Читать книгу: «Где-то там, за горами. Горы, лошади, поезда, тапочки и ангелы», страница 2

А немного позже мне пришла в голову мысль, что ведь и я мог стать невольным спасителем этой несчастной женщины. Если бы я не пребывал в таком благодушном настроении и не пропустил бы ее спокойно вперед без очереди, а повел бы себя так, как обычно и ведут в таких случаях усталые и раздраженные стоянием в очереди покупатели, то есть, учинил бы небольшой скандал с требованием встать в общую очередь, то даже если бы эта женщина и не встала в конец очереди, и все равно продавщица отпустила бы ей бутылки «по блату» раньше меня, то эта пара минут магазинной свары задержала бы ее ненадолго у прилавка, и страшный роковой удар такси в двери магазина произошел бы еще до того, как она бы стала из них выходить. Думаю, она бы, конечно, не связала эту свару со своим чудесным спасением, как и большинство из нас, которые не хотят видеть причинно-следственные связи в нашей жизни, и не замечают работу ангелов-хранителей. И, встроив свои несколько слов в общий гневный хор очевидцев по поводу безбашенной гонки отдельных таксистов, спокойно пошла бы пить водку со своими нежданными, но, вероятно, дорогими гостями, в убеждении, что нахальство – второе счастье. Но ее хранитель не сподвигнул меня на эту спасительную маленькую свару. Видимо, вышел ее срок. Выводы делайте сами.

Ну, а возвращаясь на балкон к Стасику, стоит отметить, что это был во всех смыслах замечательный балкон, с этим балконом связано много памятных историй. С него открывались живописные виды на старомосковские сретенские переулочки, на тот же Олимпийский комитет, про который тоже можно было бы порассказать много любопытного, а уж сколько удивительных и неожиданных видов мог он предоставить, когда с него заглядываешь тайком в другую сторону, в окно нашей общей с соседями кухни! Особенно поздним вечером из уличной темноты в более или менее освещенное довольно просторное помещение с холодильниками, столами и табуретками. И вот ведь кажется, стол и табуретка не самое удобное место для любовных затей, а поди ж ты! Конечно, вы можете совершенно справедливо возразить: а что делать, если в комнате в это время муж с остальными гостями? Да-а-а, если только начать вспоминать… А вот из историй с видом на улицу, кстати, припоминаю, что как-то недели за три-четыре до описываемых событий, сидим мы днем примерно в том же составе за тем же столом в эркере и вдруг слышим под окнами настойчивые сигналы автомобильного гудка. Ну, мы сидим, а он гудит и гудит. А надо отметить, что в то время машин в Москве было немного, не то, что теперь, а наш переулок вообще был довольно тихим, по нему машины проезжали, как говорится, «раз в час». А тут сигналит и сигналит. Стало интересно. Мы высыпали на балкон и видим такую картину: под балконом пришвартовались беленькие новенькие с иголочки «Жигули» третьей модели и у открытой водительской дверцы стоит сияющий Родик Левин, по-хозяйски, облокотившись на приоткрытую дверцу. Мы кричим сверху: «Родик, что это? Откуда? Твоя тачка?» А Родик расплылся довольный в счастливой улыбке, как масленичный блин, кивает и похлопывает свое счастье по крыше. Мы, восторженно: «Да она у тебя просто красавица!» И в этот момент открывается пассажирская дверь и из машины спокойно и достойно, и даже тоже как-то по-хозяйски, вылезает… Агата Шляпман, с ее постоянно слегка растянутым в бессмысленной улыбке ртом, наша бывшая одноклассница, как я уже говорил! Мы слегка припухли. Слово «красавица» застряло у нас в горле. Оно просто диссонировало с этой худой как стиральная доска девицей с тонкими как спички руками и ногами. Сейчас, пожалуй, ее могли бы посчитать анорексичкой. Я уже не говорю о вытянутом овечьем лице в обрамлении вечных мелких кудрей пегого цвета и о бессмысленных серых овечьих же глазах на выкате, будто она страдала от базедовой болезни, как небезызвестная супруга Ленина Надежда Константиновна Крупская. Короче, представьте себе овечку, освобожденную из концлагеря, которая обалдела и еще не может понять, что произошло, и вы получите почти точный портрет Агаты. Девчонка она была вполне себе добрая и незлобливая, но уж больно недалекая. Это было очевидно даже для нас, неопытных школьников, тогда еще плохо отличавших дураков от людей нормальных. Но тут сомнений не было ни у кого. При ее явлении народу из машины на Родиково сияние набежало легкое облачко, он сделал неопределенный жест рукой, и на наше предложение подняться к нам, прокричал снизу, что сейчас они никак не могут, так как машина прямо из магазина и они едут срочно страховать эту красавицу от угона. Тогда это было более, чем актуально. Машины не только угонялись на раз, но с них, в виду полного отсутствия в продаже запчастей и аксессуаров, тащили все, что можно: щетки дворников, наружные зеркала, колпаки колес, сами колеса, лобовые стекла. Даже фары, бамперы и глушители.

