«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

– Гусь – это клопы…

– Какую ерунду ты несешь!

– Разве нет? Подушка набита гусиным пухом, а из нее лезут клопы… светлый образ местечка…

– Гусь – это способ лечиться!

– Все равно нет тут никакого гусиного жира. Сынок, наклонись немного, смажу бок.

– Нет гусиного жира?! Конечно нет! А не надо было ехать в Ленинград! Я говорил, что ничего хорошего не получится из Ленинграда!

– Ага, надо было подыхать с голоду в твоей Касриловке.

– Не смей называть так Шепетовку! В ней не зашибали людей в подворотнях. Это в Ленинграде такая мода – убивать в подворотнях живых людей!

Петя знал – Касриловку придумал писатель Шолом-Алейхем. Смешную и нелепую Касриловку, пародию на еврейское местечко. Папа ругает Шепетовку Касриловкой потому, что терпеть не может сельской жизни. Папа любит машины, работу турбин и движение. А дед любит гусей, огород, неторопливые беседы с соседями. Он не хотел уезжать из Шепетовки.

– Сынок… – тихо позвал папа Петю. – Сегодня у меня на работе взяли Бориса Моисеевича… За что – не говорят, но знаю точно – это очень порядочный человек. Очень приличный.

Папа помолчал, раскуривая папиросу. Лицо у него было строгое и в то же время грустное.

– Сынок, а давай ты уедешь из Ленинграда на несколько дней? У нас есть дальний родственник в Белоруссии. Мы никогда не виделись, но он тебя примет. Денег я дам… Посиди там.

Несколько минут Петя переваривал… Надо же… Как же испугался за него отец, если предлагает такое!

– У меня ведь экзамен послезавтра. А если оставят на кафедре?

Помолчали.

– То, что случилось, – намного важнее экзамена. Я очень не хочу тебя потерять.

– Я подумаю.

Произнося эти слова, Петя с удивлением понял, что готов послушаться папу. Он и на самом деле подумает. Что-то слишком уж странное и страшное начало происходить в его жизни.

Петя еще не знал, что на раздумья времени не будет. Время на раздумье было поздним вечером, когда папа заговорил о бегстве… Этого времени было совсем немного. Если бы Петя решился бежать и вышел бы из квартиры под утро, часов в пять или в шесть, он успел бы на утренний поезд. Тогда у него тоже были бы приключения, но совершенно другие.

Но Петя тянул… хотел подумать… Петю слишком интересовали отвлеченные вещи, чтобы он умел быстро принимать решения, касающиеся лично его. А утром, уже в семь утра, в дверь квартиры ударил звонок: решительный такой звонок, хозяйский. В семь часов утра квартира как раз приводила себя в порядок, чтобы разойтись по местам службы. Орало радио, рассказывая о достижениях строителей коровников на Украине и о подвигах пограничников: задержали еще нескольких шпионов. Открыла жена Запечкина и расплылась: бравый военный поднес руку к краю фуражки, спокойно-деловито выяснил, кто тут Кац. Он подал повестку, велел расписаться…

Петю вызвали на Гороховую улицу, в НКВД. Явиться срочно, в 9 часов… кабинет… фамилия ответственного работника…

Папа как раз уходил на работу, лицо у него сделалось очень грустное. Он крепко обнял Петю на прощание.

Потом, задним числом, Петя думал, что он начал меняться сразу после истории в подворотне. Например, он стал наблюдательнее, стал замечать то, на что еще сутки назад нипочем не обратил бы внимания. Только благодаря этому среди идущих по набережной Мойки Петя сразу заметил странного человека. Странный человек шел, словно привязанный за ниточку к Пете. Был он просто одет, в кепке самого пролетарского вида. Петя остановился, делая вид, что у него погасла папироса. И странный человек тут же остановился, уткнулся носом в витрину булочной.

Петя прошел метров сто и повернулся назад. Человек снова сунулся к витрине парикмахерской. Петя решительно направился к человеку, но рассмотреть успел немногое… Главным его впечатлением остались умные недобрые глаза. А человек быстро, почти бегом, пошел назад. Не догонять же его?

