Отель «Дача»

– Друг мой, не беспокойся, Господь в бесконечной доброте своей все прощает таким, как ты.

Несколько минут прошло в молчании, а потом он сделал мне знак. Я нежно поцеловала Машу в щеку и вышла вперед.

– Джо, я приготовила речь, но ты речи ненавидишь, поэтому пусть она остается у меня в кармане. Я не собираюсь пересказывать твою жизнь, ведь ты не любил о ней говорить. Ты сдержан, как все, кто вырос без семьи, и я избавлю тебя от неловкости – я такая же, как ты. Ты научил меня гордиться этим, благодаря тебе я примирилась со своим прошлым. Как бы я хотела, чтобы ты увидел всех пришедших к тебе: все они любят тебя и собрались вокруг тебя и вокруг Маши. «Дача» полным-полна, Джо, она живет во имя тебя и всегда будет жить во имя тебя. Через несколько часов в ней будет шумно, зазвучит цыганская музыка, которую ты так любишь, мы будем жить, мы будем пить, мы будем танцевать, как ты это всегда делал. Можешь на нас положиться: мы сохраним все традиции. У каждого из нас есть общие с тобой воспоминания, а у самых везучих – общий отрезок жизни. Пусть каждый погрузится в свою память и с трепетом вспомнит время, проведенное рядом тобой. Мой, наш с тобой, кусок жизни навсегда изменил меня, сделал той женщиной, которой я стала теперь. Ты открыл мне дверь своего дома, хоть и не знал меня, ты не судил меня, а протянул мне руку. Ты научил меня надежде, работе, я поняла, что такое семья… Я стала сильной и гордой благодаря тому, что ты мне подарил, не ожидая ничего взамен. Я считала тебя бессмертным, Джо, но я ошиблась и злюсь на тебя за это. Ужасно злюсь. Впервые за все время нашего знакомства я готова победить свою робость и наброситься на тебя, наорать, наорать еще громче, чем это делаешь ты. Теперь ты представляешь себе силу моей ярости. Ты не имел права покидать нас так быстро, за несколько часов, не дав нам подготовиться к твоему отсутствию…

Мне пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Потом я продолжила:

– И все же я счастлива, что ты нас покинул именно так, на террасе своего ресторана, в окружении твоих клиентов, после того, как налил всем «на посошок» крепкого красного вина, которым обожал нас спаивать. Теперь ты встретился со своим ангелом. Скажи ей, что я хотела бы с ней познакомиться, сочла бы за честь. Но вам обоим, тебе и ей, не надо беспокоиться, я останусь здесь, рядом с Машей, и всегда буду заботиться о ней.

Я осмелилась поднять глаза на Машу, она мне улыбнулась, и я снова задышала полной грудью.

– Джо… я благодарна тебе за то, что ты ни разу не назвал меня по имени. Спасибо, что всегда звал меня девчонкой… Это так важно для меня, а ведь мы никогда об этом не говорили… Наша с тобой сдержанность помешала мне сказать тебе… но надеюсь, тебе и так все известно…

Я послала ему воздушный поцелуй, в последний раз ласково погладила дерево гроба, а потом снова встала на свое место, понурившись, стараясь проглотить комок в горле. Маша обхватила мое лицо ладонями, поцеловала в лоб и заглянула в глаза.

– Верь, голубка, он знает. Джо знает…

«Дача» бурлила. Прием организовали в главном здании, там, где все начиналось. Ресторан был закрыт. Дети – мои, Шарля и Амели и все остальные – носились по саду, вокруг бассейна, проталкивались между гостями, хохотали, забегали в дом и выскакивали во двор, чтобы стащить пирожное или палочку шашлыка. Они дарили веселье присутствующим. Мангалы разожгли, факелы пылали, гирлянды лампочек освещали беседку, цыгане, верные друзья Джо, играли свою музыку – печальную, влекущую и околдовывавшую. Маша сидела на диване и терпеливо, любезно, вежливо и снисходительно выслушивала слова соболезнования. Я не теряла ее из виду, но все время перемещалась из столовой на террасу и обратно, проверяла холл, следила, чтобы у всех все было, старалась обменяться парой слов с каждым, чтобы никто не чувствовал себя обойденным. Да, мы оплакивали Джо, но это должен был быть праздник. Те, кто работал в отеле, пусть хоть один день, чтобы устранить какую-нибудь поломку, теперь участвовали в обслуживании гостей. Я заметила, как Самюэль и Маша тихонько о чем-то переговариваются. Он грустно усмехался. Через несколько минут он возник у меня за спиной.

