По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина

А можно ли нам дискутировать?

Вернусь к внутриредакционной жизни «МК». Наши посиделки, нетрадиционные разговоры дали мне очень много, я с совершенно другой стороны стал оценивать и исторические события, и критиков советской власти, да и свою журналистскую стезю.

Не скажу, что у меня открылись глаза. Я и раньше замечал несоответствие между словами «родной партии» и реальными делами – и в прошлом нашей страны, и в текущее время. Большевики сами воспитывали во мне недоверие.

Это недоверие усилилось, когда я начал для «МК» делать материалы по истории комсомола. Пожилая сотрудница архива ЦК ВЛКСМ, показывая фотографии прежних руководителей комсомола, тихо, печально приговаривала: «Этот расстрелян. Этот расстрелян. И этот… Вот эта группа ЦК вся расстреляна…». И это – про активнейших участников большевистской «революции»! И это – о руководителях коммунистического союза молодёжи!

Честные, преданные делу революции гибли массово, гибли ни за что. А мы в газете, через полвека после победы социализма, трусливо обсуждали: можно ли себе позволить подискутировать? Фактически мы как бы спрашивали власть: а вы, дяденьки, позволите нам порассуждать о смысле бытия современной молодёжи, о том, как её вовлечь в активную общественную жизнь и каковы формы и цели этой активности?

За «круглым столом» в редакции я собрал тринадцать юных мудрецов, чтобы обсудить тему «Молодежные клубы – гости и хозяева» (опубликовано 5 марта 1967 г.). Тогда эта тема стала модной и позволительной для обсуждения. Партийная власть и комсомол реально ощущали, что усиливается безыдейность нового поколения, своего рода нигилизм. Ещё не протестные настроения против существующего режима (это было уделом очень узкого круга инакомыслящих), а просто разочарование в декларативных «идеалах коммунизма». Вот и пытались вовлечь «не охваченных» под своё крыло через клубы по интересам, молодёжные кафе.

Так, по инициативе Фрунзенского райкома комсомола при кинотеатре «Художественный» появился клуб любителей кино «Арбат». Как рассказал его представитель, в клубе, судя по выданным абонементам, тысяча двести человек. Причём девятьсот из них регулярно участвуют в общественных просмотрах и обсуждениях фильмов. Цель создателей клуба – «пропаганда хороших фильмов и воспитание грамотного зрителя». И в те времена более «лёгкие» фильмы, как, например, «Подвиги Геракла» или индийский «Цветок в пыли», привлекали зрителей больше, чем те, которые пытались вовлечь зрителей в размышления о текущей жизни (пусть и в рамках соцреализма).

«А как же идеологическое воспитание? – спросил участник нашего «круглого стола», комсомольский функционер. – Просто просмотры, и всё? Не кажется ли вам, что в этих клубах интересных встреч мы воспитываем пассивность? Человеку придумали клуб. Он приходит, чтобы его развлекали там».

Но однажды в «Арбате» показали фильм «Обыкновенный фашизм», и в его обсуждении принял участие режиссёр Михаил Ромм. «Мы разбирали не только художественные достоинства фильма, но и его политическое содержание», – парировал представитель киноклуба. Это уже – кое-что. Правда, сомневаюсь, что на том обсуждении мог прозвучать хотя бы намёк на сходство двух тоталитарных систем – гитлеровской и коммунистической. За это, мягко говоря, по головке не погладили бы.

Но встречи по интересам в клубах и молодёжных кафе столкнулись с непреодолимым препятствием – «господином Планом». Зачем кинотеатру нужен киноклуб любителей, если не будет хорошего сбора? По признанию представителя «Арбата», администрация «Художественного» стала к ним серьёзно относиться лишь после того, как зал стал заполняться и давать плановую выручку.

