Двенадцать месяцев восхождения

Январские притчи

О выборе между светом и тьмой

Жили-были Свет и Тьма. Свет освещал все, давал реальное представление о мире и жизни, о начале и конце, о чести и бесчестии, о долге и предательстве, о добре и зле… Тьма скрывала все и давала о мире представление мысленное, надуманное, она тешила напрасными надеждами, пугала несуществующими опасностями, навевала мысли о бесконечности телесной жизни, предавала забвению прошлое, скрывала плохие поступки…

Свет и Тьма жили сразу за развилкой дороги, к которой шла бесконечная вереница людей. За всей этой процессией наблюдал Бог. Он, как творец света, конечно, желал, чтобы все люди выбирали свет, но большинство по-прежнему в надежде на Свет уходило по дороге во Тьму.

Однажды Бог не выдержал, спустился к людям и, выбрав первого попавшегося, спросил:

– Почему ты выбрал тьму, хотя любишь свет?

– Понимаешь, Боже, все в свете хорошо, когда смотришь на других, видны все их погрешности, но как посмотришь на себя, так жить иногда не хочется…

Мораль состоит в том, что на самом деле большинство боится света и любит тьму, хотя на словах любит свет, потому что тьма позволяет обманывать и других, и себя.

О хлипкости личных планов для человека, находящегося в коллективе

Как-то картофелины, проживавшие в мешке, поехали на базар.

– Скоро у нас будет не жизнь, а праздник, – рассуждал мелкий картофель. – Мы пойдем на оливье.

– Нас тоже ждет неплохая кухня, – говорил средний картофель. – Супы, борщи, пюре…

– Говорят, некоторых из нас могут даже нафаршировать, – похвалился крупный картофель.

Гнилая же картофелина лежала, молча и печально, ей нечем было похвалиться, поскольку невозможно похвалиться тем, что ее скоро выбросят в мусорное ведро. Она завидовала здоровым, а чтобы не стать одинокой в своем несчастье, она по дороге заразила несколько здоровых картофелин, которые имели более приятные виды на свое будущее.

Мораль состоит в том, что планы на будущее, конечно, строить можно и нужно, но с оглядкой на окружение.

О последнем, который стал первым

Из города Н. поезд ехал в город О., и было в нем пятнадцать вагонов, пятнадцатый вагон замыкал состав поезда, то есть был последним. Он горестно вздыхал и стенал:

– Нет счастья в жизни, опять я последний, что же другим достаются лавры первых?!

Поезд приехал в Т., там поменяли локомотив и зацепили его со стороны последнего вагона. Так последний стал первым.

Мораль состоит в том, что первый вы или последний, зависит от правил, существующих в обществе, направления развития, движения, а общество меняет направление движения, в отличие от транспорта, крайне редко. Если хотите быть в числе первых, следуйте за лидером и будьте ближе к нему.

О вреде аналогичных ответов

В одной норе жили два подземных жителя, дружившие между собой. Вообще говоря, каждый из подземных жителей жил в своей норе, но их норы были соединены под землей проходом, через который они встречались друг с другом к обоюдной радости. Но как-то один из подземных жителей обронил камешек в общем проходе. Чуть позднее об этот камешек споткнулся другой подземный житель. Он рассердился, понял, что это сделал его друг, и в свою очередь бросил свой камешек. В отместку…

Когда первый подземный житель, тот, что случайно обронил камешек, пошел в гости ко второму, он тоже споткнулся. Глянул вниз и нашел два камешка. О том, что один из них он уронил сам, подземный житель и не подумал, поэтому, чтобы не оставить выходку друга без равного ответа, он бросил в проходе еще два камешка.

Постепенно, действуя по очереди и аналогично в ответ на действия друг друга, оба подземных жителя завалили проход между своими норами так, что не смогли уже больше ни встречаться, ни общаться. Так и закончилась их дружба.

Мораль состоит в том, что, если вам дороги какие-то отношения с людьми, не сорите словами и не обращайте внимания на мелкие размолвки, а также не бойтесь первым убрать мусор из отношений и извиниться.

О непреднамеренных ударах

Жила-была эбонитовая палочка, и жила она в голове среди множества терзающих мыслей, терлась о них и находила в этом идеал. Чем ужаснее была мысль, тем с большим удовольствием эбонитовая палочка устремлялась к ней. Более того, эбонитовая палочка порой командовала самой головой, заставляя ее устремлять внимание туда, где можно почерпнуть новые ужасные мысли, потому что чем более энергичными были ее трения, тем большим смыслом наполнялась ее жизнь. Иногда она так заряжалась статическим электричеством, что волосы на голове вставали дыбом.

