовал, а потом бы расстрелял. Даже не сомневайтесь. Он зол на Корнилова. А я вот сейчас собираюсь в Могилёв, к Лавру Георгиевичу. Позавчера Керенский отдал указ об отстранении от должности генерала Корнилова за мятеж и его старших сподвижников. Попробую всё как-то уладить.

– Что же нам делать? – спросил Крымов.

– Не знаю, Александр Михайлович. Думаю набраться терпения и ждать. Ждать, как бы больно и противно это не было. Проиграно сражение, но не проиграна война. Во всё виновата глупость и властолюбие Керенского. И, конечно, организация большевиков. В ответ, нам надо создать свою организацию.