Сердце у Пети колотилось, но получалось – он сумел прекратить слежку за собой! Наивен был Петя, неумел. Он не знал, что чаще всего слежку ведут два человека – один топорно, его нетрудно заметить. А другой следит осторожно, и его редко раскрывают. Обнаружив шпиона, Петя и понятия не имел, что за ним идет еще один.

У фасада Главного управления государственной безопасности НКВД СССР кипела жизнь. Висел знакомый плакат про «время уважай!». Все время кто-то входил и выходил, в форме и в штатском. Дежурный при входе показал, куда идти. Это вам была не милиция… Высокие потолки старинного здания, широкие коридоры с фотографиями на стенах, огромный портрет товарища Сталина, идеальная чистота, холеные крепкие люди.

В коридоре, куда он свернул, стулья у стен – но нет ни одного человека. На стук коротко ответили: «Войдите!» В кабинете тоже висели фотографии, и не только фотографии Сталина, как везде; висели фотографии незнакомых Пете людей в военной форме. Хозяин подал руку, представился:

– Майор государственной безопасности Чаниани.

И коротко велел:

– Садитесь. Рассказывайте.

Петя присел на стул перед красивым большим столом с огромной пепельницей. Стол был завален бумагами.

– Что рассказывать?

– Все. С самого начала.

– На меня вчера напали.

– Это мы уже знаем. Кто напал?

Петя рассказал историю, которую уже хорошо знает читатель. Хозяин внимательно слушал, попыхивая папиросой, временами делал записи – совсем короткие. Петя закончил рассказ тем, как участковый его проводил. Беседу с участковым у подъезда он, естественно, не передал. Повисло молчание. Чаниани наблюдал за Петей холодными черными глазами без всякого выражения. Странные были глаза – словно озера без дна.

– Вы понимаете, почему остались живы? – спросил Чаниани – тоже без всякого выражения. Как граммофон произнес.

– Они не успели… Там же был юбилей у милиционеров, и женщина заметила, как за мной кто-то торопливо вошел в арку.

– Да, и поэтому тоже. Но главное – когда убили бандита, держащего фонарик, второй сразу остался в темноте. Он стал стрелять в милицию, но и тогда пулял вслепую. Это называется «по направлению»… Вы же охотились?

– Да. Стрелял рябчиков.

– Тогда должны понимать, что при пулевой стрельбе по направлению стрелять неэффективно. И тем не менее оставшийся в живых бандит сразу ранил двух человек, – неплохая подготовка, я бы сказал. А вот почему он больше не стрелял, как вы думаете?

– Я же не знаю, кто стрелял… Вся подворотня гудела.

– Стреляли милиционеры. Поразительно неэффективно стреляли – ни одного попадания.

– Они же убили одного!

– С нескольких шагов, да еще в держащего сильный фонарь! – презрительно фыркнул Чаниани. – Причем в голову! Я считаю это случайным попаданием! Потому что после этого они стреляли больше десяти раз, и без малейшего результата! А «результат» единственного попадания у них безобразный, потому что допросить покойника, как вы понимаете, нет ни малейшей возможности. По ногам надо было стрелять!

Чаниани говорил все раздраженней. Он встал и прошелся по кабинету, нервно курил.

– Но это мелочи… – Чаниани остановился, ткнул рдеющей папиросой в сторону Пети. – Вы мне другое объясните. Объясните мне, чем вы так заинтересовали немецкую разведку?!

Нельзя сказать, что Петя так уж совсем не догадывался, кто его чуть не прикончил. И все же боялся додумывать… слишком страшно было подумать то, что говорил Чаниани, и сердце его совсем упало.

– Почему сразу «разведку»? – Петя сам чувствовал, каким противным просительным голосом заговорил. Чаниани остановился, неподвижно за ним наблюдая. – Может, им и правда мой паспорт был нужен?!

