Таня вскочила и отправилась на кухню: открыла дверцу холодильника, осмотрелась, потом распахнула все шкафчики и через некоторое время вернулась в комнату. Она села к двери и, наклонившись к полу, стала просовывать в щель печенье.

– Это мое любимое, – сказала она и положила несколько штук в рот.

Печеньки исчезли в щели, а за дверью послышался хруст.

– Какие вкусные, не пробовал такие ни разу!

– Завтра я еще куплю, специально для тебя.

Печеньки были круглые и плоские, что позволяло им легко пролезать в щель между дверью и полом. Когда в пакете осталась последняя, Таня вытащила ее и машинально потянула в рот, но в последний момент опомнилась:

– Вот, возьми, она последняя!

Печенька исчезла под дверью и буквально через несколько секунд вылезла обратно, откусанная ровно наполовину. Таня засмеялась, в месте надкуса были видны следы его зубов, следы были большие и немного кривоватые, что говорило о неправильном прикусе и щербинке между передними зубами. Таня рассматривала надкус и смеялась так по-детски, что Витя тоже засмеялся. Она осторожно откусила половину от половины и снова просунула под дверь оставшуюся часть. Обратно тут же вылезла совсем малюсенькая долька.

– От нее уже нечего откусывать! – продолжала смеяться Таня.

– Это тебе! – сказал Витя с гордой мужской нотой в голосе.

– Спасибо! – отозвалась она и проглотила малюсенький кусочек.

Время было уже за полночь, Таню потянуло в сон, она попрощалась с Витей до завтра и пошла в спальню. Балконная дверь была приоткрыта, свежей ветерок устало трепал занавеску, а с улицы доносились кошачьи голоса, будто двое не поделили что-то.

Таня разделась и юркнула под одеяло. Ночью пошел дождь, он барабанил по стеклу и подоконнику, металлическому перекрытию и кафельной балконной плитке, брызги звонко отскакивали и залетали в комнату. Всю ночь Тане снились кошмарные обрывистые сны, она то и дело вздрагивала, переворачивалась на другой бок и снова проваливалась в сон. Она бежала во сне так быстро, насколько хватало сил, оборачивалась – но сзади никого не было, слышались лишь голоса, неясно кричавшие ей что-то… Затем она поворачивала голову вперед и видела кого-то впереди, она догоняла – нет, убегала, снова оборачивалась назад, ее волосы развевались на ветру, и голоса становились громче, она продолжала бежать – удар. Раскат молнии озарил комнату внезапной голубоватой вспышкой, гром прогремел где-то вдалеке, Таня вздрогнула и подскочила, сделала несколько первых после пробуждения глубоких вдохов и села на край кровати. Дождь барабанил с новой силой, будто пытался нагнать упущенное, занавеска развевалась на ветру, создавая бегающую тень на стене. Молния снова озарила комнату светом. По закону жанра, в этот момент в комнате должен появиться темный человеческий силуэт, явившийся убить всех без каких-либо на то причин, почему-то он никогда не является, чтобы скоротать вместе бессонную ночь, поболтать о жизни или попить чаю и посмотреть старый семейный альбом, в котором большая часть лиц никому не известна. Он всегда является, чтобы убить! Поэтому здесь его точно не будет.

Таня встала, потерла лицо руками, сняла мокрую, пропитанную насквозь потом майку и бросила ее на пол, затем нащупала выключатель и попыталась зажечь свет. Кнопка щелкнула несколько раз туда-обратно, но свет не загорелся. Ночная гроза обесточила всю улицу. Девушка на ощупь нашла сухую одежду и в свете вспышки молнии прошла на кухню. Там, в кухонном шкафу, стоял подсвечник с заготовленными четырьмя толстыми свечами. Видимо, в этом районе города перебои с электропитанием не редкость. Она зажгла свечи и умылась холодной водой. Сон ушел, остались лишь короткие вспышки ночного кошмара, тлеющие в глубине сознания. Таня аккуратно взяла подсвечник и пошла в смежную комнату. За отсутствием окон в старухиной берлоге намного тише и спокойнее, гром почти не слышен, а молнии и вовсе не видны.

