Это была песня о смертнике, сидящем в камере перед расстрелом. И меня мучила та же самая мысль, что и героя песни, и моего соседа по камере. Шлёпнут ли со злости непокорного бунтаря, или мне ещё удастся увидеть моих милых родителей и обожаемую Натали?

* * *

А обожаемая Натали тем временем не бездействовала.

Не в её характере было пассивно наблюдать, как любимого человека посадили в тюрьму.

Выскочив из разгромленного храма, она с километр петляла по ближайшей роще, пока преследователи отстали, а потом выбежала на автостраду, ведущую в Киев.

Далеко не сразу хоть кто-то остановился. Ната была похожа не на автостопщицу, а скорее, на лесную ведьму из фильма ужасов – ботинки и штаны по колено в грязи после бега по болоту, лицо после драки перепачкано кровью – своей и чужой.

Наконец, какой-то шофёр на КАМАЗе остановился. Ната моментально прыгнула к нему в машину, меньше всего думая о том, что бугай за рулём может склонить её к сожительству с помощью грубой силы. Но шофёр оказался адекватным. Она сразу предупредила, что не сможет заплатить, потому что кошелёк выпал на месте поспешного бегства. Но тот подвёз её до кольцевой дороги совершенно бесплатно и, сворачивая на базу в области, даже дал ей мелочь на метро и автобус. И не пытался заигрывать. Только косил глаза на её фигуру, когда на дороге было спокойно. А Наташе, уставшей от беготни и драки, было достаточно даже жёсткого кресла грузовика, чтобы мгновенно уснуть и проспать до конечной точки пути.

Час езды по красной ветке метро с пересадкой на синюю показался Нате бесконечностью.

Наконец, она вбежала по ступенькам на крыльцо бизнес-центра «Солнечная Украина».

В вестибюле ей попытался преградить путь охранник:

– Пани, у нас тут вообще-то фейс-контроль.

Она отпустила такую русскую фразу, от которой грузчики попадали бы в обморок, и втолкнула охранника, вдвое тяжелее себя, в лифт за собой, нажав кнопку с числом 19. На третьем этаже охранник остановил лифт и вышел:

– Вот ещё, руки марать о какую-то истеричку.

А Наталья отчаянно звонила в домофон офиса на 19 этаже. Охранник отошёл по нужде, и дверь открыл сам директор в пальто, явно собиравшийся покинуть здание.

– Тимофей Иваныч, Тимофей Иваныч, не уезжайте! – заголосила Наталка, – у меня есть важные новости об Андрее.

– Наташа? – удивился мой начальник, – Что ты хочешь сказать про этого патлатого прогульщика?

– Он не прогульщик! Он арестован.

– Вот как? А я уж думал, напился с братцем. На звонки не отвечает.

Директор вернулся в приёмную, на ходу бросив секретарше:

– Валечка, приказ о строгом выговоре Соколову засунь в шрёдер.

И снял трубку телефона, набрав номер, известный немногим людям с большими связями.

– Костя? А где Кушнеренко? – спросил он, когда на звонок ответил майор вместо генерал-майора, – ах, на даче полковника Ярового? Он вроде подполковник? Ах, отмечают присвоение ему полковника?

Тимофей Иванович положил трубку и задумчиво прошептал:

– Всё плохо. Через час они уже будут в ауте. Можно не успеть доехать.

Тогда он достал из барсетки айфон и набрал номер, известный ещё меньшему числу людей:

– Петро Петрович? Миша тут, рядом с тобой? Потом объясню, как узнал, дай ему трубку. Михайло Семеныч? Ты как, ещё в состоянии говорить по делу? Только начали? Прошу, как человек человека, не продолжай, пока я не приеду – поговорить надо. По какому делу? По личному. Жди примерно через час.

На встречу с генералом МВД Тимофей Иванович поехал без Натальи – ещё вспылит и дров наломает. Он дал ей деньги на такси и попросил приехать ко мне, чтобы добиться свидания и успокоить меня, что надолго я не засижусь, максимум до следующего утра. Выяснить у генерал-майора МВД, куда национальная гвардия могла поместить арестованного, труда не составило. В свидании ей отказали без объяснения причин, и она поехала в больницу, куда увезли отца Виктора на скорой помощи по звонку регента хора. Всё лучше, чем сидеть одной в пустой квартире и терзаться, гадая о судьбе близких.

