Сибирский Робинзон

«Вот поэтому в поездах запрещают пить спиртное, а в самолетах стюардессы сами предлагают! – думал я, смотря в след хорошенькой стюардессе. – Удивительно, что бортпроводницы при этом остаются трезвыми… В жизни всегда есть место подвигу!»

Посадка окончилась, и лайнер начал разбегаться по взлётной полосе. Непроизвольно вжавшись в сиденье, я ждал момента, когда самолёт оторвется от земли, ознаменовав для меня новую жизнь. Переведя дух, я с опаской и в то же время со жгучим интересом принялся рассматривать быстро уменьшающуюся землю. Вскоре наш самолет пробил облака и полетел над небесными полями.

«Боже мой, какая красотища!» – я был искренне восхищен увиденным.

Утреннее бирюзовое небо, украшенное бледной луной, казалось огромным океаном, а бледный горизонт – далеким пляжем. Но больше всего меня ошеломил пёстрый рассвет, который разноцветными полосами, от бледно-розового и желтого до ярко-красного, раскрашивал горизонт. От этого зрелища у меня перехватило дух.

Лететь предстояло долго, и я решил провести время с комфортом. Заказал бутылочку вина и сладкие арабские финики. Соседнее кресло было свободно, и, я чувствовал себя вольготно. Никто не мешал и не стоял над душой. По прошествии часа полета обаятельные стюардессы начали разносить пищу. Я не стал отказываться. Решил наесть жирок впрок! Аппетит у меня хороший, грех жаловаться. Да и кто знает, что будет завтра? Я вогнал в себя с десяток бутербродов и влил почти бутылку красного вина, чувствуя себя при этом просто великолепно!

Под крылом самолета в просветах между облаками проплывали реки, озера, леса, дороги, города. Равномерный и ненавязчивый шум двигателей убаюкивал. Я задремал, а затем и вовсе погрузился в сон. Проснулся от хорошенькой встряски, как оказалось, меня будила стюардесса. Конечно же, сначала я не понял, где я и что здесь делаю?

– Наш самолет приземлился в Красноярске на дозаправку, и вам это время лучше провести в аэропорту, – пояснила девушка.

Мне ничего не оставалось, как принять предложение бортпроводницы. Я понимающе кивнул чугунной со сна головой и направился к трапу.

– В вашем распоряжении полтора часа! – крикнула вдогонку стюардесса.

Красноярск встретил меня хмурым и сырым октябрьским днем. Зал ожидания был намного проще московского аэропорта, чувствовалась провинция. Ради интереса купил какую-то местную газету и принялся за её изучение. Ведь чем дальше отъезжаешь от столицы, тем меньше понимаешь, как здесь люди живут. Размышляя об этом, я пил горячий чай в буфете красноярского аэропорта. Хотел было съесть большой сникерс, да аппетит почему-то пропал. Ничего не оставалась делать, как положить шоколадку в карман куртки.

Расправившись с чаем, я покинул буфет. Посадку всё не объявляли и не объявляли. Давно прошли обещанные красивой бортпроводницей сорок минут. Устав ходить по скучному аэропорту, я уселся в кресло в зале ожидания и призадумался. Думал и гадал о магаданской перспективе, но ни до чего толкового не додумался. Неожиданно мне вспомнился вещий сон.

Это случилось года два назад. Мне приснилось: я стою на шоссе и вижу сквозь лес, как взлетает самолёт. Через несколько мгновений он, задрав нос к верху, рухнул вниз, в лес. Задрожала земля, и над лесом появилось пламя, затем поднялся черный клубящийся дым. Я бегал по шоссе и пытался остановить машины, размахивал руками, указывая водителям на дым, но они проезжали мимо и не останавливались. Откуда-то у меня в руках появилась аптечка, и я побежал к месту катастрофы. И в этот момент я проснулся.

