Серебряный век. Лирика

«В последний раз зову тебя, любовь…»
Сонет

 
В последний раз зову тебя, любовь,
Слабеют силы в горестном усилье…
Едва расправлю радостные крылья,
Взбунтуется непокоренной кровь…
 
 
Ответь мне «да», – молю, не прекословь.
Лишь для тебя прошел десятки миль я.
О, связки милые, о, сухожилья,
Двойные звезды глаз, ресницы, бровь.
 
 
Кольцо дано не на день, а навеки.
Никто другой, как я, тебя не звал,
Я вижу лишь тебя, закрывши веки…
 
 
Зачем прибой стремит свой шумный вал?
Едва домчавшись, он отпрянет снова,
Во всех скитаньях ты – моя основа…
 

31 марта 1912

«Я книгу предпочту природе…»

 
Я книгу предпочту природе,
Гравюру – тени вешних рощ,
И мне шумит в весенней оде
Весенний, настоящий дождь.
Не потому, что это в моде,
Я книгу предпочту природе.
 
 
Какая скука в караване
Тащиться по степи сухой.
Не лучше ль, лежа на диване,
Прочесть Жюль Верна том – другой.
А так – я знаю уж заране,
Какая скука в караване.
 
 
Зевать над книгою немецкой,
Где тяжек, как картофель, Witz,
Где даже милый Ходовецкий
Тяжел и не живитстраниц.
Что делать: уж привык я с детской
Зевать над книгою немецкой.
 
 
Милей проказливые музы,
Скаррона смех, тоска Алин, —
Где веселилися французы
И Лондон слал туманный сплин.
Что в жизни ждет? одни обузы,
Милей проказливые музы.
 
 
Не променял бы одного я
Ни на гравюру, ни на том —
Тех губ, что не дают покоя,
В лице прелестном и простом.
Пускай мне улыбнутся трое,
Не променял бы одного я.
 
 
Но ждать могу ли я ответа
От напечатанных листков,
Когда лишь повороты света
Я в них искать всегда готов,
Пускай мне нравится все это,
Но ждать могу ли я ответа?
 
 
Я выражу в последней коде,
Что без того понятно всем:
Я книги предпочту природе,
А вас хоть тысяче поэм.
Любовь (когда она не в моде?)
Поет в моей последней коде.
 

13 марта 1914

«Декабрь морозит в небе розовом…»

 
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленный мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.
 
 
И ждем чего? самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж взбухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.
 
 
Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованном Архангеле
Лишь млеют сладостно огни.
 
 
Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и легкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!
 
 
Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: «Это навсегда!» —
Пусть упадет, как беззаконница,
Меня водившая звезда.
 
 
Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,
О, бедная моя любовь.
Струями нежными, не пылкими,
Родная согревает кровь,
 
 
Окрашивает щеки розово,
Не холоден минутный дом,
И мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.
 

8 декабря 1920

«Золотая Е лена по лестнице…»

 
Золотая Елена по лестнице
Лебедем сходит вниз.
Парень, мнущий глину на задворках,
Менее смешон, чем Парис.
 
 
Тирские корабли разукрашены —
(Белугою пой, Гомер!)
Чухонские лайбы попросту
В розовой заводи шхер.
 
 
Слишком много мебели,
Шелухой обрастает дом.
Небесные полотеры шепотом
Поставили все вверх дном.
 
 
В ужасе сердце кружится…
Жарю, кипячу, варю…
Прямая дорога в Удельную,
Если правду заговорю.
 
 
Покойники, звери, ангелы,
Слушайте меня хоть вы!
Грошовыми сережками связаны,
Уши живых – мертвы.
 

Ноябрь 1926

«Если б ты был небесный ангел…»

 
Если б ты был небесный ангел,
Вместо смокинга носил бы ты стихарь
И орарь из парчи золотистой
Крестообразно опоясывал бы грудь.
 
 
Если б ты был небесный ангел,
Держал бы в руках цветок или кадилу
И за нежными плечами
Были б два крыла белоснежных.
 
 
Если б ты был небесный ангел,
Не пил бы ты vino Chianti,
Не говорил бы ты по – английски,
Не жил бы в вилле около Сан – Миньято.
 
 
Но твои бледные, впалые щеки,
Твои светлые, волнующие взоры,
Мягкие кудри, нежные губы
Были бы те же,
Даже если бы был ты небесный ангел.
 

1906

Бенедикт Лившиц

Эрос

 
Мы строго блюдем сокровенные заповеди —
Любовный завет:
Когда розовеет и гаснет на западе
Рубиновый свет,
Мы белыми парами всходим по очереди
На Башни Луны
И любим в святилищах девственной дочери
Немой вышины.
О, счастье вступить за черту завоеванного
Священного сна
И выпить фиал наслажденья любовного
До самого дна!
О. счастье: за ночь под серебряно – матовою
Эгидой луны
Не надо платить подневольною жатвою —
Как в царстве весны!
О, счастье: лишь прихотям Эроса отданные,
Мы можем – любя —
На каменном шаре, как камень бесплодные,
Сгореть для себя!
 