– Не спится? – спросил Витя, услышав шаги.

– Нет, очень громко и снятся кошмары, – Таня тихонько поставила подсвечник. – У тебя тоже нет света?

– Эээээ…

– Прости, я не подумала, – тут же опомнилась она и стала докладывать обстановку. – Из-за грозы нет электричества, наверное, его починят только утром, а пока я побуду тут, если ты не против.

– Я очень рад.

– Почему ты не спишь? Твоя мама объявилась?

– Нет, ее еще не было.

Таня встревожилась, что с ней произошло что-то нехорошее:

– А такое уже бывало, она оставляла тебя так надолго одного?

– Конечно! Не переживай, со мной все будет в порядке, главное, чтобы наш дом перестоял эту грозу.

– А что может случиться с домом? – выдержав паузу, спросила Таня и поставила подсвечник на пол по центру так, чтобы свет от него распределился ровно по комнате, затем разложила подушки на старухиной кровати, поджала под себя ноги и села так, чтобы ей было удобно.

– Однажды весной, в мае месяце, это было очень давно, была сильная гроза, ураган в ту ночь повалил много деревьев, будто его кто-то разозлил, ветер сдувал все, что было у него на пути, а молния попала в дом и расколола его на две части. С тех пор он так и стоит, разломленный на две половины. Мама говорила, что если природа разозлится так еще раз, то наше жилище может не выдержать еще одного удара и рухнуть.

– Тебе было страшно?

– Нет, я же не помню этого, я был совсем маленький, это мне рассказывала мама.

– Думаю, за дом нам не стоит переживать, он точно не развалится, – Таня плюхнулась на подушку, и по комнате побежали тени от потревоженного пламени свечи.

– Что тебе приснилось? – спросил Витя, когда Таня начала засыпать.

– Мне снилась всякая ерунда: я убегала от кого-то или догоняла, а этот кто-то появлялся то впереди, то сзади, ничего конкретного не удалось запомнить, только обрывки кошмарного сна. Это из-за грозы, мне всегда снятся дурные сны, когда за окном свирепеет непогода.

Утром светило солнце, в небе высоко-высоко кружила стая немых черных птиц, они делали редкие ленивые взмахи крыльями и долго парили, зависая в небесной синеве. Таня смотрела на них, прищурившись и грызя зеленую карамельку. В руке она несла большой пакет с разными мелкими печенюшками для Вити, она выбирала их не по вкусу, а по размеру, брала только те, что смогли бы пролезть в дверное отверстие, которое связывало их.

Таня осмотрела дом со всех сторон, пытаясь отыскать окна Вити. Те, что, по ее расчетам, его, были закрыты белыми шторами, никакой жизни за ними не наблюдалось, она постояла напротив еще некоторое время и, вспомнив ночной разговор, подумала: «Дура его мать! Морочит бедняге голову трещинами в доме, только запугивает еще больше. Никаких трещин нет, дом вполне нормальный, построен из кирпича и камня, недавно покрашен и простоит еще сто лет, даже если в него будет бить молния каждый день, такие постройки вечные. Лучше бы она обеспечила ему нормальную жизнь, вместо того чтобы придумывать всякие глупости». Таня решительно направилась к Вите, чтобы развенчать старые мифы о трещинах и грозе, но на пороге дома новые мысли остановили ее решительные действия, дав им новый поворот.

«А кто я? Кто я, чтобы влезать в его и без того непростую жизнь? – Таня села на лавку и поставила пакет с печеньем рядом. – Я как появилась, так и исчезну из его жизни, так же резко и неожиданно для нас обоих, я не имею права вносить в его жизнь правду, которая, как мне кажется, имеет место быть, тем самым загоняя себя в кабалу обязательств, которые и без того уже повисли на моей совести. Я уеду, и очень скоро, – убеждала Таня себя, – и все это растворится в будничной суете, а он останется здесь и будет жить с этим всегда. К тому же я не знаю, зачем она это делает, зачем врет, возможно, это просто пьяный бред, что скорее всего так и есть, а возможно, она делает это специально, и в этом случае мне точно не стоит выступать в роли правдоруба. Неизвестно еще, что я буду плести своим детям в маразматическом припадке».