А директор поехал на дачу за высоким забором. Лексус с красивыми номерами охранники пропустили без запинки, и бизнесмен с генералом уединились в переговорной. Кушнеренко был со слабым запахом перегара, но ещё вменяемый. Если офицера, присягнувшего новой киевской власти, можно назвать вменяемым.

– Михайло Семеныч, у мене небольшая неприятность, – начал директор спокойным тоном, – твои хлопцы моего повязали. А он – специалист от Бога, другого такого не найдёшь даже в мегаполисе. Ну не из Москвы же приглашать – я разорюсь платить ему зарплату, как москвичу.

Выслушав, за что меня посадили, генерал коротко бросил:

– Сорок тысяч.

– Не вопрос, – обрадовался Тимофей Иванович и вынул из портфеля две пачки двухсотгривенных купюр.

– Тим, ты не понял, – уточнил Кушнеренко, – сорок тысяч долларов.

– Оборзел, Семеныч? Какие сорок тонн? Там и десяти не плавает, это же просто хулиганство.

– Нет, Иваныч, – вздохнул Михаил Семенович, – там посерьёзнее статья. Воспрепятствование деятельности отряда национальной гвардии при исполнении квалифицируется, как терроризм. А он ещё и спину одному из наших сломал – отягчающее обстоятельство. Так что, Андрюшка-то твой – государственный преступник. Двадцать пять тысяч. Евро.

– Ну, так уж и сломал. Наверно, тот парень всё-таки лёгкими ушибами отделался. Ладно, могу дать не десять, а двадцать тысяч долларов. Но только по безналу.

– Перелома там действительно нет. Но ушибы не лёгкие, а тяжёлые. Надолго парень на больничный попал. Двадцать тысяч евро. Это мое последнее слово.

– По рукам. Поехали в банк. Мой водитель отвезёт, он стоит во дворе с включенным двигателем.

Доставив генерала назад за праздничный стол, Тимофей Иванович окончательно повернул в сторону Киева, по пути позвонив Наталье и сказав, чтобы она снова заказала такси и ехала к Лукьяновской тюрьме.

– А я и не отпускала таксиста, ожидая этого звонка от вас, – простодушно призналась она.

– И машина стоит уже несколько часов? У тебя денег-то хватит?

– Хватит-хватит, Тимофей Иванович, и ещё останется, – бодро ответила Ната, радуясь, что меня всё-таки освобождают.

Во втором часу ночи (у моих часов были светящиеся стрелки) меня разбудил щелчок в замке на двери в камеру, ворвавшийся в неё из коридора луч света и крик милиционера:

– Заключённый Андрей Соколов, на выход!

– На волю или в подвал к стенке? – съязвил я спросонья.

– Поговори мне ещё, – неопределённо ответил милиционер.

Мне ничего не оставалось, кроме того, как подставить руки под наручники и проследовать, куда он приказал.

Я вспомнил этот коридор. По нему же меня и вели сюда. Значит, пронесло – ведут не в подвал, а в администрацию.

В кабинете дежурного офицера меня уже встречали Наталья и Тимофей Иванович. Какая же она у меня всё-таки умничка. Другая бы дома сопли на кулак мотала, а моя любимая не сдалась. Спасибо, любимая, что ты у меня такая мужественная и решительная.

Уже на выходе из тюрьмы я сообразил, что забыл спросить у сокамерника, с которым пел песню, как полностью расшифровывается его имя, Слава. А ещё забыл спросить, откуда простой белорусский работяга так хорошо знает английский. Но возвращаться в камеру, чтобы задать эти вопросы, не хотелось.

