Алексей обворожил меня своей особой: от него так вкусно пахло потом здорового, сильного парня, он был так благожелательно ленив, так безумно храбр, так ловко воровал у отца папиросы, что мечтой моей жизни сделалось – быть во всем на него похожим, а впоследствии постараться заполучить себе такое же местечко, которое он занимал теперь с присущим ему одному презрительным шиком. Я любовался его длинными кривыми ногами и мечтал: «Ах, когда-то еще у меня будут такие длинные кривые ноги», терся об его выгоревший засаленный пиджак и думал: «Сколько еще лет нужно ждать, чтобы моя курточка приняла такой приятный уютный вид». Да! Это был настоящий человек.

– Алексей! – спрашивал я, положив голову на его живот (обыкновенно мы забирались куда-нибудь в чулан с съестным или на диван в пустынной бильярдной и, лежа в удобных позах, с наслаждением вели длинные разговоры). – Алексей! Мог бы ты поколотить трех матросов?

– Я? Трех?

Презрительная, красиво-наглая мина искажала его лицо.

– Я пятерых колотил по мордасам.

– А что же они?

– Да что ж… убежали.

– А разбойники страшнее?

– Разбойники? Да чем же страшнее? Только что людей режут, а то такие же люди, как и мы с тобой.

– Ты бы мог их поубивать?

Он усмехался прекрасными толстыми губами (никогда у меня не будет таких прекрасных губ – печально думал я):

– Да уж получили бы они от меня гостинец…

– А ты кого-нибудь убивал?

– Да… бывало… – Зевота и плевок прерывали его речь (прекрасная зевота! чудесный неподражаемый плевок!). – В Перекопе четырех зарезал.