Витя жевал печеньки и слушал продолжение жизни старухи в ожидании, когда же все-таки в ее писаниях появятся слова о нем как о наследнике золотой монеты. Ему было хорошо и спокойно, когда Таня была рядом, за дверью, даже в такие непростые моменты его жизни…

«Первый день выставки прошел хорошо, но суетливо. Нам досталось одно из самых маленьких, но зато удачных мест – всего полтора метра в ширину и один в длину, в первом ряду, почти у входа. Наш уголок было видно с нескольких центральных проходов, и это принесло нам успех. Некоторые занимали отсеки размером по пять и более метров, выставляя огромные скульптуры львов, собак, египетских кошек и даже лошадей – они, безусловно, привлекали больше внимания, ими все восхищались, но при этом мало кто покупал. Народ толпился с восьми утра до самого закрытия, шум, крики и непривычная суета немного выбивали из колеи, к вечеру начинала болеть нога и кружиться голова от непривычной духоты. Если бы мне пришлось работать в таком шуме каждый день, я бы сошла с ума.

Соя тоже устала в конце первого дня и уснула сразу, как только мы сели в автобус, следующий обратно, в нашу поселковую местность. Ей удалось поспать два часа, а сразу по приезде мы отправились в мастерскую и стали готовиться к следующему дню, отбирая посуду для выставки, так как в первый день мы продали все, что планировали продать за три дня. Когда все было готово, времени до утреннего рейса оставалось около двух с небольшим часов, я села на стул и, прислонив голову к стене, ненадолго уснула. Соя спала на диване, на том самом, который я купила сразу, как дела пошли в гору. Соя спала дольше меня и в более удобной позе. Я не добрая, а расчетливая – ей приходилось выполнять всю самую тяжелую работу: тащить посуду, грузить ее, разгружать, расставлять, потом собирать и так далее. Ее силы в тот момент мне нужны были больше, чем мои, поэтому удобное место на диване досталось именно ей.

Было еще темно, когда мы загрузились в автобус и поехали. На второй день выставки людей было значительно меньше, Соя расставляла посуду на стеллажах и полках, а я поправляла за ней, переставляя некоторые предметы более удачно.

– Вот на эту полку выстави голубые кувшины, – попросила я Сою и, заметив криво стоящий горшок на самой верхней полке, подвинула стремянку и аккуратно залезла наверх.

– Я не взяла голубые кувшины, – с дрожью в голосе ответила Соя.

– Как так? Вчера мы продали всю голубую посуду – спрос на нее был больше, чем на все остальное!

Соя виновато потупила взгляд, а я отвернулась и решила выругаться молча, про себя: так и знала, что все нужно проверять самой, нельзя перекладывать такие важные моменты на нее, она же ничего не смыслит в торговле. Я вздохнула и попыталась утихомирить свой гнев:

– Завтра надо не забыть все, что мы не взяли сегодня, это для нас хороший шанс заработать.

Я сделала акцент на слове «нас» и хотела было продолжить лекцию о значимости этой выставки в нашей работе, повернулась лицом к залу, чтобы слезть со стремянки.

– О боже, вы напугали меня!

Перед стремянкой стоял невысокий молодой человек в черных рубашке, брюках и хорошо начищенных ботинках. Его волосы были зачесаны назад, а над верхней губой проходила тонкая полоска усов. Я окинула его взглядом и улыбнулась. Он тоже улыбнулся и, приложив руку к груди, слегка поклонился:

– Простите, я не хотел вас пугать, – а затем вежливо подал мне руку ладонью кверху, чтобы помочь слезть. – Позволите?