– От Маши.

Самюэль протянул над моим плечом стопку водки. Я отказалась, мотнув головой. Маша была другого мнения, и взгляд, который она мне послала с противоположного конца террасы, гипнотизировал, приказывая выпить.

– Пожалуйста, выпей, Эрмина, сбрось напряжение, – шепнул мне на ухо Самюэль. – Джо бы это понравилось.

Я зажмурилась и одним духом выпила до дна. Горло обожгло. Тело прошил электрический разряд.

– Спасибо, – сказала я, отдавая ему стопку.

Потом я вернулась к своим обязанностям. Которые обязанностями не были, как бы их ни воспринимал Самюэль. Я все это делала, потому что хотела. Мне было нужно, чтобы, несмотря на печаль и вопреки причине нашего собрания, все были счастливы. Мне хотелось, чтобы Маше было легче от того, что ее Джо ушел так же, как жил, в атмосфере радушия и под музыку. Счастье клиентов, друзей и семьи – вот все, что было для него важно, все, что в восемьдесят с лишним лет поднимало его с постели затемно. И еще я не могла не признать, что суматоха помогала мне справиться. Жизнь, кипевшая в «Даче», позволяла мне выстоять. Благодаря этим хлопотам я могла уважать себя. Быть гордой. Как они меня научили.

Меня осаждали галлюцинации, и я была этому рада: мне повсюду мерещился Джо, я слышала его громкий искренний смех, звук его поцелуев на Машиных щеках, когда он думал, что никто на них не смотрит, щелчки его любимой зажигалки «Зиппо», когда он закуривал по вечерам свои сигариллы «Кафе крем». Совсем стемнело, музыка стала громче, танцующие пары заполнили импровизированный танцпол на террасе перед музыкантами. Те, кто постарше и пришел с Габи, другом детства, собрались за одним столом, чтобы играть в карты и вспоминать проделки своего приятеля. Я даже едва не заулыбалась. Самюэль отыскал меня – Маша хотела со мной поговорить. Я бросила то, чем занималась, и быстро подошла к ней. На ее лице проступили следы усталости.

– Как ты? – спросила я.

– Не беспокойся, со мной все в порядке. Все вокруг меня прыгают, стараются накормить, приносят выпивку. Джо счастлив, что у нас тут такой праздник.

Маша всегда будет говорить о Джо в настоящем времени.

– Только есть одно «но», – продолжила она.

– Скажи мне, в чем дело.

Она взяла меня за запястье и нежно улыбнулась:

– Потанцуй, голубка.

Я попыталась высвободиться, но она неожиданно удержала меня железной хваткой.

– Нет, ты не должна меня об этом просить… я не могу… я…

– С того момента, как ты здесь появилась, ты всегда танцевала на праздниках «Дачи». Вспомни свой самый первый раз… Тот вечер был прекрасным, согласна?

Я растерялась и не ответила.

– Не стану обижать тебя и просить станцевать ради него. Ему бы не понравилось, что я тебя шантажирую, и он был бы прав. Хочу, чтобы ты это сделала ради себя самой. Не позволяй горю поглотить тебя… Прочувствуй и проживи его, а потом оставь в сегодняшнем вечере, а иначе будет поздно, поверь мне… Это приказ.

– Ладно, – сдалась я.

Ее улыбка была одновременно довольной и грустной. Потом она взяла со стола стоящую перед ней бутылку водки, налила в две стопки и протянула одну из них мне.

– Пусть душа Джо навсегда останется в «Даче», и не важно, что будет потом. И моя смерть не имеет значения. Мы будем жить вечно в этих стенах. Пусть никогда не исчезнет то, что он создал.

В свои восемьдесят она, не поморщившись, выпила водку залпом. Я сделала то же самое, подтверждая согласие с тем, за что она выпила.

– Давай, голубка. Иди, танцуй.