– Паспорт?! – Чаниани фыркнул, как разъяренный буйвол. – Вы просто повторяете слова какого-то осла из ментовки. Настоящий бандит закажет паспорт любому щипачу, и он вам через сутки притащит паспорт – целенький, чистенький и без всяких мокрых дел позади.

– Щипач – это такой карманник?

– Карманник и есть. Вы дадите карманнику двести рублей, и мелкий воришка будет счастлив. Зачем убивать кого-то за паспорт? Это глупо. А почему убегавший больше не стрелял? Не думали?

– Я и не знал, что он не стрелял…

– Так знайте. А не стрелял он потому, что сразу оторвался, ему больше не нужно было палить. Очень хладнокровный человек. Если такие вас пытались убить – значит, за дело. Рассказывайте.

– Да не знаю я их! Правда – не знаю!!

– Вы врете.

Пете пришел в голову как будто надежнейший ход:

– Если расскажу, что знаю, тогда и совру. А я не хочу вам врать, вот и говорю правду: не знаю.

– Именно этих можете и не знать. А кого знаете из германской разведки?

– Почему разведки?! Ну почему не бандиты?!

Петя даже руки прижал к груди для убедительности.

– Почему именно разведка? Потому, что вы еще не видели своего убийцы. Вы много видели бандитов, у которых на левом плече вытатуирована буква «В»? И это вовсе не русская «вэ»! Это латинская «бэ», группа крови. Вы много видели бандитов с такими татуировками?

– Я вообще бандитов не видел…

Петя понимал: да, если такая татуировка, то занялась им именно разведка. А Чаниани дожимал:

– Что бандитов не видели… верно, вы везде характеризуетесь положительно. Не были, не участвовали, не знакомы… Так ведь вот такие всякой разведке и нужны – чистенькие, ни в чем не замаранные.

Сердце у Пети скатилось вниз. Даже его «незамаранность» – это для «органов» признак едва ли не вины.

– Посидите, подумайте.

С полчаса Петя сидел, тупо глядя в пространство. Смотрел на фотографии… На портрет Сталина… Чаниани что-то читал, бешено фыркал, писал. Яростно отбросил перо ручки, вставил другое железное перо, сунул в чернильницу…

– Не надумали все рассказать?

– Я все рассказал. Правда, все…

Петя был сам себе противен, так просительно опять прозвучал голос.

– Ладно… Выпишу вам пропуск. Но сильно подозреваю – скоро вы сами ко мне попроситесь.

Чаниани замолчал, с улыбкой наблюдая за Петей. Он явно ждал вопроса, и Петя спросил:

– Почему?

– А потому, что никуда вы не денетесь – придется выбирать между двумя разведками. Если вы не разоружитесь перед органами, вас непременно убьют немцы. Вас поймали… вливали в вас водку – чтобы убийство сошло за результат пьяной разборки. Но убить вас можно и без этого…

Чаниани достал из ящика стола памятный Пете нож, держал его между пальцами двух рук, показывая Пете длину и форму оружия…

– Вот такой нож воткнуть вам в бок можно и в ста метрах от дверей НКВД. Не страшно сейчас выходить?

Поразительно, но Чаниани говорил то же самое, что и участковый! Отпустив эту парфянскую стрелу, он даже заулыбался – на этот раз вполне по-человечески. Стоит ли говорить, что Петя покидал здание «органов» в неком смятении чувств? Он сам уже понимал – ведь достанут. Но и этим «сдаваться»… Не с чем ведь! Они хотят признаний в том, что Петя и не думал совершать. Может, и правда уехать? Залечь там, где никто не достанет – ни германцы, ни госбезопасность, ни милиция?! Мелькнула в сознании сцена – сельская дорога… почерневшие от дождей избы… Гладь пруда морщит легким ветерком… Да, но и там есть участковый… Разве что дать денег щипачу, сделать «ксиву», поменяв имя и место рождения… Пускай ищут! а он с полгодика поработает в сельской школе…

Мечтать мешало только то, что не было у Пети знакомых щипачей. И людей, которые могли бы сделать ему «ксиву», тоже не было. Мечта оставалась мечтой, не перетекала в конкретные планы. К осуществлению мечты надо было основательно готовиться… А времени ведь не было ни часа.

