Русский офицерский корпус в годы Гражданской войны. Противостояние командных кадров. 1917–1922 гг.

Источниковой базой предлагаемого вниманию читателей исследования стали, прежде всего, разнообразные архивные материалы, отложившиеся в 23 архивах России, Украины, Грузии, Армении, Азербайджана, Латвии, Польши, Франции и США, а также многочисленные опубликованные документы.

Источники по истории офицерства в период Гражданской войны чрезвычайно обширны. Основные комплексы документов по этой проблематике хранятся в фондах РГВА, ГА РФ, РГАСПИ, РГВИА, Гуверовского и Бахметевского архивов.

Материалы РГВИА содержат документацию о службе офицеров в русской армии в основном до 1918 г., в том числе послужные списки и аттестации офицеров, списки по старшинству в чинах, краткие записки о службе, различные приказы, докладные записки, служебную переписку и иную документацию, отражающую деятельность офицерского корпуса в мирное и военное время, а также документы личного происхождения.

В РГВА отложились документы РККА межвоенного периода, трофейные документы белых армий, захваченные частями РККА в Гражданскую войну либо поступившие в архив уже после Второй мировой войны в составе Русского заграничного исторического архива (так называемого Пражского архива). РГВА хранит обширные массивы документации о служебном положении офицеров в Гражданскую войну, охватывающие практически все стороны их деятельности в рассматриваемый период: приказы, рапорты, доклады, докладные записки, отчеты, журналы военных действий, переписка различных советских и антисоветских военных учреждений и штабов. Наиболее масштабна коллекция трофейных документов антибольшевистских сил Востока России. Делопроизводство белых армий Юга и Северо-Запада России представлено в целом слабее. Однако обширные архивы этих армий имеются в Гуверовском и Бахметевском архивах в США, куда они были переданы участниками Белого движения.

В фондах РГАСПИ хранятся партийная документация о службе военспецов, переписка видных партийных деятелей, в том числе касающаяся бывших офицеров, а также материалы по истории Гражданской войны, собиравшиеся в советский период в различных архивах СССР и освещающие деятельность бывших офицеров в 1917–1922 гг.

В архивах органов госбезопасности (а в ряде случаев в государственных архивах) хранятся архивно-следственные дела бывших офицеров, оказавшихся репрессированными. Эти документы чрезвычайно важны для изучения роли офицерства в событиях Гражданской войны, поскольку в показаниях фигурантов дел нередко содержатся подробные и сравнительно объективные описания их жизни и деятельности в тот период. На Украине и в Прибалтийских государствах рассекречены и доступны для изучения архивные коллекции органов госбезопасности, в том числе в отношении периода массовых репрессий. Крайне информативны документы Ведомственного архива Службы безопасности Украины, в котором доступны для изучения архивно-следственные дела арестованных бывших офицеров, прежде всего за период начала 1930-х гг. К сожалению, в России доступ исследователей к таким документам до сих пор затруднен.

Документы личного происхождения широко представлены в собраниях ГА РФ и ДРЗ, Гуверовского и Бахметевского архивов. В этой группе заметно преобладают документы участников борьбы с большевиками, которые в эмиграции могли писать неподцензурные воспоминания. Несмотря на определенный субъективизм этого вида источников, значение свидетельств из мемуаров и дневников участников событий трудно переоценить.

Большое значение имеют частные архивы потомков офицеров, которые только начинают вводиться в научный оборот. Разумеется, документы об участии офицерства в событиях 1917–1922 гг. отложились и во множестве других архивов, например региональных и ведомственных. Эти документы введены в научный оборот достаточно слабо. Нельзя не отметить, что немалая часть документов по этой теме, к сожалению, утрачена.

Наконец, ценнейшим источником являются опубликованные воспоминания и дневники участников событий.