Все бы ничего, но была в этом энергичном внутриголовном трении одна беда: палочке требовалось разрядиться, чтобы не сойти с ума от накопленного напряжения. И она разряжалась, била током, причем почему-то в сердца: и в свое, и в сердца окружающих, тех, кто прикасался к палочке не через резиновые диэлектрические перчатки, а подчиненно, доверчиво, любовно, по-дружески, по-семейному.

Мораль состоит в том, что, если в служебной, домашней или дружеской обстановке приходится общаться с человеком мнительным или тревожным, сосредоточенным на негативных мыслях, то надо быть готовым к ударам, нанесение которых этот человек даже и не почувствует.

О мощной силе дилетантизма

Один сильный человек повстречал на своем пути слабого, и разговорились они, кто сильнее. Разговор с точки зрения сильного человека был смешон, поскольку он точно знал, что сильнее, поскольку участвовал во многих соревнованиях, состязаниях, а слабый человек – он и выглядел слабо. Но встретились-то они не на состязании, где присутствовали судьи, где все веса были взвешены и подписаны, а посреди поля.

Сильный человек двинулся на слабого, чтобы побороть, но слабый воскликнул:

– Нет, ты докажи, что сильнее, без рук и мордобития! Мы все-таки люди, а не животные!

Взял сильный человек большой валун, поднял его и сказал:

– Возьми-ка этот груз…

– Зачем мне поднимать твой камень? – спросил слабый человек. – Твой камень – это твой выбор, твоя ноша, а я подниму свой камень, ничуть не меньше твоего.

Слабый человек нашел небольшой булыжник и поднял его. Действовал он на пределе возможностей, как и сильный. Как тут не загордиться?

– Убедился в моей силе? – спросил слабый человек.

– Твой булыжник куда легче моего валуна! – воскликнул сильный человек.

– С чего ты взял?! – воскликнул в свою очередь слабый человек. – На мой взгляд, мой булыжник куда тяжелее твоего валуна!

Сильный человек опешил. В недоумении он поднял булыжник, подбросил его легко, как песчинку, затем взял свой валун и опустил.

– Нет, дорогой, мой валун тяжелее твоего булыжника, – резюмировал сильный человек. – Тебе тренироваться надо, нарастить мышечную массу, чтобы его поднять.

– Как ты смеешь меня унижать?! Тебя можно и под суд! – воскликнул слабый человек. – Я самородок, мне не надо тренироваться. Я достаточно силен.

– Ну раз силен, так подними мой валун, чтобы доказать! – повысил голос сильный человек.

– Тебе надо, ты и поднимай, – ответил слабый человек. – Я уже все доказал. И мой булыжник тяжелее.

Задумался сильный человек: «Как доказать слабому, что он слабее, когда бороться слабый не желает, вокруг ни судей, ни свидетелей, вес валуна и вес булыжника не указан».

Принялся сильный человек спорить со слабым, пытаясь объяснить слабому, что валун тяжелее булыжника, но в споре слабый человек оказался куда задиристее и настолько сильнее сильного, что сильный от спора ослабел…

Мораль состоит в том, что, если вы в чем-то профессионал и встречаетесь с заносчивым самовлюбленным дилетантом, не надо убеждать его в собственной слабости – зря потратите время.

О редкой, но счастливой случайности

Жила-была подкова, вечно между копытом коня и землей, как между молотом и наковальней. Для коня в ней польза, конечно, была, как и для хозяина коня, а вот для самой подковы вся выгода состояла лишь в том, что она служила и была востребованной.

Служила подкова на грязном трудовом поприще смиренно. Молча терпела удары и перековку, иногда подавала голос, когда ею били по камням или асфальту, но голос не горестный, а, скорее, боевой и звонкий. Она не искала выгоды и не привередничала: куда направляли, туда и шла. Но как-то она рассталась с копытом и успокоилась где-то рядом с дорогой.

Как долго подкова пролежала на земле, забытая и никому не нужная, тоже не ясно, но закончилась эта часть ее жизни внезапно, когда нашла ее добрая женщина, верившая в то, что подковы приносят счастье. Она подняла подкову с земли, принесла домой, отмыла и повесила на самое заметное в своем доме место.