– Ну ты даёшь! – накинулась Натка на меня уже в машине, – так влип, еле вытащили тебя. Ты хоть знаешь, за какие баснословные бабки Иваныч тебя выкупил? Как два-три твоих Мерседеса стоит. Я уж молчу о том, что сама обрыдалась, пока ехала в метро к твоему шефу. И в кого ты такой уродился? Вечно во что-нибудь вляпаешься – то в историю, то в дерьмо.

– В Киеве тебе больше оставаться нельзя, – прервал её речь с переднего сиденья шеф, – знаю я этого прохвоста Кушнеренко. Хозяин своего слова – захотел дал, захотел взял. Назначаю тебя директором Луганского филиала. На Донбассе киевской власти нет. Пока назначаю в устной форме. Через день-другой будет готов письменный приказ. Приступаешь к работе со следующего понедельника.

– Наташа, – начал я свою реплику, – во-первых, можно подумать, ты бы сама с твоей-то безбашенностью, не бросилась защищать брата, которого месили, как боксёрскую грушу. А во-вторых, что это мы всё обо мне, да обо мне. Расскажи, как здоровье отца Виктора? Ты говорила, что дежурила у палаты, когда он был в реанимации.

Наташа отвернулась и протараторила как можно быстрее фразу, которая ей далась очень тяжело:

– Не приходя в сознание, скончался в больнице.

– Чё-ё-ё-ёрт!! – зарычал я, заставив шофёра неаккуратно вильнуть рулём с перепугу. Я вложил в этот крик всю свою ненависть к сатане и его приспешникам, убивающим священников прямо во время богослужения.

Я не смог защитить священника. Я не смог защитить двоюродного брата. Моё самопожертвование оказалось напрасным. А может быть, и не напрасным. Пусть поймут, сволочи, что не только они могут избивать других людей, но и эти самые другие могут сопротивляться и избивать их самих.

Немного придя в себя, я прямо среди ночи набрал номер отца Илии. Когда звонят на мобильный в два часа ночи, ругаются даже монахи. Но он быстро взял себя в руки и пообещал отпеть убитого иерея в светлое время суток.

* * *

После трапезы в Лавре иеромонах Илия заводил свою машину, напевая себе под нос: «Видехом свет истинный…» Узнав, что в алтаре разгромленного храма остались Святые Дары, он загорелся энтузиазмом, во что бы то ни стало, потребить их. А потом привезти тело священника в храм, где тот был настоятелем, чтобы прямо там и отпеть.

Старый Фольксваген с дизельным двигателем капризничал, хотя на улице было заметно выше нуля градусов. Когда мотор, наконец, заработал, отец Илия увидел на заднем сидении седовласого архиерея в полном облачении.

– Владыка, как вы сюда попали? – удивился иеромонах.

– В Червонохрамск не езди, – ответил архиерей, – рано тебе ещё думать про лавры мученика. За Святые Дары не волнуйся – я их потребил сам. А убиенного иерея Виктора отпоёшь здесь, его привезут сегодня вечером. Хотя, вам надо не за него молиться, а ему молиться. Он теперь мученик за веру Христову.

– Простите, владыка, – спохватился отец Илия, – вы не представились. Как мне к вам обращаться?

– Сходи в храм «Живоносный источник» и узнаешь, – ответил архиерей и внезапно исчез.

Не чуя ног под собой, грузный сорокалетний иеромонах опрометью помчался по крутому спуску в указанный архиереем храм. Войдя, он стал озираться по сторонам, ища у кого бы спросить про загадочного архиерея. С левой стороны он увидел недавно написанную икону с ликом в реалистичном стиле и понял, что с ним разговаривал сам архиепископ Лука Войно-Ясенецкий.

Иеромонах упал на колени перед образом и прошептал:

– И за какие заслуги недостойного монаха по Божьей милости Господь сподобил такого чудного видения?

* * *

А мы с женой в полтретьего ночи наконец-то перешагнули порог родной хаты. Я сразу же бросил в стиральную машину одежду, испачканную тюрьмой, и устремился в ванную с твёрдым намерением смыть с себя тюремную грязь.

Наталка решительным движением дёрнула дверь ванной на себя, показывая, что хочет зайти туда ко мне. Мы как будто предчувствовали, что будет потом. Таких захватывающих ощущений у нас не было до этого ни разу, и теперь уже точно не будет никогда.

