Серебряный век. Поэты и стихи

Челн томленья

 
     Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
     Величавый возглас волн.
     Близко буря. В берег бьется
     Чуждый чарам черный челн.
 
 
     Чуждый чистым чарам счастья,
     Челн томленья, челн тревог,
     Бросил берег, бьется с бурей,
     Ищет светлых снов чертог.
 
 
     Мчится взморьем, мчится морем,
     Отдаваясь воле волн.
     Месяц матовый взирает,
     Месяц горькой грусти полн.
 
 
     Умер вечер. Ночь чернеет.
     Ропщет море. Мрак растет.
     Челн томленья тьмой охвачен.
     Буря воет в бездне вод.
 

1894

Родная картина

 
     Стаи птиц. Дороги лента.
     Повалившийся плетень.
     С отуманенного неба
     Грустно смотрит тусклый день,
 
 
     Ряд берез, и вид унылый
     Придорожного столба.
     Как под гнетом тяжкой скорби,
     Покачнулася изба.
 
 
     Полусвет и полусумрак, —
     И невольно рвешься вдаль,
     И невольно давит душу
     Бесконечная печаль.
 

1894

Ветер

 
     Я жить не могу настоящим,
     Я люблю беспокойные сны,
     Под солнечным блеском палящим
     И под влажным мерцаньем луны.
 
 
     Я жить не хочу настоящим,
     Я внимаю намекам струны,
     Цветам и деревьям шумящим
     И легендам приморской волны.
 
 
     Желаньем томясь несказанным,
     Я в неясном грядущем живу,
     Вздыхаю в рассвете туманном
     И с вечернею тучкой плыву.
 
 
     И часто в восторге нежданном
     Поцелуем тревожу листву.
     Я в бегстве живу неустанном,
     В ненасытной тревоге живу.
 

1895

Безглагольность

 
     Есть в русской природе усталая нежность,
     Безмолвная боль затаенной печали,
     Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
     Холодная высь, уходящие дали.
 
 
     Приди на рассвете на склон косогора, —
     Над зябкой рекою дымится прохлада,
     Чернеет громада застывшего бора,
     И сердцу так больно, и сердце не радо.
 
 
     Недвижный камыш. Не трепещет осока.
     Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
     Луга убегают далёко-далёко.
     Во всем утомленье – глухое, немое.
 
 
     Войди на закате, как в свежие волны,
     В прохладную глушь деревенского сада, —
     Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
     И сердцу так грустно, и сердце не радо.
 
 
     Как будто душа о желанном просила,
     И сделали ей незаслуженно больно.
     И сердце простило, но сердце застыло,
     И плачет, и плачет, и плачет невольно.
 

1900

«Я – изысканность русской медлительной речи…»

 
     Я – изысканность русской медлительной речи,
     Предо мною другие поэты – предтечи,
     Я впервые открыл в этой речи уклоны,
     Перепевные, гневные, нежные звоны.
 
 
           Я – внезапный излом,
           Я – играющий гром,
           Я – прозрачный ручей,
           Я – для всех и ничей.
 
 
     Переплеск многопенный, разорвано-слитный,
     Самоцветные камни земли самобытной,
     Переклички лесные зеленого мая —
     Всё пойму, всё возьму, у других отнимая.
 
 
           Вечно юный, как сон,
           Сильный тем, что влюблен
           И в себя и в других,
           Я – изысканный стих.
 

1901

Морская душа

 
     У нее глаза морского цвета,
     И живет она как бы во сне.
     От весны до окончанья лета
     Дух ее в нездешней стороне.
 
 
     Ждет она чего-то молчаливо,
     Где сильней всего шумит прибой,
     И в глазах глубоких в миг отлива
     Холодеет сумрак голубой.
 
 
     А когда высоко встанет буря,
     Вся она застынет, внемля плеск,
     И глядит как зверь, глаза прищуря,
     И в глазах ее – зеленый блеск.
 
 
     А когда настанет новолунье,
     Вся изнемогая от тоски,
     Бледная влюбленная колдунья
     Расширяет черные зрачки.
 
 
     И слова какого-то обета
     Всё твердит, взволнованно дыша.
     У нее глаза морского цвета,
     У нее неверная душа.
 

1903

Возглас боли

 
     Я возглас боли, я крик тоски.
     Я камень, павший на дно реки.
 
 
     Я тайный стебель подводных трав.
     Я бледный облик речных купав.
 
 
     Я легкий призрак меж двух миров.
     Я сказка взоров. Я взгляд без слов.
 