Прямо из ГУГБ Петя пошел на Васильевский остров, в университет. Ему хватило ума проверять, не следят ли за ним. Уже вторая половина дня, кончились уроки в школах; целый пионерский отряд маршировал впереди.

«Та-та-та-та!» – красиво пел горн.

«Бум! Бум-бум-бум!» – отвечал ему барабан.

Как хорошо, как определенно было в жизни у этих подростков! Петя пристроился к ним – на виду у множества глаз.

Из университета домой Петю провожала целая компания… Жаль, Тани в этой компании не было. Ко всему прочему Петя в этот день еще и поссорился с Таней… причем на удивление глупо. Таня вредничала, конечно, требовала внимания. Не мог же Петя попросту сказать ей, что сейчас ему не до свиданий, не до того, чтобы вести ее куда-то? Таня ныла, что они нигде не бывают, даже не ходят гулять. А он уклончиво бормотал, что сейчас совершенно нет времени. В конце концов Таня кинулась по коридору, бросив через плечо: «Больше мне не звони!» Петя сам удивился, как мало занимала его ссора. То есть занимала, конечно, но как-то не встала она на первое место в его жизни. Еще несколько дней назад он бы просто с ума сошел, кинулся бы за Татьяной, стал бы судорожно звонить через каждые полчаса… Сейчас он больше думал о том, как бы собрать побольше провожатых.

А в квартире витал странный дух. Привычно орала черная тарелка радио на стене, привычно воняло сбежавшими щами, но люди вели себя иначе. Служащий Коленитюк встретился еще в коридоре. Как встретился, так сделал скорбное лицо, мгновенно ввинтился в дверь между висящими на стене велосипедом и детской ванной – в свою комнату.

Военный Зайцев при виде Пети сделал сухое лицо и тоже быстро ушел к себе. Даже не очень проницательному Пете было ясно – не хочет сказать обычного «здравия желаю». Его дочки всегда тепло беседовали с Петей, а младшая с ним безобразно кокетничала. «Драть некому», – ворчала всегда баба Кира. Теперь они так же мгновенно исчезли. Поторопилась из кухни и жена Запечного-старшего, утащила в комнату явно недоготовленный гуляш. Не будь всех «чудес» последних суток, Петя недоумевал бы. Теперь ему все стало очень ясно.

И еще один урок преподнесла Пете жизнь в этот вечер: подтверждение правоты и мудрости папы… Когда-то папа сказал: «рабочие все же лучше нас… У интеллигенции всякие расчеты, условности… врут друг другу все время, лицемерят… А пролетарий тебе прямо скажет, нравишься ты ему или нет. И в беде поможет, не спрашивая, что ему за это отломится».

Вот и пролетарий Запечкин-младший, воровато озираясь, поманил Петю рукой. Был он небритый, в мятой засаленной рубахе, с ленивым и глупым лицом. Пролетарий говорил, распространяя ароматы вчерашнего перегара водки и свежевыпитого сегодня портвейна. Но, закуривая на лестничной площадке, пролетарий сипло прошептал, чтобы Петя берегся: приходил участковый, расспрашивал о Пете, о всяком разном. Особенно же интересовался, нет ли у Пети оружия и не ходят ли к нему какие-то странные люди. Петя так растрогался, что похлопал Запечного по плечу (потом, по врожденной брезгливости, старался незаметно оттереть руку).

Растрогаться-то Петя растрогался, но разумно рассудил, что бабка Кира – тоже пролетарский элемент, и зашел еще к ней – спросить самогончика. По сравнению с ароматами в комнате бабки Запечкин издавал просто райское благоухание.

– Да бери, бери… Тут по твою душу приходили. Участковый был, и еще один с ним, оттудова же.

– Расспрашивали?