Во сне я вскрикивал, в основном, нецензурно кроя боевиков из национальной гвардии и правого сектора. А жена привычным движением ерошила волосы у меня на макушке, нежно приговаривая:

– Спи уже, степняк.

В эту ночь мы почти не поспали.

Легли, когда уже некоторые начали вставать, а будильник завели на семь утра.

Я не боялся заснуть за рулём.

Это не самое страшное, что могло случиться.

Я помнил слова шефа о непостоянстве жуликоватых офицеров МВД и подозревал, что, не пройдёт и суток, как меня снова арестуют. Хуже того, могут арестовать и Нату, как члена семьи «зрадника». Поэтому мы сообща решили как можно скорее переехать из квартиры на Троенщине в ту, что я снимал до свадьбы. К счастью, хозяева туда ещё не успели никого подселить – в те дни народ не особо рвался в Киев, скорей наоборот. Там нас точно не найдут – я снимал её неофициально.

Наспех позавтракав и собрав два полных баула самых необходимых вещей, мы спустились на лифте и уже шли к машине.

Но тут нам преградили путь три молодчика в форме правого сектора.

Даже до конца дня не дали дожить спокойно, лживые сволочи. Деньги взяли, а свободу давать и не думали.

– А девка-то у него симпатичная, сисястая, – не стесняясь, вещал один из штурмовиков, – отправится в солдатский бордель.

Я понял, что дело пахнет керосином, и времени на принятие решения нет. Сделал первое, что пришло в голову. Вынул из кармана сувенирный пистолет, как две капли воды похожий на настоящий, и скомандовал им:

– Стоять на месте, а то пришью.

А Наталье скомандовал:

– Что лицом торгуешь? Заводи тачку.

Штурмовики явно не ожидали, что у штатского человека окажется ствол. Сами они были вооружены только резиновыми дубинками. Я был в длинном кожаном плаще, в широких тёмных очках, удачно прикрывавших мои синяки, и в фуражке стиля «милитари». Ни дать, ни взять, революционер столетней давности.

Пока правосеки мялись в нерешительности, Ната завела Мерседес и немного сдала назад, чтобы дать мне возможность впрыгнуть на переднее сидение.

Отъехав несколько кварталов, на парковке у магазина мы поменялись ролями – я сел за руль, а она поехала пассажиром. Всё-таки, она получила права только в октябре и пока ещё водила неуверенно, особенно в условиях мегаполиса.

– Если бы они просекли фишку, что мой пистолет стреляет не пулями, а флажком, нам было бы плохо, – обдумывал я сложившуюся ситуацию, – двоих бы я раскидал, несмотря на боль от побоев, а вот с тремя бы вряд ли справился.

– Ну, я бы тоже просто так не сдалась, – сердито ответила Наталья, – в институте я занималась самбо и дзюдо.

– И я узнаю об этом только сейчас?

– Если бы ты стал ко мне приставать в наш первый вечер, после концерта, узнал бы раньше.

Вопреки её ожиданиям, я поехал не в квартиру у синей ветки метро, а на выезд из города. Ната спросила:

– Ты куда?

– Подальше отсюда, – бросил я таким тоном, что возражать было себе дороже.

Да она и не возражала, потому что безгранично доверяла мне.

Показался указатель на развилке: «Чернигов, 20 километров». На запад – Белоруссия, на восток – Россия. Я попросил её достать из сумки мой айпад и посмотреть расстояние до ближайшего погранперехода на российской границе.

Она посмотрела и приуныла:

Гремяч – Погар, Черниговская область, 228 километров. Бачевск – Троебортное, Сумская область, 253 километра.

– Придётся, всё же, в Белоруссию, – подытожил я, – заодно и передам маляву от сокамерника его жлобинским родственникам. Что там, на белорусской границе?

– Славутич – Комарин, 83 километра. Уже веселее.

Объехав Чернигов по полукольцу с запада, я рванул в сторону Славутича.