 
     Я знак заветный, – и лишь со мной
     Ты скажешь сердцем: «Есть мир иной».
 

1908

Дурной сон

 
     Мне кажется, что я не покидал России,
     И что не может быть в России перемен.
     И голуби в ней есть. И мудрые есть змии.
     И множество волков. И ряд тюремных стен.
 
 
     Грязь «Ревизора» в ней. Весь гоголевский ужас.
     И Глеб Успенский жив. И всюду жив Щедрин.
     Порой сверкнет пожар, внезапно обнаружась,
     И снова пал к земле земли убогий сын.
 
 
     Там за окном стоят. Подайте. Погорели.
     У вас нежданный гость. То – голубой мундир.
     Учтивый человек. Любезный в самом деле.
     Из ваших дневников себе устроил пир.
 
 
     И на сто верст идут неправда, тяжба, споры,
     На тысячу – пошла обида и беда.
     Жужжат напрасные, как мухи, разговоры.
     И кровь течет не в счет. И слезы – как вода.
 

1913

В глухие дни

 
     В глухие дни Бориса Годунова,
     Во мгле Российской пасмурной страны,
     Толпы людей скиталися без крова,
     И по ночам всходило две луны.
 
 
     Два солнца по утрам светило с неба,
     С свирепостью на дольный мир смотря.
     И вопль протяжный: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!»
     Из тьмы лесов стремился до царя.
 
 
     На улицах иссохшие скелеты
     Щипали жадно чахлую траву,
     Как скот, – озверены и неодеты,
     И сны осуществлялись наяву.
 
 
     Гроба, отяжелевшие от гнили,
     Живым давали смрадный адский хлеб,
     Во рту у мертвых сено находили,
     И каждый дом был сумрачный вертеп.
 
 
     От бурь и вихрей башни низвергались,
     И небеса, таясь меж туч тройных,
     Внезапно красным светом озарялись,
     Являя битву воинств неземных.
 
 
     Невиданные птицы прилетали,
     Орлы парили с криком над Москвой,
     На перекрестках, молча, старцы ждали,
     Качая поседевшей головой.
 
 
     Среди людей блуждали смерть и злоба,
     Узрев комету, дрогнула земля.
     И в эти дни Димитрий встал из гроба,
     В Отрепьева свой дух переселя.
 

1917

Только

 
     Ни радости цветистого Каира,
     Где по ночам напевен муэззин,
     Ни Ява, где живет среди руин,
     В Боро-Будур, Светильник Белый мира,
 
 
     Ни Бенарес, где грозового пира
     Желает Индра, мча огнистый клин
     Средь тучевых лазоревых долин, —
     Ни все места, где пела счастью лира, —
 
 
     Ни Рим, где слава дней еще жива,
     Ни имена, чей самый звук – услада,
     Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —
 
 
     Мне не поют заветные слова, —
     И мне в Париже ничего не надо,
     Одно лишь слово нужно мне: Москва.
 

15 октября 1922

Символизм
Младшие символисты

В начале 1900-х годов символистский лагерь обновился и заметно помолодел – на сцену вышла новая плеяда поэтов, которых принято называть младосимволистами: Андрей Белый (Борис Бугаев), Александр Блок, Эллис (Лев Кобылинский), Сергей Соловьев, Юргис Балтрушайтис, Михаил Кузмин, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский.

Творческую платформу нового поколения сформулировал Андрей Белый в статье 1893 года «О религиозных переживаниях». Как и Дмитрий Мережковский, Белый настаивал на неизбежном слиянии искусства и религии, «соединении вершин символизма как искусства с мистикой», но с несколько иных позиций. В основе поэтического мировоззрения молодых символистов лежал, с одной стороны, культ пророка-безумца Ницше, с другой – культ Вечной Женственности, одна из центральных идей их главного вдохновителя – философа Владимира Соловьева. Вечная мистическая возлюбленная – Душа Мира воплощается у Соловьева в Софии, которая объединяет Бога с земным миром.

В символистской поэзии наиболее развернутое и возвышенное воплощение Душа Мира получила в образе Прекрасной Дамы, пронизывающем всю раннюю лирику Александра Блока. Величавая Вечная Жена для поэта – залог его духовного преображения, приобщения к Софии, постижения сокровенных тайн.

В противовес старшему поколению младосимволисты видели цель творчества в преобразовании действительности и преодолении крайнего субъективизма своих предшественников, решительно пересматривали место художника в обществе. Сыграла в этом свою роль и общественно-политическая ситуация в стране: Русско-японская война и революция 1905–1907 годов. Нравственная связь с родиной становится важнейшей темой в лирике и прозе Блока, Белого, Кузмина, Анненского.

