Читать книгу: «Симфония мостовых на мою голову», страница 3

ГЛАВА 5. Немыслимые барьеры

Давид Хворь

Быстрый бег и холодный воздух помогли взять себя в руки. Но пальцы продолжали дрожать.

Почему он сорвался в институте?

Раньше такого не было.

Он всегда контролировал эмоции.

Держался в стороне от призраков.

Игнорировал то, что не должен был видеть.

Но сегодня тварь перешла все границы.

Все мыслимые барьеры!

Давид просто пытался успокоиться. Умылся, продышался, расчесался.

Но чёрная тварь выползла из-за спины и, как это обычно бывало, зашипела что-то нечленораздельное. Вот только сегодня она была намного настойчивее, чем обычно:

«Убей её, убей!» – заскрежетало в мозгу.

Давид догадывался, что слышит эти голоса отчётливее, когда испытывает сильные эмоции, особенно негативные.

Его бешенство подстёгивало тварей. Призраки, как он их именовал про себя, или галлюцинации, как называл их психотерапевт, слетались к Давиду, будто он маяком светился в темноте. Монстры кричали на него, ругались, постоянно требовали чего-нибудь, стучали по трубам и отключали сотовую связь, даже в наушники периодически забирались.

Но Давид научился не замечать их.

Думал, что может контролировать их.

Лохматая чёрная тварь за спиной преследовала его с детства. И если раньше она просила просто «Найди», теперь к этому добавилось «Убей!».

– Заткнись! – прикрикнул Давид на черноту. Но та выпучила горящие глаза и потребовала ещё настойчивее:

«Убей её, убей! Убей её!»

Теперь Хворь не был уверен, что поступил правильно, обманув родителей. Его всё ещё мучили эти виде́ния. Да, он согласился у врача, что они всего лишь галлюцинации. Но сам в это не верил. Он знал, что монстры реальны.

Реальней всего, что есть на этом свете.

И единственная возможность их сдержать – контролировать чувства и держать себя в руках.

Зайн!!!

Как же эта Синицына его бесила! Она одна виновата в том, что ему приходится жопу рвать и бегать за ней, уговаривать прийти на пересдачу. Она занята, видите ли!

Отец опять разорётся, мать расплачется, брат будет психовать.

«Убей её, убей! Убей её, убей её!» – морда появилась у Давида под самым носом. Открыла подобие рта так, что лицо парня оказалось внутри его глотки. Звук, издаваемый этой тварью, был похож на скрежет железа. Хотелось заткнуть уши, включить музыку. Сделать хоть что-нибудь, чтобы заткнуть её.

– Сука! – парень резко ударил, надеясь прибить гадину, но кулак прошёл сквозь густую черноту, разрывая её как облако тумана, и разбил зеркало.

– Чумной! Дебилоид! – два студента вылетели из туалета, покрутив пальцем у виска.

«Убей её, убей! Убей её, убей!» – лязг проникал в мозг и разъедал внутренности.

Давид схватил вещи и закрылся в кабинке. Нельзя, чтобы его опять заперли. Ещё один месяц в больнице он точно не выдержит. Нельзя показывать свой страх.

Нельзя с ними говорить.

Нельзя слушать.

– Заткнись! Заткнись!

Давид закрыл уши руками. Он не заметил, как ударился головой о стену. Один раз, второй, после каждого удара голос тускнел, становился как будто тише, но не смолкал:

«Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей! Убей её, убей!»

Дело ведь в нём, он настоящий псих. Прав отец, во всём прав. Он урод, монстр, опасный для окружающих.

– Заткнись! Заткнись, наконец! Хватит!!!

Да сколько же можно!!!

Ему лучше сдохнуть, нажраться таблеток и сдохнуть. Он должен был это сделать ещё девять лет назад!

«Убей её, убей! Убей её, убей!»

Монстр хватал его за плечи, тянул за собой. Требовал и требовал.

За одну секунду перерезать себе глотку. И это закончится. Всего-то и нужно достать расчёску…

Неожиданная волна воды заставила захлебнуться.

Воздух вышел из лёгких десятком пузырей, лопнувших у шеи. Давид задохнулся.

Оттолкнулся руками и вынырнул.

Оглянулся.