Я поцеловала ее и направилась к танцполу. Нашла по пути Александра и Роми, обняла и увлекла за собой. Они умели танцевать с самого детства – участвовали в отельных вечеринках с соской во рту. Они с восторгом присоединились к танцу. Их улыбки чуть ослабили не отпускавшее меня напряжение. Но я чувствовала, что этого недостаточно. Маша запустила процесс, который я обязана довести до конца.

– Папа! – весело позвала Роми.

Он присоединился к нам, взял ее за талию, поднял и закружил. Вскоре она потребовала, чтобы он остановился, и ускакала. Александр чмокнул меня:

– Можно уйти, мама?

– Беги, любимый.

Он умчался, я не шелохнулась. Самюэль тоже не сдвинулся с места.

– Не спорю, не нужно бы этого делать, – заявила я. – Но ради наших воспоминаний об этом месте и о Джо, ради воспоминаний о наших счастливых моментах – ведь они же были, – и чтобы поверить, что все наладится, чтобы надеяться на это, станцуй со мной, Самюэль. И главное, не останавливайся.

Он ничего не ответил, но сдавил мой локоть и повел меня в центр танцпола. Нам освободили место, а музыканты заиграли музыку, которую я знала наизусть, и им это было известно. Мне пришло на ум, что Маша попросила их дождаться нужного момента и тогда исполнить ее. Я пела во все горло, я выпевала слова чужого языка, которые когда-то мне перевела Маша. Слова, рассказывающие историю не моего народа. Слова страдания и надежды. А потом я как будто перестала касаться земли, с Самюэлем я словно куда-то уплывала, и он мог танцевать со мной сколько угодно. Быстро, еще быстрее, слезы заструились по моим щекам, но я не говорила «стоп», а Самюэль не сбавлял темп. Оглушить себя. Освободиться. Жить. Я топила горе, доводя себя до изнеможения, в объятиях отца моих детей, мужчины, которого я когда-то любила, в моих рыданиях были не только слезы, но еще и пот, смех, пары алкоголя, боль из-за утраты отца, которого у меня никогда не было. Самюэль наблюдал за мной, чтобы поймать момент, когда я сдамся. Но до этого еще было далеко.

Я действительно не могла запросить пощады. Я все осознавала, но была как в тумане. Опьянела от плача, горя, усталости. Вокруг оставались только самые близкие. Самюэлю пришлось крепко держать меня, не то я бы свалилась. Он отвел меня к Маше.

– Я горжусь тобой, – промолвила она. – Завтра все будет лучше. Ложись спать.

Она обняла меня.

– Маша, я… я…

Она разжала руки и, не дав мне закончить фразу, ушла к себе, сохраняя достоинство до самого конца этого дня.

Еще через несколько минут мы с Самюэлем покинули «Дачу». Мы молча дошли до бывшей маслобойни, придавленные навалившейся реальностью. Перед дверью моего дома я кое-как собралась с мыслями и решилась заговорить:

– Извини меня за сегодняшний вечер.

– Мне это тоже было нужно. И… мы так давно с тобой не танцевали.

Я растроганно кивнула. Нас накрыла тишина, пронизанная воспоминаниями. Самюэль явно прокручивал в мыслях все наши вечеринки в «Даче», в моем же воображении возникла самая первая, упомянутая Машей, на которой его не было.

– Я могу тебя оставить? – спросил он. – Дети едва стоят на ногах, мне нужно отвезти их домой.

Я притянула его к себе, уткнулась носом в шею.

– Спасибо. Спокойной ночи, Самюэль.

Он поцеловал мои волосы, развернулся и ушел.

Десять минут спустя я упала на кровать. Завтра у меня будет чудовищно болеть голова. Если бы Джо увидел меня в таком состоянии, он бы пришел в восторг. Поминки по Джо были соразмерны его масштабу, ломающему все рамки, мы чествовали его красиво и с размахом. Последнее, что промелькнуло в моем сознании, перед тем как я провалилась в сон, был Машин тост, после которого я дала себе волю: «Пусть душа Джо навсегда останется в «Даче», и не важно, что будет потом. И моя смерть не имеет значения. Мы будем жить вечно в этих стенах. Пусть никогда не исчезнет то, что он создал».

В этом она могла на меня положиться.