Уже на закате символизма, в 1910 году, вышла книга Эллиса «Русские символисты», в которой впервые в России была предпринята попытка всеобъемлющего анализа истоков европейского и русского символизма. Рассматривая символизм как форму жизнетворчества, выходящую за пределы искусства, Эллис видит в нем «мессианизм, глагол о новом Боге, великую религию будущего».

«Бесспорным историческим фактом, – пишет Эллис, – является процесс превращения современного символизма из новой эстетической школы, почти из проблемы стиля, – в новую, невыразимо напряженную и насыщенную художественную форму, служащую все более и более оболочкой всего современного миросозерцания, всего небывалого перелома культуры нашей эпохи».

Масштабность задач, впервые поставленных и решавшихся символистами (переосмысление наследия русской и европейской культуры, выработка нового религиозно-философского мировоззрения, стремление к синтезу искусств, установка на жизнетворчество, погружение в сферу бессознательного и т. д.) требовала разработки соответствующего поэтического языка.

В этом направлении символисты проделали огромную работу. Уделяя повышенное внимание технике стиха, они значительно расширили словарь русской поэзии, обновили строфику, ритмику и метрику (в частности, развили свободный стих). Делая акцент на многозначности и ассоциативности поэтического слова, создали сложную систему метафор. Обогатили музыкальное оснащение стиха, разработали новые виды рифмы.

Первое модернистское течение, воспринятое русской культурой, символизм помог создать литературу нового качества, значительно расширил сферу художественных форм. Влиянием модернизма, и символизма в частности, отмечено творчество таких выдающихся писателей ХХ века, как Борис Пастернак, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Андрей Платонов, Владимир Набоков.

Башня Иванова (Санкт-Петербург, Таврическая улица, 35)

Андрей Белый

Андрей Белый, настоящее имя Борис Николаевич Бугаев (1880–1934) – русский поэт, писатель, критик, мемуарист, теоретик-литературовед, одна из ведущих фигур русского символизма и модернизма.

В юности возглавлял литературный кружок «Аргонавты», отвергавший декадентство, разрабатывал свою концепцию «истинного символизма». Выступил одним из основателей московского издательства «Мусагет», ставшего идейным центром символистов.

Создал индивидуальный жанр ритмизованной прозы, пронизанной мистикой и гротеском («Симфонии»), в поэзии постоянно экспериментировал с формой, оставаясь верным символистским мотивам. Опубликовал 12 поэтических сборников, 7 романов, 20 подборок критических статей. Итоги теоретического обоснования символизма Белый подвел в сборнике «Символизм».

Написанный в символистском ключе роман «Петербург» – признанная вершина русского символизма и модернизма, по сути, первый русский роман «потока сознания». Яркая индивидуальная манера Белого получила название «орнаментальная проза» (Виктор Шкловский). С легкой руки Белого она доминировала в советской литературе 1920-х годов. Как писал Виктор Шкловский, «вся современная русская проза носит на себе его следы». Осип Мандельштам даже призывал писателей к преодолению Белого как «вершины русской психологической прозы» и к возвращению от «плетения словес к чистому фабульному действию».

Неоценимое значение для понимания эпохи имеют мемуары Белого «На рубеже двух столетий», «Начало века» и «Между двух революций», создающие обобщенный образ времени. Как отмечал литературовед Лазарь Флейшман, «никакие другие опубликованные мемуары, касающиеся русской литературы модернизма, не могут соперничать с мемуарами Белого по богатству информации, по широте изображения литературной жизни или по тому вкладу, который сделал их автор в развитие русского символизма».

Андрей Белый

Меланхолия

М. Я. Шику

 
     Пустеет к утру ресторан.
     Атласами своими феи
     Шушукают. Ревет орган.
     Тарелками гремят лакеи —
 
 
     Меж кабинетами. Как тень,
     Брожу в дымнотекущей сети.
     Уж скоро золотистый день
     Ударится об окна эти,
 
 
     Пересечет перстами гарь,
     На зеркале блеснет алмазом…
     Там: – газовый в окне фонарь
     Огнистым дозирает глазом.
 
 
     Над городом встают с земли, —
     Над улицами клубы гари.
     Вдали – над головой – вдали
     Обрывки безответных арий.
 
 
     И жил, и умирал в тоске,
     Рыдание не обнаружив.
     Там: – отблески на потолке
     Гирляндою воздушных кружев
 
 
     Протянутся. И всё на миг
     Зажжется желтоватым светом.
     Там – в зеркале – стоит двойник;
     Там вырезанным силуэтом —
 
 
     Приблизится, кивает мне,
     Ломает в безысходной муке
     В зеркальной, в ясной глубине
     Свои протянутые руки.
 

