Ад закрыт. Все ушли на фронт

Глава 2
Холодные недра земли

В пещере оказалось холодно, тихо и сухо. Петя ждал, что будет капать вода, сочиться сквозь камень ручейки… А близ поверхности земли, где еще золотом светился вход, было почти что уютно. Мишель знаками показал: раздеваться. Петя вытащил из своего мешка плотную теплую рубашку и такие же ватные штаны. Вальтер натянул такую же одежду поверх своей. В тех же мешках было и по сильному фонарю, по бутылке вина, бутерброды. Петя с благодарностью почувствовал, что господин Жак предусмотрел решительно все.

Мишель махнул рукой, троица начала спуск. Идти нетрудно, под ногами – плотно слежавшийся песок, сквозь него то и дело проступал камень. Неровные стены – то каменные, то глинистые. Там, где шла глина, слоями выступали желваки кремня. Пете было жутковато все время спускаться под землю, но других вариантов как-то не было. Мишель шагал уверенно, спокойно. Он сказал по-немецки, выговаривая плохо, но понятно: в пещере ничего писать нельзя. Плохие люди хотят писать свои имена, это запрещено. Вот за эту надпись плохой человек заплатил две тысячи франков…

Надпись не закончена. Петя живо представил себе, как служители пещеры-музея волокут хулигана, не давая ему доцарапать на глине свое имя, и ему сделалось смешно. Судя по тихому смешку Вальтера, ему тоже.

– Тут уже попадаются рисунки…

Мишель повел лучом фонаря по потолку, луч выхватил изображение мамонта. Зверь был нарисован так реалистично, что Петя вздрогнул: рассерженное животное на потолке растопырило перепончатые уши, направило хобот в его сторону… Вот еще мамонт. Вот олени… В одном месте на глине был изображен… домик. Такой же точно домик, какой рисуют дети во всем мире. Откуда он? Вроде не было тогда еще домов.

Что это?! Поверх рисунка с мохнатым носорогом шла витиеватая надпись латинскими буквами – имя. И дата арабскими цифрами: 1287.

– Мишель… Мишель, это что?!

– Был человек… Написал свое имя и дату, когда был… Так делают и сейчас, но так делать нельзя.

Еще надпись, неразборчивое имя, тоже латинскими буквами, но и цифры латинские: DCCLXXIII. Сколько же это будет?! Получалось – 773 год. Невероятно…

– Мишель! Мишель! Неужели в такое давнее время сюда приходили?

– У нас древний страна. Давно-давно сюда человек приходил.

Петя попытался представить человека в плаще с капюшоном… Почему-то этот человек виделся ему стоящим в полном одиночестве в пещере. Человек с факелом в руках сторожко озирался, прислушиваясь к звукам. Ему было интересно и жутко. Средневековый человек так явственно стоял у каменного выступа с надписью, что Пете пришлось помотать головой, отгоняя видение.

Ход раздваивался. В этом месте Мишель разразился речью на смеси французского с немецким. Ребята поняли, что он останется здесь, у разделяющего ходы скального выступа, а им надо идти в левый, узкий ход. Если честно, идти не хотелось. Тем более, направо все же вела утоптанная тропа… Слева слежавшийся песок нога человека почти и не трогала.

Темнота обступила, тесные стены словно сдавливали с двух сторон. Извилистый путь длился не меньше минут десяти.

– Мы прошли с полкилометра…

– Да. И опустились метров на двадцать…

Голоса странно звучали в этом замкнутом со всех сторон пространстве с неподвижным, неживым воздухом. Пете показалось, что впереди что-то сверкнуло.

– Вальтер… Давай выключим фонари.

Друг даже не спросил, зачем это надо. В полной тьме Петя убедился: впереди и правда начал мерцать огонек. Он именно что мерцал, вспыхивал и пригасал – совсем не как огонь керосиновой лампы. Петя понял, что это костер. Теперь друзья шли в полной темноте. Главными ощущениями стал звук ботинок по плотной земле да свист прорезиненной ткани.

Какие-то вертикальные фигуры двигались около огня, причудливые тени прыгали по стенам пещеры. Неприятно и жутко идти, но ведь это, наверно, все же люди… Петя так и шел, сунув руку в карман: прикосновение к тяжелому металлу пистолета сильно успокаивало парня.

