Однажды, забывшись, она назвала его зайчиком. Нет, он не кричал. Монотонным голосом, словно псалтырь читая, объяснил, что на Руси никогда не использовали названия животных, обращаясь к супругу или ребёнку. Каждое его слово казалось отлитым из презрительного высокомерия. Катя краснела, как школьница у доски, и бормотала что-то в своё оправдание. Закончил отповедь Дракон тем, что назвал её ясочкой.

Никогда эти метры не казались ей такими длинными. Шаг-вдох, шаг-выдох, – напоминала она себе. Только не забывать дышать, иначе утонешь в панике. Шаг-вдох… Коснувшись ладонью прохладного дерматина, она немного успокоилась и замерла, прислушиваясь.

–

Открой дверь. Я пришёл. Мы всегда будем вместе.

Мы всегда будем вместе.

–

Если ты ещё раз позволишь себе замахнуться на меня при нашей дочери…

–

И что ты сделаешь, глупышка?

–

Сниму побои. Пойду в полицию, в опеку, к уполномоченному по правам человека. Я добьюсь, чтобы тебе запретили даже подходить к нам.

–

Это в Америке есть запрет, а у нас – подходи, сколько заблагорассудится. Мы в России, то есть наполовину в Азии. Тебе ли, уралочке (сказал, как змею выплюнул), этого не знать? Жена – собственность мужа, – и он довольно хохотнул.

–

Раньше ты так не говорил.

–

Я раньше так и не думал, Катюша. Ты казалась мне разумной и порядочной, а оказалась эгоистичной истеричкой. Не такой матери я хотел для продолжения своего Рода.

–

Мама, кто там?

Испуганный писк вырвал Катю из оцепенения. И снова брызнул звонок – настойчивый и уверенный. Звонок хозяина, который пришёл забрать то, что принадлежит ему по праву.

–

Это…

–

Это папа?

–

Да.

Катя шагнула к дочери и опустилась на корточки.

–

Он пришёл за мной? Забрать меня? Он будет тебя бить?

Таню трясло так, что пришлось отнести её в постель и закутать в одеяло.

– Не бойся, моя зайка. Мама с тобой. Сейчас мама приготовит поесть. Мама никому не даст тебя в обиду.

Катя повторяла эти слова, как мантру, шагая по скрипучим половицам в кухню. По пути она посмотрелась в зеркало и испугалась окончательно: солнечный свет, падающий из кухни, высветил серое измождённое лицо женщины с затравленным взглядом, в котором осталось мало человеческого. Ведь ещё вчера, даже сегодня утром она была другой, а сейчас в зеркале отражалась Жена Дракона. Инкубатор. Ясочка. Катюша. Она умоляла родителей и друзей никогда больше не называть ее так. Однажды, когда на детской площадке мужчина позвал дочь по имени – Катюшей, она подхватила Таню и бежала, пока не почувствовала, что вот-вот упадёт. Истеричка чёртова.

Сражение ещё и не начиналось, а она уже чувствовала себя обессиленной и опустошенной. Отчаявшись найти рис, она наскоро приготовила омлет и пошла за дочерью в комнату.

–

Мама, смотри, какое солнышко!

Танюша стояла на подоконнике, облитая ярким зимним солнце, очерченная по контуру золотом. Катя машинально отметила, какими тоненькими выглядят дочкины ножки в старых фланелевых штанишках.

Господи, да она же стоит в оконном проёме! Он может её увидеть! Уже потом пришло осознание того, что стоять на подоконнике в принципе небезопасно для ребёнка, но для неё тогда не существовало большей опасности, чем он – бывший муж и Танин отец. Дракон.

Она схватила дочь на руки, стащила с подоконника и замерла, чувствуя, как бешено колотится сердце. Каких-то полчаса назад у них обеих была упорядоченная жизнь. Её жизнь. Её дом. Её дочь. А теперь всё это снова принадлежало ему.

–

Нельзя стоять на окне, – бормотала Катя. – Очень опасно…

Дракон сидит на подоконнике четырнадцатого этажа с крошечной Танюшей на руках. Мороз, но окно распахнуто настежь, и в бархатной темноте неслышно падает снег. Красота пейзажа за окном делает происходящее каким-то нереальным.