– Не говори! Судом мне грозились, уголовное дело сварганить сулили, если показаниев не дам. А какие, говорю, я могу дать показания, если к нему и правда не ходит никто, кроме студентов? Если ни оружия я у тебя не видала, ни лихих людей в твоей компании?

Когда Петя выходил из зловонной комнаты самогонщицы, бабка Кира его перекрестила.

Папа и дед знали, что Петей «интересовались органы», но самих их никто не расспрашивал. Петя уже чувствовал, что все это означает для него: круг сужается. Его родственникам не верят, не берут их в игру. Папа опять печально вздыхал и намекал, что просидеть пару месяцев подальше от Ленинграда было бы очень разумно. Петя и сам склонялся к такому мнению… Несмотря на подписку о невыезде.

– Сдам завтра экзамен… Тогда.

– Завтра же и уезжай.

Но этого «завтра» не было ни у кого.

На перекрестии прицела

Выходя на улицу, Петя уже привычно проверил – нет ли на набережной Мойки всяких подозрительных людей. Вроде не было! Он зашагал к Дворцовой площади и мостам, часто оглядываясь, или смотрел в зеркальные стекла витрин: вроде и не обернулся, а видно, идут ли за тобой. Никто не шел.

Вовсю лезли из земли травы во всех парках и палисадниках. Птицы чертили высокое яркое небо. Уже на Университетской набережной, близ университета, Пете помахала рукой незнакомая девушка. Незнакомка стояла на самом краю тротуара, призывно махала: мол, подойди! Петя подошел и улыбнулся… Лицо у девушки вблизи оказалось незнакомое и напряженное, Петя ничего не понимал. Почему-то ему очень не хотелось подходить к девушке ближе и очень хотелось оглянуться. Он только собирался спросить, зачем его звали, но не успел. Мелькнула какая-то тень… Петя был настороже, он повернулся всем телом к движению, и только поэтому предназначенное ему шило прошло мимо.

Какое-то мгновение Петя тупо смотрел на невыразительное лицо человека, который только случайно его не убил. «Этого не может быть! Со мной так не может… не бывает…» – билось в висках. Парень не повторял удара, он сунул шило в карман пиджака и опрометью кинулся бежать. Несостоявшийся убийца мгновенно смешался с толпой, Петя тут же потерял его из виду, да и не узнал бы при встрече. Обернулся… Девушки тоже нигде не было.

Круто развернувшись еще раз, Петя направился к университету – благо близко. А вокруг сияло майское утро тысяча девятьсот тридцать седьмого года от Воплощения Христа, сияющие небеса отражались в водах Невы, делали их такими же красивыми и яркими.

Перед входом в университет Петя еще раз обернулся на празднично сияющий мир, и будто что-то кольнуло сердце. Голос ему все утро говорил, что выходить из дому опасно, но Петя и так это знал. Знал безо всякого Голоса. А теперь, когда он в безопасности, Голос явственно сообщал Пете, что не так просто будет вернуться из-под сводов университета в этот сияющий мир. Защемило сердце, потому что дом, дед и папа вдруг отодвинулись куда-то. Голос ясно говорил, что дом Петя увидит не скоро…

Но что теперь-то можно было изменить?! Оставалось делать, что должно, и больше не слушаться Голоса. Правда, вот перед подворотней Петя тоже Голос не послушал… Окончательно запутавшись, Петя тоскливо вздохнул и быстро нырнул в гулкую высокую прохладу.

В коридоре встретились Пете девушки с младших курсов, хорошо знавшие Таню. Петя поздоровался; он хотел было передать Тане привет, попросить через подружек, чтобы она подержала за него кулачки. Есть такой смешной обычай: если кто-то сдает экзамен, держать стиснутые кулачки и думать про этого сдающего. Тогда он хорошо и быстро сдаст экзамен.

Петя вовремя вспомнил, что с Таней они вчера поссорились.