С той поры у подковы, привыкшей и к ударам судьбы, и к грязи, началась иная жизнь. Теперь ее показывали гостям как талисман, как предмет, достойный восхищения и уважения. Вот так счастье улыбнулось самой обычной подкове.

Мораль состоит в том, что и в жизни человека многое зависит от случайностей: найдется тот, кто высоко вас оценит, – и будет ваша жизнь интересной и красивой, а в противном случае придется довольствоваться второстепенными ролями…

О благотворительности не по адресу

Один волк принес с охоты другому волку кусок мяса. Съел мясо другой волк, утолил голод и стал раздумывать о причинах столь странной филантропии, не типичной для стай.

«Подлец, безусловно, подлец, замыслил недоброе, подкинул мне кусок мяса, чтобы я подумал, будто друг он мне», – примерно так рассуждал этот волк, назовем его номер два.

Через несколько дней тот самый волк-филантроп, назовем его номер один, опять принес второму кусок мяса. Второй съел мясо и вновь задумался:

«В действиях подлеца заметна система, значит, замыслил что-то серьезное. Попутно хочет унизить меня перед стаей: показать, что я жадный, куском ни с кем не поделюсь, а он добрый, может мне и мяса подкинуть».

Еще через несколько дней первый опять принес второму кусок мяса. Второй, утолив голод, совсем опечалился:

«Вот подлец какой, знает, что не могу отказаться. Унижает и оскорбляет. Не успокоится…»

В момент раздумий второго первый зарычал, собираясь обратиться ко второму. Он, конечно, рассчитывал на благожелательное отношение, что первый выслушает, а потом ответит… Однако первый не стал и слушать, а набросился на второго и вцепился тому в горло. Сквозь яростное рычание вполне отчетливо звучало:

– Вот ты и допрыгался со своими провокациями…

Мораль: в обществе, где не принято любить ближнего своего, любая благотворительность воспринимается как мошенничество, а может, таковой и является.

О невозможности остановиться на выбранном пути

С горы катился камень-валун, и до того он был гладок, что никак не мог остановиться. Он смотрел по сторонам, обращал внимание на другие пути-дорожки, они привлекали его, но… вследствие инерции он катился дальше по склону, не сворачивая с пути, по которому запустила его судьба.

Кто-то может подумать, что камень все устраивало на его пути, поэтому он и не сворачивал. Вынужден огорчить читателя: многое камню не нравилось. Путь камня был неровен и устелен препятствиями, о которые камень бился, он их видел издалека, понимал, что ударится, а может, и вовсе замрет навеки, но продолжал катиться, не сворачивая…

– Куда же он катился, этот камень? – спросит читатель.

Да туда же, куда и все катятся…

Мораль состоит в том, что хотя человек и не безголовый, безвольный камень, но часто катится по инерции, потому что невозможно остановиться на выбранном пути.

О свободной мышеловке

Жила-была мышь, искавшая хорошей жизни. Она была трудолюбивая и упорная в своих поисках, и ей заслуженно повезло. Мышь нашла амбар, полный зерна, где и работать-то особо не требовалось, главное было пролезть…

С этого момента у мыши началась благополучная, сытая, интересная жизнь. Она лазила по горам зерна, каталась с них, как катаются с обычных горок, жонглировала зернами на потеху коллегам, которых собралось немало.

Работа в амбаре, правда, была не без опасностей. Некоторые мыши попадались в мышеловки, но тот, кто не попался, считает, что попадаются другие, глупые, так сказать. Но наша мышь была рассудительная, поэтому спустя какое-то время она задумала бросить это хлопотное, нервное предприятие, поскольку зерна она натаскала достаточно: хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

Мышь ушла из амбара, полного зерна, и вновь поселилась в своей норке. Однако спустя короткое время она ощутила разочарование в своей безамбарной жизни. Она настолько привыкла брать из чужого амбара, а свой только наполнять, что ее одолел страх перед будущим. Этот страх погнал мышь обратно…

Она вновь вошла в амбар, полный зерна, душа ее возрадовалась, но ум тревожно подсказал суть этого амбара. Мышь поняла, что настоящая мышеловка совсем не та, что стоит возле горы зерна в амбаре и ждет простака, настоящая мышеловка та, откуда сам не можешь уйти. Эта мысль мыши и является моралью данной притчи.