Перед ним, тяжело дыша, стояла Синицына. Фиолетовые волосы стояли дыбом, оранжевая толстовка задралась на животе. Глаза бешеные. Девушка молча села на пол, зарылась рукой в свою бесформенную сумку и, достав сигареты, закурила.

Давид прислушался, скрежет исчез. Тень пропала.

Понемногу он осознал, что находится в институтском туалете. Весь мокрый, руки в крови, а по лицу стекает явно не пот.

И отчаяние захлестнуло его с новой силой.

Отец узнает.

Вызовет врачей.

Таблетки.

Лечение.

Уколы.

Терапия.

Но не это ли ему нужно?

Не он ли только что хотел убить Синицыну?

Давид сплюнул.

Нет, это были не его мысли. Он никогда никого не хотел убить.

Он…

Снова покачал головой. Надо привести себя в порядок и убираться отсюда.

Синицына что-то говорила ему, что-то спрашивала. Но Давид действовал на автомате: убрать следы, скрыть последствия, избавиться от таблеток. На секунду задумался, а не принять ли парочку?

Или сразу горсть.

Ужаснулся.

И смыл всю пачку.

После прошлого курса галлюцинации только усилились. А мозг совсем отказался соображать.

Нужна какая-то приемлемая отмазка, чтобы никто не заподозрил в нём сумасшедшего.

Важно, чтобы это происшествие не дошло до отца. Иначе его вновь запрут.

Запрут.

Запрут.

Запрут.

– Я на Маяковского живу. Недалеко тут…

– Не надо. Я пойду, – Давид внезапно переключился на Синицыну, позади которой клубилась подозрительная чернота.

Лёгкая перепалка с ней отвлекла его от мрачных мыслей.

А когда Синицына выпалила охраннику, что встречается с ним, и буквально выволокла из туалета, мозг Давида окончательно отключился от реальности. И парень послушно поплёлся к ней домой.

Вернее, побежал, потому что холодно на улице было очень.

Неожиданная помощь со стороны одногруппницы оказалась как нельзя кстати.

Жаль, что она и не подозревала, насколько опасно ему помогать.

Февральское солнце обжигало кожу, воздух леденил лёгкие, Хворь мчался за сгустком фиолетового света, надеясь, что она спасёт его.

Потому что ему не выкарабкаться в одиночку.

***

Голова раскалывалась. Мало того что Синицына пыталась с ним разговаривать во время пробежки, так ещё и задавала какие-то тупые вопросы.

Неужели она действительно надеется, что он расскажет, из-за чего бился головой о стену?

«Меня очень уговаривали тебя прибить, и я сам так хотел этого, что чуть не убил себя».

Плюс один к списку под названием «Почему Давид Хворь себя ненавидит».

Хата у Синицыной оказалась просторной, трёхкомнатной, в одном из дворов-колодцев на Маяковского.

Дом явно перестроили из дворянского особняка, поставили перегородки, разделив на квартиры.

На подъезде красовались странные цифры: 5,12, 8.

Лестниц в парадной было две, они расходились полукругом, смыкались на втором этаже и сияли ажурными перилами. Воняло свежей краской и немного копчёной колбасой.

Синицына провела Давида через просторный коридор в большую полупустую комнату с ковром на полу и древним сервантом вдоль стены. Напротив стоял кожаный потрёпанный диван. Над ним на стене висела огромная пробковая доска с множеством приколотых к ней фотографий. На потолке высотой метра три красовались остатки лепнины, мебель вся была старой, будто сохранилась с советских времён.

– Держи, – Ира сунула ему в руки полотенце и толкнула Давида к двери. – Ванная дальше по коридору. Я пока у бати рубашку поищу.

Парень слегка замешкался. Мороз начал отпускать, и на коже выступили красные пятна, закололо признаками обморожения.

И Хворь поспешно заперся в ванной. Осмотрел лоб.

Ссадина, конечно, получилась огромная. Завтра синяк на полголовы будет.

Что скажет отец? А очки? А рубашка?

Давид подставил лицо обжигающе горячей воде.

«Ого, какой красавчик», – шепнули ему из-за занавески. По потрескиваю и туманности слов парень понял, что говорило не живое существо, и предпочёл не отвечать.