Парень вошел на кафедру, там уже сидел профессор Арнольдов. Как всегда, в черной паре, как всегда, в очках и, как всегда, с таким видом, словно живет тут же, на кафедре. Он серьезно, строго кивнул Пете и помахал рукой: пошли. Спустились на первый этаж, куда-то свернули… В этом коридоре без окон Петя никогда еще не был. Тускло горели электрические лампочки, до конца не разгоняли вокруг мрака. Коридор кончался дверью. Обыкновенной деревянной дверью, со стеклом. За дверью была площадка и лестница, внизу снова пошел коридор. Старые вытертые ковры ловили звук. В конце коридора была опять дверь – но уже без стекла посередине, очень массивная дверь. Возле этой-то двери и остановился профессор Арнольдов. Остановился и встал спиной к стене, пропуская Петю к двери.

– Мне туда? – начал было Петя.

Арнольдов впервые улыбнулся – очень слабо, кончиками губ. Он прижал палец к губам, как на плакате «Не болтай!», другой рукой махнул в сторону двери. Пете вдруг перехватило горло. Так перехватило только раз за всю его жизнь, когда он уже бросил тряпичную гранату, а надо было выпрыгнуть из окопа, упасть на землю между гусениц танка. Упасть, вжаться в землю и дать танку промчаться над собой. Петя был уверен, что сумеет, но он знал и другое: у танкиста свои задачи, он едет сам по себе. Если Петя упадет неровно, если одежда зацепится за что-то, может случиться всякое. Так вот и здесь…

Петя выпрямился, встретился с глазами профессора. Черные умные глаза были серьезными, строгими и добрыми – одновременно.

Петя кивнул, улыбнулся… Арнольдов смотрел так же ласково и строго. И тогда Петя толкнул дверь… Не поддалась. Парню пришлось с силой потянуть дверь на себя, чтобы войти в слабо освещенную комнату. Он плотно прикрыл дверь за собой, как учили. Комната небольшая, квадратная; конечно, без окон. Лампочка под светлым абажуром, мягкий, довольно слабый свет. В противоположной стене – такая же глухая дверь, в которую Петя вошел. В третьей стене – маленькое окошко странной формы: полукруглое, высоко расположено, на уровне головы. За окошком стыла чернота. Возле четвертой стены – диван без спинки, с зеленой бархатной обивкой. Обивка потертая, как и ковер на полу.

Петя знал, как должен вести себя в этой комнате. Он сел на диван, инстинктивно стараясь не производить лишнего шума. Сел. Ковер непревзойденно гасил звуки. Царила глухая тишина, какую не просто нарушить. Петя знал, что начинать говорить все-таки надо, и он нарушил тишину, произнес по-тибетски вполголоса:

– Здравствуй, старик.

Его голос прозвучал странно, надтреснуто. Петя сам бы не поверил такому неуверенному голосу. Но прозвучало громко, в комнате редкая акустика.

– С чего ты взял, будто я старик? – отозвались через черное окошко.

– Потому что ты почтенный старый Наимудрейший. Ты могуч, от тебя зависит, поверят мне или нет.

– Но почему Наимудрейший? Тогда – вождь!

Голос старый, надтреснутый, злобный.

– У меня нет вождей, я не из племени голоков, – почтительно продолжал Петя по-тибетски. – Мне не нравится страна голоков, там сплошные камни и лед, а я люблю теплые долины. Я живу в городе Чжэнцо.

– Ты не можешь жить в городе Чжэнцо! Такого города не существует.

– Он существует, старик. Если пойти от города Шицзэ вверх по реке Тонг, через три дня ты придешь в город Чжэнцо. Я Чуй из города Чжэнцо.

– И что я увижу по пути? Где я там буду ночевать?

– Первый день ты будешь идти широкой долиной, все время вверх. Ты будешь видеть везде дома, обработанные поля и абрикосовые рощи. Только к концу дня станет меньше абрикосовых рощ, а поля будут уже не везде…

Петя хорошо помнил фотографии. На всех них на фоне бешено мчащейся реки были отдельные домики, редкие стебли на заваленных камнями полях, а выше, на неимоверную высоту, шли скалистые обрывы, постепенно переходящие в вершины. И это ведь еще одно из самых благодатных местечек Тибета…

– Где ты будешь там ночевать?