Совокупность изученных документальных материалов позволяет разносторонне реконструировать участие офицерства в Гражданской войне, в том числе исследовать особенности службы офицеров в различных армиях и лагерях, проанализировать взаимодействие офицерства с политической элитой, понять характер вовлечения офицеров в братоубийственный конфликт.

Все даты, относящиеся к истории России до февраля 1918 г., приведены по старому стилю.

Выражаю глубокую признательность всем, кто помогал мне при подготовке этой книги, и прежде всего моим друзьям и коллегам к. и. н. Ф.А. Гущину и к. и. н. А.А. Симонову.

Глава 1
Накануне Гражданской войны

К началу Гражданской войны русский офицерский корпус состоял из двух категорий офицерства: кадровых офицеров и офицеров военного времени.

Кадровое офицерство было замкнутой привилегированной кастой. Это были люди, целиком посвятившие себя военной службе, военные профессионалы, носители военных традиций, знаний, дисциплины, нередко происходившие из офицерских династий, где поколение за поколением представители рода избирали своей профессией военную службу. Часть кадровых офицеров обладала высшим военным образованием, как общим, так и специальным (артиллерийским, инженерным и т. д.). В кадровом офицерстве был силен корпоративный дух. Многие кадровые офицеры были выходцами из дворян. Однако на рубеже XIX–XX вв. как в русской, так и в других европейских армиях шел процесс расширения социальной базы офицерской корпорации, в которую все активнее проникали представители других сословий. Так, например, генерал от инфантерии М.В. Алексеев был сыном солдата, выслужившего офицерский чин. Генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов был сыном казака, дослужившегося до младших офицерских чинов. Генерал-лейтенант А.И. Деникин был сыном крепостного крестьянина, отданного в рекруты и дослужившегося до офицерских чинов. Советский главком бывший полковник И.И. Вацетис родился в семье батрака.

К началу XX в. отношение русского образованного общества к военной элите в частности и к офицерству в целом было неоднозначным. Престиж и непререкаемый авторитет офицеров остались в прошлом. Офицерство имело мало точек соприкосновения с представителями гражданской интеллигенции. В среде последней все шире распространялись взгляды на то, что военную службу выбирают люди недалекие или неудачники. Офицеры, в свою очередь, презрительно относились к штатским. Дискредитации армии способствовали неудачи в Русско-японской войне и активное использование гражданскими властями войск в борьбе с массовыми беспорядками периода первой русской революции 1905–1907 гг. Высокообразованных офицеров в армии явно не хватало, жившие опытом прежних войн офицеры и генералы были ответственны за тяжелые потери и неудачи Русско-японской войны^[53]. Все это способствовало формированию негативных стереотипов восприятия офицерства в обществе.

Русско-японская война стала важной школой для среднего командного состава русской армии. После войны предпринимались шаги по реформированию армии и усовершенствованию подготовки офицеров. Принятые меры привели к тому, что возросла и популярность офицеров в обществе.

На весну 1914 г. русский офицерский корпус насчитывал около 44 тысяч человек^[54]. Процент выходцев из дворян в офицерском корпусе постепенно сокращался. Накануне Первой мировой войны дворяне составляли 53,6 % офицерского корпуса, почетные граждане – 13,6 %, выходцы из духовенства – 3,6 %, из купечества – 3,5 %, из податных сословий – 25,7 %. По чинам – генералов было 2–2,5 %, штаб-офицеров – 14–17 %, обер-офицеров – 80,5— 84 %. В обер-офицерских чинах служили по 25–30 лет, в должностях командиров рот – более 10 лет.

Пополнение и убыль ежегодно составляли от 2,5 до 3,5 тысяч человек. По национальному составу на 1912 г. в офицерском корпусе 86 % составляли русские, украинцы и белорусы. В состав офицерского корпуса не допускались иудеи. Среди генералитета было традиционно много представителей немецких родов. По различным подсчетам, каждый шестой из полных генералов в 1912 г. был немцем. На весну 1914 г. в армии было 1574 генерала.