Когда их игнорируешь, они думают, что их не слышат, и молчат. Жаль, не всегда эта тактика работала. Некоторые призраки знали о способностях Давида.

Синицына оставила на ручке двери огромную рубашищу, куда мог поместиться не только Хворь, но ещё и половина группы.

Кое-как заправив длинные края в брюки и поморщившись от запаха своих штанов, Давид вышел в зал.

Девушка пила чай и быстро переключала каналы на телевизоре. Она переоделась в короткие шорты и чёрную маечку на бретельках. Волосы зачесала назад и собрала в куцый хвостик на макушке. Десяток коротких прядей фиолетовыми червяками торчали в разные стороны. По мнению, Давида, с такой причёской стало даже хуже. Да и вообще нельзя ЭТО назвать причёской.

– Садись, – скомандовала Синицына.

Привыкший во всём подчиняться отцу, Хворь тут же устроился рядом с хозяйкой квартиры и уставился на неё.

Девушка потянула к нему руку.

Давид инстинктивно отшатнулся.

Он всё ещё помнил, что тварь хотела убить именно Синицыну, и испугался, что чёрная мерзость, повсеместно за ним таскающаяся, выпрыгнет и накинется на девушку. Откусит ей голову или вообще половину тела.

– Я просто рану обработаю, – одногруппница смотрела на него как на психа.

А впрочем, сегодня Давид вёл себя как натуральный сумасшедший.

– Я сам, – Хворь забрал у Синицыной ватку и наобум ткнул ей себе в лоб. Голова взорвалась болью.

– Что ж так адски-то?! – прошипел он сквозь зубы.

– Попробуй это сделать перед зеркалом, – буркнула Синицына.

А Давид вздрогнул. Сегодня ему не хотелось смотреть в отражающие поверхности. Если из-за спины опять появится какая-нибудь тварь, он точно свихнётся.

– Кхм, ладно, спасибо, я потерплю, – проблеял Хворь несколько смущённо. Всё равно он сам не сможет с зелёнкой справиться. Придётся смириться и принять помощь Синицыной.

Девушка ловко и быстро обработала рану. Даже подула на больное место, когда жжение стало особенно резким, будто она весь бутылёк туда вылила.

– Ты хоть руки помыла после улицы? – буркнул Давид недовольно. Ему не нравилось, что она так близко, и не нравилось, что она к нему прикасается.

Синицына рассмеялась:

– Ого, какая ты мамка. Помыла, не ссы.

– Хорошо.

– А после туалета забыла…

Давид отшатнулся, представив, сколько заразы залезло уже ему в мозг через рану. Ноги дёрнулись бежать в ванную, но усилием воли Давид подавил брезглительность. И услышал заливистый Синицынский смех.

Вот дура-то!

С таким не шутят.

Она же пошутила?

А вдруг нет?

Хотя пальцы у Синицыной были нежные, как у профессиональной медсестры. Уж в этом-то Давид толк знал.

Он уже прикидывал, сколько придётся заплатить одногруппнице за молчание. Проблема была в том, что Синицына – в каждой дырке затычка, со всеми болтает, и Давид был на сто процентов уверен: сколько бы он ей ни предложил, она всё равно всем растреплет о произошедшем.

– Ого, привет, – раздалось от двери.

– Здорово, па, – радостно прощебетала Синицына.

Хворь медленно повернул голову в сторону говорившего.

На пороге стоял отец Синицыной и, сложив руки на груди, внимательно рассматривал Давида.

***

Ирку появление отца не смутило.

– Это Давид Хворь. Староста нашей группы, – представила она парня.

– Приятно познакомиться, – улыбнулся её отец.

Улыбки у них с Ирой были похожи. Это был высокий мужчина с длинными русыми, чуть курчавыми волосами, лоснившимися будто конская грива. Чёрную рубашку он успел расстегнуть наполовину и теперь поспешно застёгивал обратно.

Он весело осведомился:

– Что я говорил о лечении без предохранения?

Хворь потерял дар речи от ужаса и остолбенел, не в силах пошевелиться или ответить, уже представляя, как его погонят метлой из чужого дома.

Чёрт, он ещё и в рубашке её отца!

И он вот-вот узнает свою вещь.

Стыдно, как же стыдно, прямо до скрежета в лобных долях.