С такой же проблемой столкнулись и молодёжные кафе. На волне эмоционального подъёма с двух сторон – «снизу» и «сверху» их появилось в Москве более двух десятков. Сейчас, когда в столице сотни разносортных кафе и ресторанов, эта цифра кажется смешной, а тогда это было похоже на кулинарную революцию. Но даже от этого незначительного количества к моменту нашего обсуждения осталось только два – «Молодёжное» и «Синяя птица». Правда, незадолго до нашего «круглого стола» открылось кафе «Лелль», представитель которого посетовал, что нет какого-то координирующего органа по работе молодёжных кафе. А что может поделать «координирующий орган», если посетителей недостаточно? Особенно там, где тогда вознамерились пропагандировать здоровый образ жизни и отказались от продажи алкоголя?

И, по сути, все участники «круглого стола» констатировали, что эти нововведения «по интересам» охватывают лишь малую часть московской молодёжи, в основном людей с высшим или незаконченным высшим образованием, – в сумме несколько тысяч, когда в столице около миллиона людей комсомольского возраста:

Говорят, в Москве все люди грамотные. Это абстрактно. Анкета, проведенная “Комсомольской правдой”, показала, что десятая часть молодежи не читает газет. Люди, которые ничем после работы не занимаются, не увлекаются, более склонны к антиобщественным поступкам… Они околачиваются в подъездах, на площадках и в лучшем случае гоняют консервную банку.

А ещё такая «не охваченная молодёжь» предпочитает танцевать – кошмар какой! – твист и тому подобные разлагающие наше общество западные танцы…

И вот я, сотрудник отдела пропаганды, как бы ни с того, ни с сего заинтересовался… танцами. Нет, не учиться пошёл, не в танцевальную студию записался, а отправился в Измайловский парк, где «топчется» молодёжь. Хотя поучиться правильно танцевать надо было! А кто тогда умел? Редко, кто танцевал красиво. В основном, как я «мудро» выразился в своём юношеском дневнике, танцы – это публичный способ обнять девушку. Танцы-обжиманцы! Ну, и «тряхнуть костями»!

Мы даже открыли рубрику «Приглашение к танцу». Мол, редакцию спрашивают, где научиться танцевать модные танцы – сиртаки, медисон, например.

Внештатник «МК» Л. Росин увлекался темой культурного отдыха молодёжи и предложил какие-то свои рассуждения. Но материал в отделе не понравился, и подключили меня. Мы начали подготовку моим испытанным способом – анкетированием. При всей разнице публики на двух разновесных танцплощадках Измайловского парка (одна – под крышей, с туалетом и буфетом, другая – попроще, под открытым небом), все были не очень довольны примитивным топтанием.

Наше резюме в статье «На полтинник культуры» (8 августа 1967 г.) стало призывом к функционерам:

Комсомольские организации бьются над созданием молодёжных клубов, ищут для них помещения, ищут лазейки для новых штатных единиц, но, рождённые с неимоверными усилиями, они гибнут, не успев преодолеть детские болезни. А здесь – коллектив с общими интересами… Почему же не продумать систему художественного воспитания на танцплощадке? Показывать выступления лучших пар Москвы, с помощью самодеятельных артистов разучивать новое, устраивать конкурсы.

Никакого официального ответа на нашу публикацию газета не получила. Да, и что можно было ответить? Да и кто? Безусловно, комсомол не случайно заинтересовался досугом молодёжи, в том числе танцами, так как увидел в этом буржуазное влияние (а оно всё более проникало вместе с музыкальными записями современных западных исполнителей). Потому и позволено было порассуждать о твисте и шейке. Но у комсомола были и «более серьёзные» задачи: сбор взносов и металлолома, организация соревнования за присвоение звания «бригада коммунистического труда», мобилизация молодёжи на ударные стройки и субботники, шефство над школами и армией… Так что юные строители коммунизма сами выбирали, что танцевать, как танцевать, какую музыку слушать и любить, носить клёш или дудочки…