По данным на начало 1908 г., на одного офицера приходилось в среднем 24 нижних чина. В пехоте соотношение достигало одного офицера на 50 нижних чинов. По родам оружия на 1908 г. среди строевых было 23 414 пехотных офицеров, 5431 кавалерийский, 6193 артиллериста, 2039 офицеров инженерных и железнодорожных войск. В высших штабах служили 7478 человек. На девять строевых обер-офицеров приходился один нестроевой, среди штаб-офицеров соотношение составляло уже 1,5 к 1, а среди генералов даже 0,7 к 1. Чем выше были чины, тем больше офицеров в этих чинах занимали нестроевые должности^[55]. В общей сложности на 1908 г. нестроевые офицеры составляли около 19 тысяч человек против 25,5 тысячи строевых. Иными словами, почти половина офицерского корпуса несла небоевую работу. Кроме того, многие строевые офицеры также были заняты решением хозяйственных вопросов.

Производство в офицеры осуществлялось при выпуске из училищ или за отличия. Кадровое офицерство не было однородным. Преобладали выпускники военных училищ. Поступление в них, в отличие от юнкерских, предполагало окончание кадетского корпуса. Тем не менее в результате увеличения требований к юнкерским училищам и их перевода на трехгодичный курс в 1910 г. разница в образовании почти нивелировалась. Однако осталась существенной разница в воспитании, поскольку семь лет кадетского корпуса основательно формировали характер будущего офицера и его мировоззрение. Традиционно училищное образование отличалось оторванностью от практики, схоластичностью, вниманием к излишним деталям при малом количестве полевых занятий. Подготовка офицера тем не менее стоила государству очень дорого – свыше 5000 руб. в ценах 1908 г.

Для ускорения карьеры необходимо было окончить военную академию. Быстрее армейских офицеров по службе продвигались офицеры гвардии. Так, чина полковника офицер гвардейской кавалерии достигал, по данным на 1908 г., уже через 19,7 года службы, тогда как офицер армейской кавалерии – лишь через 26,6. Наибольший разрыв существовал в артиллерии, где гвардеец становился полковником в среднем через 19,8 года службы, а его армейский товарищ по профессии – через 29 лет. То есть разрыв превышал десятилетие.

Важную роль играл вопрос омоложения командных кадров. На 1914 г. среди командиров корпусов около 10 % составляли лица старше 60 лет. Среди командиров полков было 27,7 % офицеров старше 50 лет. По данным на 1912 г., 37,1 % офицеров находились в возрасте до 30 лет, 32,2 % – от 30 до 40 лет, 21,4 % – от 40 до 50 лет, 8,7 % – от 50 до 60 лет и 0,5 % – старше 60 лет. Среди генералитета лиц до 30 лет не было, в возрасте от 30 до 40 лет находились 0,7 % генералов, от 40 до 50 лет – 18,4 % генералов, от 50 до 60 лет – 66,9 % генералов и 13,9 % были старше 60 лет. Большинство штаб-офицеров (51,3 %) пребывали в возрасте 40–50 лет, между 50 и 60 годами находились 37,2 % штаб-офицеров.

По образовательному уровню накануне Первой мировой войны академии окончили 6,7 % офицеров, военные училища – 48,2 %, юнкерские училища – 43 % и гражданские учебные заведения – 2,1 %. Определенный антагонизм существовал между офицерами гвардии и армии.

Интересным был вопрос постоянства службы офицеров в своих частях. Так, в 1907 г. перевелись в другие части 3793 офицера, или двенадцатая часть офицерского корпуса^[56]. Кроме того, последовало около 2000 назначений. Всего же, таким образом, перемещались порядка 6000 человек, или седьмая часть офицерского корпуса.