Я ответила взаимностью, протянув ему руку ладью вниз. Его рука была холодная и немного влажная. Я вспомнила огромные горячие руки Миши, они были совсем другие на ощупь и вызывали у меня неприязнь, становясь влажными. Любая влажная рука вызывала у меня неприязнь, и я тут же находила повод вырваться из ее объятий.

Он подхватил меня второй рукой за талию и мгновенно перенес со стремянки на пол, так легко и аккуратно, что у меня немного перехватило дыхание и я тут же забыла про голубые кувшины. Соя, стоя рядом, закручивала в рулон мешковину, откровенно разглядывая вежливого джентльмена. Ее взгляд полнился недоверием и осторожностью. Он, разумеется, заметил это, но, в отличие от нее, сделал это очень незаметно.

– Благодарю, – сказала я и убрала руку, на секунду заглянув в его кристально синие глаза.

«Я не хочу окунать свое трезвое самовосприятие в иллюзию самообмана и тем более терять над этим всем трезвый контроль», – подумала я и демонстративно потянулась за палкой-помогалкой, взяла ее и, махнув ей в сторону левого стеллажа, попросила Сою расставить гжель в другом порядке и чуть выше, чтобы она привлекала внимание.

За спиной молодого человека появилась девушка, я видела ее еще до этого, в момент слета со стремянки. Ее светлые кудрявые волосы в расфокусе казались рыжеватыми.

– Добрый день, – сказала она алыми, как кровь, губами.

– Добрый, – ответила я, Соя тоже что-то пробормотала.

– Могу я взглянуть поближе на вот этот набор, – она вытянула палец вверх, указав им на набор красных супниц.

Они планировались как детские и должны были иметь раскраску мухоморов, но в процессе изготовления мое настроение изменилось, и они получились взрослыми – просто красные, с минималистской росписью белой краской по краям.

Соя среагировала, как пожарный, набирая баллы в противовес утренней промашке с голубыми кувшинами.

– Я возьму их, – помолчав, сказала девушка и подняла взгляд, не понимая, к кому из нас обращаться за торгом, – только если вы уступите.

И посмотрела на Сою, которая подавала ей посуду. Соя ответила мне немного испуганным и растерянным взглядом, я поймала его и тут же посмотрела на молодого человека, он, немного растерявшись, посмотрел на Сою, потом на покупательницу и снова на меня, я сделала то же самое и опять посмотрела на него. Образовалась пауза.

– Торг неуместен, – уверенно заявил он и вынул руки из карманов, взяв на себя инициативу общения с покупательницей. –

Это очень тонкая ручная работа, требующая большого труда и много времени, такой набор в единственном экземпляре, и к тому же им уже интересовался вон тот джентльмен в черном костюме, – это было вранье, но оно сработало.

Девушка купила всё, а молодой человек оказался с ней не знаком, он продолжал стоять, снова засунув руки в карманы брюк, и нахваливать нашу продукцию. Он включился в работу с нами и не допустил торг, а мы стояли, как две дуры, и хлопали глазами так, будто впервые видим все это. Девушка ушла, и мы вместе порадовались первой удачной продаже. Мы с ним снова встретились глазами, и в этот раз я позволила себе на несколько секунд задержать взгляд, всматриваясь в глубину его бездонной души.

– Ну а вы? Вы будете что-нибудь брать? – Соя разрезала таинственную тишину.

Ему моя посуда была явно не нужна, и он сначала даже немного растерялся, но тут же собрался и, как должно джентльмену, отреагировал на столь вынуждающий вопрос:

– Конечно! Я куплю вот эту вазу – розовую, обвитую белыми цветами.

Я завернула ее в бумагу и протянула ему.

– Торг уместен?

– Нет, что вы! Это тонкая ручная работа, требующая большого труда и много времени, эта ваза в единственном экземпляре, и к тому же ею уже интересовался вон тот джентльмен в черном костюме, – ответила я, старательно подделав его манеру говорить.