Конечно, тогда решительно боролись со стилягами, которые увлекались всем западным. Об этом позорном действии комсомола недавно рассказал фильм Валерия Тодоровского «Стиляги». В общем-то, верно показана атмосфера тех лет. Однако представлять, что все комсомольские активисты ретиво гонялись за стилягами, вырезали им чубы-коки, сдирали жёлтые пиджаки и брюки-дудочки, это было бы примитивно. Скажу о себе: когда я был комсомольским функционером, никогда этим не занимался и не поощрял эту «охоту». Я меня был друг – типичный стиляга. Комсомолец. Из бедной семьи. Но он, будущий архитектор, искал новые формы и оригинальные цвета одежды, которая своим однообразием нагоняла тоску на его творческую душу. У меня не было жёлтого пиджака, но вместо широченных шаровар я стал носить узкие тренировочные брюки. И за это улица стала меня называть стилягой.

Но самые одиозные противники всего нового, усматривая идеологическую угрозу, и облавы устраивали на стиляг, и публично клеймили их: «Сегодня слушаешь ты джаз. А завтра Родину продашь». Однако предложить наиболее продвинутым ребятам что-то своё, равное по силе воздействия комсомол не всегда мог. Конкурентоспособные официозные песни были – Пахмутовой, Тухманова, «Самоцветов», но в танцевальной музыке – почти ничего. Юные тела предпочитали двигаться под шейк, твист, рок-н-ролл и прочие появляющиеся за кордоном новинки, а не под краковяк, вальс, даже если он был бостон. Даже танго и фокстрот уже не удовлетворяли.

Все эти новинки из «гнилого» Запада признавались идеологически вредными. Но побороть массовое увлечение не удавалось. Тому мешало появление магнитофонов и привезённых зарубежных записей. Особое беспокойство у идеологов вызывало увлечение транзисторами. Я сам лично слышал выступление высокопоставленного комсомольского функционера на каком-то совещании, который расписался в бессилии: «Они уходят со “Спидолой”, и что там слушают, под что танцуют, мы не знаем…» «Спидола» – спасибо Риге! – стала самым популярным радиоприёмником, поскольку питалась и от батареек. Можно было слушать, где угодно и что угодно – от «вражьих голосов» до «тяжёлого рока»…

Как эти опасения про неконтролируемое влияние Запада похожи на нынешние попытки ограничить интернет, который позволяет быть независимым от официальных предпочтений.

«Короли – рабочие, ферзи – комсомолки…»

Моим любимым занятием стало листать страницы старых газет. Подтолкнуло меня к этому чтение третьего издания собрания сочинений Ленина и книжки Герберта Уэллса «Россия во мгле», а точнее – приложений к основному тексту. Там приводились такие документы, исторические факты, о которых прежде, до хрущёвской оттепели, наше юное поколение не знало и не догадывалось. Особенно в глубоком неведении оставались те, у кого не было в семье участников революций, учёных и других интеллектуалов, которые знали истинную правду о событиях, могли хранить старые газеты и журналы, запрещённые книги.

К тому же была и практическая польза от такого чтения – для публикации в газете. Так, я подготовил тематическую полосу по страницам старых изданий – «Здоровье молодежи – капитал революции» (9 сентября 1967 г.).

Казалось бы, ну какое открытие я могу сделать, знакомясь с публикациями в большевистских газетах первых лет советской власти о физкультуре и спорте? А любопытного оказалось немало. Ведь официозную историю советской периода нам преподносили во многом иначе, чем она была на самом деле. Её приглаживали в соответствии с новыми требованиями. А публикации в старых газетах, даже в советских, были правдивее. Процитирую некоторые самые неожиданные и занимательные информации. В 1924 году «Красный спорт» писал:

17 января в кружке игр и праздников при ОППВ (опытно-показательная площадка Всевобуча) состоялось собрание, посвященное специально вопросу о месте и значении лаун-тенниса как спортивной игры.