Вопрос о профессиональной квалификации и качествах офицерского корпуса представляется достаточно важным. Оценки современников на этот счет критичны даже в отношении кадровых офицеров. Так, генерал В.Е. Флуг в эмиграции отмечал, что офицерский состав русской армии мирного времени «был дисциплинирован, достаточно предан служебному долгу, в бою самоотвержен, умел безропотно умирать, но в массе… не обладал, по крайней мере в главном роде войск – пехоте, качествами, присущими воину по призванию: авторитетом, инициативой, предприимчивостью, неукротимой волей к победе. Его храбрость имела вообще определенно пассивный характер… Даже взаимная выручка не находилась на должной высоте. Активные воинские качества встречались чаще у молодежи – младших офицеров, начальников команд разведчиков и проч[их], между которыми герои были нередки, реже те же качества можно было встретить между ротными к[оманди]рами и в виде исключения в арм[ейских] пех[отных] полках… Состав последних… был, безусловно, неудовлетворителен. Поддерживать строгую дисциплину в условиях военного времени офицеры, в массе, по недостатку авторитета не умели…»^[57]. Генерал В.В. Чернавин в эмиграции в связи с высказываниями Флуга даже провел анкетирование по вопросу о качествах офицерского корпуса русской армии. Мнения разделились, причем некоторые сочли себя оскорбленными такой нелестной оценкой.

Материальное положение офицерства было следующим. Годовое жалованье генералов на 1 июня 1907 г. составляло 2100 руб., генерал-лейтенантов – 1800 руб., генерал-майоров – 1500 руб., полковников – 1200 руб., подполковников – 1080 руб., капитанов – 900 руб., штабс-капитанов – 780 руб.^[58] Даже годовое жалованье штабс-капитанов примерно вдвое превышало годовой оклад учителей начальных школ. Помимо этого офицерам полагались дополнительные выплаты и пособия, прежде всего столовые и квартирные. Практиковались и иные выплаты. Так, на обзаведение лошадью со всей сбруей в конце XIX – начале XX в. выдавалось 300 руб. Некоторые офицеры получали средства на прислугу в размере 10 руб. в месяц^[59]. Питаться месяц, ни в чем себе не отказывая, можно было в пределах 55–60 руб. (завтрак в 1912 г. мог стоить 50 коп.^[60]).

Традиционную сложность представлял квартирный вопрос. П.А. Режепо отмечал в 1908 г., что он при сложившемся положении вещей разрешится через 100 лет^[61]. Комната в Петербурге обходилась в 30 руб. в месяц. В других местах снять комнату можно было за 25 руб. Пуд пшеничной муки стоил 2,5 руб., мешок картофеля – 1 руб., фунт мяса – 10–12 коп., бутылка водки – 30 коп., бутылка коньяка – 1,5 руб., пара ботинок – 5–8 руб., пара яловых сапог – 7 руб. Месячная зарплата квалифицированного рабочего составляла в среднем 90 руб. (средний заработок – 32 руб.^[62]), служащего – 85,5 руб. В войну цены несколько изменились. Дюжина лезвий для бритвы «Жилетт» стоила в 1915 г. около 2 руб. Пара простых сапог в 1916-м – 5 руб., шапка – 1 руб. 40 коп.

Б.М. Шапошников вспоминал, что молодым офицером получал 67 руб. жалованья, 9 руб. квартирных и по 30 коп. в сутки на караулы. Тратил он на обеды и ужины в месяц 12 руб., на квартиру 15 руб., на чай, сахар, табак, стирку – 10 руб., на обмундирование – 10 руб., на вычеты в батальон – 10–15 руб., на жалованье денщику – 3 руб., после чего оставалось 11–16 руб., а с прибавкой летних лагерных денег – до 20 руб.^[63] По его воспоминаниям, жизнь была достаточно скромной.

Кадровые офицеры вследствие стабильности власти были традиционно чужды политической жизни, не знали и не понимали значения партийной борьбы и идеологии, воспитывались на идеалах приверженности императору. Корпоративный дух офицерства служил определенной гарантией лояльности командного состава верховной власти. Выходцы из непривилегированных слоев общества, сумевшие посредством военной службы улучшить свое положение в обществе, дорожили офицерским статусом. Среди кадровых офицеров особняком стояли офицеры гвардии, позиционировавшие себя как элиту офицерской корпорации, а также представители новой технократической элиты – генштабисты.