1904, Москва

Демон

 
     Из снежных тающих смерчей,
     Средь серых каменных строений,
     В туманный сумрак, в блеск свечей
     Мой безымянный брат, мой гений
 
 
     Сходил во сне и наяву,
     Колеблемый ночными мглами;
     Он грустно осенял главу
     Мне тихоструйными крылами.
 
 
     Возникнувши над бегом дней,
     Извечные будил сомненья
     Он зыбкою игрой теней,
     Улыбкою разуверенья.
 
 
     Бывало: подневольный злу
     Незримые будил рыданья —
     Гонимые в глухую мглу
     Невыразимые страданья.
 
 
     Бродя, бываю, в полусне,
     В тумане городском, меж зданий, —
     Я видел с мукою ко мне
     Его протянутые длани.
 
 
     Мрачнеющие тени вежд,
     Безвластные души порывы,
     Атласные клоки одежд,
     Их веющие в ночь извивы…
 
 
     С годами в сумрак отошло,
     Как вдохновенье, как безумье, —
     Безрогое его чело
     И строгое его раздумье.
 

1908

Воспоминание
(Декабрь…)

 
     Декабрь… Сугробы на дворе…
     Я помню вас и ваши речи;
     Я помню в снежном серебре
     Стыдливо дрогнувшие плечи.
 
 
     В марсельских белых кружевах
     Вы замечтались у портьеры:
     Кругом на низеньких софах
     Почтительные кавалеры.
 
 
     Лакей разносит пряный чай…
     Играет кто – то на рояли…
     Но бросили вы невзначай
     Мне взгляд, исполненный печали.
 
 
     И мягко вытянулись, – вся
     Воображенье, вдохновенье, —
     В моих мечтаньях воскреся
     Невыразимые томленья;
 
 
     И чистая меж нами связь
     Под звуки гайдновских мелодий
     Рождалась… Но ваш муж, косясь,
     Свой бакен теребил в проходе…
 
 
     Один – в потоке снеговом…
     Но реет над душою бедной
     Воспоминание о том,
     Что пролетело так бесследно.
 

Сентябрь 1908, Петербург

Воспоминание (Задумчивый вид…)

Посвящается Л. Д. Блок

 
     Задумчивый вид:
     Сквозь ветви сирени
     сухая известка блестит
     запущенных барских строений.
 
 
     Всё те же стоят у ворот
     чугунные тумбы.
     И нынешний год
     всё так же разбитые клумбы.
 
 
     На старом балкончике хмель
     по ветру качается сонный,
     да шмель
     жужжит у колонны.
 
 
     Весна.
     На кресле протертом из ситца
     старушка глядит из окна.
     Ей молодость снится.
 
 
     Всё помнит себя молодой —
     как цветиком ясным, лилейным
     гуляла весной
     вся в белом, в кисейном.
 
 
     Он шел позади,
     шепча комплименты.
     Пылали в груди
     ее сантименты.
 
 
     Садилась, стыдясь,
     она вон за те клавикорды.
     Ей в очи, смеясь,
     глядел он, счастливый и гордый.
 
 
     Зарей потянуло в окно.
     Вздохнула старушка:
     «Всё это уж было давно!..»
     Стенная кукушка,
     хрипя,
     кричала.
     А время, грустя,
     над домом бежало, бежало.
 
 
     Задумчивый хмель
     качался, как сонный,
     да бархатный шмель
     жужжал у колонны.
 

1903, Москва

Из окна вагона

 
     Поезд плачется. В дали родные
     Телеграфная тянется сеть.
     Пролетают поля росяные.
     Пролетаю в поля: умереть.
 
 
     Пролетаю: так пусто, так голо…
     Пролетают – вон там и вон здесь,
     Пролетают – за селами села,
     Пролетает – за весями весь;
 
 
     И кабак, и погост, и ребенок,
     Засыпающий там у грудей;
     Там – убогие стаи избенок,
     Там – убогие стаи людей.
 
 
     Мать-Россия! Тебе мои песни,
     О немая, суровая мать!
     Здесь и глуше мне дай и безвестней
     Непутевую жизнь отрыдать.
 
 
     Поезд плачется. Дали родные.
     Телеграфная тянется сеть —
     Там – в пространства твои ледяные —
     С буреломом осенним гудеть.
 