У таинственного незнакомца, кстати, имелся легкий завуалированный акцент непонятного происхождения, мне показалось – французский. Он засмеялся и немного покраснел. Ну, может, с акцентом я, конечно, переборщила.

Соя тут же нанесла следующий удар:

– Еще чего-то будете брать? Али пойдете, чтобы не загораживать витрины?

Он не загораживал витрины, она гнала его, чтобы защитить меня от подлеца, которого видела в отражении его блестящих бездонных глаз. Он откланялся, взял свою покупку и ушел.

– Подлец! Я знаю, чего ему надо! – сказала Соя.

Мне кажется, в ее глазах все мужчины выглядели совершенно одинаково – как ее муж, от которого удалось успешно сбежать. Все были подлецы и тираны, всем нужно было только одного – испортить жизнь и заставить страдать. В какой-то степени она, безусловно, была права, но слишком уж утрировала свои убеждения. Мне кажется, что в ее глазах они были словно овцы в стаде. На самом деле она, конечно же, не знала, что ему надо, этого не знала даже я, что разжигало во мне интерес. Он мелькнул еще несколько раз в толпе покупателей этого дня так быстро, что я не была уверена в подлинности увиденного, это, возможно, был плод моего воображения, судя по всему, желающего его лицезреть снова.

– Мы опять все продали! – радовалась Соя, усаживаясь в автобус.

Я тоже радовалась и предвкушала следующий день, стараясь не расслабляться, чтобы опять не забыть голубые кувшины.

Завершающий день был менее людным и активным. Некоторые стеллажи начали демонтировать с самого утра, на пол звонко падали металлические детали, рабочие в грязных робах кидали один на другой листы фанеры, поднимая столб струящейся пыли, сворачивали ковры, упаковывали крупные непроданные предметы и выкручивали лампы на потолке павильона. В воздухе пахло пылью, сухой глиной и краской, одинокие запоздавшие покупатели лениво прогуливались по смежным проходам, разочарованно рассматривая непроданные остатки гончарных изделий.

С самого утра продать ничего не удавалось, и Соя предложила сворачиваться засветло. Это было правильное предложение, но я решила подождать еще немного, вдруг нам улыбнется удача и сегодня удастся что-нибудь продать, хотя бы для того, чтобы тащить обратно сумки было немного полегче. На самом же деле, признавалась я сама себе, дело было вовсе не в желании продать товар, не в том, что хотелось большего и не в тяжелых сумках с посудой, которые придется тащить обратно, дело было в нем. Да, в нем! Я злилась и ненавидела себя за то, что не могу справиться со своими эмоциями, что, несмотря на все старания и внутренние уговоры, я все равно продолжаю стоять и ждать его, разглядывать людей в попытке идентифицировать его лицо. Мои глаза напряженно и сосредоточенно перебегают с одного движущегося предмета на другой, мгновенно фокусируясь на выбранной цели, лоб и шея немного влажные от духоты и напряжения, нога стонет от уже привычной переработки. Соя сидит в углу, зевает и посматривает на часы, стрелки которых, как ей кажется, не двигаются. Я тоже смотрю на них, но вижу совсем обратное – стрелки часов неумолимо движутся вперед. Мы остались практически единственные, кто еще не убрал свою продукцию, к нам подошли двое мужчин, они молча кивнули и равнодушно окинули взглядом наш закуток.

– Вот, возьмите, – мужчина протянул мне бумажку, я машинально взяла ее, продолжая смотреть сквозь его плечо в глубину павильона.

– Спасибо.

– Ну все, пора собираться, а то, глядишь, так и пропустим наш автобус – сказала Соя, когда последняя капля ее терпения истощилась.

Я смиренно кивнула и начала заворачивать тарелки в упаковочную бумагу, все еще поглядывая по сторонам».

4

– Как ты представляешь мир? – спросила Таня.

– Что? – удивился Витя.

– Как ты видишь его? Меня, улицу, город?