– Ну па, он друг всего-то! – Синицына засмеялась, закрепляя пластырь на лбу Давида. На что её отец подмигнул:

– Да-да, ты знаешь, где презики лежат. Удачи, голубки.

И тут краем сознания Давида расслышал последнюю фразу. Вернее, понял, что она означала. То есть этот мужчина благословлял свою дочь на… На что?!

– Мне пора, пожалуй, – облизал Хворь пересохшие губы, невольно опуская взгляд в вырез чёрной тонкой кофточки. А размерчик груди у Синицыной был небольшой. Наверное, второй или меньше.

«Ох, чёрт! Ты о чём думаешь?!» – мысленно заорал Хворь. Он вообще здесь не за этим.

– Да? Уверен? Или я дообрабатываю рану? – губы девушки оказались в ужасной близости от кожи Давида. Волосы на руках встали дыбом.

Хворь молча кивнул. Что он мог сказать? Судя по лукавым глазам, она над ним стебалась.

– У тебя странный отец, – прошептал Давид, следя, как девушка нагибается за вторым пластырем и вытаскивает его из упаковки.

– Он у меня офигенный! – припечатала Синицына и добавила немного грустно: – Папа у меня музыкант, поэтому такой лёгкий в общении. Ты на его шуточки внимания не обращай. Мама погибла, когда мне было десять лет. Ему трудно, но он старается.

– И-извини.

– Да брось, всякое в жизни бывает. И это… если ты так сильно расстроился из-за пересдачи, не волнуйся, я приду завтра на экзамен, – она радостно улыбнулась. Блеснуло кольцо в носу. Синицына носила серьги с перевёрнутым крестом, красила глаза безумными фиолетовыми тенями, постоянно пропадала на вечеринках. И тем не менее помогла ему.

Давид должен ей за сегодняшний день по гроб жизни.

И тем не менее у него была ещё одна просьба:

– Можешь всем сказать, что ударила меня?

ГЛАВА 6. Да как рука-то поднялась?!

Ирина Синицына

– Чё?

О чём этот ботан очкастый только что попросил?

Ох, не очкастый, очки-то он выбросил.

И да, серые глаза у него офигеть какие странные. По всей комнате рыщут, словно обыск устраивают.

Такой необычный серый, почти прозрачный цвет. Но когда Хворь буйствовал в туалете, они точно были чёрными.

Удивительное изменение.

Но вернёмся к просьбе.

– Можешь всем сказать, что ударила меня? – повторил Хворь.

Нет, он не пошутил. И мне не послышалось.

– И зачем?

– Чтобы было какое-то оправдание этому, – он ткнул пальцем себе в лоб.

Я пригляделась к шишке, залепленной двумя пластырями с розовыми цветочками. Когда Хворь не зализывал волосы набок, он становился похожим на нормального человека. Стрижка под каре больше не казалась пластмассовой накладкой, немного растрёпанные пряди торчали в стороны и были уже не серыми, а пепельными, придавая старосте бомжеватый, но милый вид.

– И что же ты придумал? – спросила я с опаской. Судя по лихорадочному блеску глаз и постоянно облизываемым губам – ничего хорошего. Давида почти трясло от страха.

И пусть я пока не выяснила, что тому виной, обязательно докопаюсь до правды.

Не для того, чтобы щемить потом Хворя по углам, просто мне интересно.

Я с детства в сыщиков хотела поиграть.

Староста не производил впечатления того, кто станет биться головой о стену, да ещё с таким маниакальным упорством.

Ну и хотелось ему помочь.

– Давай скажем, что я приставал к тебе, а ты меня отшила и ударила. И если ты не подашь заявление в полицию, дело замнут.

– Ты?

Кивнул.

– Ко мне?

Кивнул.

Я постаралась не рассмеяться, вспомнив, как чуть не утопила его в унитазе.

Ну-ну.

Приставатель хренов.

– Ты уверен, что это лучше, чем вариант «Поскользнулся и упал в туалете на унитаз»?

– Тогда как тебя там объяснить?

– В твоём варианте тоже спорно. Человек, решивший признаться девушке в мужском туалете, выглядит извращенцем.

– Ну вот и причина, по которой ты не согласилась!

– Охренеть. Я бы и так тебе отказала! И без этого полно́ причин. Туалет тут не главное.