Стали видны люди, сидевшие и стоявшие у огня. Они словно не видели пришедших. Парни остановились в нескольких метрах, просто не зная, что делать. Только тогда один человек встал, неторопливо направился к ним.

Этот человек был крупнее и Вальтера, и Пети. Он был одет в кожаный комбинезон и мягкие сапоги; в волосах человека, как у индейца, торчали несколько перьев. Только волосы у незнакомца были совсем не «индейские», а светлые, мягкие; крупные черты лица больше всего напоминали скандинава или северного немца.

– Привет, – сказал человек по-немецки – со странным акцентом, но понятно. – Меня зовут Аах Юн. А тебя?

– Вальтер.

– Петр.

– Что означают ваши имена?

– Петр – это значит «камень».

– Вальтер – «управляющий людьми».

– По-нашему это будет Уум и Ам-ах. Мне сказали про вас… Сказали, что я должен дать вам камни силы… Сказавшие не знали, что надо спросить Ваал Саама.

– Кого? – нервно переспросил Вальтер.

– Ваал Саама. Пошли.

Аах Юн показал рукой на провал. Пропасть рваной формы зияла под скалой в нескольких метрах от костра. Люди начали вставать, и только сейчас Петя обратил внимание – многие из них вооружены копьями. Аах Юн что-то сказал; один из воинов послушно присел, сунул в огонь что-то странное… вроде бы кость крупного зверя. И опять уселся у огня. Остальные сгрудились позади парней. Они не подталкивали, ничего не говорили, лица их оставались бесстрастны, – действительно, как у индейцев. Но теперь крупные люди стояли позади, отрезая дорогу из пещеры.

Парни переглянулись, убеждаясь – выхода у них и правда не было… Не открывать же огонь!

Аах Юн почувствовал их неуверенность; пожав плечами, он первый направился к спуску, встал на четвереньки, как-то очень деловито исчез в черном провале. Петя пошел туда, где только что был их проводник и хозяин. Склизкие ступени, грубо вырезанные в глине, вели вниз. Петя легко встал на первую, нащупал ногой вторую… Для этого ему пришлось почти лечь и сползти, животом прижимаясь к земле. Такой оказался он весь, этот путь в недра Земли. Слева – черный провал неизвестно какой глубины. Справа – стена, то из глинистых натеков, то из камня. Так и ползи, прижимаясь к стене, стараясь не уплыть, когда глина предательски скользит под рукой или ногой. Так и ползи, в полной черноте сдавленного неподвижного воздуха, неизвестно куда.

Внизу сопит Аах Юн, сверху ползет Вальтер и еще несколько человек. Петю немного угнетал не сам по себе странный путь, а молчаливость людей из пещеры. Потом, когда можно было взглянуть на часы, он удивлялся, что путь продолжался не больше десяти минут – тогда казалось, они ползут часы. Петя поднял голову туда, где слабое мерцание показывало – там горит костер. Но расстояния определить никак не мог.

Руки и ноги дрожали, когда Петя обнаружил, наконец, что его ноги стоят на твердой земле. Ступеньки кончились, Аах Юн сопел, как паровоз; так же сопели и остальные, облегченно сползая со ступеней. Вальтер включил было лампочку на лбу; Аах Юн тут же знаком велел ее выключить. Какое-то время сопящая толпа молча стояла в кромешной темноте, в недрах Земли. Только Аах Юн что-то тихонько бормотал время от времени. И вдруг вспыхнули факелы! Петя не заметил, кто и как их зажег… Факелы не разгорались, их не разжигали, не добывали огонь. Высушенные сосновые палки вдруг загорелись – и все. Запахло смолой, но кроме сосны, был еще какой-то душный запах; в красноватом мерцании стало видно округлое пространство площадью около шестидесяти квадратных метров. Стены и пол – плотная осклизлая глина, потолка «комнаты» не видно.

Аах Юн подтолкнул Петю к противоположной стене. Тут на стене вырезали на глине очень мохнатое существо… Размером с крупного медведя, существо соединяло в себе черты мамонта и человека. Жуткие глаза с вертикальным кошачьим зрачком отражали жестокость, ум и еще что-то, совершенно не передаваемое словами. Весь вид у существа был такой, что сразу видно: людей оно не особенно жалует, и на его пути лучше всего не попадаться. Изображение оказалось настолько неприятным, что Петя невольно попятился.