С большим и содержательным докладом выступил проф. В. Гориневский – “Лаун-теннис с биологической точки зрения”. Он указал, что теннис имеет большую гигиеническую, педагогическую и воспитательную цель… Единственным отрицательным качеством тенниса профессор называет слишком малый риск в игре. Плохо именно то, что участник это сознает. Опасность же воспитывает волю и мужество.

Докладчику возражает С. Сысев. Он говорит, что игру нельзя оценивать лишь с точки зрения ее полезности. Теннис определенно индивидуальная игра. Здесь отсутствуют товарищество и коллективность – именно те, факторы, недостаточным развитием которых страдает русский человек. Теннис является вместе с тем самой дорогой летней игрой. Все эти мотивы говорят за то, что теннис в современных условиях не может и не должен получить в СССР такого распространения, как другие массовые, коллективные игры.

Что «не может» в бедной стране, с этим ещё можно было бы в тот период разрухи согласиться, а вот что «не должен» – это уж слишком по-большевистски. И ведь теннис действительно долгие годы никак не развивался в стране диктатуры пролетариата, его и по затратам и по отсутствию коллективизма признавали буржуазным занятием. Вот пирамиды устраивать – это пожалуйста: дёшево и коллективно. Это когда группа якобы гимнастов выстраивает на сцене фигуры из своих тел, забираясь один на другого. А ля гоп – пирамида готова. Покрасовались, спрыгнули, разбрелись – все довольны. И никакого индивидуализма. Будучи школьником, я не раз участвовал в таких пирамидах. Удовлетворения не получал. Какое-то скучное, инертное занятие.

Вот ещё экзотические виды спорта:

6 сентября в Москве на вновь оборудованном стадионе совторгслужащих имени Профинтерна состоялся первый профсоюзный праздник физкультуры [полагаю, автор слегка ошибся: не “на вновь оборудованном”, а – “на недавно оборудованном”: вряд ли такой стадион существовал до этого дня].

После приветствий на поле выкатили гигантский мяч – “пушбол”. Мяч выше роста человека. Приводится демонстрация новой, доселе не виданной игры.

Этот восторженный репортаж газеты «Известия спорта», публикованный в 1923 году, раскрывает типичное двуличие отечественной политики. Совсем недавно большевики отразили нападения интервентов из капиталистических стран, а тут пропагандируют их игры!

То же издание далее пишет, как бы исправляя идеологический перекос предыдущего абзаца:

На середине поля впервые в СССР состоялась игра «живыми шахматами», где фигурками были люди, одетые в красочные одежды. Играли т. Фрейдберг, металлист из Харькова, и Грязнов, текстильщик из Серпухова. Впервые были применены новые названия фигур: короли – рабочие, ферзи – комсомолки, слоны – краскомы, кони – всадники, ладьи – военморы, пешки – физкультурницы.

То, что подобными играми в «живые шахматы» увлекались шахи, падишахи и прочие кровавые тираны, авторам данной игры и публикации, кажется, невдомёк. Но зато «короли – рабочие» – это по-нашему, по-пролетарски! Вот только не понятно, как было отличить «ферзей-комсомолок» от «пешек-физкультурниц»? По интеллекту на лице, что ли?

Новый, революционно-пролетарский спорт разрушал прежние представления о морали, нравственности, стыде и скромности. «Комсомольская правда» в 1925 году нарисовала такую вот провинциальную картинку:

Престольный праздник “9-е Воскресенье” и большой базар в Юрьеве издавна собирают крестьянство со всей округи в город. Съезжаются за 20 – 30 верст…

Вдруг в толпу врываются непривычные звуки оркестра…. Головы всех поворачиваются в сторону звуков. Глаза впиваются в невиданное зрелище. Под звуки марша стройными рядами длинная молодая колонна загорелых ребят в трусиках пересекает базарную площадь.

– Бесстыдники, – говорит кто-то из женщин.

– Вот так чудеса, – медленно соображает вслух подвыпивший мужичок.