– Да? – обиженно насупился Хворь.

Я постаралась не закатывать глаза. Ох ты ж ловелас недокормленный! Но придержала критику.

От сказанного у парня чуть-чуть покраснели щёки, он не знал, куда деться. Казалось, без очков ему неуютно и стыдно смотреть на людей.

Батина рубашка добавляла ему домашности и мягкости.

Я с удивлением поняла, что Давид не такой уж и урод, если рассматривать внешние данные. Высокий, стройный, светлые волосы. Просто худой слишком и напыщенный.

Да как бы у меня рука поднялась такого бить? Милаха же.

И я согласилась:

– Хорошо, но с условием: ты расскажешь мне, что произошло в туалете.

О-о-о-ох, надо видеть эти глаза. Огромные как тарелки, принимающие заокеанские кабельные каналы. И такие обиженные, будто я попросила его раздеться и твёрк мне забацать.

Впрочем, с его комплекцией жалкое вышло бы зрелище.

– Я… – начал староста и замолчал. Борьба его с самим собой длилась пару секунд. Потом Хворь упрямо поджал губы, и я поняла, что вряд ли добьюсь от него нормального ответа.

– Зачем тебе выставлять себя маньяком, если можно решить всё проще? – Я взяла его за руку, на что староста отчётливо вздрогнул.

Бедный, и почему он настолько зашуганный?

– Как? – по-детски доверчиво поинтересовался Давид. И я почувствовала себя спасителем человечества:

– Скажем, что решили встречаться и в порыве страсти ты долбанулся лбом о раковину.

На этот раз борьба шла намного дольше. Скорее всего, Давид просто не понял, что именно я ему предложила. Хмурился, тёр переносицу, пытаясь поправить очки. Даже рану один раз задел. И решил уточнить:

– Мы начали встречаться в туалете?!

– У каждого свои слабости.

– И мы будем встречаться?

– Нет. Мы сделаем вид.

– Но зачем это тебе?

– Просто хочу помочь.

Он прочистил горло, явно не веря мне:

– Я заплачу. Денег, – сказал зачем-то.

– Не надо. Взамен придёшь завтра в институт в яркой кофте и не будешь больше биться башкой о стены.

Мне этого было достаточно, он ведь наверняка неплохой парень, а я, как никто другой, знала, что бывают в жизни чёрные полосы. И старалась разбавить их яркими красками.

Одно маленькое доброе дело.

Мне не тяжело, а Давиду, может, лучше станет.

Видя, как Хворь суетился вокруг нашей группы, мне даже немного стыдно становилось за свою неуспеваемость. Ведь мы прекрасно знали о ежегодной аттестации всей группы и коллективной оценке.

Староста даже чат в Ватсапе завёл с номером нашей группы, куда с маниакальной дотошностью сбрасывал задания и поручения педагогов.

Всегда прилизанный, сосредоточенный, серьёзный. За полгода я ни разу не видела его без пиджака. Разве что в бассейне, да и то он физкультуру постоянно пропускал.

Вот и как такому блаженному не протянуть руку помощи?!

– Спасибо, – совсем растерянно пробормотал Давид. – Но у меня нет цветной кофты.

Фейспалм какой-то, ну, ботан, нельзя быть настолько занудным!

– Тогда можно тебя сфотографировать?

***

На следующий день я, ясное дело, явилась в институт. Хворь же пропустил все занятия. На сообщения не отвечал. И вообще вёл себя не как мой новый парень, пусть и не настоящий, а как законченное чмо.

Тревога подзуживала узнать его адрес и проверить, жив ли скотина. Я всё-таки вытрясла из него обещание попозировать мне в Летнем саду. Правда, косился он на меня как на извращенку. Я бы всё уже сегодня провернула, но на вечер у меня образовалась пересдача и отменилась вечерина. Пришлось топать в деканат.

Изначально планировалось, что я всё-таки буду учиться хорошо. Вот только дядя, помогая мне поступить, не учёл один очень важный момент. Я ничегошеньки не соображала в этих таблицах, анализах и производных, а тем более в статистике и планировании, и не могла решить простейшие уравнения из раздела «повторение».

И как же меня угораздило попасть на экономический факультет?