Глава вторая

Сверлящая боль буравила череп. Я осторожно разлепила веки. Занавески оставались открытыми всю ночь, и это было хорошо. В висках пульсировало, что не помешало мне насладиться зрелищем зарождающегося утра, нежного рассветного солнца, проникавшего в мою спальню и освещавшего ряды олив за окном. Утро как утро. Как множество других. Все изменилось, и ничего не изменилось. Ужасной нереальности последних дней пора завершиться. Рана, естественно, не зарубцуется, но действительность заново вступала в свои права. Меня ждала работа. Душ окончательно меня разбудил. Перед тем как нырнуть в этот день, я дала себе немного времени, чтобы выпить крепкого кофе, разгуливая по своему дому. Однажды фортуна мне улыбнулась: у меня было собственное пристанище в тихой гавани.

Джо и Маша предложили мне там поселиться года через два после моего появления у них. До этого я жила в комнатушке на последнем этаже «Дачи». В дальнем конце коридора незаметная дверь вела в крыло сезонных рабочих, которого теперь не существовало: мы перестроили эти помещения, превратив их в просторный семейный номер, пользовавшийся большим успехом у гостей. Мы с Шарли были последними, кто там жил. Он быстро нашел себе дом в деревне, как только узнал, что остается в гостинице на постоянную работу. Я же какое-то время сопротивлялась. Я любила эту комнатенку, ледяную зимой и плавившуюся от жары летом. Она стала воплощением моей мечты об убежище, где я впервые в жизни могла отдохнуть. После двух лет того, что можно назвать выздоровлением, я стала более открытой, начала куда-то выходить, хотя не скажу, что в нашем деревенском захолустье Прованса это были безумные и беспутные ночи. Именно то, что мне тогда нужно было, в самый раз. Я открывала для себя нормальную юность, с друзьями, с которыми мы просто веселились. Смеялись, танцевали, жили.

Джо хохотал как сумасшедший, когда я приезжала в шесть утра на грохочущем «ситроене-мехари», тем не менее ему это надоело. То еще зрелище: я выхожу из машины с виноватым видом, с потекшей косметикой, под насмешливым взглядом хозяина, изображающего строгого наставника. И дело было не столько в моем опоздании к началу рабочего дня, сколько в том, что громыхание двигателя могло разбудить гостей. Этот предлог придумали для меня Джо и Маша, но я догадалась, к чему они на самом деле стремились: им хотелось подтолкнуть меня, заставить двигаться вперед. Джо не утерпел и буркнул:

– Не сомневаюсь, однажды ты притащишь сюда какого-нибудь типа, и я предпочитаю, чтобы ты обделывала свои делишки не под моей крышей.

Маша оскорбилась и с притворным возмущением хлопнула его по ладони, я покраснела так густо, как никогда не краснела в жизни… а они предложили мне поселиться в бывшей маслобойне.

Имелась в виду постройка на территории «Дачи», где в период, когда здесь еще была ферма, находились мельница для оливок и маслобойный пресс. Джо с Машей восстановили это строение, чтобы оно не разрушилось со временем. Несколько лет назад бывшая маслобойня была жилым помещением. Мой предшественник уехал вскоре после моего появления и не планировал возвращаться. Я приняла предложение с волнением и смутным страхом: ведь я до некоторой степени уходила из-под их опеки. Маслобойня стояла в сотне метров от основного здания и имела прямой выезд на дорогу. У меня появилась возможность в нерабочее время жить своей жизнью, о которой им ничего не было известно. Как будто я собиралась скрытничать! Вопрос о том, чтобы я доплачивала за свое новое жилье, даже не обсуждался – Джо и Маша не хотели ничего слышать. Я должна была оплачивать только уход за помещением – эта обязанность отошла ко мне, что логично. Вздумай я затеять ремонт или переоборудовать жилье по своему вкусу и для своего удобства, никто бы мне не запретил, при условии, что я это делаю за свой счет и не меняю внешний облик здания. Когда я в первый раз вставила ключ в замочную скважину – вообще-то я впервые в жизни обзавелась собственными ключами, – я почувствовала, что прочнее укоренилась здесь, как будто корни, которых мне недоставало до сих пор, разветвились и ушли чуть глубже в прованскую почву. Я жила на маслобойне, и она постепенно менялась. Вначале я ограничилась обустройством главной комнаты и спальни. Потом в мою жизнь вошел Самюэль. Он долго противился, но в конце концов перенес ко мне свои вещи. Позднее мы отремонтировали две новые комнаты – детскую Александра, потом детскую Роми. Теперь я жила здесь одну неделю из двух в одиночестве, а вторую вместе с обоими детьми, и мне было хорошо. Я была счастлива, можно и так сказать. Маслобойня была моим домом восемнадцать лет, если не считать нескольких месяцев, когда Самюэль пытался заставить меня жить в другом месте. Но об этой части истории я не хотела вспоминать…