“Это твой мир, Татьяна, – нараспев тянет он. – Это наш мир. Мы – особенные люди, мы драконы, которым нет дела до овец. Мы смотрим на мир сверху вниз”.

Катя, как была, – в пальто и зимних сапогах – ползёт на коленях по бетонному полу. Тонкие колготки порвались, и бетон царапает кожу, но она ничего не чувствует. “Пожалуйста, – умоляет она, – положи Танюшу в кроватку. Ей холодно и страшно. Это опасно. Умоляю тебя”. Слёзы льются по щекам, их неожиданно много, как в индийском кино. Она слишком хорошо понимает, что ему ничего не стоит кануть с девочкой туда, в эту мягкую темноту, которая сомкнётся над их головами.

Катю трясло так, что пришлось сцепить зубы намертво. Больше всего она хотела сейчас оказаться в П. за старым письменным столом, который служил ещё Маме, когда она была школьницей. Закатное солнце рыжим лучом протыкает окно, расчерчивая комнату на тёмные и светлые квадраты. Колеблется лёгкая занавеска. Над столом громоздятся забитые книгами полки, из кресла за ней наблюдает потёртый плюшевый медвежонок с белой пуговицей вместо левого глаза.

Мама заходит в комнату в лёгком полосатом сарафане. На загорелых плечах – белые следы от бретелек. Она заглядывает в тетрадь, одобрительно кивает и ставит на стол блюдце черешни и чашку чая. “Варенье не понесу, – ворчит она. – В прошлый раз ты испачкала ковёр, а чистить пришлось папе. Хочешь варенья – приходи на кухню”. За маминой спиной раскатисто хохочет папа: “Катька, всё варенье съем, нисколечко не оставлю”. Знакомо тикают часы. За окном, как снег, летит тополиный пух…

Кате не следовало уезжать в Петербург. Это была глупая мечта глупой амбициозной девочки: покорить Москву, потом сбежать в Петербург. Когда-то она доказывала своей сильной маме, что тоже может так: наотмашь, по-мужски, без чужой помощи. Доказывала одноклассницам, для которых была дурищей и юродивой, что может устроиться лучше, чем они – с их короткими юбками и голубыми тенями до бровей. Получалось, прямо сказать, неважно.

Но теперь нельзя рубить с плеча: четыре года она отвечает не только за себя, но и за маленькую голубоглазую девочку, которая замерла на краешке кровати, жадно всматриваясь в Катино лицо. Она попыталась сесть на корточки, чтобы приблизить лицо к лицу дочери, но ноги не удержали, и пришлось опуститься на колени.

–

Таня, – начала она, удивляясь тому, как хрипло и незнакомо звучит голос. – Ты помнишь папу?

Девочка отрывисто кивнула головой и показалась Кате удивительно похожей на отца. У дочери были Катины серо-голубые глаза, капризная нижняя губа и широкий носик уточкой, но в остальном – копия Дракона: посадка головы, королевская осанка, широкие жесты, неумение смущаться и проигрывать. Иногда Катя думала о том, что он не так уж безумен, когда твердит о силе своей крови.

–

Понимаешь, папа часто вёл себя нехорошо… Поэтому мы уехали и не живём с ним больше…

–

Я всё понимаю, – перебила Таня, и это прозвучало удивительно взросло, – я помню, мама. Он хотел ударить тебя…

…но не ударил. Иногда Катя думала, что лучше бы он тогда не сдержался. Его остановила Танюша, которая с плачем метнулась к матери, заслоняя собой. Маленькая смелая девочка. И всё же – ударь он Катю, можно было бы составить заявление в полицию или мировой суд – куда там пишут про такое? У неё появились бы доказательства. А так – её слово против его. Против слов его братьев и сестёр, соседей, друзей… “Идеальный отец”, “прекрасный муж”, “обходительный мужчина”, “импозантный”, “солидный”, “интеллигентный”…

Это они о нём. О человеке, который однажды вынес на помойку всю обувь, чтобы она не смогла пойти на занятия. О человеке, который, приближая своё лицо к Катиному так, что оно расплывалось, шептал нараспев: “Тебе никуда не деться от меня, Катюша. Мы повязаны кровавой клятвой – нашим ребёнком. Ты нужна ей, значит, нужна мне”. Больше всего в ту минуту Кате хотелось потерять сознание, но этого с ней никогда не случалось.