– Стой!

Аах Юн положил на плечо Пете руку, начал что-то говорить нараспев. Чадили факелы, плясали тени, принимая самые причудливые формы. Пете вдруг начало казаться, что жуткая тварь зашевелилась.

Аах Юн схватил Петину руку, сделал мгновенный жест… Петя вскрикнул, рванулся… Легче было бы вырваться из объятий здоровенного медведя, так крепко схватил его дикарь. Аах Юн даже не сдвинулся с места, а Петина кровь потекла из глубокого пореза. Без малейшей брезгливости Аах Юн обмакнул в эту кровь свою ладонь, стал брызгать на морду жуткой твари.

– Помогай!

Поняв, что все равно не освободиться, Петя сам брызнул кровью туда же. Невольно он вспомнил, как шаманисты принесли в жертву человека… Далеко, на Тибетском нагорье.

Тварь тихо, зловеще зашипела.

– Теперь ты!

Вальтера подтолкнули к барельефу, Аах Юн так же вскрыл ему запястье острым кремниевым отщепом, брызнул кровью на изображение. Он опять заговорил нараспев, повторяя какие-то слова. Изображение задвигалось… Петя помертвел, решив – сейчас тварь соскочит со стены. Она не соскочила, но глаза задвигались, морда зашевелилась, хобот сокращался, нагло вынюхивая кровь.

Аах Юн запел, заговорил речетативом. Странно звучали его древние слова, предки и славянских, и германских. Порой и Петя и Вальтер улавливали что-то знакомое, но угадывалось в этих непостижимых звуках что-то древнее неимоверно, еле понятное. Тварь вдруг приподняла голову, хобот до конца оторвался от стены, ловко сунулся к кисти Вальтера. Ваал Саам всосал, сколько было крови, ловко сунул конец хобота в рот, как это делают слоны. Вальтер вскрикнул, попытался отодвинуться. Аах Юн прикрикнул – то ли на Вальтера, то ли на тварь.

А тварь утробно заухала, довольно прикрыла невероятные глаза… и начала что-то отвечать. Натурально отвечать, странным свистящим шепотом, словно у нее не было голосовых связок. Несколько минут длился этот страшный диалог, все на том же древнем языке. Ничего невероятнее не видел Петя за всю свою жизнь, даже в Шамбале. От внезапной, хотя и легкой раны, от странных запахов, от духоты, от разговора с чудовищем у него так закружилась голова, что больше всего Петя боялся упасть на каменистый пол пещеры.

К счастью, действо все же закончилось. В какой-то момент изображение перестало двигаться, голоса стихли. Была стена с неподвижной жуткой тварью, морда заляпана кровью. Были крупные светловолосые люди в кожаной одежде, были шипящие факелы. Не утруждая себя речью, Аах Юн махнул рукой: можно было двигаться назад.

И опять полз Петя, теперь наверх. Плюс ко всему еще и саднила рука, но лезть наверх оказалось все-таки попроще.

У костерка все так же в той же странной позе сидел человек, положив голову на собственное колено. Так же ровно горел костер, охватывая крупные кости: судя по размерам, слоновьи. Аах Юн долго молчал.

– Ваал Саам принял жертву. Теперь вы тоже его дети… Вот камушки… Не простые камушки, не думай.

Аах Юн протянул Пете пригоршню светлых камушков – кажется, мелких кремешков.

– Ваал Саам породил людей, мамонтов и кремень. Мамонтов больше нет, но люди есть. Когда будет нужно – брось эти камни; неважно куда, ты их просто брось, и мы придем. Мы придем, и плохо будет тому, кто встанет на нашем пути.

Петя взял кремни, сунул в карман.

– Бери и ты, второй человек.

Вторая пригоршня камней перекочевала в карман Вальтера.

– А вот камень, который тоже можно бросить… Но тогда придем не мы, придет Ваал Саам. Он придет, и ему нужна будет жертва… Три жертвы.

Аах Юн выбросил три пальца на руке, потряс пред лицами Пети и Вальтера.