В полседьмого я переступила порог «Дачи», оставив большую деревянную дверь открытой. Дом должен наполняться свежим воздухом. Это была привычка, ритуал, которому мы следовали, если позволяла погода. Дверь всегда должна быть открыта для проходящего мимо путешественника. Завтраки подавались в столовой или на террасе у бассейна, но никогда в ресторане Шарля и неизменно готовились на кухне Джо и Маши.

Сегодняшнее утро ничем не отличалось от остальных… Кофе уже варился. Я не удивилась, увидев Машу в темно-синем платье, с безупречным пучком на затылке, суетящуюся у большого деревянного стола.

– Булочник все еще не явился, голубка.

– Что ты тут делаешь? Сегодня тебе надо бы отдохнуть.

Я подошла к ней, стала за спиной, обняла за плечи, а она погладила мои руки.

– Если всю жизнь вставала в полшестого, трудно менять привычку.

Для Маши всегда было делом чести приготовить завтрак для гостей и подносы, которые относили тем, кто завтракал в номере, до десяти утра, занимаясь при этом и всеми остальными делами. Ранние, на рассвете, отъезды, претензии, опоздания работников, букеты цветов, которые нужно расставить по всему отелю, бронирование номеров. Она научила меня с улыбкой переходить от одного дела к другому, независимо от времени суток.

– Ладно, но ты все же будь осторожна.

Она поцеловала меня в щеку и нетерпеливо махнула, отправляя из кухни, чтобы я переговорила с булочником. Уже через пару минут я была в маленьком кабинете, примыкающем к ресепшену, и набросилась на беднягу по телефону. У него были самые лучшие намерения, он полагал, что, «учитывая обстоятельства»… Последние слова были лишними.

– Отель заполнен под завязку! – заорала я. – Так что поторопитесь!

И тут же разозлилась на себя.

– Простите, я не должна была на вас кричать.

– Все нормально, Эрмина, я не в обиде.

Я повесила трубку и помчалась в столовую. Там я нос к носу столкнулась с Амели, женой Шарли, нашим старшим менеджером, занимающейся буквально всем. У нее был тот же настрой, что и у меня. Работать. Вести себя так, будто…

– Привет. – Я обняла ее. – Спасибо, что пришла так рано.

– Ты поспала?

– Достаточно, чтобы продержаться до вечера.

– А это кто такие? – спросила она, указывая на двух молодых ребят, которые расставляли столы.

– Я их наняла на сегодня. Похоже, я была убедительна, раз они явились вовремя!

– Ты все спланировала…

– В последнее время мы немного разболтались, качество обслуживания снизилось. И я не уверена, что наши гости будут снисходительны вечно…

– Ты думаешь?

– Возможно, я преувеличиваю, но… предпочитаю не давать им повода даже заподозрить признаки расхлябанности.

Она нахмурилась, что-то учуяв.

– Что тебя беспокоит, Эрмина?

– Ничего! Все в порядке… правда.