Мне часто снилась разная чертовщина. Одни сны запоминались надолго, другие же, наоборот, быстро забывались, испаряясь из памяти, подобно дождевой воде на горячем асфальте. Сон был страшный, странный, но запомнился он мне, потому что на следующий день «ИЛ-86» разбился точно так, как и привиделось. Помню момент, когда запись авиакатастрофы показали в новостях. Я был шокирован: совпадали даже детали.

У меня стало неспокойно на душе. Перелет представлялся уже совсем не таким привлекательным, как в Москве. На нервной почве опять захотелось есть. Я вознамерился пойти пообедать, но как раз в этот момент объявили посадку.

В самолете было прохладно, и я не стал снимать куртку. Включились двигатели. Самолет побежал по взлетной полосе, разогнался и взлетел. Мне хотелось сверху посмотреть на сибирскую тайгу, но, снова оказавшись в уютном кресле, я задремал.

Впрочем, сон пассажира обычно длится недолго: то его кормят, то поят, то роняют в воздушную яму. Самолет раскачивало в разные стороны. Не сильно, но все же достаточно для того, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке. За шторкой иллюминатора, которую я приподнял, передо мной открылась неприятная для любого новичка-пассажира картина. Мне всегда казалось, что безопаснее всего лететь над тучами и облаками. Ведь разбушевавшаяся стихия страшна только для тех, кто летит в тучах или под ними. Так в океане, на глубине, шторм не страшен и вода спокойна. Но сейчас мы летели сквозь если не грозовой фронт, то, по крайней мере, фронт какого-то мощного циклона, ибо не было видно ни молний, ни дождя или снега. Только огромные рыхлые переливающиеся темно-синим цветом тучи. Впрочем, я не метеоролог, чтобы разбираться в разновидностях облаков…

– Уважаемые пассажиры, – вдруг объявили по радио, – из-за метеоусловий наш лайнер вынужден вернуться в Красноярск. Сохраняйте спокойствие. По возможности воздержитесь от хождения по салону и посещения туалета. Благодарю за внимание.

Я с тревогой посмотрел по сторонам. Попутчики мои тоже забеспокоились. Многие начали пристегиваться. Захныкал какой-то малыш. Женщина, которая держала его на коленях, стала что-то ласково ему напевать.

Как назло, я почувствовал острый позыв к отправлению известной естественной надобности.

– Как же, воздержишься тут? – пробормотал я и направился в туалет.

Туалет в самолете – это нечто! С виду маленькая комнатка, обшитая белыми панелями. Чуть больше уличного переносного туалета. В углу маленький унитаз и крохотный умывальник.

«Боже мой, – брезгливо подумал я, увидев грязный и залитый мочой пол, – да здесь же наступить некуда! Свиньи! Ещё хуже, чем в плацкартном вагоне».

Казалось бы, справить малую нужду – чего проще. Ан нет! Только я начал, как самолет встряхнуло.

«Черт! – выругался я. – Воздушная яма!»

Ухватившись на всякий случай за поручень на стене я попытался закончить начатое. Последующие несколько минут я запомнил очень смутно – произошедшее пришлось восстанавливать по частям.

Я ополаскивал руки, когда самолет в очередной раз бросило вниз. Мне пришлось изловчиться, чтобы не упасть или не стукнуться головой о стенку. Но не успел я подумать об очередной воздушной яме, как сквозь стенки туалета послышался сначала тихий, а затем очень резкий свист. Мои уши мгновенно заложило, как это бывает при резком перепаде давления, а потом сдавило так, что я застонал от боли. Что-то теплое потекло по моим губам и щекам…

За свистом раздался звук, похожий на звук рвущейся бумаги, а потом мощный хлопок. Я ничего не понимал. Вцепившись одной рукой в умывальник, а другой в ручку двери, с холодящим кровь ужасом вслушался в свист, догадываясь, что он не сулит ничего хорошего. Когда раздался хлопок, меня резко подкинуло вверх, в мгновение ока я, подобно нинзя, очутился на потолке туалета. На потолке я задержался не долго и рухнул на пол, хорошенько приложившись головой к унитазу. Отскочив, моя бедная голова попыталась проломить стену. На какое-то время я потерял сознание.