Витя выдержал небольшую паузу:

– Достаточно прозаично. Не в ярких красках, как ты, наверное, подумала.

– Я не об этом.

Витя шлепнул рукой по выключателю, который находился на его территории, и Таня оказалась в полной темноте:

– Вот так же, как ты сейчас. В моем мире нет границ, нет времени, нет домов и городов. Они есть лишь в моем сознании, в моей памяти. Что сейчас происходит вокруг тебя? Ты слышишь?

Таня машинально закрыла глаза – примерно в четырех-пяти метрах, за двумя перекрытиями, раздался звонкий удар железа, затем женский голос произнес несколько слов, но что именно, разобрать не удалось, потому что в это время подул ветер и потревожил зашелестевшую листву прямо за приоткрытым окном в Витиной комнате. По полу стелился слабый прохладный воздух, отчего по ногам побежали мурашки.

– Что ты слышишь? – спросил Витя.

– Я слышу… – Таня замолчала. – Я слышу, как за твоим окном шелестят листья. Когда ветер дует особенно сильно, они бьются в стекло, потому что ветви слабые и длинные, как у березы.

– А весной, – подхватил Витя, – она пахнет талым снегом и свежими березовыми почками. Птицы вьют на ней гнезда, щебеча днями напролет с самого утра. Через несколько недель свежий запах сменяют птенцы, просящие еды своим жалостливым писком, потом они улетают. Шум дождя смывает с подоконника пыль, и воздух становится вновь свежим и прохладным. Мой мир – это запахи и звуки, я строю из них дома, города, время года и суток. Это мой мир, – твердо сказал Витя, – и он совсем не такой, как твой.

Таня представляла все, что только что услышала, погружаясь в его невидимый мир, и вдруг резко вздрогнула и открыла глаза – за его окном, вспомнила девушка, не было никакой березы. Она неоднократно смотрела в его окна, тщательно изучая фасад здания, проходя мимо дома, там не было деревьев, она была в этом совершенно уверена. В радиусе ста метров не было ни одного дерева такой высоты, чтобы листья могли бы бить в его окно. Глаза привыкали к темноте, сердце бешено билось в груди – так, что Витя мог бы услышать его тревожный стук. Таня сделала глубокий вдох, но воздуха как будто не хватало, тогда она сделала еще один.

– Что с тобой? – испугался Витя.

– Все нормально. Ты не мог бы зажечь свет?

– Да, прости, я задумался и забыл, с тобой все в порядке? – еще раз поинтересовался Витя.

– Да, все хорошо, – сказала Таня, – все хорошо. Только, знаешь, – Таня сделала паузу, – за твоим окном нет березы, ее там нет, я совершенно в этом уверена.

– Может быть, – спокойно ответил Витя, – я же не могу быть уверен в том, что это береза. Пойми – мой мир состоит наполовину из моих фантазий, я додумываю, вместо того чтобы увидеть: может быть, это липа или тополь, может быть, сирень или плакучая ива, почему тебя это так встревожило?

– Там нет деревьев, – тихо, полушепотом сказала Таня. – Там их нет.

Витя засмеялся:

– Мы с тобой как в разных местах находимся, конечно же, есть, ты, верно, опять не туда поглядела.

Звук падающего железа снова дал о себе знать.

– Что это?

– Это мама в ванной роняет таз на пол, – пояснил Витя, – громко, но не страшно, она частенько это делает.

– Она пьяна?

– Да, как обычно, упивается перед рабочим днем.

«Мы сели в полупустой автобус, когда дождь начал накрапывать, прибивая дневную пыль к земле. Соя затаскивала сумки и намокла сильнее, чем я, на лбу у нее осталось несколько крупных капель, волосы намокли и стали виться в разные стороны. Она отдышалась, а затем достала платок и протерла лицо.

– Еще немного, и мы вымокли бы полностью, – сказала она.

Я кивнула в ответ и прислонилась плечом к большому холодному стеклу, начавшему запотевать от излишней влажности. Мне не хотелось говорить и не хотелось показывать Сое свое настоящее настроение, поэтому я закрыла глаза и сделала вид, что уснула.