– Запомни: три жертвы, не меньше! Он возьмет твоих врагов, но если не будет трех жертв – Ваал Саам возьмет тебя самого.

Аах Юн помолчал, сунул Пете и Вальтеру по крупному темному желвачку.

– Если нужно будет укрыться от злых чудовищ, вы всегда можете жить здесь, сколько хотите. А место, чтобы перенестись, куда вам нужно – вот тут. Видите?

В стене темнела ниша – еле повернуться двум людям. Это место предстояло запомнить…

Друзья не заметили момента, когда огонь вдруг исчез. Они стояли в полной темноте – особенно страшной, что к ней не привыкли глаза. Вальтер первым включил лампу на лбу. Жерло шахты чернело на месте. Ниша, откуда можно трансгрессироваться, темнела рядом. Побрякивали камушки в кармане, саднила располосованная кисть. Но вот костра не было, и не было людей в кожаных комбинезонах.

Назад шли молча, совершенно не хотелось говорить. Не снимая «пещерных» комбинезонов, вышли в привходовую часть, постояли, привыкая к яркому солнечному свету. Опытный Мишель адаптировался быстрее, пошел дальше сам, а Вальтер выщелкнул по сигарете себе и Пете.

– Хорошо, что все позади.

– Подожди, там эти бомбы непонятные… Приораты… Иллюминаты…

– Лучше уж приораты, чем Ваал Саам.

Петя зябко передернул плечами.

– Ты прав… Хорошо, нам больше туда не лезть.

Петя энергично кивнул, хотя и тут почему-то было очень неспокойно на сердце. И тут же напрягся, встал в сторожкую позу бойца: Мишель бежал от выхода в пещеру.

– Там… там…

Некогда было разбираться с его заиканием. Оба кинулись к выходу. Мишель скулил, жалко рысил за ними следом. Опасливо, осторожно двигались парни, держа наготове ружья. И ничего не случилось. Никто не затаился у входа. Никто не собирался всаживать пули в выходящих. Но только и машины тоже не было. Железная руина, почти переставшая дымиться; среди дико торчащих кусков металла – ошметки человеческого тела. Ничего даже отдаленно похожего на жизнерадостного господина Жака, разве что залитая кровью кисть руки, судорожно вцепившаяся в оплетку руля. Кровь пропитала сиденье, в почерневшей крови – обрывки одежды, чего-то розового, багрового, желтого, вянущего. Не хотелось вникать, чего именно.

«Ваал Сааму столько и не снилось», – нелепо подумалось Пете. И еще подумалось, что сыну господина Жака, Дучу-младшему, придется раньше времени сделаться хранителем шато.

Вальтер сторожко обошел обломки машины, принюхивался. Петя тоже подумал, что пахнет чем угодно, но не порохом. Странный был запах, незнакомый.

– Давай обратно…

Вальтер кивнул. Отходя, Петя почему-то захотел перекрестить обрывки господина Жака. Вальтер сделал то же самое.

Теперь они курили, и руки парней нехорошо подрагивали время от времени. Плохо… Еще хуже, что все время рядом скулил Мишель. Может, и хороший человек, но на такие дела он ну совершенно не годился. Вот Вальтер воевал так, что Пете учиться и учиться: внимательно глядел во все глаза, а руки почти и не дрожали.

– В Крепости все знают… Телепатическая связь. А нам сейчас приходится обратно… И трансгрессироваться из пещеры… скажем, в Париж. Нам необходимо понимать, с кем мы имеем дело.

Петя кивнул.

– А с этим убогим что делать?

– Отдадим его Аах Юну.

– И его принесут в жертву Ваал Сааму…

– Он все равно ни на что больше не годится.

Вальтер сказал это с неожиданной злостью. Петя посмотрел на события с неожиданной для него стороны: действительно, идет война, и наверху лежит разорванный в клочья человек, убитый на этой войне. ИХ убитый. Ну и какого черта возиться с ничтожным человечком? Думать надо, как остановить врага, а Мишель тут совершенно не подмога.

– Пошли?

Но Мишель идти не хотел. Он хватал за руки, что-то бормотал, тряс заплаканным глупым лицом. Какое-то время друзья волокли его силой, потом запыхались, остановились.