–

Он болен, Танюша.

–

У него головка болит?

–

Да, малышка, да.

Это “да” застряло в горле, как крупная горькая пилюля. Катя пыталась прокашляться, но голос становился только грубее. Не было больше сил смотреть Тане в лицо, и она опустила взгляд на рассохшиеся паркетины. Под кроватью лежала пыль, и Катя мысленно укорила себя за неряшливость. Что угодно, только бы не думать о Драконе. Если нагрянет опека, эта пыль сыграет ему на руку.

–

Он придёт за мной?

Катя хотела ответить, но из горла вырвался беспомощный писк: вот-вот заплачет. Только не на глазах у Тани, она всегда так боится маминых слёз…

–

Да, – прошептала Катя, не отрывая взгляда от пола, – он придёт.

Тишину разорвала очередь дробных нетерпеливых звонков. Катя метнулась к старому телефонному аппарату на бамбуковой подставке. Звонить в полицию, срочно… И замерла, едва приподняв трубку. Что она скажет? Пришёл отец Тани и звонит в дверь? Кто поверит усталой истеричке с синяками под глазами и дрожащими руками, глядя на уверенного в себе мужчину в отутюженной рубашке и начищенных до блеска туфлях?

“Ты не умеешь гладить мужские рубашки. Даже удивительно, имея отца военного, позволять своему мужу ходить вот так, – он тряс свежевыглаженной рубашкой перед её носом. – Ты удивительно не устроена в быту, Катюша. Такое воспитание можно было бы дать принцессе или, на худой конец, купеческой дочке с армией слуг, но никак не женщине, предназначение которой – стать супругой и матерью…”

Трубка выпала из ослабевшей руки. Комната поплыла перед Катиными глазами, и пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. От влажной ладони на светлых обоях осталось пятно, похожее на оскаленную рожу. Нельзя терять сознание. Нельзя. Она добралась до кровати и рухнула на матрас рядом с дочерью.

–

Мама? – в Танином голосе зазвучали истерические нотки.

–

Всё хорошо, малышка, – прошептала Катя, – две минуты, я встану, и пойдём пить какао.

Две минуты превратились в полчаса, а Катя всё лежала поперёк кровати, не в силах встать. Танюша застыла столбиком, как испуганный зайчонок.

–

Чего ты боишься? – с притворной бодростью выдавила Катя. – Всё будет хорошо.

–

Папа заберёт меня?

Сделав нечеловеческое усилие, Катя села и притянула Танину голову к груди. Девочка, казалось, вот-вот зазвенит, как натянутая струна; волосы на затылке стояли дыбом. Катя машинально стала растирать ледяные ладошки.

–

Что ты, малыш, разве мама тебя отдаст?

“Да я лучше умру!”

“ – Уважаемый суд, я прошу оставить несовершеннолетнюю Татьяну со мной, прежде всего, в интересах ребёнка. Моя бывшая супруга Екатерина – безответственное, безвольное и истеричное порождение нездоровой родительской любви и общества потребления. Её интересы не простираются дальше болтовни с подругами и просмотра ток-шоу. Она зашорена, закомплексована и эгоистична. Когда мы состояли в браке, у меня были подозрения, что она имеет отношения на стороне…

–

Как ты смеешь, урод! – это Катин папа не выдерживает.

–

Делаю первое и последнее замечание, – сурово говорит судья.

Она смотрит на Катю, как ей кажется, с недовольством и презрением.

– Вот в такой обстановке, – продолжает Дракон, – я существовал, когда осмеливался приехать в это уважаемое, – он выдавливает сухой смешок, – семейство. Кстати, Екатерина, как и её родители, регулярно употребляют спиртные напитки, а дедушка и тётка умерли от алкоголизма…

Катя бросает отчаянный взгляд на отца. Мама сжимает его руку и шёпотом умоляет молчать. Губы у отца плотно сжаты, в глазах – едва сдерживаемая ярость. Хочется плакать.

–

Продолжайте, пожалуйста, – предлагает судья, когда Дракон замолкает, наслаждаясь произведённым этой гнусной ложью эффектом.