В общем, ребята загрузились обратно в экипаж и поехали страховаться, а мы, проникшись важностью мероприятия, и радуясь за Родика, вернулись к столу и стали в недоумении обсуждать, что могла делать в его новом автомобиле в такой радостный день эта нелепая «овечка» Агата, с которой Родик и в школе-то парой слов не перекинулся за все время совместной учебы. Этот альянс был тем более невероятен, что наш Родик был высоким ярким брюнетом с густыми черными усами, которые он не брил ни разу с самого момента их появления на его верхней губе еще в восьмом классе, этаким видным темноглазым красавцем, на которого заглядывались девчонки. И надо сказать, что Родик так мечтал о машине, так хотел, он был просто повернут на этой идее-фикс. И вот – свершилось! Мечта сбылась. Поехал на Варшавку, взял вожделенную машину, едет ее страховать! Но при чем тут Агата? А ларчик, как выяснилось потом, открывался довольно просто. Оказалось, пару лет назад папа нашего Родика, под настойчивым давлением сына, которому новенькие права жгли карман, записался в очередь на машину. Он, как ветеран войны и инвалид, имел такую льготу – записаться в очередь на машину! Правда, папа, у которого уже был «жигуленок», предупредил Родика, что записаться-то он записался, но вот средств на покупку машины для Родика у него нет, и изыскивать деньги на новую машину Родик будет сам. И вот, как обычно тогда – неожиданно, если можно считать это неожиданным после двух лет регулярных ночных бдений в толпе у конторы в районе Болотной площади для подтверждения своей записи в очередь, Родику приходит открытка с вызовом в автомагазин для покупки автомобиля «Жигули» третьей модели! Что делать? Срочно нужны шесть тысяч рублей! По тем временам деньги огромные! Напомню, средняя месячная зарплата инженера, на которого Родик учился в Автодорожном институте, где все студенты обучались вождению автомобиля и уже на третьем курсе получали права, составляла сто двадцать рублей! Но откуда студенту взять такие деньги? О чем Родик думал, когда гнал отца на запись? Надеялся на чудо? На случай? Судя по всему – да. И этот случай благосклонная судьба ему таки предоставила! Но в каком виде! Оказалось, в виде Агаты. Точнее, в виде женитьбы на ней. Судя по всему, дело обстояло так – Агатин обеспеченный папа дал Родику необходимую сумму для покупки «Жигулей», возможно даже в долг, но с условием… Хотя может быть и наоборот – сначала сватовство, потом разговор о деньгах. Ну, или одновременно, точно не известно. Как Родику пришла в голову идея таким отчаянным образом добыть средства на машину, это осталось загадкой. Можно предположить, что он кинулся к брату, врачу-венерологу, к дядьке ювелиру, но видно денег они ему дать не смогли, а вот дельный совет, похоже, дали. Скорее всего, они, в силу своих занятий, связей и круга общения, знали и про успешный «бизнес» заведующего крупным московским меховым ателье по фамилии Шляпман. Еще, также предположительно, и Родиковы родители ему в уши ненавязчиво напели о выгодном соединении семей, а также о возможностях и перспективах, которые ему, в связи с этим откроются. Сам же Родик на вопрос, как ему это пришло в голову, как мог он, такой видный красавец, жениться на такой, мягко говоря, глупой дурнушке, кроме всего прочего отвечал, что мол, все вокруг женятся, имея ввиду меня и еще пару своих приятелей, в том числе Мишку Тарасова, ну вот и он подумал, а может пора, да и чем черт не шутит…