Она слишком хорошо меня знала и потому не поверила ни единому моему слову. Я пошла посмотреть, как там на террасе, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Смерть Джо, когда я беспристрастно оценивала ее с объективной точки зрения, абстрагируясь от нашего горя и нашей всеобщей любви к нему, означала конец целой эпохи. Окончание очередного жизненного цикла «Дачи». Причем весьма важного или даже самого важного. Джо был душой этого курортного места, праздников, отдыха, легкости. Я проработала здесь уже двадцать лет, наблюдая и учась, и я была знакома с гостями отеля, его постоянными клиентами. Они, конечно, приезжали ради красоты пейзажа, качества обслуживания, из любви к здешним местам, климату, комфортной жизни. Но многие из них стремились сюда ради самих хозяев. Чтобы побыть рядом с Джо и Машей, напоминавшими идеальную супружескую пару из какого-нибудь культового кинофильма. Благодаря чутью Джо они первыми открыли гостиницу в этом уголке Франции и сделали все, чтобы гости ее полюбили. И вот теперь эта пара смертельно ранена. Ее больше нет. Продолжат ли наши постоянные клиенты проводить здесь отпуск и длинные выходные? Не будут ли опасаться, что из-за смерти Джо «Дача» утратит то, что их влекло сюда? И этим опасениям вряд ли помешают и наша усердная работа, и их уважение к «нашим боссам» и тому, что они создали. И хотя в последние годы Джо и Маша уже не с таким рвением занимались гостиницей, как раньше, и переложили на меня почти все свои обязанности, тем не менее в восприятии гостей они были вечными. Легендарные хозяева «Дачи» продолжали присутствовать в ней: Джо каждый вечер заходил в ресторан, чтобы угостить клиентов последней рюмкой, у Маши всегда находилось время поболтать с гостями, открыть им двери своей библиотеки, очаровать мужчин, не замечающих ее возраста, к вящему удовольствию мужа, который всегда бросал на нее гордые взгляды собственника. Все это было частью связанных с отелем мифов. И все это прервалось – резко и бесповоротно… До сих пор я никогда об этом не задумывалась, я тоже считала «Дачу», Джо и Машу бессмертными. Вот что стало мне абсолютно ясно, когда я увидела, как искренне, по-дружески ведут себя клиенты, приехавшие отдать последний долг Джо. И я не сумела прогнать мысль о том, что они здесь ради того, чтобы прожить финальный момент своих долгих отношений с этим местом.

Я воспользовалась относительным затишьем второй половины дня: те, кому пора было возвращаться к обычной жизни, уже уехали, а новые гости, незнакомцы, ожидались ближе к вечеру. Сидя в кабинете, я просматривала заявки на бронирование, поступившие за последнюю неделю. Впервые после того, как это стало одной из моих обязанностей, я не обработала их вовремя. Если не отвечаешь оперативно на запрос, теряешь клиентов – по их мнению, ты их недостаточно уважаешь. Это был один из первых полученных и усвоенных мной уроков.

Я почти наверстала упущенное, как вдруг в дверном проеме вырос Самюэль. Он сменил костюм на рабочую одежду.

– Зачем ты пришел? Ты же сегодня не должен был.

– В саду побывала уйма народа, и я подумал, что не мешает там прибрать.

Самюэль был ландшафтным дизайнером и возглавлял фирму с полутора десятками садовников. Когда мы познакомились, его только что наняла контора, которая отвечала за благоустройство территории «Дачи». Он был трудолюбив, безусловно талантлив и умел экономить, поэтому пять лет назад сумел выкупить целиком долю своего хозяина, когда тот вышел на пенсию. Он не ограничился активной работой в ландшафтном дизайне, а занялся еще и разведением олив. Купил несколько гектаров земли с деревьями и стал ухаживать за ними, чтобы производить собственное оливковое масло. Самюэль любил землю, любил заботиться о ней и заставлять ее приносить плоды и при этом следовал традициям. Вопреки нашим конфликтам, нам прекрасно удавалось избегать разногласий по работе. Когда речь шла о работе, я не была для Самюэля Эрминой, женщиной, которую он когда-то любил, матерью его детей, с которой он расстался. И для меня он не был мужчиной, которого я когда-то любила, отцом моих детей, а был ответственным за внешнюю территорию отеля.

– Большое спасибо, – ответила я, откидываясь на спинку кресла. – О саде-то я забыла… Ты наверняка запустил свои дела в последние дни, мне жаль, что ты посчитал себя обязанным прийти…

Он отмел мои извинения взмахом руки.

– Где Маша? Хочу обнять ее, перед тем как приступить к работе.

– Наверное, в саду, пойдем к ней.

Мы вышли на террасу и увидели вдали ее силуэт. Она сидела на качелях, закутавшись в шаль. Сиротливая и такая хрупкая. Накануне она, наперекор трауру, была сильной, гордой, верной себе, такой, какой я ее всегда знала. И все сегодняшнее утро она не сдавалась, провожала каждого гостя, тепло благодарила за то, что не поленился, приехал, чтобы сказать последнее прости Джо, не показывала, как ей больно. Тишина, воцарившаяся в ее отеле, лишившемся хриплого голоса Джо, неожиданно придавила ее. Повседневная жизнь стремительно возвращалась, вступая заново в свои права, и каждая минута напоминала Маше, что Джо больше нет. Не станет ли его смерть невыносимым испытанием? Испытанием, после которого Маша не поднимется. Ей уже довелось пережить худшее, самое ужасное для матери.