Впоследствии мне не единожды приходилось анализировать приключившееся. Похоже, что самолет разгерметизировался. Видимо, он был старый, и за разгерметизацией мгновенно последовало разрушение фюзеляжа, а значит, звук рвущейся бумаги означал начало гибели лайнера. Только ветер рвал не бумагу, а обивку корпуса «железной птицы», моментально оказавшейся без крыльев. Хлопок – это звук оторвавшегося от фюзеляжа хвоста, где в туалете пребывал ваш покорный слуга. Именно когда хвост отлетел от фюзеляжа и резко опрокинулся вниз, я очутился на потолке туалета. А когда обломок самолета, сделав сальто-мортале, начал падение, я вновь очутился на полу.

Теперь я благодарю Бога за то, что он тогда направил меня в туалет. И за те секунды, в которые я находился без чувств, – ведь не каждый человек выдержит осознание того, что он падает с большой высоты и вот-вот разобьется в самую мокрую лепешку из всех лепешек.

Сознание возвращалось постепенно. Туалетная кабинка вращалась. Это тошнотворное вращение привело меня в чувство. Видимо, обломок падал туалетами вниз, но не под прямым углом, и поэтому левая стенка уже не была в прямом смысле стенкой, но и не превратилась в пол. Опираясь на стенки кабинки и унитаз, я принял более устойчивое положение и при этом максимально отодвинулся от места приблизительного удара о землю. Конечно, мною двигал не разум, а древний инстинкт самосохранения.

Руки скользили по стене – я даже не мог вытереть с лица хлеставшую из головы кровь. Думаю, глаза мои были огромны и наполнены ужасом. Если в последние минуты перед кем-то пробегает вся жизнь, то перед моим внутренним взором пульсировало огромное, кровавого цвета слово «П-А-Д-А-Ю». Я визжал и выл от ужаса, визжал и выл так, что казалось, еще немного – и лопнут барабанные перепонки, а сами лёгкие разорвутся в клочья.

Время для меня сжалось. Секунда падения равнялась чуть ли не часу обычной жизни. Было бы неправдой сказать, что через некоторое время разум вернулся ко мне. Вернулась только та его часть, что отвечала за спасение моей бренной плоти. Теперь я только шептал: «Я падаю! Падаю!» Но все же понимал, что рано или поздно я буду на земле.

За несколько мгновений до удара о землю, я почувствовал и похолодел, сердце перестало биться: вот она – смерть!

«Всё! Конец!» Мне ничего не оставалось, как закрыть глаза, вжаться и ждать. Ждать её, Смерть.

Раздался ужасающий удар, словно ударили огромной кувалдой, потом хлопок, будто вылетела пробка из бутылки с шампанским, а затем скрежет и хрустящий звук. От удара я открыл глаза, и в моих глазах вспыхнул зеленый огонь. Следом за этим снова удар и тьма.

Я даже не успел удивиться ни падению, ни зеленому огню. Кабина, наконец, закончила свой путь. И я вместе с нею…

Вторые сутки почти беспрерывно холодный осенний дождь заливал город. Его струи обрывали желто-красные наряды с сиротливо стоящих деревьев, чуть поиграв листьями, дождь прибивал их к влажной земле, или к мокрому асфальту, блестевшему от автомобильных фар, ярких витрин магазинов, кафе, ресторанов и разноцветных неоновых вывесок.

На улицу было противно выйти. Люди, прячась под зонтиками, спешили вернуться домой или добежать до ближайшего кафе, наполненного ароматом горячего кофе. Многие, выскочив из метро, поспешно ныряли в огромные щедро освещенные магазины. Однако были и такие несчастные, которые прятались под ненадежным укрытием остановок общественного транспорта, и подобно пугливым щенятам, прижимались друг к другу, со смесью страха и любопытства наблюдая за разыгравшейся стихией. Несчастнее их были разве что те, кто и этого не мог себе позволить.