– Ишь ты, без штанов, да с музыкой!

Деревенская молодежь, до того сонно бродившая, грызшая подсолнухи, взбудоражена. Всех невольно тянет пойти за складными ребятами – физкультурниками. Надо посмотреть. Ведь бесплатно. Да и с музыкой.

Коль зашла речь об одежде, продолжим тему. И вот что писала та же «Комсомолка» три года спустя:

Многотысячные массы зрителей, посетившие в эти дни наши стадионы, должны были бы следить не только за высотой прыжка, за скоростью бега – они могли видеть элементы нового стиля, воплощенные в жизни и в живом движении…

На всякую моду можно смотреть, как на стандарт. Эти моды диктует парижский портновский трест, требованиям которого мы пассивно подчиняемся. Эти требования нам чужды и во многом непонятны, поэтому так уродливо одеты люди.

Ну, что сказать на это? Вроде бы мы можем улыбнуться по поводу опасений и заблуждений автора. Вот только, похоже, что и ныне, в двадцать первом веке, чуть ли не сто лет спустя, вновь в нашем особливом Отечестве звучат голоса о происках «парижского треста», о том, что наши люди (о, ужас!) «пассивно подчиняются», что нам ихнее чуждо, непонятно и уродует нас…

Немало любопытного открылось мне и при подготовке полосы к пятидесятилетию «Великой Октябрьской социалистической революции» (подборка «Революция – локомотив истории» опубликована прямо в день юбилея, 7 ноября 1967 г.). Так, из воспоминаний Николая Подвойского, который в октябре семнадцатого года возглавлял Военно-Революционный комитет Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, делаешь вывод, что, вопреки ярким картинкам советских кинофильмов, большой битвы за взятие Зимнего не было. Многие защитники цитадели Временного правительства Керенского разошлись ещё до первых символических выстрелов по зданию. Лишь юнкера до последнего пытались защищать лидеров демократических преобразований в России. Но юных сопротивленцев было слишком мало…

По сути, прокоммунистическими агитками стали мои тематические подборки по старым газетам про создание комсомольских организаций на селе («Первые борозды», 18 июля 1967 г.) и об истории комсомольского билета («От баррикад до Ангары», 10 и 11 февраля 1967 г.). Они также были подготовлены в связи с полувековым юбилеем «Великой Октябрьской революции»). В этих моих публикациях ничего нового для более свежего осмыслении событий не было. Я делал их в русле официальной пропаганды. Скажем, в сельской подборке я ни слова не упомянул о «головокружении от успехов» при массовой коллективизации, то есть, по сути, о насильственном создании колхозов. Однако некоторые детали той давней жизни были любопытны, хотя бы потому, что со временем большевики о многом старались умолчать или представить совсем в ином свете, чем было на самом деле.

К тому же эти мои материалы не были столь же «трескучими» и шаблонными, как если бы со своими воспоминаниями выступали участники тех далёких событий.

В историю комсомольского билета я вставил информацию о комсомольской путёвке. Тогда были на слуху призывы к молодёжи и отправка поездами («Едем мы, друзья, В дальние края») на целину, на «стройки коммунизма» Сибири и Дальнего Востока. Одна из самых известных строек – Братская ГЭС. Мне повезло, что одним из тех, кто туда поехал по комсомольской путёвке, был мой старый знакомый – Валентин Кузьмин, корреспондент Фотохроники ТАСС. По совместительству он был старшим пионервожатым подмосковного тассовского пионерлагеря, где я поработал одно лето. Не знаю, почему он, сдавая экзамены в театральное училище, в августе 1967 года, вдруг отправился на берег Ангары. Не помню причину такого крутого поворота, и в публикации я об этом не написал. На красочной путёвке я заметил коряво написанную простым карандашом букву «в». Оказалось, это – отметка, что обладателю сего документа выдали валенки…

«Искру» называли «Фёклой»

Любой человек должен уметь грамотно говорить, доказательно выступать на собраниях. Особенно – комсомольские активисты, лекторы. Хотя, конечно, эту статью – «Запишите меня в Цицероны» (20 октября 1967 г.) – я подготовил не для активистов, а для всех, кто хочет, чтобы его поняли, чтобы он повлиял на нужное ему решение. А грамотно, красиво и убедительно выступать тогда практически не умели. В лучшем случае – эмоционально, если ситуация была скандальной.