1909

Июль

 
В небе – бездыханные виолы,
На цветах – запекшаяся кровь:
О, июль, тревожный и тяжелый,
Как моя молчащая любовь!
Кто раздавит согнутым коленом
Пламенную голову быка?
И. презрев меня, ты реешь тленом,
Тонким воздыханием песка —
В строго – многоярусные строи
Зноем опаляемых святых, —
И за малым облаком перо, и
Светлый враг в покровах золотых!
 

1912

Александрийский театр

 
Когда минуешь летаргию
Благонамеренной стены,
Где латник угнетает выю
Ничтожествующей страны.
 
 
И северная Клеопатра
Уже на Невском, – как светло
Александрийского театра
Тебе откроется чело!
 
 
Но у подъезда глянет хмуро,
Настороженна и глуха,
Сырая площадь, как цезура
Александрийского стиха.
 
 
Быть может, память о набеге
Вчерашней творческой волны
Почиет в ревностном ковчеге
Себялюбивой тишины.
 
 
И в черном сердце – вдохновенье,
И рост мятущейся реки,
И страшное прикосновенье
Прозрачной музиной руки, —
На тысячеголосом стогне
Камнеподобная мечта,
И ни одно звено не дрогнет
По – римски строгого хребта.
 

1 января 1915

Нева

 
Вольнолюбивая, доныне
Ты исповедуешь одну
И ту же истину, рабыней
В двухвековом не став плену.
 
 
Пусть нерушимые граниты
Твои сковали берега,
Но кони яростные взвиты
Туда, где полночь и пурга.
 
 
Пусть не забывший о героях
И всех коней наперечет
Запомнивший ответит, что их
В стремнину темную влечет?
 
 
Иль эти мчащиеся, всуе
Несбыточным соблазнены,
Умрут, как Петр, от поцелуя
Твоей предательской волны?
 

1916

«Как душно на рассвете века!..»

 
Как душно на рассвете века!
Как набухает грудь у муз!
Как страшно в голос человека
Облечь столетья мертвый груз!
И ты молчишь и медлишь, время,
Лениво кормишь лебедей
И падишахствуешь в гареме
С младой затворницей своей.
Ты все еще в кагульских громах
И в сумраке масонских лож.
И ей внушаешь первый промах
И детских вдохновений дрожь.
Ну, что ж! Быть может, в мире целом
И впрямь вся жизнь возмущена
И будет ей водоразделом
Отечественная война;
Быть может, там, за аркой стройной,
И в самом деле пышет зной,
Когда мелькает в чаще хвойной
Стан лицедейки крепостной.
Но как изжить начало века?
Как негритянской крови груз
В поющий голос человека
Вложить в ответ на оклик муз?
И он в беспамятстве дерзает
На все, на тяги дикий крик,
И клювом лебедя терзает
Гиперборейский Леды лик.
 

1925

Предчувствие

 
Расплещутся долгие стены
И вдруг, отрезвившись от роз,
Крылатый и благословенный
Пленитель жемчужных стрекоз,
 
 
Я стану тяжелым и темным,
Каким ты не знала меня,
И не догадаюсь, о чем нам
Увядшее золото дня
 
 
Так тускло и медленно блещет,
И не догадаюсь, зачем
В густеющем воздухе резче
Над садом очертится шлем, —
 
 
И только в изгнанье поэта
Возникнет и ложе твое
И в розы печального лета
Арханегел, струящий копье,
 

1912

Мирра Лохвицкая

«Если прихоти случайной…»

 
Если прихоти случайной
И мечтам преграды нет —
Розой бледной, розой чайной
Воплоти меня, поэт!
 
 
Двух оттенков сочетанье
Звонкой рифмой славословь:
Желтый – ревности страданье,
Нежно-розовый – любовь.
 
 
Вспомни блещущие слезы,
Полуночную росу,
Бледной розы, чайной розы
Сокровенную красу.
 
 
Тонкий, сладкий и пахучий
Аромат ее живой
В дивной музыке созвучий,
В строфах пламенных воспой.
 
 
И осветит луч победный
Вдохновенья твоего
Розы чайной, розы бледной
И тоску и торжество.
 

1896–1898

«Твои уста – два лепестка граната…»

 
Твои уста – два лепестка граната,
Но в них пчела услады не найдет.
     Я жадно выпила когда-то
     Их пряный хмель, их крепкий мед.
 
 
Твои ресницы – крылья черной ночи,
Но до утра их не смыкает сон.
     Я заглянула в эти очи —
     И в них мой образ отражен.
 
 
Твоя душа – восточная загадка.
В ней мир чудес, в ней сказка, но не ложь.
     И весь ты – мой, весь без остатка,
     Доколе дышишь и живешь.
 

1899

«Я не знаю, зачем упрекают меня…»

 
Я не знаю, зачем упрекают меня,
Что в созданьях моих слишком много огня,
Что стремлюсь я навстречу живому лучу
И наветам унынья внимать не хочу.
 