– Мишель… Там опасно, надо идти в пещеру.

– Да… опасно… Опасно… Жак!!! Жак! Жак Дуч!!! – вдруг истерически заорал он. Эхо нехорошо откликалось, многократно затухая в глубинах. Мишель сел на землю и зарыдал.

– Оставим его тут?

– Да… Черт с ним, пусть разбирается Аах Юн.

И друзья направились в пещеру. Они еще не знали, что совершают довольно серьезную ошибку.

Глава 3
Жаркий Париж

И опять стало очень темно. В пещере понятно почему… А тут?! Вроде еще ясный день… Но там, где очутились друзья, тоже царила кромешная тьма. Опять пещера?! Нет… Тут было не так темно, как в пещере… и не как ночью в подвале шато… Стоило глазам привыкнуть, и уже получалось что-то разглядеть; даже сочился откуда-то сверху тоненький, еле заметный лучик света. И к тому же отвратительно воняло.

Вальтер стиснул в руке пистолет:

– Я вообще не вижу тут выхода!

Петя видел – друг откровенно занервничал; видеть психующего Вальтера само по себе было забавно и странно. Особенно потому забавно, что Петя уже начал понимать, где они, и его невольно разбирал смех. Глаза привыкали к темноте… Все верно! Начали угадываться какие-то стеллажи, на них банки, груды нелепых узлов и ящиков на полу… Круглые зеленые глаза полыхнули высоко над друзьями, на стеллаже.

– Ты заметил?!

Шипящий вполголоса Вальтер уже вел стволом в сторону глаз; не дай бог додумается выстрелить!

– Вальтер, ты что?! Кота не видел?

– Кота?!

– Ну да… обычного домашнего кота.

Вальтер замер безмолвной статуей: напряженная бесшумная фигура, еле угадываются черты лица в темноте.

– Вальтер, а у вас в замке есть подвал?

– Подвал?

– Да… Подвал, в котором хранится всякое ненужное барахло?

– Наверное есть… А что? Ты хочешь сказать, мы в подвале?!

– Ну да… Такие бывают и под домами на много квартир.

У Вальтера даже челюсть отвисла… Ствол уплыл в сторону и опустился.

– А воняет почему?!

– Потому что нагадили кошки…

Вальтер стал вполголоса произносить нехорошие фразы, в которых причудливо сплетались гром, молния, черти и шлюхины дети. А Петя уже искал, и довольно легко нашел выход: хлипкую деревянную дверь, запертую на плохонький замок. Он нажал, ощущая податливость плохо сколоченных досок… Дверь сразу же заскрипела, подалась.

Темный прохладный коридор, в него выходят двери других подвалов. Точно такой же коридор видел Петя под множеством питерских домов… Разве что тут было потеснее. Вот и выход: щелястая дверь, сквозь щелки лупят снопы яркого полуденного света. Дверь никто и не думал запирать.

Друзья стояли в тесном внутреннем дворике, между высокими стенами. Опять волна смрада, но уже совершенно другого: соседство мусорных баков. Петя озирался, никак не в силах определить, где же выход… Его взгляд уперся в открытое окно. Из окна второго этажа в упор смотрела на друзей, опиралась умопомрачительной грудью на подоконник перезрелая красотка… Не расплывшаяся, но такая… Несколько избыточная плотью. Круглые, как у совы, глаза красотки внимательно наблюдали, рот улыбался. Поймав Петин взгляд, красотка в пестром халате заулыбалась еще сильнее, помахала рукой. Спросить у нее? Но Вальтер уже тянул мимо, в какую-то дверь…

– А ты откуда знаешь, что сюда?!

– Потому что это внутренний дворик… Выходят в него из подъезда.

Ныряя в дверь, Петя оглянулся… и тут же смущенно отвел глаза: красотка стояла выпрямившись, халат распахнулся… Красотку мало волновало, что выпирала грудь под тонким полотном ночной рубашки. Но она уже не улыбалась.

– Вальтер, ты что тут делаешь?!

Вальтер задумчиво осматривал почтовые ящики, словно никогда не видел ничего подобного.

– У нас какая квартира? Литера E? Так ее в этом подъезде нет…

Петя еще раз убедился – Вальтер из этого мира, из Европы.