К чести Родика надо сказать, что он быстро пришел в себя и сделал попытку сбежать от новоявленной жены уже в первый же вечер после свадьбы, а точнее говоря, прямо в разгар свадебного застолья, задолго до его завершения, пристроившись к нашей веселой молодежной компании его друзей и одноклассников.

К тому моменту мы уже съели всего заливного осетра и изрядно устали от бесконечных однообразных, нудных и пустых продолжительных многословных тостов в микрофон на двух языках и плясок под хава-нагилу в огромном ресторане в здании аэровокзала на Ленинградском проспекте, где поместилось больше сотни человек гостей. Правда, Родикова попытка улизнуть не увенчалась успехом, жена была начеку и поймала его за рукав на выходе из ресторана. Ничего не поделаешь, к нашему общему огорчению и особенно Родика, пришлось взять с собой и ее, все-таки она была в своем праве.

Впрочем, настроение у нас было отличное, к тому же мы прихватили с собой со столов изрядное количество выпивки и были в предвкушении веселой ночи с танцами под правильную музыку в узком кругу друзей. Агатин папа кричал нам вдогонку: «Куда вы? Ресторан и оркестр проплачены до утра!», но мы всей радостной стайкой почти бегом вырвались из этой компании разодетых и украшенных бриллиантами дорогих гостей и поехали догуливать к Родикову приятелю Мишке Тарасову, да-да, тому самому, на Чистые пруды, благо родительский состав их с Оксанкой семьи убыл на выходные на дачу и квартира был в нашем полном распоряжении. Там мы пропивали Родика до самого утра, когда изнемогающей Агате, применив всю свою настойчивость, удалось, таки, оторвать Родика от нашей теплой компании и увезти его домой, рассчитывая если не на таинство брачной ночи, которая к тому моменту уже закончилась, то хотя бы на радости брачного утра. Однако, как нам потом доверительно поведал Родик, ее сладким надеждам не суждено было сбыться, ибо, прибыв домой, он рухнул без чувств, изобразив крайнее опьянение. Да, девочка так и не дождалась от него исполнения супружеского долга, чудес брачной ночи и трепета первого сексуального опыта. Но еще больше огорчилась Агатина бабушка, которая так собирала, так готовила свою единственную и, натурально, нецелованную внучку к этому знаменательному событию в жизни каждой девушки. Да, подвел Родик, не оправдал надежд ни бабушки, ни внучки! И неудивительно, что они с Агатой также стремительно и развелись, буквально по прошествии месяца после бракосочетания и на радость обеим сторонам. Мне довелось в качестве Родиковой моральной поддержки поприсутствовать в суде на их бракоразводном процессе. Доложу вам, это был цирк! Надо было видеть, как они делили полученные подарки – чашки, вилки, ложки и пр. А подарков там хватало, на свадьбе было человек сто, если не больше, даже из-за границы подъехали Агатины родственники, не говорящие по-русски. Дарили и деньги, конечно, тысячи четыре, по-моему, набралось. Родик, не будь дурак, с утреца после свадьбы, очнувшись пораньше от своего притворного похмельного сна, пока в доме невесты, пардон – жены, все еще спали после бурной пиршественной ночи, сбегал в Сберкассу и положил все денежки себе на книжку. Агата, увидев меня в коридоре суда, подскочила и, округлив базедовы глаза, своим громким тонким голосом, упакованным куда-то в нос, и растягивая гласные в конце слов, ошарашила категорическим требованием: «Скажи своему другу-у, чтобы он вел себя прилична-а!» До сих пор не понимаю, что она имела в виду? Когда во время заседания, после того как Агата зачитала по бумажке свои исковые требования, судья спросил Родика: «Вот поясните суду, почему вы после свадьбы, не ночевали дома, напивались, вели себя по-хамски, а жене на ее вопросы: „Где ты был, почему не ночевал дома?“, отвечали – „Отстань, дура, не твое дело“, как пишет ваша жена в своем иске?», наш Родик – высокий, черноусый, элегантный, такой красавчик в своем светлом костюме, который все ночи после свадьбы старался проводить или в доме своих родителей, или в нашей компании, только молча развел руками и обернулся вполоборота на Агату, которая сидела справа сзади, этакой шваброй, повязанной как дура какой-то нелепой белой косыночкой в крупный черный горох, с ее обычным овечьим выражением лица. Судьи (все трое были тетками в возрасте) только прыснули в свои бумажки и вопросов больше не задавали. Но эта удивительная история на разводе не заканчивается. После развода Агатин папа приехал к Родику требовать обратно выданные будущему зятю деньги на машину, на что Родик ему спокойно заявил, что деньги, разумеется, вернет, но как только продаст машину. Когда же машина, через пару месяцев, была продана и Родик привез деньги бывшему тестю, то тот с возмущением и негодованием стал требовать, чтобы Родик отдал ему и половину навара (а тогда машины продавались с рук дороже, чем в магазине, и Родик продал свою новенькую красавицу за две первоначальные магазинные цены), типа, ты на моих деньгах гешефт сделал, да еще и дочь опозорил! А Родик ему вполне твердо и резонно ответил, что деньги брал в долг и излишек не отдаст, так как будет покупать себе другую машину, а по дочери претензии вообще не принимаются, мол, я ее какой взял, такой и возвращаю, ни разу не поюзанной! Тут с бедным Агатиным папой реально случился сердечный приступ!