Девушка, сидевшая на кухне двухкомнатной квартиры, расположенной на тринадцатом этаже шестнадцатиэтажного панельного дома, относилась к числу счастливчиков. Дождь напоминал ей о себе только тем, что неистово барабанил по железному карнизу, иногда настолько сильно, что заглушал тихо играющее радио. Кухня была уютной, с множеством всяких полочек и подставочек, на которых стояли веселые чашечки и сидели, свесив ноги, смешные тряпичные куклы. Стены, украшенные забавными картинками, служили постоянным источником хорошего настроения.

Девушка готовила своё любимое блюдо – спагетти с сыром. Она не прислушивалась ни к радио, ни к работающему в большой комнате телевизору. Мысленно она была там, где сейчас легко и тепло, где изумрудного цвета волны набегают на пустынные песчаные пляжи, отделяющие океан от буйной тропической растительности. Вздохнув, она набрала полную грудь океанского ветра, пахнущего… спагетти. Девушка обидчиво прикусила нижнюю губу: эти чёртовы макароны разрушили иллюзию! Никакого шума океанского прибоя не было и в помине, лишь бормотание радио, бравурная музыкальная заставка теленовостей, да стук дождевых струй по карнизу…

Взяв тарелку, девушка пошла в большую комнату, где деловито-озабоченная ведущая зачитывала срочное сообщение:

– …в 16.55 по московскому времени самолет с бортовым номером… не вышел на связь. Авиалайнер совершал полет по маршруту «Москва-Красноярск-Магадан». По предварительным данным на его борту находились около девяносто пассажиров. Это пока всё что известно, но мы будем следить за поступающей информацией, – однако не успела телеведущая договорить, как ей передали листок с очередной сводкой. Быстро пробежав глазами по тексту, симпатичная дикторша продолжила:

– Как нам сообщили, в Красноярске создан штаб МЧС по поиску пропавшего самолёта. Но на сегодняшний день эти поиски затруднены необычайно мощным циклоном, нависшим над районом, возможного падения лайнера. Мы продолжаем следить за поступающей информацией…

Весть о возможном падении самолёта не очень расстроила телезрительницу с тарелкой спагетти в руках. Хорошей девушке Еве, и без того было грустно в тот вечер.

Глава третья. Первые сутки после катастрофы

…и я не пойму, почему мне так холодно здесь…

В.Цой

Жизнь – это мост над бездной Мрака, связывающий два берега Небытия. Поэтому человек, идущий по этому мосту, есть Живущий. И мостов этих множество, каждый идет по своему, единственному и не похожему на прочие… И вся наша жизнь переход от одного берега к другому; от небытия к жизни, от жизни снова в небытие. И судьба человеческая есть только следование по этому мосту. Это страшное испытание, иной раз наказание за грехи прежней жизни, и не все могут вынести его до конца. Сдавшись, они бросаются вниз, в бездну. К одним Судьба благоволит, она бережёт любимцев; других же обрекает на муки и тернистый путь, заставляя окроплять его кровью. Некоторые в отчаянии пытаются перепрыгнуть на соседний мост, но досягаемость его предательски обманчива. Иному в прыжке удается зацепиться за него, но мост скользок, и каждый раз попытка заканчивается падением во Мрак.

И я брел по своему мосту, заливая его своею кровью. И закончился мой путь, но не смог я сойти с моста на берег, ибо белая стена преградила мне дорогу. Не отпускала меня судьба… Видно, долг за мною…

Я протянул окровавленную руку к стене. «Может быть, стоит её толкнуть, и путь свободен!» Но либо стена была крепка, либо я слишком слаб. Моя рука безвольно опустилась, оставив кровавый след. Стена оказалась ледяной, и рука, сползшая вниз, быстро замёрзла. Какая-то безнадежность нахлынула на меня, и мне ничего не оставалось, как только смотреть на это препятствие, отгородившее меня от чего-то светлого и спокойного.