А вот устраивайтесь поудобнее, расскажу как.

Я постучалась в кабинет кафедры.

Камилла Ринатовна оторвалась от компьютера и засуетилась:

– На пересдачу, Ирочка? Садись, Сеймур Кристианович сейчас подойдёт. По секрету, ты одна осталась. И повтори билеты 3, 13 и 33, – она кивнула на стол декана, где валялись три экзаменационных бумажки. – Чай, кофе?

Я нерешительно кивнула.

Заведующая кафедрой щёлкнула кнопкой чайника, что стоял на подоконнике, и приветливо мне улыбнулась:

– Ты не волнуйся. Сеймур Христианович справедливый человек. Оценки не занижает.

Вот этого-то я и боюсь. Справедливости.

Заведующая была не в курсе моей ситуации, но за помощь я поблагодарила. Она выдала мне толстую брошюру с подготовленными билетами, оказывается, такими пользовались все студенты, кто додумался сходить в библиотеку.

Через секунду мы с доброй женщиной вовсю распивали чай с пряниками, я рассказывала ей, как в детстве сломала ногу, а она смеялась, поправляя очки. Она любила поэтов восемнадцатого века и романы сестёр Бронте. Где Хворь, она тоже не знала, но сообщила, что он заходил днём в деканат. И нет, не отчислиться.

Дядя Сеймур громко прокашлялся, прерывая наше весёлое щебетание.

Упс, кажется, я забыла про билеты.

– А мы тут готовимся, – тихо-тихо прошептала Камилла Ринатовна, а я запихнула последний пряник себе в рот целиком.

– Спасибо, вы можете быть свободны. Я лично приму экзамен, – Штольц кровожадно улыбнулся.

Я с грустью проводила заведующую взглядом, часы показывали пять вечера. Декан сделал себе кофе, отпил и уставился на меня.

Мы были совершенно одни, вся параллель уже сдала экзамен по макроэкономике.

– С первого раза, – не преминул заметить дядя Сеймур. Он был отличным преподавателем, занудным человеком и посредственным родственником.

Мужчина лет пятидесяти с красивым лицом, совсем недавно посетивший барбершоп, недовольно сложил руки на груди. Аккуратная бородка и усики были пострижены у него прямым клинышком и даже вроде подкрашены.

Дотошно аккуратный и прилипчивый дядька.

– Почему на мои звонки не отвечаешь? – недовольно спросил он.

– Времени не было. Да и не привыкла я, чтобы мне названивали дальние родственники.

На лице Сеймура Кристиановича проступило неудовольствие. Он сжал губы в такую тонкую полосочку, что они пропали с лица, скрытые бородой.

Я потопталась у стола, нерешительно взглянула на него.

– Ира, тяни билет, – устало подбодрил дядя, усаживаясь в кресло и с осуждением качая головой. – Тебе надо закрыть экзамен хотя бы на тройку.

Мне стало не по себе. Глаза у дяди Сеймура были совсем как у моей матери и у меня. Папа говорил, что это наследственное. Карие с песчинками золота. В яркую погоду они становились почти жёлтыми.

Старший брат мамы почти не участвовал в моей жизни. Я помнила его по редким семейным ужинам. На одном из которых дяде Сеймуру и пришлось пообещать, что он пристроит меня в институт.

Вот пристроил, теперь за голову хватается.

Ну, а кто его просил меня к себе на кафедру зачислять? Мне достаточно было каких-нибудь «связей с общественностью» или «туризма», а не вот это вот всё.

Я с сомнением пробежала глазами вопросы в вытянутом билете. Потом в оставшихся двух.

И единственная мысль после прочитанного у меня была: «Хорошо, что дядя не в медицинской академии работает. Там бы мне совесть не позволила выпуститься. А тут – будем давить на жалость».

– Дядя Сеймур, тут объёмные вопросы, можно мне на подготовку пару минут… часов?

Штольц раздражённо хмыкнул. Посмотрел на время.

– Если вам надо отлучиться, я совсем не против, – добавила я, заговорщицки подмигнув.

Дядя закатил глаза и выдал:

– Полчаса у тебя, Ира, не сдашь – на полевые работы отправлю. – Это он мне своим огородом угрожает. Мы туда пару раз ездили. Жена дяди, несмотря на среднее стабильное положение семьи, выращивала картошку, морковку и прочие блага агросельских культур с маниакальной одержимостью.