За несколько месяцев до моего приезда Джо и Маша потеряли дочку, Эмму. Эмма родилась с пороком сердца. Для них с самого начала не было тайной, что она, с большой вероятностью, будет лишена долгой спокойной жизни. К несчастью, их опасения оправдались, дочка угасла в возрасте двадцати одного года. «Наш ангел» – так ее назвала Маша в тот день, когда я узнала об Эммином существовании. Я долго преодолевала робость, мешавшую спросить, кто эта девушка на множестве семейных снимков. Это был один из редких случаев, когда она упомянула Эмму.

Говоря о дочке, Маша произнесла: «Нам посчастливилось, что она была в нашей жизни, она подарила нам свою силу и свою улыбку, и так было до самого конца». Эмма была вылитая Маша, но насколько Маша была печальной, настолько же Эмма шаловливой и солнечной. Каждая ее фотография лучилась радостью жизни, как будто Эмме надо было успеть всем насладиться, полностью использовать отмеренное время. Рассматривая снимки, хотелось любить ее, не расставаться с ее ласковой улыбчивостью. Я тогда не могла по-настоящему оценить физическую боль от потери ребенка, которую Маша терпела изо дня в день. Но после рождения Алекса я чуяла ее нутром и даже боялась представить себе, что она должна была испытывать тогда и что она испытывала сегодня, понимая, что ее дочери больше нет. А теперь она лишилась и Джо…

– С тобой все в порядке? – забеспокоился Самюэль, когда я, подавленная Машиными одиночеством и горем, застыла на месте, не в состоянии сделать ни шагу.

– Мне сейчас некогда об этом думать… Как дети сегодня утром? Я им не позвонила… я…

Он выразительно поджал губы, демонстрируя озабоченность, и я тут же замолчала, заметив, что мы опять входим в роль разбежавшихся родителей…

– Они попросили, чтобы я отвез их в школу, а ты сама можешь представить, на кого они были похожи, проснувшись… При этом я был готов взять их с собой, но с них уже достаточно… Они хотят вернуться к нормальной жизни, к своим друзьям. Заодно хочу предупредить, чтобы ты была готова: они боятся приезжать сюда на выходные.

– Почему?

С каких пор мои дети боятся «Дачи»?

– Прикинь сама, Эрмина, они все время без тебя, две недели подряд они со мной, ты им редко звонила и практически запретила приезжать сюда до похорон. Ты для них как будто куда-то исчезла.

Я тут же заняла оборонительную позицию и подняла руку, чтобы прервать его.

– Я делала что могла.

Я позволила себе погрузиться в хлопоты последних дней, поскольку была уверена, что они в безопасности и отец заботится о них. Однако этого было недостаточно, в чем я отдавала себе отчет. Но он не имел права на меня нападать. Самюэль нередко пытался поучать меня и временами вел себя со мной как с ребенком. Ему, конечно, пришлось иметь дело с моими страхами, отгонять их и приручать меня, но, на мой вкус, он играл на них излишне часто. Позволял себе сомневаться в моих способностях, чтобы выпятить свою незаменимость, доказать свою правоту по всем позициям и упрекнуть меня в неправильной расстановке приоритетов. Обычно меня это бесило, но смерть Джо не должна была стать причиной нашей ссоры. Ему бы это не понравилось. Я отвела взгляд, чтобы совладать с эмоциями, не поставить Самюэля на место, не взорваться. Тем более что он хранил олимпийское спокойствие.

– Я с этим не спорю. Просто сообщаю, что они очень грустят. Они ведь тоже потеряли Джо, ты и сама знаешь, что он был для них как дедушка…

У него дрогнул голос. Когда он успел сделаться таким впечатлительным?

– Ну да, конечно. Я не услышала от тебя ничего нового. – Мой голос дрожал от раздражения и печали, с которыми мне трудно было справляться.

Неожиданно Самюэль заключил меня в объятия и нежно погладил по волосам. Теперь он пытается получить прощение.