Помню, как сам я, оказавшись комсомольским деятелем, поначалу мучился на трибуне и мучил слушателей. У меня неплохо получалось доверительно поговорить с человеком тет-а-тет, но выйдешь на аудиторию и – поджилки трясутся, не могу подобрать нужные слова.

Поводом для публикации стали лекции по ораторскому искусству, организованные на философском факультете МГУ. Почему ребята заинтересовались этим неплановым занятием?

«Иногда стою перед аудиторией – мыслей полна голова, а выразить точно не могу… Такой лекцией недовольны слушатели. И себя чувствуешь виноватым, словно я их в чем-то обманул», – объяснил один слушатель.

У другого иная, но не менее важная причина:

Я хотел бы стать научным работником. Мне придется отстаивать свои идеи… И в научном споре косноязычие может оказаться роковым для моих идей.

Третий студент проиллюстрировал надобность примером из преподавательской практики:

Вот сейчас была лекция… Очень нужная лекция. А как прошла? Скучно, да половину не поняли.

А вот мнение про комсомольских работников:

До чего же многие из них казенно говорят! Все их красноречие, весь пафос вкладывают только в одно слово: надо. Трибуна для них – место пытки.

И это, как я уже сказал, оценивая и самого себя, – истинная правда.

Преподаватель факультативного курса ораторского искусства зав кафедрой древних языков исторического факультета МГУ А.Ч. Козаржевский, во-первых, назвал свой цикл лекций иначе – мастерство устной речи, во-вторых, признался, что стал его вести совершенно случайно, это не по профилю его кафедры. И курс – экспериментальный, единственный в Москве, а может, и в Союзе (потому мы, газетчики, и заинтересовались им!), и во многом преподаватель ведёт его на ощупь. К тому же практически не было тогда «наглядных пособий» – записанных выступлений лучших ораторов мира, или они были очень низкого технического качества.

Козаржевский напомнил, что в истории московского университета был период, когда обучали «цветам красноречия», то есть как употреблять метафоры, эпитеты, гиперболы и т. д. И добавил:

Сейчас при запущенности культуры устной речи, одних «цветов» мало. Студентам я расскажу и о технике речи (дыхание, голос, дикция), и о культуре (орфоэпия, грамматика), и о стиле. И даже о внешнем виде.

Тема эта показалась нам в редакции интересной, перспективной – нам всем тогда не хватало культуры публичного общения, и мы вернулся к ней, опубликовав в «толстушке» «МК-воскресный» статью «Инкрустация речи» (3 декабря 1967 г.). Здесь я в соавторах. Материал внештатника оказался лишь набором любопытных фактов, но без обобщений и, главное, ужасно написанный. Ну, как говорить о культуре речи так неинтересно! Я его переписал, придумал этот заголовок и добавил какие-то любопытные детали: не шедевр, но и не дерьмо. Таким образом мы продолжили разговор об использовании интересных исторических фактов, крылатых слов, пословиц и поговорок – будто организовали заочную школу ораторов. Хотя, как мне помнится, это была последняя публикация этой «школы», так как вскоре я покинул «МК».

Из всех фактов «инкрустирования» меня удивил только один, про который я тоже не знал: оказывается, большевики для конспирации называли свою газету «Искра» «Фёклой».

Не знаю, как эти публикации о культуре речи повлияли на читателей, но я многое взял на заметку. И это помогло мне, когда я избирался и потом работал депутатом.