Каждый гость, как правило, получал разноряд на две-три грядки.

Я уж лучше макроэкономику посписываю.

Как только дверь за дядей закрылась, я оперативно нашла нужную информацию в методичке и, не особенно вдаваясь в содержимое, переписала на лист А4 в виде краткого плана и тезисов, собираясь залить водой философии пустые пространства.

Перечитать не успела, Сеймур Кристианович вернулся, и начался мой персональный ад. За час экзамена дядя попытался вбить в мой мозг всю информацию по предмету, которую мы проходили полгода.

Покидала поле боя я потрёпанная, но не побеждённая, ненавидя и дядю, и его предмет. Страшно представить, что нам ещё два года эту стрёмную макроэкономику учить.

Удивительно, но в фойе меня ждал староста. Давид сидел в красном кресле и что-то строчил в телефоне. Как всегда, в наушниках и с таким выражением лица, будто диссертацию защищал. Синяк на лбу расцвёл бурным фиолетовым цветом под стать моей причёске. А лейкопластырь он сменил на телесный. И чем ему розочки не понравились?

Я подошла к Давиду и не смогла не поделиться новостью:

– На три сдала! Круто же!

Ответом мне был взгляд, полный ненависти.

– Это эпик фейл, Синицына. – Хворь выдавил из себя улыбку, очень напоминающую оскал Ганнибала Лектера.

– Оу, чувак, не так надо радоваться чужим успехам.

– А я совсем и не рад. Ты отлично должна была принести.

«Нет-нет, больше я с этим заучкой дел не имею», – пообещала себе. Вот и спасай ботанов в свободное от учёбы время. Только нервы зря себе потрепала.

Заметила, что он в новых очках – с ещё более толстой оправой, а к отметине на лбу добавился увесистый синяк на скуле.

Вчера его вроде не было. Хворь разными местами к стене прикладывался?! Поинтересовалась для профилактики:

– Ты как?

– Тебя жду, – староста кивнул в сторону охранника, наблюдающего за нашим разговором.

Пожилой Иван Сусанович сидел неподалёку и демонстративно поигрывал электрошокером. Охрана в институте состояла из него и Марии Петровны – его жены. Обычно они разгадывали кроссворды на проходной, но сегодня был особенный день.

– Он хочет с тобой побеседовать, – шепнул Хворь. – Сделай лицо посчастливее.

Та-а-ак, это он, получается, любовь демонстрировал так старательно. А я уж подумала, что убила его близкого родственника и ко мне пришла мстя. Ну что за человек! Хоть бы предупредил!

Телефон звякнул, оповещая о доставленном сообщении. Сеть во всём институте ловила отвратительно. Слишком толстые стены и качественные перекрытия.

«После экзамена встречаемся в фойе, будут допрашивать, – сообщил телефон. И затем добавил: – Удачи».

Вот это ожидаемый неожиданный поворот, господа присяжные. Теперь главное – не спалиться. Иначе заберут старосту в места с мягкими стенами.

Будем играть в нестандартные отношения.

Я отвесила Хворю подзатыльник и бросила в него сумкой:

– Обожаю твою веру в меня! – громко выкрикнула и чмокнула воздух в сантиметре от старосты, схватила его за руку и потянула за собой: – Мы готовы!

Вчера мы обсудили всё, что будем говорить. Но вот «радость встречи» не потренировали.

Судя по измученной физиономии Давида, его уже опросили. Мне же осталось сыграть роль подружки-неадекватки.

– Пройдёмте, Синицына, – кивнул охранник и повёл нас в маленькую каморку недалеко от парадной лестницы. Совсем узенькую, но тем не менее обустроенную под повседневные нужды защитников спокойствия. Толкнул меня внутрь, обернулся на Давида: – Сбежишь, и вызову милицию.

– Полицию, – процедил Хворь с поразительной для него злостью.

Я послала ему воздушный поцелуй.

Иван Сусанович усадил меня на скамейку, повернул настольную лампу, ослепляя глаза, и поинтересовался:

– Что вчера произошло?

– Неудачное свидание просто. Извините, Иван Сусанович!

– Почему сбежали?