Политические катаклизмы начала XX в. привели к тому, что в политику стали втягиваться и отдельные офицеры. Среди них оказались сторонники конституционной монархии, республиканского строя и даже социалистических течений. В годы первой русской революции некоторые офицеры участвовали в беспорядках, вступали в подпольные политические организации. В 1905 г. был создан нелегальный Офицерский союз, просуществовавший до 1908 г. Широко известен яркий пример офицера-революционера – лейтенанта П.П. Шмидта. В большевистскую партию в первые годы XX в. вступили штабс-капитаны Б.В. Легран, Я.Ф. Фабрициус, поручик Р.И. Берзин, прапорщики А.Э. Дауман, К.Я. Зедин, Н.В. Крыленко, Д.И. Курский, А.Ф. Мясников, И.П. Павлуновский и др.^[64] Популярность у офицерства стали завоевывать эсеры. Тем не менее даже после этих событий речь шла о незначительной части оппозиционного властям офицерства. Причем эта часть воспринималась корпорацией в качестве отщепенцев.

Кадровыми офицерами были крупнейшие деятели контрреволюционного лагеря Гражданской войны (например, генералы Е.К. Миллер, Н.Н. Юденич, адмирал А.В. Колчак) и многие видные военные работники Советской России (бывший генерал М.Д. Бонч-Бруевич, бывшие полковники И.И. Вацетис, С.С. Каменев и Б.М. Шапошников, бывший подпоручик М.Н. Тухачевский).

Российская империя не имела подготовленного запаса командных кадров на случай большой войны. В стране сохранялось традиционное общество с относительно немногочисленным слоем людей, обладавших хотя бы средним образованием, что обусловило сложности с подготовкой квалифицированных командных кадров в военное время.

Генерал А.А. Брусилов свидетельствовал, что «в общем состав кадровых офицеров армии был недурен и знал свое дело достаточно хорошо, что и доказал на деле, но значительный процент начальствующих лиц всех степеней оказался, как и нужно было ожидать, во многих отношениях слабым, и уже во время войны пришлось их за ошибки спешно сменять и заменять теми, которые на деле выказали лучшие боевые способности»^[65]. Генерал А.И. Деникин справедливо писал: «Характерными чертами нашего старшего генералитета являлись недостаток дисциплины в области соподчиненных отношений или слишком явная подчас рознь. Качества эти давали себя знать во время войны в особенности»^[66]. Фактически речь шла о том, что в системе управления русской армией не соблюдался принцип единства действий. Это наблюдение будущего вождя Белого движения оказалось справедливым и в отношении других поколений генералитета, не исключая и тех, кто получил генеральские чины уже в годы Гражданской войны в рядах белых. В конечном счете эта особенность стала одной из причин неудачи Белого движения.

Современники и исследователи признают высокий уровень подготовки командиров рот русской пехоты накануне Первой мировой войны, достаточно низкий уровень подготовки командиров батальонов (исключая гвардию), хорошую тактическую выучку командиров полков, удовлетворительный уровень начальников пехотных дивизий и командиров корпусов и неудовлетворительную подготовленность командующих армиями и фронтами^[67].

Первая мировая война привела к революционным изменениям в облике русского офицерского корпуса. Кадровое офицерство в начале войны понесло тяжелые потери. Потребности армии покрывались масштабным ускоренным производством офицеров военного времени (в чине прапорщика).

Осенью 1914 г. был введен ускоренный четырехмесячный курс подготовки офицеров пехоты и кавалерии и восьмимесячный – для подготовки офицеров артиллерии и инженерных войск. Значительные потери, которые понесло кадровое офицерство в начальный период войны, привели к тому, что стало практиковаться массовое производство в офицерский чин по образованию, а также за боевые отличия. Кроме того, с октября 1914 г. стали создаваться школы подготовки прапорщиков с трехмесячным курсом обучения. Всего было создано 53 таких школы (в том числе 13 временных на один курс).