– Мы с отцом останавливались у крестьян… Там всякий даст пристанище путнику.

– Как звали крестьян?

Странный голос. Громкий, но как будто человек шепчет. Громкий шелестящий шепот, как и не голос человека. Голос, лишенный всяких красок. Страшный голос.

– Мы всегда жили у старого Пурчэна. У него жена Шиць и дочка Тричам. Пурчэн варил много пива.

– Тебе не повезло, шпион! Я хорошо знаю Пурчэна! Он никогда не варил пива, так и знай!

– Ты мог знать одного Пурчэна, я знал другого. Пурчэн с реки Тонг всегда варил пиво, отец любил у него останавливаться.

Интересно, если самому Пурчэну показать этот диалог, что он скажет? Петя знал, что у Пурчэна одно ухо длиннее другого, но понятия не имел, есть ли у него чувство юмора. На дальнейшее зарубка: если уж заниматься такими шпионскими делами, делать себе «легенду», всегда надо узнавать побольше и про характер человека.

– Где располагался его дом?

– Дом Пурчэна лежал на острове… Маленький остров между двух окатанных глыб камня, и на нем – сразу дом, стена почти поднимается из воды.

– А как вы залезали в этот дом?

– Пурчэн опускал нам бревно, и мы поднимались по бревну.

– Врешь! Ты все забыл, со стен в Тибете спускают лестницу!

– Ха!!! Ты сам все забыл, Наимудрейший! В Тибете нет лестниц, там вместо лестниц делают насечки на бревнах и по этим насечкам поднимаются!

Пете показалось, что так продолжалось очень долго. «Старик» в своей каморке сыпал вопросами:

– Если ты встанешь возле дома лицом к реке, что ты увидишь?

– И что делал твой отец в этом городе?

– Как зовут главного святого города Чжэнцо, где расположен его главный храм?

Петя вспотел от напряжения, от спертого воздуха этой комнаты. Между лопатками потекла струйка. Одно хорошо – он знал все ответы на вопросы, он отвечал, он все знал.

И вдруг:

– Ха! Ты все равно никакой не тибетец! Ты житель России, вот ты кто! У тебя акцент! Ты не умеешь говорить, как тибетец!

– Я говорю лучше тебя, – настаивал Петя. – Я даже знаю стихи по-тибетски! Хочешь, я тебе их прочитаю?

– Ты не сдашь экзамен! – ликовали, захлебывались за стенкой. – Ты европеец! Ты провалился, парень! Ты подставился!

Петя невольно вскочил. Этот полукрик-полушепот, мертвый голос из отверстия в стене заставил его сделать шаг… И тут же парень отшатнулся назад! Он чуть не подошел к окошку, разделявшему его и тибетца. Если бы он подошел, сидящий там мог бы увидеть его лицо. Он сразу понял бы – никакой он не Чуй из Чжэнцо. Он знал бы, кто из его собеседников – европеец. А нужно, чтобы человек за стеной считал бы его настоящим Чуем из Тибета.

– Ты зря орешь на меня, старик. Я Чуй! Чуй, и мне было приятно говорить с тобой про мою родину, на своем языке.

За стенкой молчали. Кажется, Петя слышал сорванное дыхание… но, может быть, ему только казалось.

– До свидания, Старик. Мы еще встретимся.

Молчание. Тогда Петя толкнул дверь и опять оказался в коридоре. Ему говорили – не меньше двадцати-тридцати фраз. Он сказал намного больше, уже хватит. Он пошел по тому же коридору, где проходил минут двадцать назад. Дверь на лестничную площадку заперта! Плеснулась мутная, темная паника, пока Петя не вспомнил: вот она, черная кнопка. Он нажал кнопку и стал ждать.

Было неуютно в этом мертво молчащем коридоре, где ковер погашал звуки шагов. Хорошо, скоро пришел незнакомый Пете человек, отомкнул дверь. Человек привел Петю на очень привычное место – на кафедру. Тут все было простое и понятное: книги в шкапах, столы и стулья, исписанные листы на столах… Привычный, понятный ему мир. После полутора суток сплошного сюрреализма это было особенно приятно.