Об аппаратной невозможности быть услышанным

Одна звуковая дорожка мечтала быть услышанной и стать известной. У нее были все предпосылки. Она была не банальна, не глупа, не примитивна, но нанесена на граммофонную пластинку, вышедшую из моды, а потому лежала запыленная в самом дальнем углу кладовки.

Когда хозяева квартиры заходили в кладовку по делам, она старательно о себе напоминала: пела, кричала, декламировала – но все впустую, поскольку ни одна звуковая дорожка не может звучать без соответствующего оборудования.

Мораль состоит в том, что все, созданное человеком, может зазвучать громко только при желании аппаратов управления и распространения.

Об устаревании форм

Жили-были два кинофильма, не просто кинофильма, а два талантливых кинофильма с отличными актерами и захватывающим сюжетом, но один кинофильм пылился на полках или непыльно лежал невостребованным в хранилищах, а другой – имел широкую публику и был весьма популярен. Но как-то случилось чудо, и эти кинофильмы ожили и встретились друг с другом.

– Как же это так получается: я ничем не уступаю тебе, а публика ко мне ноль внимания! – огорченно сказал невостребованный фильм.

– Не огорчайся ты так, было и у тебя время, когда ты был интересен, а сейчас пришло мое, – утешил востребованный. – У нас все, как у людей: душа остается молода, а тело, форма теряет привлекательность.

– Но мы же бессмертные творения, в отличие от людей, мне обидно лежать на полке, когда я полон жизни и эмоций! – воскликнул невостребованный.

– Эмоций в тебе много, ты вообще отличный, – согласился востребованный. – Но, с другой стороны, посмотри на себя. Ты какой-то серый, черно-белый, а я цветной и яркий, как сама жизнь. Представь себе черно-белую розу и подумай, кто будет любоваться ею, когда рядом растет такая же, но цветная?

– Ты прав, любоваться будут цветной, – согласился невостребованный. – Но все-таки в фильме главное – его внутреннее содержание, сюжет, смысл…

– Конечно, конечно, но законы распространения искусства аналогичны законам распространения самых обычных товаров: перед тем, как вкусить содержание, публика всегда смотрит на упаковку, а твоя упаковка, к сожалению, устарела, – ответил востребованный.

Из ответа востребованного фильма и проистекает мораль притчи: без яркой современной упаковки ни один товар, ни одно произведение искусства, и даже человек, не могут рассчитывать на заметный успех.

О непреднамеренном убийстве

Один человек ударил другого ножом, и так получилось, что насмерть. Убийца, а теперь так приходится называть этого человека, вовсе не хотел убивать, он в какой-то мере не понимал, что делает. Он не сдержался, а когда осознал содеянное, захотел исправить ошибку: наклонился, вынул нож из тела, выбросил его, как будто того и не было, и с надеждой посмотрел на тело, но тело не ожило, а убийцу ждало наказание.

Мораль состоит в том, что каждый порой наносит словами и действиями такие болезненные раны близким и окружающим, что убивает часть сердца, часть души, что как бы потом ни старался загладить вину или забрать свои слова обратно, но былого не возродить – и приходится только расплачиваться.

Февральские притчи

О пессимизме сытости и оптимизме голода

Как-то Сытость и Голод подошли к тому рубежу собственной жизни, за которым уже можно было разглядеть вход в Царствие небесное. Но вот что интересно! Сытость с ностальгией оглядывалась назад, в прошлое, и со страхом, пессимизмом и печалью смотрела в будущее. Голод же, наоборот, в прошлое мало заглядывал, но с оптимизмом смотрел в будущее. Так как они шли рядом, то каждого из них заинтересовали противоположные эмоции друг друга.

– Почему ты не любишь свое прошлое, но с хорошим настроением смотришь в будущее, где мы становимся все старее? – спросила Сытость.

– В моем прошлом ничего особенного не было, до сытости не ел, зарабатывал тяжелым трудом. В прошлом – невзгоды. Надеюсь, в будущем будет легче, а уж в Царствии небесном наемся и отдохну так, как многим и не снилось. А ты-то со своей сытостью, что печально смотришь в будущее? У тебя-то было столько хорошего!

– В том-то и дело, что было. Мое прошлое было настолько хорошим, что будущее вряд ли таким будет. Деньги мне доставались легко, я побывала во многих странах. Ела такие блюда и пила такие вина, какие сегодня здоровье и доходы не позволяют. Будущее меня лишило многого, а дальше будет хуже, а Царствие небесное есть или нет – это еще вопрос.