Эта группа офицеров представляла собой принципиально иную среду. Социальная база прапорщиков военного времени была крайне разнородной и демократичной. Существенно различались квалификация, уровень подготовки и даже возраст этих людей. Многие из них не связывали свою жизнь с военной службой. Более того, возрастное ограничение в 1915 г. достигло 43 лет. Офицером военного времени мог стать не нюхавший пороха выпускник университета или, например, участвовавший во многих кампаниях простой необразованный казак, выслуживший унтер-офицерское звание, а затем за боевое отличие произведенный в офицеры. Не случайно в годы войны получило распространение сатирическое стихотворение: «Раньше был я дворником, звали все Володею, а теперь я прапорщик – ваше благородие!» Отметим, что значительная часть офицеров военного времени к началу Гражданской войны не имела никакого боевого опыта.

Между кадровыми офицерами и офицерами военного времени существовало определенное отчуждение. В то же время, несмотря на определенную социальную близость солдатской массе, прапорщики, в особенности произведенные из унтер-офицеров, нередко стремились дистанцироваться от прежних товарищей и даже увлекались рукоприкладством по отношению к нижним чинам^[68]. Впрочем, в боевой обстановке такое поведение могло плохо кончиться для самих новоиспеченных офицеров.

Фактически эта категория офицеров представляла собой срез всего русского общества и в большей степени отражала не офицерское мировоззрение, а мировоззрение тех слоев населения, из которых такие офицеры происходили. По материалам новейших исследований установлено, что свыше половины офицеров военного времени в начале войны были выходцами из крестьян, мещан и почетных граждан^[69]. Эти выкладки в целом подтверждаются и исследованиями социального состава офицеров периода Гражданской войны (в частности, выходцы из крестьян составляли 42,6 % в выборке бывших белых офицеров, подвергшихся репрессиям на Среднем Урале в 1919–1924 гг.^[70]).

Офицеры военного времени были гораздо хуже подготовлены к управлению войсками, чем кадровые офицеры, их сложнее отнести к военным профессионалам. Качество будущих офицеров падало от набора к набору. Очевидно, что офицерам для успешного выполнения должностных обязанностей требовалось иметь хотя бы среднее образование (не говоря о военном). Однако часто не было и этого. По данным А.Г. Кавтарадзе, свыше половины офицеров военного времени не имели даже общего среднего образования^[71]. В итоге уже в 1916 г. пришлось вводить проверку грамотности свежеиспеченных офицеров диктантом и умственного развития посредством написания автобиографии. Нечего и говорить, что непривычные к умственной деятельности, полуграмотные офицеры, ничем не отличавшиеся от нижних чинов, не пользовались каким-либо авторитетом.

Постепенно прапорщики приобретали боевой опыт. Они же несли и колоссальные потери. Как отмечал впоследствии А.А. Свечин, «прапорщики отнюдь не представляли собою какой-то серой, малоценной, второсортной массы;

наоборот, среди этой молодежи было удивительно много сильных, красочных личностей, готовых к большим усилиям и полному самопожертвованию при наличии сколько-нибудь толкового руководства, малейшего внимания и элементарной справедливости к ним»^[72].

Потребности фронта диктовали последующие изменения в подготовке офицеров. Так, низкая убыль кавалеристов и казаков привела к тому, что курс подготовки прапорщиков в казачьих и кавалерийских училищах был увеличен до года. В 1916 г. курс школ прапорщиков увеличили до четырехмесячного. Кроме того, был осуществлен призыв в армию студентов. В частности, со студенческой скамьи в армию попал будущий видный деятель ВКП(б) А.А. Жданов, ставший прапорщиком.