1908

Отчаянье

3. Н. Гиппиус

 
     Довольно: не жди, не надейся —
     Рассейся, мой бедный народ!
     В пространство пади и разбейся
     За годом мучительный год!
 
 
     Века нищеты и безволья.
     Позволь же, о родина-мать,
     В сырое, в пустое раздолье,
     В раздолье твое прорыдать:
 
 
     Туда, на равнине горбатой, —
     Где стая зеленых дубов
     Волнуется купой подъятой
     В косматый свинец облаков,
 
 
     Где по полю Оторопь рыщет,
     Восстав сухоруким кустом,
     И в ветер пронзительно свищет
     Ветвистым своим лоскутом,
 
 
     Где в душу мне смотрят из ночи.
     Поднявшись над сетью бугров,
     Жестокие, желтые очи
     Безумных твоих кабаков, —
 
 
     Туда, – где смертей и болезней
     Лихая прошла колея, —
     Исчезни в пространстве, исчезни,
     Россия, Россия моя!
 

Июль 1908, Серебряный Колодезь

Больница

 
     Мне видишься опять —
     Язвительная – ты…
     Но – не язвительна, а холодна: забыла
     Из немутительной, духовной глубины
     Спокойно смотришься во всё, что прежде было.
     Я, в мороках
     Томясь,
     Из мороков любя,
     Я – надышавшийся мне подарённым светом,
     Я, удушаемый, в далекую тебя, —
     Впиваюсь пристально. Ты смотришь с неприветом.
     О, этот долгий
     Сон:
     За окнами закат.
     Палата номер шесть, предметов серый ворох,
     Больных бессонный стон, больничный мой халат;
     И ноющая боль, и мыши юркий шорох.
     Метание —
     По дням,
     По месяцам, годам…
     Издроги холода…
     Болезни, смерти, голод…
     И – бьющий ужасом в тяжелой злости там,
     Визжащий в воздухе, дробящий кости молот…
     Перемелькала
     Жизнь.
     Пустой, прохожий рой —
     Исчезновением в небытие родное.
     Исчезновение, глаза мои закрой
     Рукой суровою, рукою ледяною.
 

1921

Александр Блок

Александр Александрович Блок (1880–1921) – русский поэт, драматург, публицист, переводчик, критик, одни из значительнейших представителей русского символизма.

Блок стихи писал с раннего детства, в 10 лет знал, что будет поэтом. Первые же поэтические сборники «Стихи о Прекрасной Даме» и «Нечаянная радость» принесли ему широкую известность. Адресатом большинства стихотворений была его жена – Любовь Дмитриевна Менделеева, в которой Блок, равно как и поэты-символисты из его окружения, видел воплощение Вечной Женственности. Парадоксальное сочетание мистического, туманного и бытового, изображенного в деталях, стало характерной чертой всего его творчества.

С 1909 года входил в правление Общества ревнителей художественного слова («Академии стиха»), сформировавшегося вокруг Вячеслава Иванова и журнала «Аполлон». Выступал с докладами как теоретик символизма и литературный критик. Начал работать с театром. Выпустил в общей сложности 10 поэтических сборников.

Блок вырабатывал собственную систему метафор (часто сочетая лексически несовместимые слова) и стал пионером в активном использовании дольника. Как отмечал лингвист Виктор Жирмунский, с Блока начинается «решительное освобождение русского стиха от принципа счета слогов по стопам, уничтожение канонизированного Тредиаковским и Ломоносовым требования метрического упорядочения числа и расположения неударных слогов в стихе. В этом смысле все новейшие русские поэты учились у Блока».

В 1916 году, будучи призван в армию, он служил в инженерных частях. Февральскую и Октябрьскую революции встретил неоднозначно, восхищаясь ими скорее как разгулом стихии. Осмыслить этот «мировой пожар» он попытался в своей самой неоднозначной поэме «Двенадцать», в которой предоставил голос улице – ее своеобразной стихийной музыке.

«…Он был весь переполнен музыкой, которая так и лилась из него через край, – написал о поэте Корней Чуковский. – Он был из тех баловней музыки, для которых творить – значило вслушиваться, которые не знают ни натуги, ни напряжения в творчестве. Не поразительно ли, что всю поэму «Двенадцать» он написал в два дня?.. Необыкновенная энергия творчества!»

После ареста в феврале 1919 года по обвинению в антисоветском заговоре иллюзий относительно советской власти у Блока не осталось. Блок замолчал, у него началась депрессия, прогрессировала болезнь сердца. Не получив вовремя разрешения на лечение за границей, Блок умер в августе 1921 года в возрасте 40 лет.

Александр Блок