Мораль состоит в том, что когда жизнь меняется от плохого к лучшему, то и взгляд в будущее более оптимистичный, нежели в обратном случае.

О безропотной востребованности

Жила-была самая обычная бумага, которая, как водится, все терпела. На ней писали разные тексты: как честные, так и бесчестные, как истинные, так и лживые, как приятные, так и огорчительные, как доносы, так и признания в любви… И вот за это качество безропотности и, так сказать, всеядности в бумагу вкладывались деньги, она массово производилась и довольно хорошо жила на разных должностях, не считая, конечно, туалетной. Хотя в каждой профессии есть свои минусы.

Встречалась и другая, необычная, бумага, которая вечно сопротивлялась, если на ней писалось что-то бесчестное, лживое, огорчительное, а тем более доносы. Она отказывалась оставлять на себе чернила, рвалась, и более того: она по своей воле бесчестное превращала в честное, лживое – в истинное… Эту бумагу перестали производить. Она изредка появлялась то там, то здесь, но уже как случайность, как сбой в массовом производстве.

Притча эта задумывалась как притча о востребованной властью журналистике, а получилась притча о востребованности вообще.

Мораль состоит в том, что каждый человек, являясь в начальный момент, как говорится, чистым листом бумаги, ценен своим начальством в первую очередь за свою исполнительность, безропотность, отсутствие ненужной самодеятельности и терпение, на какой бы должности он ни работал и какую бы деятельность не исполнял, хоть даже и палача.

Об ошибочной аналогии

На берегу реки лежал крокодил, широко открыв пасть, как это иногда с крокодилами случается. То ли воздуха ему не хватало, то ли ждал, не забежит ли что съестное, – это неизвестно. Известно одно: пасть была широко раскрыта долгое время и совершенно неподвижна.

Мимо крокодила проходил медведь, искавший место, где справить большую нужду. Обычно он это делал в кустах где придется, а тут, проходя мимо крокодила, что, честно говоря, потрясающая случайность, поскольку медведи обычно не живут рядом с крокодилами, он увидел открытую крокодилью пасть.

Крокодилов медведь никогда не видел и ничего о них не знал, поскольку книги он не читал, однако в людские жилища заглядывал… Увидев пасть крокодила, медведь воспринял ее унитазом, он видел, как люди на нем сидят, перед тем как захлопнуть дверь перед его носом.

Медведь, недолго думая, решил справить большую нужду, как человек, и присел на воображаемый унитаз. В этот момент крокодил почувствовал, что пора обедать. Он с присущей ему молниеносной реакцией захлопнул челюсти и откусил медведю мягкое место настолько, что медведь на всю оставшуюся жизнь зарекся поступать так, как поступают люди.

– А как поступают люди? – спросит читатель.

Они порой по одному-единственному признаку, часто несущественному, или по нескольким несущественным признакам судят в целом о предмете, о явлении, о человеке, о стране, что является в корне ошибочным и приводит к тому, что можно лишиться чего-то существенного для себя, как тот медведь.

Мораль притчи содержится в последнем абзаце, и дополнительно можно пожелать: изучайте предметы, явления, человека, страны глубже, находите их главную суть и не судите поспешно.

О миражах прошлой красоты

Жила-была дюймовочка, только она ела много и неумеренно, мало двигалась, поэтому через короткое время располнела и превратилась в жирного крота. Однако мнение о себе, как о хрупкой, сексуальной и привлекательной у нее осталось.

Располневшая дюймовочка по-прежнему рядилась в обтягивающие одежды и кокетничала с эльфами, надеясь вызвать в них ответное чувство, но получала, в отличие от сказочного финала, отказы… В итоге пришлось ей искать партнера среди тех самых кротов, одному из которых она когда-то отказала во взаимности.

Мораль состоит в том, что надо критически и умно относиться к себе, чтобы не ухудшать свое положение и перспективы и не попадать в смешные ситуации.

О прозревшем слепом

Как-то один слепой собрал вокруг себя неплохую компанию и пошел с нею, как говорится, куда глаза глядят, но поскольку слепой был все-таки слеп, то пошел он вслед за поводырем. Путь был интересный и занимательный. Наш слепой не скучал, но время шло, слепой вначале повзрослел, потом стал еще старше. Однако, как каждый человек, слепой не был забыт Богом, и как-то произошло чудо: слепой прозрел.