– С улицы должен быть еще один подъезд!

Улица шириной метров десять, при высоте домов в шесть этажей больше всего походила на щель, возле земли всегда полутемно. Вывески на незнакомом языке, велосипеды. Какой-то очень ф р а н ц у з с к и й господин в высокой шляпе, с длинными усами.

Все это Петя видел буквально одним глазком, считаные мгновения, – пока Вальтер звонил и беседовал о чем-то с дородной теткой… чем-то тетка напоминала виденную в окне… Но та тетка сперва улыбалась, а потом почему-то перестала. А эта наоборот: хмурилась, пока Петя нырял в полутьму соседнего подъезда, а после этого расплылась во весь рот. Полился поток булькающих звуков… Петя был не в силах понять хотя бы, где кончается одно слово и начинается другое. Петя понимал, что эта тетка – консьержка, она проверяет, кто куда идет, и открывает дверь. Но консьержек до сих пор он не видел и не очень был уверен, что они на самом деле существуют.

А Вальтер уже тащил его по лестнице. «Он тут как рыба в воде»… – ошарашенный темпом, подумал Петя про друга.

Лестница тоже была очень ф р а н ц у з с к о й, эта широкая лестница с коваными решетками… Сколько таких лестниц повидал Петя в Петербурге, а все же именно эта от них отличалась… Он сам не мог объяснить, чем, но разницу отметил очень четко.

Петя ступил на верхнюю площадку – а Вальтер уже беседовал с открывшей горничной – смешливой, хорошенькой, в полосатом платье… Петя только слышал про такие и вообще в существовании горничных был уверен не больше, чем в существовании консьержек.

Жертва эксплуатации? Но «жертва» вела себя независимо, даже несколько развязно, на вкус Пети: вовсю стреляла глазками, тараторила без перерыва. Вальтер щелкал каблуками, старательно вязал французские слова (у него начало и конец слова Петя слышал), – а красотка задержала на Пете взгляд… Это был взгляд, от которого сердце Пети почему-то затрепетало и ушло в пятки… «Как самолет в воздушной яме…» – подумал Петя. Взгляд повторился… Еще раз… снова и снова сердце у Пети срывалось в штопор, как скоростной лифт в недра Шамбалы.

Девушка двинулась куда-то, парни за ней.

– Нас велено провести сразу… Как появимся, – шепнул Вальтер.

Стоило бы обратить внимание на гравюры на стенах, на дорогие обои в коридоре… наконец, на роскошную люстру… Петя же видел только узкую, как у подростка, спину девушки. Кровь так стучала в виски, что трудно было различить внятный шепот Вальтера под ухо. А стрекотание горничной по-прежнему сливалось в нечленораздельный поток звуков.

И профессора Петя разглядел не сразу… Потому что на пороге комнаты девушка пропустила его вперед, тяжелая грудь проехала по его руке… Петя задохнулся, кровь бросилась в лицо. Парень искоса взглянул на девицу, встретился с веселыми шальными глазами… И сердце опять ухнуло вниз, звон крови в ушах не давал ничего слышать.

А Вальтер уже жал руки профессору д`Антркасто. Да! Это был настоящий профессор! Высокий, красивый, полуседая грива на плечах. Профессор и дома был в бархатном коричневом пиджаке, с шейным платком вместо галстука. Рассеченное морщинами аскетичное узкое лицо, проницательные умные глаза – две блестящие ягоды терна. Лилась быстрая французская речь.

– Впрочем, – отнесся профессор к Петру, – я вижу, вы плохо понимаете французский…

– Я его совсем не понимаю…

– Русский?! И не знаете французского?!

– Он из эсэсэсэра… – мягко напомнил ему Вальтер.

Кристоф д`Антркасто все равно выглядел ошарашенно.

– Я понимаю по-немецки… И по-английски…

– Весь мир говорит на французском! – отрезал профессор. – Это вопрос общей культуры. Но мы, конечно, будем общаться на знакомом вам обоим языке… Итак, мой друг Жан Дуч уже не существует в этом мире…

Профессор размашисто перекрестился, поцеловал стоящее на столе распятие: большое, почти в метр, темного дерева. На какое-то мгновение он встал, опустив голову: поминал погибшего друга. И все, он уже опять работал.