 
Что блещу я царицей в нарядных стихах,
С диадемой на пышных моих волосах,
Что из рифм я себе ожерелье плету,
Что пою я любовь, что пою красоту.
 
 
Но бессмертья я смертью своей не куплю,
И для песен я звонкие песни люблю.
И безумью ничтожных мечтаний моих
Не изменит мой жгучий, мой женственный стих.
 

1898

Свет вечерний

 
Ты – мой свет вечерний,
Ты – мой свет прекрасный,
Тихое светило
Гаснущего дня.
Алый цвет меж терний,
Говор струй согласный,
Все, что есть и было
В жизни для меня.
 
 
Ты – со мной; – чаруя
Радостью живою
В рощах белых лилий
Тонет путь земной.
Без тебя – замру я
Скошенной травою,
Ласточкой без крылий,
Порванной струной.
 
 
С кем пойду на битву,
Если, черной тучей,
Грозный и безгласный
Встанет мрак ночной?
И творю молитву:
«Подожди, могучий,
О, мой свет прекрасный,
Догори – со мной!».
 

1902–1903

Анатолий Мариенгоф

«Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза…»

 
Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза
И на крыши сползла по ресницам.
Встала печаль, как Лазарь,
И побежала на улицы рыдать и виниться.
Кидалась на шеи – и все шарахались
И кричали: безумная!
И в барабанные перепонки вопами страха
Били, как в звенящие бубны.
 

1917

Тучелёт

 
Иннаф.
 

1.

 
Из чернаго ведра сентябрь льёт
Туманов тяжесть
И тяжесть вод.
Ах, тучелёта
Вечен звон
О неба жесть.
 

2.

 
Язык
Не вяжет в стих
Серебряное лыко,
Ломается перо – поэта верный посох.
Приди и боль разуй. Уйду босой.
Приди, чтоб увести.
 

3.

 
Благодарю за слепоту.
Любви игольчатая ветвь
Ты выхлестнула голубые яблоки.
Сладка мне темь закрытых зябко век,
Незрячие глаза легки.
Я за тобой иду.
 

4.

 
Рука младенческая радости
Спокойно крестит
Белый лоб.
Дай в веру верить.
То, что приплыло
Теряет всяческую меру.
 

Август 1920

«На каторгу пусть приведет нас дружба…»

Сергею Есенину

 

 
На каторгу пусть приведет нас дружба,
Закованная в цепи песни.
О день серебряный,
Наполнив века жбан,
За край переплесни.
 
 
Меня всосут водопроводов рты,
Колодези рязанских сел – тебя.
Когда откроются ворота
Наших книг,
Певуче петли ритмов проскрипят.
 
 
И будет два пути для поколений:
Как табуны пройдут покорно строфы
По золотым следам Мариенгофа
И там, где, оседлав, как жеребенка, месяц,
Со свистом проскакал Есенин.
 

Март 1920

«Утихни, друг. Прохладен чай в стакане…»

Есенину

 
Утихни, друг. Прохладен чай в стакане.
Осыпалась заря, как августовский тополь.
Сегодня гребень в волосах —
Что распоясанные кони,
А завтра седина, как снеговая пыль.
 
 
Безлюбье и любовь истлели в очаге.
Лети по ветру стихотворный пепел!
Я голову – крылом балтийской чайки
На острые колени
Положу тебе.
 
 
На дне зрачков ритмическая мудрость —
Так якоря лежат
В оглохших водоемах,
Прохладный чай (и золотой, как мы)
Качает в облаках сентябрьское утро.
 

Ноябрь 1920

Дмитрий Мережковский

«Пощады я молю! Не мучь меня, Весна…»

 
Пощады я молю! Не мучь меня, Весна,
Не подходи ко мне с болезненною лаской
И сердца не буди от мертвенного сна
Своей младенческой, но трогательной сказкой.
 
 
Ты видишь, как я слаб, – о сжалься надо мной!
Меня томит и жжет твой ветер благовонный.
Я дорого купил забвенье и покой, —
Оставь же их душе, страданьем утомленной…
 

1886

«В небе, зеленом, как лед…»

 
В небе, зеленом, как лед,
Вешние зори печальней.
Голос ли милый зовет?
Плачет ли колокол дальний?
 
 
В небе – предзвездная тень,
В сердце – вечерняя сладость.
Что это, ночь или день?
Что это, грусть или радость?
 
 
Тихих ли глаз твоих вновь,
Тихих ли звезд ожидаю?
Что это в сердце – любовь
Или молитва – не знаю.
 

<1909>

Голубое небо

 
Я людям чужд и мало верю
Я добродетели земной:
Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой.
 
 
Я верю только в голубую
Недосягаемую твердь.
Всегда единую, простую
И непонятную, как смерть.
 
 
О, небо, дай мне быть прекрасным,
К земле сходящим с высоты,
И лучезарным, и бесстрастным,
И всеобъемлющим, как ты.