–

Я полагаю, что всё это ясно, как день. Я прошу определить место жительства моей любимой дочери, прямой наследницы одной из знатнейших русских фамилий, всесторонне одарённого и развитого ребёнка, со мной, её отцом, кандидатом наук, автором многочисленных монографий и статей, имеющим тридцатипятилетний стаж безупречной работы…”

Неожиданно ожил телефон. Он издал хриплую трель, от которой Катя подскочила на месте, а Танюша отпрянула в угол кровати, сверкнув оттуда взглядом затравленного зверёныша. Катя попыталась ободряюще улыбнуться, но губы не слушались, и усмешка вышла кривой.

–

Екатерина Алексеевна?

–

Да, это я.

Ей стоило огромных усилий расцепить зубы, поэтому речь получалась невнятной и замедленной, как будто она только проснулась.

–

Капитан полиции Кравцов Сергей Николаевич. Нам поступило заявление от вашего супруга…

–

Бывшего супруга.

Зачем она это ляпнула? Вышло резко, к тому же язык во рту едва двигался. Точно решит, что она пьяная.

–

Да, простите, бывшего супруга. Говорит, вы насильно удерживаете у себя несовершеннолетнюю дочь Татьяну, и ваш супруг опасается за её здоровье и развитие.

–

А я опасаюсь за свою жизнь!

И снова слова вырвались у Кати помимо воли. Она попыталась немного смягчить выпад:

–

Понимаете, много лет я живу в страхе за себя и за…

–

Екатерина Алексеевна, я хотел бы побеседовать с вами обоими вместе. У вас получится прийти в опорный пункт?

Стоять рядом с Драконом, физически ощущая его ярость и ненависть? Стучать зубами от страха, украдкой вытирая потные ладони о жакетик, и думать о том, как бы половчее сбежать и не встретиться с ним на пустынной улице? Да ни за что!

–

У меня дома маленький ребёнок. Один.

–

Тогда мне придётся прийти к вам домой.

–

Пожалуйста. Но Дра… мой бывший супруг порог моего дома не перешагнёт.

Опять ультиматум! Вся в маму – резкая, угловатая, жёсткая, как мужчина. Сколько она видела женщин, которые умеют ослепительно улыбнуться или красиво пустить слезу, когда в этом есть нужда, но так и не научилась этому искусству. В тот единственный раз, когда Катя разревелась в суде, решение уже вынесли, и она только развлекла людей в битком набитом коридоре, шмыгая распухшим носом и вытирая рукавом красные глаза. Какое уж тут обаяние!

–

Разумеется, это ваше право. Побеседуем на лестничной площадке, – легко согласился участковый. – Спасибо за понимание. Ждите нас минут через сорок.

Трубка ощетинилась гудками. Катя продолжала сжимать её в руке. Таня, закрывшись одеялом до подбородка, смотрела взрослыми полными слёз глазами. Бедная девочка… Как это она умудрилась умудрилась испортить жизнь и ей?

–

Ну что, какао? – наигранно-весело спросила Катя.

Таня мотнула головой и попросила едва слышно:

–

Посиди со мной, мама.

–

Давай почитаем. Где-то здесь наша книжка… Книжка, ау?

Катя наклонилась к полированной тумбочке и сделала вид, что ищет книгу, украдкой смахивая слёзы. Реветь нельзя. Не сейчас. У неё сильная позиция. Государство на их стороне. Она уже выиграла в главном, а сейчас только пойдёт на уступки, оставаясь хозяйкой положения.

“Свердловский районный суд города П. решил: в иске отказать, встречные требования удовлетворить, определить место жительства несовершеннолетней Татьяны с матерью”.

На лице Дракона не дрогнул ни один мускул, только вены на лбу вздулись, как рожки да глаза потемнели. На минуту Кате показалось, что он набросится прямо в зале суда, но нет – только кулаки сжал под столом. Катин адвокат – молоденький, чисто выбритый мальчик с круглым простоватым лицом – с улыбкой тряс её ладонь, как положено по канонам американских сериалов.

Она растерянно, ещё не до конца осознавая победу, обернулась к родителям. Мама, её сильная мама, плакала, спрятав лицо в ладонях. Папа сидел прямой и белый, очень хотел ободряюще улыбнуться, но не мог. Что-то горячее капало на руки – она не сразу поняла, что это слёзы. Всё закончилось.