– Значит, так… Сейчас вам покажут, где вы будете жить. У меня часто бывают люди, прислуга надежна. Сейчас мы пообедаем, я познакомлю вас с еще одним очень полезным человеком… Потом вы можете изучить материалы, можете отдыхать. А можете идти делать свои дела в Париже… У вас ведь есть в городе дела?

– Есть… Лучше мы сделаем их сразу после обеда, а материалы посмотрим ночью.

Петя только кивнул головой вслед словам друга: Вальтер спланировал правильно. Д`Антркасто наклонил большую косматую голову. Наклонил и тут же позвонил в колокольчик на столе. Впорхнула прежняя горничная. Она смотрела только на профессора, но все равно Пете опять сделалось трудно дышать.

– Комната господам готова?

– Да, месье.

– Показать комнату. Обед на три персоны. Прислуживаете вы и Жан.

Петя понимал – профессор не груб, он просто живет в мире, где прислуга – обычнейшее дело. Он отдает безличные распоряжения, глядя поверх головы, потому что так и положено. Петя старался видеть и слышать хозяина дома… внимание плыло, раздваивалось, потому что девушка опять вела его по коридору… Правда, вести было особенно и некуда – два шага.

– Проходите, месье…

Девица пропускала Петю, вжалась в стену. Она чуть-чуть подалась вперед… очень мотивированно подалась. Тяжелая грудь впечаталась в Петино плечо. Глаза девушки оказались сантиметрах в двадцати от повернувшихся Петиных глаз.

– Ах, извините, месье, я бываю такая неловкая…

При всем желании, даже зная язык, пунцовый Петя не мог бы ответить: из горла рванулся какой-то сдавленный хрип. Вальтер хмыкнул, за руку вдернул его в комнату.

Комната оказалась: две кровати, между которыми еле можно пройти, две тумбочки в головах. На каждой тумбочке – кувшин и миска для умывания. Даже в Шамбале не видел Петя таких тесных комнат. И в купе тоже было просторнее.

– Не повернуться…

– Эта комната еще очень даже просторная… комната для самых близких гостей. Думаю, спальня профессора не больше, в комнатах прислуги куда теснее. В квартире две большие комнаты: библиотека и столовая.

– Я думал, богатые люди живут в целых домах, в больших квартирах…

– Петя, я понимаю, ты ничего не видишь, кроме Жаннетт… но ты все же будь повнимательнее, а?

– И что же я пропустил?!

– Квартира, в которой мы находимся, – только часть квартиры в доме, который построили лет двести назад. Кованая решетка балкона… помнишь?

Петя неуверенно кивнул.

– Так вот… по балкону видно, что квартиру разделили на две. Люди, одинаковые по богатству, стали довольствоваться жильем потеснее, чем два поколения назад.

– А умываться… Умываться вот из этих кувшинов?!

– А ты думал? Отлично умоемся.

Вальтер говорил с юмором: видно, что ему весело от недоумения Пети. Все-то для него здесь привычно: и тесная комната, и умывальный кувшин.

– Понимаешь… Я привык умываться под струей воды. Тут же не успеешь умыться, а вода уже кончилась.

– А ты налей в таз, сколько надо. Налил – и мойся себе.

– А куда сливать грязную воду?

– Потом прислуга сама сольет.

– А я так и буду мыться в грязной воде?!

– Так это же твой собственный кувшин и твой таз! Там только твоя собственная грязь. Курсантом я летом мылся в речке, а вот зимой – в общем тазу. Таз был на десять человек. Один умоется, потом второй, третий… Седьмой умывается уже в черной воде.

Чистоплотный Петя содрогнулся.

Вальтер говорил весело, почти смеялся, а у Пети что-то ломалось в сознании. Он привык, что умываются в текущей воде и что воду не надо экономить. В России из рукомойника, под струйкой, умываются даже в деревне.

И еще он привык считать, что в Европе – цивилизация… культура… Нам в России надо еще расти до этой культуры… Париж – это же город-светоч! Город, в который всю жизнь стремился Пушкин… Город Парижской коммуны… Центр самой прекрасной в мире Франции… А в нем, оказывается, профессора моются так, как в России не будет умываться даже его сосед по коммунальной квартире, всегда вонючий пролетарий Запечкин.