Мне стало плохо, и я лбом прислонился к стене, словно ища в ней опору. Головокружение, буквально валившее меня с ног, усиливалось с каждым ударом сердца, и мой вестибулярный аппарат не выдержал. Ноги подкосились, и я рухнул вниз.

Я старался встать, приподняться, чтобы ещё хоть раз попытаться одолеть стену.

«Должен встать, я должен встать и идти, – твердил я себе, – должен!»

Когда не осталось сил бороться, и когда разум отчаялся, ногти продолжали судорожно цепляться за стену. Царап-царап – по стене; царап-царап – по душе; царап-царап – по сердцу.

Не помню, когда и как открыл глаза. Мой взгляд уткнулся в белую, испачканную кровью, стенку. В голове не было никаких мыслей; обычный шторм мыслей и эмоций сменился мертвым штилем. Наверное, и взгляд был отсутствующий. Ни одной живой искорки. В голове сплошная пустота, похожая на черный космос. Рука вновь попыталась толкнуть стену – безрезультатно. Удар ладони об пол отозвался во мне мыслью: «Жив! Неужели я жив?!» Я даже опешил от этой мысли. Постепенно я осознал: то, что со мной произошло – настоящее чудо.

Прошло достаточно много времени, прежде чем я попытался приподняться. Стоило мне только пошевелиться, как жгучая и острая боль пронзала все тело. Из горла вырывался хриплый стон. Боль сменилась страхом умереть; ужаснее всего было умирать беспомощным, с переломанными костями. Парализованный страхом, я неподвижно лежал, и горячие слезы стекали по щекам и подбородку.

Не знаю, сколько протекло времени, прежде чем я вновь попытался пошевелиться. В этот раз я решил подниматься не сразу, а понемножку, как бы изучая тело. Начал с пальцев ног и рук. К моей огромной радости и облегчению, я почувствовал, как задвигались пальцы в ботинках. С руками дело обстояло хуже: пальцы левой руки слушались плохо, и болело чуть выше запястья. Правая рука работала более-менее нормально. Тут я сделал передышку, стараясь не тешить себя мнимыми надеждами. Нет ничего страшнее разочарований и несбывшихся надежд.

Страх заставлял меня откладывать попытку встать. Наконец, собравшись с духом, я медленно стал подниматься. Боль была страшная. Я стонал, шипел, матерился и потел, а в результате лишь удобнее устроился на полу туалета. Эта попытка лишила меня последних сил. Но зато передо мною загорелся луч надежды.

«Позвоночник, голова и руки-ноги вроде бы почти целы, – подвел я итоги, – это радует, про внутренние органы сказать что-либо сложно»… И тут я опять провалился в беспамятство.

Я вновь оказался на мосту. В этот раз мне удалось осмотреться, и глазам моим предстал странный пейзаж. Мост был перекинут через огромную пропасть, дно которой скрывалось во мраке. Вокруг меня царил странный полумрак. И я был не один. Я никого не видел, но ощущал чьё-то присутствие, – от этого, признаться, мне стало не по себе. Чей-то внимательный и всепроникающий взгляд наблюдал за мною. Было скорее неприятно, чем страшно, ибо на фоне величия и могущества Невидимого и Всевидящего Нечто собственное ничтожество ощущалось наиболее остро. Этот взгляд сложно описать и ещё сложнее понять его. В нем присутствовала безликая, бесчувственная созерцательность и в то же время живое, разумное начало.

«Встань и иди дальше», – то ли это изрек Невидимый, то ли голос исходил из моего сознания.

Мои глаза открылись, а губы шептали: «Вставай, вставай». Несколько минут я не предпринимал попыток встать. Что это было за видение? Сон? Галлюцинация? Бред? Это было сверх моего понимания.