Хлопнула дверь – Дракон с руганью выскочил в коридор. Выбираясь из-за стола, она поймала взгляд судьи. Та ободряюще улыбнулась и едва заметно кивнула Кате головой.

Из здания суда они выходили в сопровождении приставов, но Дракон уже ускользнул. Вернувшись домой, они обнаружили на коврике у двери траурный венок с надписью “Любимой жене”.

Катя часто представляла эту встречу: она выйдет к Дракону в красивом платье, надушенная, с гордо поднятой головой и снисходительной улыбкой на ярко накрашенных губах. А теперь, глядя в мутноватое осыпавшееся по краям зеркало, она видела усталую женщину с опухшим от слёз лицом и полными животного страха глазами. Она пригладила щёткой вздыбленную чёлку, умылась холодной водой и припудрила покрасневший кончик носа. Полицейский, может быть, и не поймёт, в каком она состоянии, а вот Дракон – наверняка. Они словно невидимой нитью связаны – до сих пор.

Папа считал Катю красавицей, даже когда она была нескладным угловатым подростком с россыпью розовых прыщей на землисто-бледном лице. Он не уставал повторять, что Катя лучше всех, что разумеется, не было правдой, и она знала об этом. Прежде всего от мамы. Мама всегда рубила с плеча. Она говорила, что женщин ценят за ум и доброту, а не за внешность. По мнению мамы, Катя была “ничего так”, “средненькой”, и иногда даже – “что-то ты сегодня совсем”. Мама, безусловно, любила её, но большинство попыток сделаться привлекательнее считала излишними, если не вульгарными. Она – стройная, высокая, с правильными чертами лица и огромными русалочьими глазами в обрамлении угольно-чёрных ресниц – могла позволить себе такую позицию.

Катя была похожа на отца, и взяла только худшее: тяжёлую фигуру, блеклое, словно выцветшее на солнце, лицо и неровную капризную кожу. В младшей школе из-за неповоротливости и беспомощной мягкотелости к ней пристала обидная кличка “Тесто”. На школьных групповых фотографиях в окружении подтянутых одноклассниц она выглядела каменной бабой из казахских степей – крупной, налитой, с широкими бёдрами и плечами. Даже за простые девчоночьи хитрости вроде дешёвой туши и блеска для губ с мамой приходилось воевать, не говоря уже о коротких юбках и туфлях на каблуках. Мама выглядела бы прекрасной, вздумай она нарядиться в мешок из-под картошки, поэтому Катю ей было не понять.

В девятом классе Кате не дали сыграть Ахматову на литературном вечере в школе, несмотря на то, что она знала больше всего стихов. “Таких поэтесс не бывает”, – со смехом отмахнулась сухопарая литераторша, утвердив на роль туповатую подлизу из параллельного класса. Из “Теста” её переименовали в “НеАхматову”… Бремя Некрасивой девочки давило на плечи, и она стала сутулиться, носить исключительно тёмное и безразмерное и молчать даже тогда, когда слова рвутся с языка.

В выпускном классе Катя неожиданно похорошела: вытянулась и загорела за лето, светлые – в немецкую бабушку – волосы приобрели золотистый оттенок. Злоязычные девчонки и любители плоских шуток прикусили языки. Перемену заметили все, кроме самой Кати: неловкие заигрывания одноклассников она считала очередным издевательством, попытки затащить в компанию – злым розыгрышем.

Неожиданно встрепенулась мама. Так до конца и не понимая, какую ошибку совершила, она спешила наверстать упущенное: говорила дочери комплименты, дарила красивые вещи и уговаривала сходить куда-нибудь развеяться. Поникшая фигура с книгой в углу дивана пугала. Мама любила шумные компании, внимание и комплименты, хотя сама бы в этом не призналась никогда в жизни.

Катя научилась наслаждаться пребыванием в тени матери. Каждое застолье постепенно становилась галактикой вокруг звезды-мамы. Она умело управляла своей гравитацией: неприятных отдаляла, доброжелательных приближала. Катя порой ловила отражённые лучи маминой славы, но никогда не была им рада.