– И у тебя в замке тоже такие кувшины?!

– Петя, ты подумал? Ну кто же будет проводить в замке водопровод?

Действительно… Замок – это тоже такая деревня…

– Хватит изучать собственную кровать! Пошли, зайдем еще в одно место…

В «одном месте» стоял унитаз, но без малейших признаков слива. И здоровенный бачок. В полнехоньком баке плавал здоровенный черпак.

– Ага… – Понятливый Петя осваивал заграничную премудрость. – Это в смысле, черпаком все и сливать?

– Можно самому и не сливать. Прислуга сливает, Жаннета твоя и сольет.

– Она не моя!

– Твоя, твоя… вон как смотрит. Я и так и эдак, а девушка все на тебя и на тебя… Сегодня у тебя будет самое настоящее парижское приключение.

Петя не выдержал и покраснел. Он, конечно же, слил за собой сам – его Жаннета или не его, еще посмотрим… но не надо за ним сливать девушке.

Обед был таким же парижским и таким же странным, как эти кувшин и бачок. Петя сидел в комнате с гравюрами на стенах, тяжелые шторы создавали полумрак, гасили шум проезжей улицы. На белоснежной скатерти – прибор с двумя ложками, тремя вилками. Петя понятия не имел, какую из них для чего использовать. Он просто наблюдал за другими – что именно они берут и когда. Вальтер брал большую серебряную ложку с монограммой? И Петя брал такую же ложку. Профессор брал широкую вилку с короткими зубьями? И Петя хватал точно такую же. Не промахнулся Петя! Не промахнулся потому, что упорно не делал того, чего бы до него не делали другие.

А то вот стояла на столе перед каждым чаша с водой. Вода пахла чем-то вроде лимона, а пить хотелось все сильней, просто неимоверно. Петя все примеривался к чаше, но никто из таких же точно чаш не пил… И хорошо, что Петя не попил этой лимонной воды, а то после второй перемены блюд профессор вдруг окунул в воду пальцы и вытер салфеткой. Вот оно! Вода-то для мытья рук после жаркого! Петю жаром обдало при мысли, что он мог выхлебать воду из своей чашки.

Как не походил весь этот обед на все знакомое Пете! Прислуга в белых перчатках разносила еду… Петя не умел принять тарелку, зазевался… И к лучшему, потому что Жаннета сама ловко поставила перед ним суп, потом второе. Всякий раз она ухитрялась прикоснуться к Пете – и руками, и грудью. Всякий раз у Пети становилось сухо во рту, а мышцы живота подтягивались сами собой, но он все же внимательно слушал: очень уж важные и увлекательные речи звучали за этим столом.

Полноценными участниками обеда оказались еще громадные коты: рыжий и черный. Накрыли им, правда, не на столе, а рядом, на пуфике, поставили каждому по три миски разного размера. Коты так аккуратно лакали суп, так по-французски деликатно ели жаркое, что Петя не удивился бы, найдя у котов в лапах вилку и нож.

– Ромей! – представил черного кота профессор, и Пете показалось: котище ему вежливо кивнул. – А знаете, почему Ромей? Потому что такие черные коты пришли из Италии, их к нам завезли римляне.

– Норманн! – представил он рыжего: рыжих завезли из Скандинавии.

Четвертым за столом сел гость профессора, небольшого роста, средних лет жилистый дядька. Одет в штатский костюм, но во всей подтянутой, крепко сбитой фигуре, в четком, выкованном лице сразу чувствовался офицер.

– Не надо, месье Селье… Обращайтесь ко мне Франсуа… Если вам неловко, пусть будет месье Франсуа.

По словам месье Франсуа, он сам и такие, как он, недавно остановили в Париже революционный переворот.

– А начал его ваш, Пьер, соотечественник, эмигрант из России… – рассказывал Франсуа. – Это сын зубного врача из Киева, Александр Стависский. У него уже в России было три судимости, он даже у отца крал золото для зубов. Большинство эмигрантов очень нуждались, но вот семейство Стависских и во Франции себя чудесно чувствовало. Стависский сделался даже экспертом в полиции – экспертом по России, представьте себе! Жулик жулика видит издалека, не слыхали такую поговорку?