Полулежать или полусидеть, скорчившись на полу, было совершенно невозможно. Не спеша и очень осторожно, я начал приподниматься, постоянно прислушиваясь к боли и стараясь не перешагнуть барьера, отделяющего меня от болевого шока.

«Ну, наконец, хоть как-то пристроился», – подумал я, утерев с лица пот.

Теперь я сидел, прислонившись спиной к перегородке, разделяющей две туалетные кабинки, а правую руку положил на унитаз. Но не успел я немного расслабиться, как перегородка затрещала, подалась назад, и я провалился в соседнюю кабинку. Минут пятнадцать я лежал навзничь, глядя в серую пелену над головою, не очень понимая, что я собственно вижу. И вдруг меня осенило – крыши не было!

– Снесло крышу… Забавно, – тихо и осторожно проговорил я.

Над своей головой я увидел не только пасмурное небо, но и огромные ветви зеленой ели.

«Теперь понятно, откуда мой зеленый свет. Хвост самолета упал на деревья так, что огромная ель просто вскрыла его, как открывалка консервную банку, – понял я. – Деревья, таежные великаны, амортизировали падение и спасли мне жизнь».

Сильно кружилась голова, которая вдобавок гудела и звенела, при этом намериваясь расколоться на части. Тошнило. Рот был наполнен кровью и крошевом разбитых зубов. Сплюнул – далеко не получилось, попал на себя. Сплюнул ещё раз. Челюсть болела и плохо двигалась. Пройдясь языком по нёбу, понял, что передних зубов у меня больше нет. Уж не знаю, обо что я так удачно приложился, об унитаз, наверное. Зубов было жаль…

Главное, не закрывать глаза, иначе потеря сознания гарантирована. Разумней было не поддаваться слабости и подождать, пока организм окрепнет. Я честно сопротивлялся, сколько мог; правда, мог немногое. Прикрыл глаза в надежде, что это избавит меня от головокружения, но цветная круговерть, замелькавшая в голове, окончательно добила мою волю. Меня стошнило, и я отключился.

Когда я пришёл в себя, головокружение и тошнота были терпимы, но тело продолжало жутко болеть. Боль была какой-то тупой и всеобъемлющей, словно я – сплошной синяк; очень странная и противная боль.

Без зеркала было понятно, что лицо жутко обезображено. Волосы надо лбом покрылись кровавой коркой, похожей на панцирь. Лоб сильно рассечен. Рана на голове начиналась где-то там, где была вполне приличная прическа, наискосок проходила через весь лоб и заканчивалась около правого виска.

Я не мог прощупать тело, спрятанное под одеждой, но боли в пояснице подсказывали мне, что позвоночник, так или иначе, пострадал. Тупо ныли ребра. Все это было неприятно, но терпимо.

Внимательно осмотрев левую руку и проделав несколько нехитрых упражнений с пальцами, я утвердился в убеждении, что рука всё же не сломана. Это обнадёживало.

Между тем голова раскалывалась и кружилась. Было чувство, словно я побывал под машиной и одновременно страдал от похмелья. Просто ужасный букет ощущений!

Карман куртки оттопыривался, и это мне мешало. Сунув в карман руку, я неожиданно для себя наткнулся на фляжку, о которой начисто забыл. «Ром! – подумал я, пытаясь отвинтить крышку. – Черт, вот так счастье подвалило». Добраться до блаженного бальзама оказалось сложной задачей для изувеченного человека с одной нормально действующей рукой. Однако я все-таки добился своего – пыхтя и чертыхаясь, насколько позволяла ушибленная челюсть.

Обидно, но ром не пошел. Стоило мне сделать один небольшой глоток, как меня буквально наизнанку вывернуло. Пренеприятнейшее ощущение, доложу я вам. У меня не было сил ни отвернуться, ни пригнуться, и все, что я выпил, оказалось на моей груди. Я даже и предположить не мог, что организм может взбунтоваться против столь полезного в небольших количествах, напитка. Желудок вытолкнул обратно весь ром, обильно перемешанный с кровью. Меня затрясло, и я потерял сознание – в который уже раз.