Что? Ах да! Какой он невежливый: это Мария Ивановна предлагает ему напиться чаю. Петя мотает головой: пить не хочется. И вообще ничего не хочется, он совершенно выжат, как лимон.

По коридору бегали, смеялись, какая-то легкомысленная молодежь заглядывала на кафедру. Петя едва не проворонил шаркающий звук шагов профессора. Зашел Арнольдов: с широкой, довольной улыбкой. Если бы ничего и не сказал, Пете все стало бы ясно от этой довольной улыбки.

– Петр Исаакович! Вы сдали экзамен, поздравляю.

– Спасибо… Спасибо, профессор!

– Мария Иванна, а вы нам не сделаете чаю?

Мария Ивановна тоже улыбалась: довольно и немножко гордо, словно это она сдала экзамен.

– Теперь хотите чаю?

– Теперь хочу!

Арнольдов легко, весело рассказывал, что испытатель назвал европейцем второго из четырех. Петя был третьим. Значит, его испытатель считал настоящим тибетцем Чуем!

– Или считал меня не таким подозрительным, как второй.

– В любом случае экзамен вы сдали… Поздравляю!

– Теперь вы меня возьмете лаборантом?!

Петя ляпнул и испугался: очень уж нахально получилось.

– Не возьму! – помотал головой Арнольдов. – Я вас возьму сразу ассистентом.

У Пети даже стало тепло в животе от удовольствия.

– Вы ведь знаете… – Арнольдов замешкался. – Вы ведь знаете, что нужен человек…

Действительно, Петрова недавно забрали. Кто думал – за длинный язык, кто полагал – за низкопоклонство перед старой буржуазной интеллигенцией… Точно никто ничего не знал, и вообще говорить на эту тему считалось глубоко неприличным. И вообще поминать «врагов народа» было совершенно неприлично, то-то Арнольдов и замешкался.

– Я знаю, – легко сказал Петя. Благодарный Арнольдов кивнул.

Опять говорили о приятном, понятном: о подготовке ассистентов, о том, что прикомандированные из «республик» не знают русского языка, а надо их как-то учить. Что надо будет Пете съездить в Улан-Удэ, в Монголию, попрактиковаться в бурятском языке, да и вообще узнать страну, народ.

Было еще совсем рано; настенные часы показали 12.

– Когда-то в это время на Петропавловской крепости стреляла пушка, – сказала Мария Ивановна, проследив петин взгляд. – Пушку потом отменили.

Петя невнятно промычал… Неосторожное замечание про пушку можно было понять и так, что Мария Ивановна осуждает, что коммунисты отменили старый обычай стрелять из пушки в 12 часов дня. Но, с другой стороны, ее слова – признак доверия.

Петя охотно позвонил бы, сказал своим, что сдал экзамен, все в порядке. Но отец сейчас на заводе, его нельзя отрывать, а деду позвонить никак нельзя: дома у них нет телефона. Он пойдет домой и там будет встречать папу, когда папа вернется с работы. А потом зайдет к соседям и позвонит от них, наконец, Тане. Потому что, хотя она все время ссорится с Петей, он будет к девушке великодушен, он поведет ее гулять и в Эрмитаж.

Бежать? Но зачем бежать, если его берут на кафедру? Того, кто убегает от «органов» и прячется в Белоруссии, вполне могут на кафедре и не оставить. Он же ничего не сделал плохого! Его хотят убить, но Петя же ни в чем не виноват!

– Завтра же зайдите на кафедру, Петр Исаакович. Надо вам входить в курс новых дел.

Так Петя Кац сдал важный экзамен и совсем было собрался остаться на кафедре тибетского языка и страноведения. Как и многие люди до него, Петя совершенно забыл мудрую поговорку: «Если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Ну, и другую поговорку он не принял всерьез: не убил плохого человека…