– Эрмина, я тебя ни в чем не упрекаю. Вовсе нет, поверь, просто ты должна учитывать, что Алекс и Роми волнуются за тебя. Вчера они наблюдали, как ты боролась, а потом сломалась… Они беспокоятся и за Машу тоже и опасаются встречи с ней…

Он что, считает, будто я об этом не задумывалась, что мысль о переживаниях моих детей не будила меня посреди ночи в последнее время? Самюэль не жил здесь уже три года, он не наблюдал за тем, как Алекс и Роми росли и взрослели рядом с Джо и Машей. Он даже не представлял себе всю глубину привязанности между ними, он вообще предпочитал не замечать ее, не принимать в расчет. Какое право он имел теребить сегодня эту болезненную для меня струну? Оживлять ужасный страх, затаившийся в глубине моего естества. Выпускать на волю демонов, которые и так грозились вырваться при любой возможности.

– Я в курсе, что мне надо делать, Самюэль.

Он тяжело вздохнул и сильнее стиснул меня в объятиях.

– Прости, я не должен был на тебя давить.

Странно, но его объятие, которое было теперь вроде как неуместным, оказалось полезным, мне нужно было, чтобы ко мне прикоснулись, чтобы меня покрепче стиснули. Я подняла глаза и встретилась взглядом со смотревшей на меня издали Машей.

– Пошли, она нас увидела, – позвала я Самюэля.

Мы пересекли большой газон, Маша встретила нас грустной улыбкой. Она протянула руки Самюэлю, он схватил их.

– Милый Самюэль, как я рада тебе.

– А я тебе, Маша.

Они нежно расцеловались.

– Пройдешься со мной по саду? Обопрись на меня.

Ну как на него сердиться, если он не пожалел своего рабочего времени для пожилой дамы, только что потерявшей мужа? Их отношения обычно были уважительными и доброжелательными. Тем не менее между ними всегда оставалась некоторая необъяснимая для меня дистанция.

– С удовольствием. Ты мне расскажешь, как там ваши малыши. Грустят, наверное? Я не смогла вчера с ними поговорить, и мне очень жаль.

Она довольно легко поднялась, но не отвергла помощь Самюэля. Хорошо, что Самюэль поделится с ней переживаниями детей. Прекрасно зная Машу, я была уверена, что она сумеет их успокоить, придать им уверенность. И от этого ей самой станет немного легче, по крайней мере, я на это надеялась. Мои дети относились к Джо и Маше как к дедушке и бабушке, а Джо и Маша подарили Алексу и Роми место внуков, которых у них не было.

Маша угасала словно свеча. Я должна была постараться оживить ее пламя, пусть хоть чуть-чуть. Нужно было снова открыть библиотеку – для Машиного блага, для блага отеля и меня самой. Ее закрыли представители похоронной службы, как только отбыл траурный кортеж. С тех пор никто ее не открывал. Никто не входил в библиотеку, после того как ее покинул Джо. Я перешагнула через порог и притворила за собой дверь. Зажмурившись, прислонилась к деревянным полкам, чтобы подготовиться и убедить себя, что можно стереть из памяти последние дни. Потом я открыла глаза. Пустота. Зияющая пустота посреди комнаты. Диван и кушетку, предназначавшиеся для читателей, в спешке придвинули вплотную к книжным полкам, большой низкий деревянный стол втиснули в угол, в другом углу стоял свернутый в рулон белый шерстяной ковер. Я видела только помещение, в котором Джо провел свои последние часы, и стул, на котором бесконечно долго сидела Маша. Однако не эта комната была ближе всего Джо. Он проводил целые дни в саду, на террасе, в ресторане. Но оставить там его тело было немыслимо. Даже непристойно. Маша сразу предложила библиотеку – свою библиотеку, – я попыталась ее разубедить, подозревая, что потом ей будет трудно там находиться. Она не хотела ничего слышать. Объяснение было предельно простым: это детище Джо, он соорудил для библиотеки громадные, от пола до потолка, стеллажи и сделал это только для Маши, для ее книг, для ее русской литературы – в оригинале и в переводе. Я призывала на помощь свои воспоминания, чтобы заново ощутить власть, которую имела надо мной эта комната. Моя жизнь по-настоящему началась в библиотеке двадцать лет назад.