Дракон быстро понял, как можно воспользоваться всем тем мусором, что неотвязно жил в Катиной голове. Однажды утром, лёжа на продавленном пружинном матрасе посреди съёмной комнатушки (вместо дивана они купили ноутбук), он окинул её внимательным оценивающим взглядом и лениво проговорил:

–

Да, лицом и фигурой ты не вышла.

Это оказалось очень неожиданно и больно после всего того, что он говорил раньше. Катя, почти уверовавшая в то, что она может кому-то понравиться, оказалась застигнутой врасплох и по-девчоночьи горько расплакалась. Глядя в её красное припухшее лицо почти с неприязнью, он ворчливо добавил:

–

С некоторыми вещами, Катюша, стоит смириться. Я люблю тебя такой, какая ты есть, и не требую никакой благодарности.

От этого становилось только больнее. Катя понимала, что мужчина не должен говорить такое женщине, которую, по его словам, он любит, но мёртвые деревья внутри неё неожиданно дали новые побеги: она начала считать Дракона своим благодетелем.

–

Ну-ну, – продолжал он, как ни в чём не бывало поглаживая её по волосам, -

хватит реветь. Когда женщина лишена красоты, у неё больше шансов проявить себя в различных сферах. Меня, кстати, беспокоит, что ты отказалась от идеи об аспирантуре. Преподавательская деятельность хороша для женщины, она позволяет развиваться на профессиональном поприще, расширять кругозор, посвящая достаточное время мужу и ребёнку.

Тут уж Катя не выдержала и вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Аспирантура? Как же! А кто станет обеспечивать их, когда он решит уволиться с очередной работы, где на него косо посмотрели? Или она должна работать, учиться, уделять время ему и гипотетическому ребёнку? Чёрта с два! Хватит терпеть. Завтра же она соберёт вещи…

Катя ожидала, что кухня будет свободна: обычно оба соседа рано утром уходили из дома, но Андрей, первокурсник Бауманки, стоял возле плиты, помешивая черенком вилки неаппетитное варево. Обернувшись, он увидел Катино заплаканное лицо.

–

Опять? – с холодным бешенством спросил он. – Катя, хватит терпеть этого урода. Ты…

–

Это кто здесь урод, Андрюшенька?

Дракон стоял в дверях кухни, криво улыбаясь. Белое, как мел, лицо, трещины вен на лбу. Кате хотелось закричать от ужаса, но язык прилип к гортани.

–

Я тебе и в лицо это скажу, – спокойно отозвался Андрей. – Ты – конченный урод, который позволяет себе…

Договорить он не успел. Катя ждала, что Дракон прыгнет вперёд, надеясь вклиниться между мужчинами прежде, чем дело дойдёт до драки, но вместо этого он схватил с тумбочки микроволновую печь и метнул в Андрея.

Печь врезалась в кафельную стену. Осколки плитки брызнули в стороны. Железный корпус с грохотом обрушился на плиту, перевернув кастрюльку. Конфорка зашипела и погасла.

–

Я вызываю полицию, – Андрей шагнул к двери.

Катя повисла на руках Дракона. Её била крупная дрожь. “Миленький, пожалуйста, не надо, не трогай его, не надо…”

–

Давай.

Дракон взял со стола банку с водой и жадно выпил. В коридоре Андрей спокойно говорил с диспетчером. Катя прошла в комнату и легла на матрас лицом вниз.

В отделе полиции ей подсунули объяснения, которые набросал Дракон: в квартире её не было, она ничего не видела и не знает, но Андрей всегда отличался конфликтным характером и неадекватностью. Катя едва вывела внизу свою закорючку – так дрожали руки.

В коридоре она столкнулась с Андреем. Он посмотрел без презрения – с жалостью. Тем же вечером он собрал вещи и уехал.

Больше никто не интересовался Катиным заплаканным лицом.

–

Он придёт?

Таня стояла в дверях ванной, склонив голову к плечу. Заметив серую полосу в волосах дочери, Катя догадалась, что дочь лазала под кровать. Она и раньше пряталась, когда Дракон бушевал. Катя взяла расчёску и бережно вычесала пыль из тёмных волос.

–

Придёт, – она не стала лукавить. – Но с ним будет дядя-полицейский, который не даст нас в обиду.