Офицеры военного времени были в целом ближе к нижним чинам, являлись выходцами из народа. Вполне естественно, в этой среде встречалось множество сторонников народнических взглядов, приверженцев левых политических течений (например, первый советский Верховный главнокомандующий Н.В. Крыленко, а также С.Г. Лазо, М.К. Тер-Арутюнянц, И.Ф. Федько, Н.А. Щорс и др.)^[73]. И конечно, такие офицеры приняли как Февральскую, так и Октябрьскую революции и активно поддержали большевиков. Не случайно еще в декабре 1915 г. генерал от инфантерии А.А. Адлерберг по итогам инспектирования запасных частей писал: «Большинство прапорщиков состоит из крайне нежелательных для офицерской среды элементов. Между ними были из чернорабочих, слесарей, каменщиков, полотеров и буфетчиков»^[74]. Император подчеркнул эти строки, отметив: «На это надо обратить серьезное внимание»^[75].

Генерал В.А. Слюсаренко вспоминал, что «офицеры военного времени, поступавшие после [19]15 года, в общем были неудовлетворительными, мало дисциплинированными и неподготовленными к военному делу»^[76]. Характерно восприятие этих групп офицерства населением. Капитан И.С. Ильин записал в дневнике 21 июня 1918 г.: «Я видел еще по фейерверкерам и юнкерам, что именно наиболее сознательная часть народа так и смотрит: кадровый офицер – это одно, а всех этих прапорщиков из учителей да из школ в грош не ставили и даже как будто стыдились, что такие появились офицеры – ни рыба ни мясо»^[77].

Несмотря на то что кадровые офицеры в массе своей традиционно находились вне политики, к 1916–1917 гг. в элитах империи накопилось серьезное недовольство неспособным эффективно управлять воюющей державой императором и его окружением. Империя с трудом справлялась с напряжением, вызванным войной, тыл разъедали острейшие проблемы, которые практически невозможно было решить в рамках устоявшейся системы управления, в 1916 – начале 1917 г. наблюдался очевидный политический кризис^[78]. Императорская семья стала объектом дискредитирующих слухов, которым верили даже представители военного руководства страны^[79]. «Распутинщина» лишь усугубила циркулировавшие слухи. В силу политической наивности офицерства и традиционной чувствительности фронта к любым, даже косвенным, проявлениям неустойчивости тыла (тем более к слухам о прямой измене в высших эшелонах власти), все, даже самые нелепые, слухи воспринимались офицерством (в том числе высшим генералитетом) очень болезненно и с огромной тревогой. К началу 1917 г. в части военно-политической элиты страны наблюдался определенный консенсус по вопросу о том, что император в силу своих личных качеств, родственных связей, окружения препятствует успешному завершению войны. Альтернативой дискредитированным чиновникам считались представители «общественных сил» в лице думских деятелей. Именно их допуск к власти и устранение вредных элементов воспринимались армейским руководством как качественное изменение ситуации в государственном управлении и способ оздоровить монархию. Устранение же признававшегося вредным влияния императрицы на Николая II было возможно только при смене самого монарха. Неудивительно, что ряд представителей высшего командного состава оказался причастен к событиям Февральской революции.

Революционные события февраля – марта 1917 г. сопровождались массовыми убийствами офицеров Балтийского флота, погибали офицеры и в Петрограде. Уже в начале марта 1917 г. стала очевидна антиофицерская направленность происходивших в стране процессов. Убийства офицеров, побои, унижения, падение дисциплины и выход солдат из подчинения – все это не могло не вызывать тревогу. На совещании с представителями Временного правительства и Петросовета 4 мая 1917 г. генерал М.В. Алексеев заявил, что армия утратила дисциплину, «офицерство угнетено, а между тем именно офицеры ведут массу в бой»^[80]. Ему вторил генерал А.А. Брусилов, назвавший офицеров париями революции и отметивший, что обретенная свобода должна касаться не только одних солдат^[81]. Деятели Временного правительства тогда заверили генералитет в том, что приложат все усилия для укрепления армии и недопущения дальнейшего развала. Однако последующие события показали, что политики выпустили вооруженную силу из-под контроля и процессы развала стали необратимыми.