На погранпереходе я решил изображать из себя беззаботного мажора, едущего на тачке развлекаться с очередной пассией, подумав, что наглость – второе счастье. Не раздумывая, я направился в «зелёный коридор» для льготников. И, отодвинув стекло с водительской стороны, включил музыку погромче, чтобы сразу показать таможенникам, кто, как говорится, в доме хозяин.

На вопрос подошедшего таможенника, какое у нас имеется разрешение на льготный проезд, я ответил:

– Вот моё разрешение.

И протянул вместе с нашими паспортами пачку купюр по 50 евро.

Таможенник поинтересовался:

– А шо украiнськiй бiзнесмен забув у коммунiстичноi Беларусi?

– Да нафиг мне этот белорусский совок, – изобразил я надменность, – мы едем в Вильнюс. Не «Украина це Европа», а Литва – справжна Европа. Там такой кокс из Голландии через открытую границу везут – во всей Украине такого днём с огнём не сыщешь. После него бывает такой секс, какого на трезвую голову ни в жизнь не получишь.

Наталья вошла в роль и стала поглаживать мне правую ногу от колена и выше. И надо сказать, делала это с видимым удовольствием.

Таможенник криво ухмыльнулся и ушёл в дежурку. Наверно, деньги считать. Хотя, паспорта он нам так и не вернул.

Вернул он их нам через десять минут, выйдя из помещения с заметно помрачневшим лицом:

– Значит, крутой из Киева? Хочешь в Литве поторчать с подружкой? А у меня другая информация. Что ты – государственный преступник, за которым охотится вся милиция Киева. Сотрудникам национальной гвардии угрожал пистолетом. Вот ваши документы – тикайте назад до Киева, и чтобы через пять минут духу вашего здесь не было.

– Вы взяли деньги… – попробовал я возмутиться.

– И за это я не арестовал вас прямо здесь, а позволил убраться подобру-поздорову, – ответил толстый офицер. А когда я разворачивал машину, улюлюкал нам вслед:

– Ну шо, як тобi вiльнюськiй кокаiнчiк, мажор? Вставляе?

Я вёл машину обратно по киевской трассе и нещадно ругался, не обращая внимания, что рядом сидит дама. «Продажная и лживая тварь» – это было одно из самых мягких моих выражений. Сначала взятку взял, потом через границу не выпустил. По сравнению с украинскими таможенниками, российские и белорусские коррупционеры – сущие ангелы.

Через десять километров сердце успокоилось, и мы стали обсуждать, как жить дальше. Можно поехать к моим родителям на Донбасс, где, как правильно заметил Тимофей Иванович, украинской власти нет. Можно в Крым, к наташиной маме. И пришли к такому итогу, что я поеду в Луганск, а Нату отправлю в Крым. Жаль, конечно, разлучаться, но жизнь дороже. Она прямо с айпада заказала билет до Симферополя. Ей повезло купить последний билет на поезд, отходящий в 17:54. Точнее, не повезло, но почему – об этом позже.

Я отвёз Нату на вокзал, помог погрузить сумки в вагон, и с чистой совестью отчалил на съёмную квартиру.

Оказавшись один в четырёх стенах, я смотрел на youtube ролики о жизни в Крыму. Украинские СМИ врали, что там голод и террор. Российские, наоборот, приукрашивали картину. Они сопровождались песней ABBA “I have a dream”, подчёркивая, что двадцатилетняя мечта крымчан сбылась. Или песней Boney M “Rivers of Babylon”, прозрачно намекая, что двадцатилетний вавилонский плен закончился. Сочные девушки впервые в сезоне примеряют мини-юбки, румяные подростки бегают в рубашонках. Идиллия. Мне было приятно осознавать, что любимая жена скоро будет там. В безопасности. Вместе с тестем покойного отца Виктора, с которым она по странному стечению обстоятельств оказалась в одном купе.

* * *

Рано или поздно сказалось почти полное отсутствие ночного сна, и я задремал прямо за ноутбуком.

Меня разбудил телефонный звонок, когда уже совсем стемнело.

На дисплее отпечатался номер тестя.

– Добрый вечер, Степан Сергеевич. Что вы хотели?