– Не расстраивайся – он еще появится, вот увидишь, – сказала Соя, зная, что я не сплю.

– С чего ты это взяла? И как он может появиться? Где? В нашей деревне? – с некоторым гонором отозвалась я.

– Ты помнишь гадалку?

Я действительно не помнила про нее, удивительно, но этот фрагмент моей жизни буквально вылетел из памяти.

– Ты помнишь, что она сказала? Скоро в твоей жизни кто-то появится и сделает тебя счастливой, – с гордостью и таинственностью в голосе процитировала Соя. – Скорее всего, это будет, конечно, не он, но какая разница, раз ты будешь счастлива.

Я приподнялась и села ровно:

– А я и забыла про это.

Настроение сразу изменилось, и появились мысли, над которыми мне захотелось поразмыслить в одиночестве.

– Для того у тебя и есть я, чтобы напоминать о важном, – Соя открутила пробку от бутылки с водой и сделала несколько больших глотков.

– Может быть, но скорее всего это просто совпадение, как если бы, например, я сказала, что в следующий понедельник пойдет дождь, все утро тучи будут пасмурно гулять по небу, выбирая место и время, а с обеда польет спокойный небольшой дождь, он будет продолжаться до рассвета вторника, а после обеда выглянет солнце.

Соя улыбалась и кивала головой, запоминая каждое сказанное мной слово:

– Посмотрим, буду ждать понедельника с нетерпением, чтобы убедиться в твоих способностях.

– И к тому же, – добавила я, – я никого не встретила, это был просто покупатель, который задержался у прилавка немного дольше обычного, – возможно, ему нечем было заняться и он таким образом решил скоротать время.

Я обманула Сою и себя – он был не просто покупателем, он был тем самым человеком, который должен был изменить мою жизнь, но почему-то исчез, не оставив и следа. Это тревожило меня сильнее, чем должно было, я не могла пустить все на самотек лишь потому, что чувствовала, что все пошло не по плану.

В понедельник утром светило солнце, небо было очень высокое и чистое, ни одного облачка во всей обозримой глубине не находилось и ничто не располагало к дождю. Соя пришла в мастерскую с небольшим опозданием, я сидела на месте и выполняла рутинную работу, заполняя бумаги и журналы.

– Это твоя часть денег с выставки, – я протянула Сое конверт.

Она, не открыв его, с ехидной улыбкой сказала:

– Сегодня нет дождя, и, судя по всему, не собирается.

Я отрешенно кивнула головой, продолжая сосредоточенно подсчитывать суммы в тетради.

– Ты не предсказатель, – еще раз подтвердила она и в этот момент, развернув конверт, испуганно воскликнула: – Боже мой! Это огромные деньги!

– Это твоя часть, – спокойно повторила я, – ты их заработала.

Соя тут же забыла про дождь и растерянно начала планировать свои расходы.

– Ты можешь снять себе жилье, – подсказала я.

– Нет, – после задумчивой паузы ответила она, – мне вполне подходит подсобное помещение в магазине, я так хорошо никогда не жила, зачем мне еще одно жилье, и к тому же магазин ночью нужно охранять, чтобы в него не залезли.

В ее голосе прозвучала небольшая холодная дрожь, вызванная ощущением, что я пытаюсь выселить ее намеренно. Но ничего подобного я в виду не имела, а лишь хотела для нее лучшего.

– Гончарные изделия воруют крайне редко, – заметила я, не отрываясь от тетради.

– Редко воруют, а охранять надо! – твердо возразила Соя.

Ей действительно было хорошо там, где она жила сейчас, видимо, я все еще плохо представляла ее прежнюю жизнь, ведь все в этом мире познается в сравнении.