Бывший слепой осмотрелся. Компания, которая ему сослепу казалась неплохой, оказалась со значительными изъянами, местность, куда зашел слепой, оказалась крайне неприятной, а положение дел у бывшего теперь слепого, выглядевшее до прозрения вполне блестящим, оказалось невзрачным.

Сильно расстроился этим обстоятельствам бывший слепой и захотел расстаться с изъянной компанией, покинуть неприятную местность и все силы употребить на то, чтобы выправить дела свои. Но, поразмыслив, бывший слепой понял, что ему предстоит остаться в одиночестве, возможно на время, а возможно навсегда, подсчитал, во что ему обойдется путешествие из неприятных мест в приятные, оценил другие свои возможности…

Обобщив свои размышления, бывший слепой решил, что лучше продолжать изображать слепого, чтобы компания его не бросила, поскольку изменить свою жизнь к лучшему он вряд ли сможет.

Мораль содержится в пожелании, чтобы Господь Бог, если мы в какой-то момент жизни являемся слепыми, давал прозрение как можно раньше, чтобы можно было успеть изменить жизнь.

Об отделяющем беспокойстве

По полям гуляло разношерстное стадо, которое охранял и перегонял с места на место пастух. Действовал он не из слепой любви к стаду, а из соображений собственной выгоды. В его задачи входило вырастить каждую шкуру до нужного возраста, чтобы… тут мы ставим многоточие, потому что использование членов стада часто и для них самих тайна, как говорится, за семью печатями.

Но завелась в этом стаде строптивая овца, которая принялась кусать и лягать соседних, более жирных овец, да так, что у тех портилось настроение, накатывала серым комом печаль и кое-где облазила шерсть, то есть портилась шкура, которая для пастуха имела значение.

Пастух некоторое время наблюдал за строптивой овцой, думая, что та скоро успокоится и стадо в том месте, где овца вела угнетающую деятельность, умиротворится – и все пойдет, как раньше. Но нет. Строптивая овца не успокаивалась. Тогда пастух отделил строптивую овцу от стада и до срока направил на использование, о котором мы опять умолчим, потому что шашлык из строптивой овцы получился на славу и пастух просил не привлекать к нему внимания…

Мораль состоит в том, что если сильно беспокоить общество, то вас могут отделить от него надолго.

О реальности и приукрашивании

Жили-были реальность и искусство, были они в больших друзьях, но вечно при встречах спорили, и все на одну и ту же тему: о склонности искусства так расписывать реальность, что реальность сама себя не узнавала. Прихорашивающимся женщинам такая ситуация особенно знакома.

– Зачем ты искажаешь меня, зачем ты приукрашиваешь, кроишь меня по своему разумению? – сердито спрашивала реальность у искусства.

– Что же мне делать, реальность? В тебе есть такие стороны, которые никто знать не хочет. Всем нужна красота, надежда, интрига… и высокие суждения. Вот я и подстраиваюсь. Иначе кому я буду нужна? Кто ко мне потянется? – раскрыло карты искусство.

– Но в твоих произведениях, искусство, кроме приукрашивания, есть много прямого обмана, а еще ты слишком часто передергиваешь: выпячиваешь, преувеличиваешь одни мои стороны, но совершенно игнорируешь другие, – продолжило обвинения реальность.

– Вся жизнь – обман, и он иногда лучше, чем твоя правда. Если показывать честно все твои стороны, многие и жить-то не захотят, а со мною они на что-то надеются, радуются, влюбляются, рожают детей, создают новое, – ответило искусство. – Представь, что будет, если детям с рождения внушать, что любое их дело и занятие, как и они сами, – все обратится в тлен, пыль, грязь. Думаю, мало кто пошел бы с оптимизмом по жизни, а это как раз и надо, чтобы жить, а не превращать жизнь с самого детства в похоронную процессию, чем, правда, она на самом деле и является.

– Ты же соглашаешься со мной, искусство, но все равно врешь! – вспыхнула реальность.

– Да обманываю, но во спасение человечества и из благих побуждений, – согласилось искусство.

– Но ты хоть тут не обманывай, – попросила реальность. – Ты очень даже искусно лжешь для спасения и обогащения личного…

Спор между искусством и реальностью мог бы продолжаться бесконечно, но для вывода морали остальное не важно.