– Привет, Андрей. Тут мне позвонил какой-то мутный и непонятный мужик. Сказал, что Наталку убили. Я тебе скину его номер смс-кой. Разберись, что к чему.

Моей первой мыслью было то, что происходит какой-то жестокий розыгрыш.

– Откуда он звонил? Как на вас вышел? Описать её адекватно смог?

– Откуда он звонил, я так и не понял. Назвал марку её телефона – белый iPhone 4S. Внешность описывал путанно и непонятно. Говорил, там было море крови…

Дальше в трубке послышались звуки от взлома входной двери в квартире тестя, затем его крик:

– Да отвалите вы от меня, козлы! Я уже послал вас вчера к чёрту.

Потом нечто похожее на взрыв.

И короткие гудки в трубке.

Я, не мешкая, сел за руль и поехал, чтобы выяснить, что произошло со Степаном Сергеевичем.

Когда я был уже в нескольких кварталах от его улицы, раздался новый звонок.

Это был дед Натальи, Сергей Валерьевич:

– Андрей, не смей появляться у дома Степана. Там полно милиции. Тебя же первого и заметут. Стёпка застрелен. Схватят тебя и будут выбивать показания, что это суицид. Они хотят спустить дело на тормозах, потому что это касается национальной гвардии. Убийцы – бандиты, под их крышей живущие.

– А вы, сами-то вы где? Там?

– В Черкассах.

– Зачем?

– Не перебивай. Я сам бывший мент, и хоть уже давно на пенсии, связи остались. Меня предупредили, что дом Степана окружён операми. А я в областной больнице, город Черкассы, улица Менделеева, 3. Поезжай прямо туда. Припаркуйся на заднем дворе, так до морга ближе. Заберём Натку. И прихвати два ноль-седьмых вискаря. А то мой собственный мотор пошаливает – если не подлечусь алкоголем, от инфаркта сдохну.

У меня стремительно темнело в глазах.… Натку убили… Степан Сергеевич застрелен. А вчера забили до смерти Витька. Господи, не многовато ли смертей за двое суток?

– Я за рулём, как же мы будем пить? И вы, наверно, тоже, – пытался я рассуждать адекватно.

– Услугу «трезвый водитель» ещё никто не отменял. Благо, денег куры не клюют, – ответил старик.

У меня всё плыло перед глазами на нервной почве, но я гнал машину, как умалишённый, ежесекундно рискуя сам пополнить ряды мертвецов. На развязке с киевской кольцевой дорогой, вообще, выжал 170. Потом дорога превратилась в ребристый шифер, но на мерседесе с мягкой подвеской скорость можно было почти не снижать. В половине первого ночи я въехал в безлюдный ночной областной центр. Посмотрев по навигатору улицу Менделеева, я припарковался там, где и просил дед. Он действительно нетерпеливо прохаживался возле морга.

Мы вошли внутрь. Санитары достали два трупа, лежавшие в одном холодильнике – один был Наталья, другой – Самуил Моисеевич, тесть отца Виктора.

На теле Наты белели топорно сработанные швы, а одну прядь волос санитары не удосужились отмыть от крови. Но даже в таком виде, бездыханная и искалеченная, она казалась мне невообразимо прекрасной.

– На кой ляд вы двоих в один ящик пихаете? – заорал Сергей Валерьевич на санитаров.

– Много подвозят, на всех отдельных «палат» нет, – виновато промямлил санитар.

– Тише, дядя Серёжа, тише, – успокоил я старика, – этот еврей тоже свой.

– Ну и забирай его в свой багажник, – проворчал дед, – а я родную внученьку повезу.

– Эй, куда вы мужика везти собрались? – спохватился санитар, – он вам кто, родственник?

А потом махнул рукой:

– Да забирайте вы хоть всех жмуриков – нам только легче будет. Так много подвозят в последние дни, по двое в один холодильник вынуждены пихать.

Молодую жену я погрузил легко, как пушинку, а вот со старым евреем пришлось повозиться.

Потом мы поехали в отель, и там пили «Джим Бим» до самого рассвета.