–

Да? – в голосе девочки прозвучало сомнение.

–

Нам помогут. Они во всём разберутся.

–

Я не хочу к нему.

–

Я понимаю, Танюша. Если нужно, я буду…

От звонка в дверь она вздрогнула и уронила на гулкий кафельный пол расчёску. Таня вырвалась и помчалась в комнату. Катя выпрямилась, положила расчёску на край ванны и пошла к двери.

Она знала, что они придут, но оказалась не готова. В животе перекатывалась, как бильярдный шар, тяжёлая пустота, ноги подламывались, под левой грудью зарождалась колющая боль. “Не умереть бы, – равнодушно, как о чужом человеке, подумала Катя, – иначе Таня достанется Дракону”.

Ледяные негнущиеся пальцы долго не могли справиться со щеколдой. Катя приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Первым, кого она увидела, был Дракон. На секунду Катя испугалась, что он пришёл один, а она поверила телефонному звонку человека, представившегося полицейским, но нет – за спиной Дракона маячила тёмно-синяя форменная куртка.

–

Привет. Мы войдём, – не спрашивая, а утверждая, сказал он и подался вперёд.

–

Минуточку.

Каким-то непостижимым образом полицейский вклинился между Драконом и Катей.

–

Кравцов Сергей Николаевич. Мы говорили с вами по телефону.

Полицейский посмотрел внимательно, но не оценивающе, а, скорее, с доброжелательным любопытством. Катя мельком оглядела его и отвела взгляд. Отчего-то ей стало неловко. Разве он не должен представляться “капитан Кравцов”? А то имя-отчество, как на званом ужине…

“Он – мужчина, значит, по определению на стороне Дракона. Имманентно, – умное словечко из вузовского курса философии неожиданно пришло в голову. – Не позволяй себе думать о нем лучше, чем он заслуживает. Не расслабляйся. Держи оборону”.

–

Екатерина Алексеевна, вы хотели поговорить вне квартиры?

Катя нашла в себе силы кивнуть.

–

Наденьте что-нибудь, здесь холодно.

Это было так неожиданно, что она ещё больше растерялась. Откуда эта забота? Уж не успел ли Дракон “подмазать” полицейского? Пока Катя натягивала куртку, Кравцов стоял в дверях, преграждая путь Дракону: бледное лицо с чёрными провалами глаз мелькало в полумраке за спиной полицейского.

–

Катюша, как здоровье Танюши? – выкрикнул он.

Катя вышла на площадку, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Таня должна знать, что она здесь и никого не пропустит даже ценой своей жизни.

Кравцов обращался к Дракону подчёркнуто вежливо, но в его тоне уже сквозило едва заметное раздражение, которое проявлялось у некоторых людей после длительного общения с ним.

–

Екатерина Алексеевна, ваш супруг… бывший супруг заявляет, что вы не даёте ему видеться с ребёнком. Это так?

–

Я…

“Главное – начать. Проглотить комок в горле. Сдвинуться с мёртвой точки”.

–

Товарищ капитан, позвольте мне, – снова встрял Дракон. – Она украла моего ребёнка. Узурпировала права на него. Увезла мою Танюшу самым подлым образом, когда я был вынужден уехать на похороны своей матери. Я места себе не находил, искал их повсюду, больницы, морги обзванивал… Чуть не сбрендил.

Как всегда, он начал со лжи. Ему было прекрасно известно, что Катя уехала к родителям: записку она оставила у зеркала в прихожей.

Тем более, что вечером в день их приезда в П. в прихожей заголосил телефон. Катя давно собиралась подарить родителям лёгкую пластиковую трубку, которую можно носить по квартире в кармане, но папа никак не хотел расставаться со старым дисковым аппаратом, на боку которого были выгравированы поздравления с юбилеем от сослуживцев. Телефон надрывался громче трамвайного звонка. Его трели заполняли тесную прихожую, дробно ударялись о стены и катились к дверям комнат, как штормовые волны. Кате казалось, что по зеркалу шла рябь, как по экрану старого телевизора. Мама металась от двери к двери, поворачивая ручки, словно запечатывая их с Танюшкой в безопасных комнатах, густо населённых знакомыми с детства вещами. Они все знали, кто звонил.