«Поторопился ты, братец, с ромом», – подумал я, придя в себя и увидев, во что превратилась и без того грязная куртка. Одно утешает: никого нет рядом. Вид у меня был похлеще, чем у любого вокзального бродяги. Меня еще сильнее замутило, но желудок на этот раз обошелся спазмами.

Потихоньку, миллиметр за миллиметром, но мне удалось, опираясь на унитаз, встать на ноги. Впрочем, тут же пришлось сесть. По телу от пяток до головы промчался болевой ураган, как если бы я сел на кол. Затылок похолодел. «Подскочило давление», – догадался я.

Сидя на унитазе, обхватив руками раскалывающуюся голову, постанывая, я пробовал адаптироваться к боли – ведь рано или поздно организм привыкает к ней.

И действительно, боль постепенно утихала. Когда мне полегчало до такой степени, что можно было сделать еще одну попытку, я приподнялся и понял, что могу стоять. Я решил открыть дверь туалета, и она легко открылась. Стоило только повернуть ручку и толкнуть!

Увиденное потрясло меня. Кроме двух «моих» туалетных кабинок, в уцелевшей части хвоста самолета были еще четыре. Причем одна из них сплющилась при ударе о землю, а другая была насквозь пробита деревом. Нет, что ни говори, а спасся я просто чудом.

Очень медленно и осторожно, придерживаясь за стенки коридора, перешагивая через искореженный металл, я выбрался из спасительного хвоста.

«Интересно, сколько сейчас времени?» – осторожно полез под куртку, к ремню, на котором висел мобильник. Открыл кожаный чехол и высыпал на снег обломки того, что раньше называлось мобильным телефоном. Определить время по солнцу также было невозможно, – небо затянуло тучами. «По крайней мере, сейчас день, и, скорее всего, вторая его половина», – решил я.

Было пасмурно. Воздух, серый от влаги, как будто впитывал в себя дневной свет. Тучи бежали по небу, лишь изредка приоткрывая свою плотную завесу. Огромными белыми хлопьями с неба сыпал снег. Земля была покрыта им. Он был кругом: на земле, ветвях деревьев и в воздухе. В метрах двадцати от места падения по каменному руслу весело бежала речушка. Деревья взбирались по склону небольшой горы. Значит, мне довелось свалиться в горах? Правда, это не Гималаи и не Альпы, но всё же горы, пусть и невысокие.

Хвост лайнера лежал плашмя, зажатый между елями, нижней частью уйдя в землю. Благодаря чему, мне не пришлось прыгать пусть даже с небольшой высоты, которую составляла та часть самолетного фюзеляжа, где были всякие технические отсеки. Похоже, что отрыв хвоста произошел как раз в том месте, где находились пассажирские люки, поэтому сразу за туалетными кабинками зияла огромная дыра.

Боль во всем теле и замершие ноги заставили меня взглянуть жестокой правде в лицо. Природа вокруг меня была сурова и если не враждебна, то уж точно равнодушна. А ведь нет ничего страшнее равнодушия. Равнодушие убивает.

Я решил вернуться в кабинку.

Поудобнее устроившись на унитазе, я погрузился в раздумья. И чем больше думал, тем меньше мне нравилось происходящее.

«Итак, что на сегодняшний момент я имею? Во-первых, самолет, потерпевший в тайге катастрофу. Надо признать, что, скорее всего, я выжил один. Считается, что хвост самое безопасное место в самолете. В хвосте я был один, это подтвердил осмотр других туалетов. Во-вторых, поиски уже должны были начаться. Но! Но с учетом того, что мы упали уже затемно, наверняка спасатели начали нас искать только с первыми лучами солнца, то есть поиски длятся всего несколько часов. В-третьих, надеюсь, они знают, где нас искать. Если знают, то на поиски не должно уйти много времени, максимум два дня. Один почти прошел, осталось второй продержаться. Но, разве в такой снегопад что-нибудь увидишь?! Если погода не улучшится, то уже очень скоро я сдохну в тайге, сидя, в сортире! Перспектива совсем не радужная. А самое главное, что мне сейчас делать?»