Ночь была невероятно длинной и томной, я подумала обо всем, о чем планировала: о Сое, о таинственном незнакомце, так небрежно прошедшем мимо, оставив лишь след от своего лакированного начищенного ботинка на черствой, изрубленной острым топором поверхности моей души. За стенкой играла музыка, слышались смех и выкрики особенно горластых – это сосед устроил вечеринку в честь своего дня рождения. Под утро я вспомнила, что на днях он заходил ко мне, как и к другим соседям, чтобы предупредить об этом дне, просил не жаловаться и не барабанить к нему в дверь, позволив ему насладиться этой ночью. Видимо, никто не возразил, с ним же такое бывает крайне редко, точнее, первый раз за то время, что я живу в этой квартире. Пока сосед наслаждался весельем, извлекая максимум из этой ночи, я лежала в своей кровати и ждала, когда щель между шторами начнет становиться светлее. Грусть снова посетила меня, заполнив темную комнату своим жалостливым запахом пустоты и одиночества, оставляя меня за видимыми пределами границы, после которой начиналась жизнь, жизнь настоящая, та, до которой, как мне казалось, я еще не добралась.

Утром я пришла в мастерскую и оставила Сое записку, в которой сообщила, что меня сегодня не будет. Я объяснила это тем, что решила совершить незапланированный визит к врачу, который осмотрит мою ногу, добавив в конце, что со мной все в порядке и это простой осмотр, рекомендованный доктором, – эту фразу я продублировала, зная предрасположенность этой удивительной женщины к беспочвенному беспокойству. На самом же деле медицинский осмотр в этот день не входил в мои планы. Я снова отправилась к той гадалке, у которой мы были перед выставкой, решив сохранить это в тайне от Сои. Мне показалась, что наедине нам удастся лучше понять друг друга, хоть я и не верила в ее способности. Это был скорее визит к психотерапевту за советом, «как жить дальше», но не столь банальный, как к настоящему, тому, на чьей белой двери при входе висит табличка "психотерапевт". К такому я точно не пошла бы, ведь для этого нужно признаться себе в том, что есть какие-то проблемы, а у меня их, естественно, не было, и признаваться мне было не в чем. В одном я была уверена совершенно точно – я живу так, как хочу. Никто не решает за меня, чем мне заниматься и с кем вести переговоры, никто не диктует мне, как я должна жить, – только я сама, я в это верила, а значит, это было именно так.

Небо нахмурилось, и мелкие капли быстро превратились в проливной дождь, когда я шла через поле. Дорогу размывало на глазах, твердая сухая глинистая почва превращалась в скользкую и вязкую, словно ту, что тает в моих руках, перед тем как попасть на гончарный круг. С дождем я ошиблась всего на один день – если бы я назвала вместо понедельника вторник, Соя не усомнилась бы в моих спиритических способностях. Я сняла башмаки и дальше пошла босиком, так я не пачкала обувь и держалась более устойчиво на ногах, хотя это не убыстрило мой шаг. Я переходила поле, словно большая неуклюжая черепаха, так же медленно и нерасторопно, будто у меня в запасе есть свободные лет сто пятьдесят, которые мне совершенно нечем занять.

Когда я постучала в дверь, мои волосы и одежда полностью вымокли, по шее стекали холодные неприятные капли, они медлили на плечах, а затем юрко соскальзывали вниз. Гадалка впустила меня незамедлительно, предложила чай, полотенце и таз с теплой водой, чтобы смыть глину с ног. А затем, когда я привела себя в порядок и расположилась на диване, села напротив и с улыбкой, молча стала внимать моему рассказу. В дождливый день дел по хозяйству не много, поэтому ее ничто не отвлекало от меня, возможно, она была даже рада, что я навестила ее сегодня.

Я начала с выставки, рассказала про удачную продажу, про то, как много денег нам удалось заработать за эти дни, о своих планах на будущее и о Сое, которая мне очень помогает в этом непростом деле. Она слушала и кивала, слушала и кивала, дожидаясь, когда я, наконец, расскажу о нем – о том, зачем я пришла к ней, зачем пересекла вязкое глинистое поле в дождь, измочив одежду и запачкав босые ноги.