Трубку взял отец. Слушая его спокойный, размеренный тон, Катя понемногу успокаивалась, хотя ухо всё же улавливало едва различимую незнакомую ноту в голосе отца. Он волновался. Он, который умел говорить: “Всё будет хорошо” с такой интонацией, что мир вокруг них с мамой действительно становился лучше. И вот теперь кто-то оказался сильнее. Совсем ненамного и ненадолго, но – сильнее. И это смертельно испугало Катю.

–

Давайте выслушаем Екатерину Алексеевну.

Катя впервые осмелилась заглянуть в лицо человеку, который сумел перебить Дракона, и тот замолк – это мало кому удавалось на её памяти.

Лицо Кравцова мало отличалось от других мужских лиц, к которым Катя давно и прочно утратила интерес, разве что не выражало усталого равнодушия и тупой озлобленности, которых она насмотрелась достаточно. Он пристально поглядел на Катю, и в карих глазах застыло сожаление. Не жалость, а именно сожаление о том, что ей пришлось пережить. Неужели понял? На несколько секунд стало легче дышать.

Она раскрылась, почти поверила – и тут же захлопнулась, вспомнив лисью мордочку женщины из московской опеки. Катя пришла за советом, а эта лицемерка тем же вечером позвонила матери Дракона. Она думала тогда, что он убьёт, но он всего лишь переколотил половину посуды. “Никому нельзя доверять”, – напомнила себе Катя.

–

Товарищ капитан, – сухо начала она, – судом определено, что Таня… что ребёнок проживает со мной. Мой адвокат пояснил мне, что бывший супруг вправе обратиться за определением порядка общения в суд, а до того момента я ничем ему не обязана…

–

Посмотрите, товарищ капитан, – не выдержал Дракон, – какая ярость, какая навязчивость идеи! Это говорит о том, что обида не прошла и вполне возможно, что мы с моей супругой, а я специально не употребляю сочетание “бывшая супруга”, потому что она моя супруга перед богом, ведь у нас общий ребёнок…

–

Тогда ты многоженец! – вырвалось у Кати.

–

Да, у меня трое детей и даже двое внуков, – раздуваясь, как индюк, невозмутимо продолжил он. – Но это свидетельствует лишь о том, что я знаю, как нужно воспитывать детей, имею колоссальный опыт, а моя покойная матушка – заслуженный учитель России…

В какой-то момент в Катином мозгу включился защитный механизм, и она просто перестала слушать.

Жаркое лето. Мрачный тёмный зал Савёловского дворца бракосочетания с нелепой советской люстрой и пыльными коврами. Звуки расстроенной арфы. “Катюша, моя старшая дочь Оля выходит замуж, мы должны присутствовать…” Должны. Катя всегда была должна.

Они поздравляли невесту самыми последними под перекрёстным огнём недружелюбных взглядов гостей. Наверное, подумала Катя, они недовольны, что отец невесты взял в жёны ровесницу дочери. Невеста подала ей руку и робко обхватила за плечи, изображая объятия. Когда Дракон попытался обнять дочь, она демонстративно отстранилась. Мать невесты смотрела с нескрываемым презрением. Катя не была уверена, что они сказали друг другу хоть слово за весь день.

Позже, в уборной банкетного зала, первая жена Дракона подошла к Кате. Она была навеселе, растрёпанная, с пятнами красного вина на подоле дорогого платья.

–

Ну, как тебе? – спросила она, наблюдая в зеркало за тем, как Катя красит губы.

–

Очень красивая свадьба, – искренне ответила Катя.

–

Я не о том. Как тебе с ним живётся?

Следовало сказать что-то вроде “не твоё дело”, но она смутилась, как школьница у доски:

–

Да так

… Неплохо.

Их взгляды встретились в зеркале. Бывшая жена Дракона посмотрела с сожалением, как на неизлечимо больную:

–

Он сказал тебе, что лишён родительских прав в отношении Ольги?

–

Нет.

Больше всего Кате хотелось уйти и не возвращаться в зал, а исчезнуть насовсем – сесть в поезд до П. прямо в нелепом синтетическом платье, похожем на полиэтиленовый мешок, и босоножках, в которых удобно только сидеть.