После Февральской революции произошли перемены в комплектовании офицерского состава. В марте 1917 г. был снят запрет на производство в офицеры иудеев. В конечном счете право на производство в офицеры получил любой солдат, пробывший на фронте более четырех месяцев. К осени 1917 г. уже был достигнут сверхкомплект офицеров, в связи с чем прием в школы прапорщиков прекратился.

На осень 1917 г. на фронте должности ротных командиров занимали почти исключительно офицеры военного времени, на уровне батальонных командиров еще присутствовали кадровые офицеры. Генералы и штаб-офицеры в меньшей степени подверглись социальным изменениям военного времени.

Что касается чинопроизводства, то в 1917 г. многие прапорщики уже достигли чинов поручика и штабс-капитана. Однако массовое производство в офицеры продолжалось до осени 1917 г. Свыше половины офицеров обладали лишь менее чем полугодичным опытом пребывания на фронте. Причем, поскольку речь шла о 1917 г., боевого опыта в большинстве своем у них не было. Немало было офицеров, обладавших лишь низшим образованием и едва грамотных. Очевидно, большинство офицеров к этому времени уже составляли выходцы из крестьян.

Революционные перемены привели в движение огромные массы людей. Шел процесс политизации офицерства, часть которого втягивалась в политическую борьбу. Отношение к выборным организациям в армии со стороны офицерства было неоднозначным. Некоторые офицеры восприняли происходящее как шанс сделать карьеру. Кто-то шел по пути заигрывания с солдатами.

Стали возникать различные офицерские организации. Офицеры появились в армейских комитетах самого разного уровня, а также в Советах. Для части офицеров участие в выборных организациях стало прологом последующего вступления в Красную армию. Некоторые представители кадрового офицерства примкнули к большевикам. В частности, полковник М.С. Свечников, подполковники Г.Д. Базилевич, Н.Г. Крапивянский, капитан Г.В. Зиновьев, штабс-капитан А.Н. Луцкий, штабс-ротмистр А.И. Геккер и др. Все это свидетельствовало о неоднородности офицерства, в том числе кадрового. Присоединились к большевикам и офицеры военного времени. В частности, капитан А.Е. Скачко, штабс-капитан А.И. Седякин, подпоручик И.П. Уборевич, прапорщики И.Н. Дубовой, П.Е. Княгницкий, К.А. Нейман, С.Д. Павлов, В.К. Путна, Н.А. Руднев, С.Е. Сакс, Р.Ф. Сиверс, И.Ф. Федько, Г.Д. Хаханьян и др.

К лету 1917 г. в офицерских кругах стало наблюдаться разочарование политикой Временного правительства, которое не доверяло офицерству и не защищало его от солдатского произвола. Происходившие деструктивные процессы в армии и в стране вызывали неприятие и тревогу у многих офицеров. Слабость Временного правительства, его неспособность провести в жизнь даже собственные решения (например, в отношении арестов лидеров большевиков после их неудавшейся попытки захватить власть в июле 1917 г.) свидетельствовали о том, что в воюющей стране нет эффективной твердой власти. Существовавшие в начале года надежды на то, что устранение «темных сил», группировавшихся вокруг трона, и установление «демократических» порядков повысят обороноспособность страны, оказались иллюзиями. Некоторые генералы, наблюдая политическое бессилие Временного правительства, сожалели о том, что способствовали отречению Николая II и приходу к власти деструктивных элементов^[82]. Нарастали тревожные ощущения близкого краха страны и охваченной разложением армии. Тревога сменялась возмущением, а возмущение служило стимулом для решительных действий, к которым боевое офицерство склонно по природе своей деятельности. Все больше сторонников находила идея военной диктатуры как единственного выхода из критической для страны ситуации.