Увы, ответа на этот вопрос не было.

Тяжело вздохнув, я посмотрел на свой разрушенный туалет. Сквозь оторванную крышу медленно опускались большие хлопья снега.

«В конце концов, делать что-то нужно. Не замерзать же, скрючившись на толчке!» С этой мыслью я принялся за изучение своих карманов, где оказалось несколько полезных и приятных штуковин. Вслед за фляжкой я достал из кармана стограммовый сникерс.

«Зашибись», – именно этим словом я приветствовал спасительную шоколадку. Дальше были извлечены: сложенная в несколько раз красноярская газета, носовой платок, паспорт и около сорока двух тысяч рублей тысячными купюрами, не считая более мелких.

«Золотой запас», – усмехнулся я, увидев деньги.

Ни спичек, ни зажигалки, ни перочинного ножика в моих карманах, к сожалению, не нашлось. Привычки носить в кармане швейцарский нож, отродясь не имел. Недавно бросил курить (спасибо тебе, Евочка).

Разбирая вещи, я почувствовал, что мне с каждой минутой становится всё хуже и хуже. Вновь закружилась голова, внутри зашевелилась нудная тошнота. Я пригнулся, прижав живот к коленкам, надеясь справиться с приступом. Ничего не получилось, и я плавно провалился в беспамятство. Впрочем, так же плавно я вышел из этого состояния, вернувшись к ужасной реальности.

Я выругался, когда понял, что неожиданно подкрался вечер и темнеет прямо на глазах. Очень хотелось надеется, что за эту ночь я не «врежу дуба» под елью.

Хотел выпить немного рома «для сугрева», но, организм явно был против. Также пришлось отвергнуть идею вкушения шоколадного батончика.

Просто так сидеть и ждать наступления холодной ночи было нельзя. Я решил максимально утеплиться. Осторожно снял ботинки (сделать это было очень сложно и больно, ибо серьёзно ушибленные ребра и ноющая поясница мешали нагнуться), затем обмотал ступню газетой, а поверх газет надел носки. Этот фокус я проделал и со второй ногой. Аккуратно сложив оставшуюся часть газеты, я сунул ее в карман вельветовой рубашки.

«Пригодится еще», – подумал я.

Из воротника армейской куртки извлек капюшон. В отличие от самой куртки он не был утеплен. Укрыться от дождя – не больше, не меньше. Но все же лучше, чем ничего. Что меня больше всего порадовало, так это длинные рукава куртки. Кое-как натянув их на кисти рук, я посчитал, что сделал все возможное в сегодняшней ситуации.

«Теперь можно и поспать. Надеюсь, завтра увижу и свет, и спасателей», – подумал я, закутавшись в куртку.

До ночи было еще далеко, но у меня не было сил что-либо предпринимать. Мне и ходить-то было трудно и больно. А боль в челюсти буквально изматывала. Я жутко устал, но сон не шел.

«Скорее всего, адреналин не дает спать, – решил я. – Если вас мучает бессонница, то начинайте считать. Это лучший способ заснуть… Что только не сделаешь, чтобы заснуть… Один, два, три… сто десять… солдат спит, а служба идет… рыбку съел, и день прошел…»

Прошло много времени, прежде чем я заклевал носом и уснул.

А снег все шел и шел; он накрывал всё и вся белым покрывалом; укутывал тайгу и берега таежных рек; вершины сибирских гор и макушки высоких деревьев. Он прятал все следы – звериные и людские.

Снег равномерно ложился на огромную кучу металла, еще вчера днем бывшую частью могучего и красивого лайнера. Снежинка к снежинке. Природа не любит беспорядка. Это неправильно, когда могила не укрыта землей, камнями или снегом, белоснежным небесным саваном, который будто выткали ангелы.