С каждым стаканом рассказ Сергея Валерьевича обрастал всё более душераздирающими подробностями.

Рассказ деда о смерти внучки

На станции имени Тараса Шевченко, изрядно напугав проводников, в поезд вошёл отряд правого сектора.

Приказав машинисту отъехать десять-пятнадцать километров, туда, где кончаются населённые пункты, и начинается лесная глухомань, они загнали поезд на запасной путь разъезда.

И начали шастать по вагонам, выискивая, кого бы ограбить, над кем бы поглумиться.

Громко причитали женщины с орущими младенцами на руках в плацкартных вагонах. Глухое, тревожное молчание повисло в купе и СВ.

Все думали:

– Только бы не нас, только бы не нас.

И в купе Натальи они нашли долгожданную жертву.

Самуил Моисеевич выглядел так, что за версту можно было узнать еврея – в кипе и с пейсами.

Вот боевики и схватили его за бороду, таская по полу вагона и приговаривая:

– У-у-у, жидовская морда!

А один из них пристал к остальным пассажирам купе, повторяя:

– Слава Украине! Ну? Шо молчите як рыбы? Кричите: «Героям слава!» И погромче, а то мой командир глуховат.

А Натка – она такая. У ней же с детства обострённое чувство справедливости. И тут не смогла терпеть беспредел, сорвалась на нервной почве:

– Ну ты, герой с дырой! Только и можете, что дубасить стариков и священников. Втроём сегодня утром удирали, роняя по пути обгаженные портки, когда мой муж напугал их игрушечным пистолетом.

Злоба штурмовиков, естественно, переключилась на дерзкую дамочку.

Один из них увидел нательный крест через расстёгнутый ворот её рубашки и завопил:

– Снимай цацку с распятым Богом! Меня от неё тошнит.

У него самого была на шее цепочка с толстой свастикой.

– Сними сам, если силёнок хватит, – бросила ему вызов Ната.

– Тебя никто за язык не тянул, целка-патриотка, – разозлился штурмовик (Наталья была в любимом жёлто-синем костюме, отсюда и выражение). Два бандита схватили девушку за руки, а третий одной рукой взялся за крест, а второй ухватил её за грудь.

Но ноги у неё были свободны, и она от души лягнула нахала. Тот вылетел через отрытую дверь купе в коридор, шмякнулся в закрытое окно и завыл, схватившись за гениталии. Выжить, наверно, выживет, но насильничать больше не сможет.

Тогда штурмовики вчетвером вынесли из поезда за руки и за ноги непокорную девчонку, умудрившуюся при этом одного из них покусать, и с размаху бросили на соседние рельсы, на которых в сумерках показались из-за горизонта огни товарняка.

Превозмогая боль в ногах от удара о землю, Ната сделала попытку встать, чтобы увернуться от мчащейся на всех парах смерти. Но один из боевиков с размаху долбанул её железным ломом по коленям:

– Лежать, скотина!

И перебил ей обе ноги, обагрив жёлтые штаны алой кровью.

Кто-то из мужчин в вагоне дёрнулся, чтобы вынести её из опасного места, но был немедленно застрелен боевиками. Остальные не посмели шелохнуться после этого.

А у девушки с переломанными ногами внезапно исчезла гримаса жуткой боли на лице. Это лицо стало даже более просветлённым, чем раньше.

Она кричала громко, чтоб другие люди слышали за шумом приближающегося состава:

– Благодарю тебя, Господи, за то, что хоть я и не жила по-христиански, Ты сподобил меня хотя бы по-христиански умереть!

И при этом одновременно улыбалась и плакала.

А когда товарняк был уже совсем близко, тихо прошептала:

– Жаль, что я не причастилась вчера утром.

Машинист товарного состава, увидев лежащего на рельсах человека, естественно, дёрнул стоп-кран, но было поздно.

Колёса гружёных вагонов распилили молодую женщину на две неравные части.

А другой еврей, из соседнего вагона, услышав, что боевики бьют евреев, вылез в окно туалета и спрятался в кустах, совсем рядом с местом, где погибла Наталья. Ему даже пришлось утирать носовым платком остатки её тела и крови со своего лица.