– Испугались, Давид порезался, разбил зеркало, вот и перенервничали. – Этого дядечку я знала хуже, чем его жену. С ней мы каждое утро здоровались и, если хватало времени, обменивались сплетнями. Я ей один раз помогла змейку на куртке осенней починить, вот и познакомились. Но судя по доброму тону охранника, Мария Петровна замолвила за меня словечко.

– Я заявление написал о порче общественного имущества. Вам обоим по пятнадцать суток дадут. Но пока не относил в участок, – гордо сообщил охранник.

Молодец, что тут скажешь?

– Это больше не повторится!

– Надеюсь. Хворь уже оплатил ремонт санузла. Так что почти не осталось претензий, кроме, конечно, вашего отвратительного поведения. Вы прям очень буйная парочка. Ещё один случай…

– Клянусь, даже целоваться будем только на улице! Чтоб никого не покалечить!

– На улице тоже не надо. Что за невоспитанное поколение! Ты знаешь, сколько там убийств? Осторожнее будь! Вон недавно деваху мёртвую в канализации нашли! С переломанной шеей. То ли оступилась, то ли прибили…

– Извините, – потупилась я, будто сама недавно укокошила невинную жертву, так стыдно стало за всё своё поколение. А ведь говорили, что та девушка по пьяни в люк упала.

Иван Сусанович сурово вздохнул:

– За вас декан поручился. За тебя и Хворя. Поэтому вы уж постарайтесь больше такого говна не совершать. И курить запрещено в туалете! – Он достал пачку и прикурил, наполняя небольшое пространство каморки облаками дыма.

– Давид предупреждал.

– И этот паренёк тебя не заставлял там… – Иван Сусанович многозначительно поводил тлеющей сигаретой по кругу.

Я представила старосту, заставляющего меня что-то сделать, и улыбнулась.

– Только по обоюдному желанию. Честно, – даже руку к сердцу приложила. Хворь мог только с несделанным рефератом приставать. А маньяк из него хреновый получится.

– Я буду за вами наблюдать, – предупредил-пригрозил охранник.

И я представила, как он подглядывает за моим поцелуем со старостой.

И сразу в жар бросило.

Вот уж извращенистый извращенец.

***

Давид всё так же ждал меня в фойе, сидя на мягком удобном кресле прямо, словно швабру проглотил, и смотрел в стену перед собой.

Когда я подошла и тронула его за плечо, подскочил и заозирался по сторонам.

– Спишь с открытыми глазами, как баран? – улыбнулась ему самой своей милой улыбкой. Парень бы попятился, да сидение в подколенную ямку упиралось.

– Волнуюсь, – честно признался Хворь и попытался улыбнуться мне в ответ.

– Пошли уже, герой-насильник.

Я потащила его в гардероб. За нами, всё ещё прислушиваясь к разговору, крался охранник.

На улице, вдохнув февральской свежести, я перевела дух и закурила. Для этого пришлось спрятаться в подворотню и сбагрить старосте своё второе пальто.

Вчера Давид утопал в пуховике моего отца, который сегодня принёс в большом чёрном пакете. Плюс к этому он держал в руках два пальто: моё и своё, без которых мы сбежали накануне.

Ситуация потихонечку отпускала, снег под ботинками похрустывал, стоило перенести вес с пятки на носки, толстые голуби прохаживались неподалёку, приученные студентами к постоянным крошкам.

Холод сковывал пальцы и губы до посинения, но мой разгорячённый переживаниями организм только радовался этому.

Солнце уже село, и в темноте не было заметно ни мусора, ни следов собак или людей. Идеальная погода!

Хворь послушно стоял рядом с абсолютно каменным лицом, даже когда я радостно обняла его:

– Всё, чувак, мы отстрелялись! Всё окей! Доволен?

– Да, – староста отодвинул от себя мою руку с сигаретой, поморщился и скривился. – Спасибо.

Я отступила и с сочувствием спросила:

– Ой, извини, извини! Больно? Ты прям весь синий. А правда, что ты оплатил ремонт? А Штольцу что сказал? Сколько стоило? Откуда у тебя такие баблосы?! Я знаю, что ты у нас богатей, но ремонт…

Хворь вздохнул хмуро и печально перехватил удобнее нашу одежду.