Мораль состоит в том, что искусство настолько заполонило жизнь человеческую, преобразовавшись и в искусство обмана, и в искусство спора, и в прочие виды искусств общения, что реальность и разглядеть-то невозможно.

О привычке

Жил-был производственный пресс. Он давил, выдавливал, штамповал – выполнял тяжелую силовую работу по обработке деталей давлением. Мог из простого металлического листа сделать тазик, мог выдавить узоры и пробить отверстия. Он настолько свыкся с этой своей ипостасью, что по-другому и не умел подходить к предметам и ситуациям. Давить при общении стало его кредо. Поэтому, когда под него подложили упаковку куриных яиц, пресс раздавил их… и за это нельзя его осуждать. Так он устроен.

Мораль состоит в том, что от человека, привыкшего к жестким действиям, сложно ожидать нежности и корректности, даже в ситуациях, этого требующих.

Об умной глупости

Как-то одна откровенная глупость подошла к высокому уму и сказала:

– Здравствуй, брат!

– Здравствуй, – вежливо ответил высокий ум. – Но какой я тебе брат? Между нами мало общего.

– Конечно, ты привык умничать, – согласилась глупость. – Заносишься. Зря ты так ко мне. Мы с тобой в одной лодке.

– В какой же? – усмехнулся высокий ум.

– Ты получаешь от общества такое же отторжение, как и я, – ответила глупость.

– Так, дорогая, ты получаешь свои оплеухи за свою глупость, – ответил высокий ум, – а я за то, что открываю умное и великое, что, правда, этому обществу либо непонятно, либо неприятно.

– Какая разница, чем провоцируется общество: глупостью или умом, – если результат один и тот же? – совсем не по-глупому изумилась глупость.

– Разница в том, что будущее все покажет, – ответил высокий ум. – Потомки оценят, и я займу свое достойное место…

– Место в будущем, дорогой ум, у нас одно и то же. И ты знаешь какое, – опять не по-глупому ответила глупость. – На кладбище. А оценят тебя или не оценят – это, как говорится, бабушка надвое сказала. Да, собственно, какая тебе разница будет, лежа на кладбище, как тебя оценят потомки?

– Как какая разница? – рассердился высокий ум. – Я тружусь ради высокого, в моей жизни есть цель…

– Ты со своей целью в большей дыре, чем я, – прервала высокий ум глупость. – Ты лучше бы использовал свой ум в деле, которое сделало бы тебя счастливым при жизни. Это куда лучше любой светлой памяти. Вот меня берут на работу туда, откуда тебя увольняют, потому что я со своей глупостью понимаю, что чем больше я на стороне начальства, которому ты не нравишься, тем более я в фаворе, тем больше шансов у меня продвинуться по службе, правда, пока я крепко не ошибусь по своей глупости.

– Но ведь это же подло, – ответил высокий ум.

– А я в церковь схожу, Бог простит, а смерть спишет, – ответила глупость, – поэтому присоединяйся, у ума без хитрости и глупости нет перспектив. Неужели ты – такой умный – не можешь поглупеть, чтобы не видеть то, что не положено, и не видеть то, что народ не понимает, или хотя бы промолчать?

– Я не могу сдержаться и должен обязательно с кем-то поделиться тем, что узнал, рассказать, иначе и жизнь не в радость.

– Но ты уже не раз почувствовал, что твоя умственная радость оборачивается такими жизненными неприятностями, что лучше было бы промолчать, – напомнила глупость.

– Ты права, глупость, ты совсем не такая глупая, как кажешься, – согласился высокий ум. – Вся беда в том, что я ничего не могу с собой поделать. Я такой, какой есть, и ценю себя именно таким. Без того, что ты называешь умничать, мне жизнь не мила. В этом смысле – это я глуп, а не ты.

– И мне жизнь не мила без того, что ты называешь глупостью, потому что я считаю благотворящую глупость высшим проявлением ума, – ответила глупость.

– Тогда ты мне действительно брат, – согласился высокий ум. – Хотя, скорее всего, – подруга. Давай всегда будем вместе.

– Давай, – согласилась глупость.

Так они и пошли вместе по жизни, где от великого да смешного даже не один шаг, а и вовсе его нет, поскольку пошли глупость и высокий ум в обнимку, и до того крепко обнялись, что стали одним целым.