Когда штурмовики ушли, он нашёл в кармане её брюк чудом не попавший под колёса телефон и набрал два контакта из списка – Батя и Дед. А потом вызвал скорую помощь, чтобы отвезти тело в больницу. Но больница не понадобилась. Приехавшим врачам осталось только констатировать смерть и отправить тело в морг.

Я приехал, как только смог, и обнаружил, что паспорт действительно принадлежит моей внучке. Чёрным по белому написано: Наталья Степановна Бондаренко.

А вместе с паспортом отдали и её обручальное кольцо. Оказывается, даже в эти дни всеобщего беззакония попадаются честные люди – кольцо не спёрли.

* * *

Заглянув в паспорт, чтобы удостовериться, что он принадлежит именно ей, я вспомнил, что Ната так и не успела поменять документы на новую фамилию – Соколова.

А вот гравировку на кольцах сделать к свадьбе мы всё-таки успели.

Я снял своё кольцо и положил рядом с кольцом жены. Выгравированные на кольцах слова образовали цельную фразу, по нашей задумке разделённую на две половины.

У меня было написано “To love each other now¹⁶”, а у неё “forever and a day¹⁷”.

Мы немного помолчали, выпили ещё по одной, и я продолжил расспрашивать деда о последних трагических событиях.

– А Степан Сергеича-то за что? – задал я недоуменный вопрос, – хохол, щирый украинец. Степан Бондаренко – звучит почти как Степан Бандера. Да они ему едва ли в попу должны не дуть. Зачем этим отморозкам понадобилось убивать лояльного во всём бизнесмена?

– В том-то и дело, что бизнесмена, – проворчал Сергей Валерьевич, – вся его вина перед бандитской властью лишь в том, что на его банковском счёте слишком много нулей. Не захотел капиталами делиться.

В восемь утра приехали на машине три трезвых водителя. Двое, чтобы наши с дедом машины отогнать, а третий, чтобы вести машину, на которой они сами приехали. Увидев в багажниках трупы, они заломили тройную цену. Но совсем не отказались. Уже привыкли. В последнее время им частенько такие вызовы поступали. Кому бандитский беспредел, а кому неплохой гешефт.

* * *

Сдав жену и тестя священника в киевский морг, я попросил шофёра поставить мою машину на парковке у супермаркета рядом с квартирой.

Супермаркет уже открылся, и я получил возможность купить пива, продолжая глушить горе алкоголем.

Раз за разом я слушал песню Nazareth “I don’t want to go on without you” и песню Арии «Возьми моё сердце».

Звонил директор. Я открытым текстом рассказал ему, что потерял жену. Он отнёсся с пониманием к тому, что я по этому поводу в свинячьем состоянии, и разрешил до конца недели не появляться в офисе. Только забрать приказ о переводе, и можно сразу ехать в Луганск.

Положив телефон, я снова стал предаваться печали. Даже попробовал сочинить стихотворение о себе. Но спьяну почти всё забыл. Помню только первую строку:

В равноденствие новой зимой завершилась весна…

И концовку:

Так и в сердце моём свет жизни угас.

Я как призрак, ветром носимый.

Человек умирает столько раз,

Сколько раз он теряет любимых.

Сидеть в четырёх стенах было невыносимо. Я взял пухлую пачку наличности и отправился по кабакам.

От безысходности я там закурил. Причём, не только табак. А поздно вечером рискнул даже попробовать купленные на чёрном рынке транквилизаторы.

Вот так и сидел в ночном клубе, тупо таращась в одну точку и монотонно повторяя раз за разом:

– Пам-пам-пам, феназепам, пам-пам.

А утром ездил в метро туда-сюда с бутылкой в руке, размазывая по обросшему щетиной лицу слёзы, сопли и слюни и наливая по доброте душевной таким же слюнявым бомжам.

А ещё сидел у ограды детского сада прямо на земле. Смотрел, как играют дети, и горестно вздыхал о том, что у нас с Натой уже никогда не будет детей.