Да, на что только не пойдет человек ради своей мечты! Я тут еще упомянул костюм, в котором Родик был в суде, в этом же костюме он был и на свадьбе. Костюм был поистине роскошный, элегантный, и то, как мы его добывали к свадьбе в то непростое для неизбалованного советского потребителя время, это отдельная история, достойная пера юмориста. Да, тогда пойти и купить приличный костюмчик, да еще и срочно, не имея нужных знакомств, было, прямо скажем, нереально. Ну, в общем, Родик собрался в экспедицию за костюмом и вытащил меня, составить ему компанию и поддержать морально в этом безнадежном деле. И поехали мы колесить по костюмным магазинам, начиная с фирменного магазина фабрики «Большевичка» в Орликовом переулке недалеко от Родикового дома, и кончая всякими ЦУМами-ГУМами. Ну, конечно, безрезультатно – то нет нужного размера и роста, то смотреть страшно, а чаще всего и то и другое. Уже не помню каким образом, но от безнадёги занесло нас в магазин на проспекте Мира у съезда с Рижской эстакады. Почему туда поперлись, ей богу не соображу тем более, что там в ту пору был магазин больших размеров под креативно деликатным названием «Богатырь», очевидно, чтобы не ранить больное самолюбие несчастных людей, обладавших избыточными габаритами. А наш Родик, хоть и был парень высокий, заслуживший даже в свое время дружескую кликуху «пень длиннейший», как его завистливо поддразнивали отставшие в акселерации одноклассники, но уж на большие размеры явно не тянул. Короче, заходим мы, изрядно уставшие физически и морально, в этот магазин, побродили грустно вдоль рядов вешалок – ну ничего, конечно, приличного, просто не на чем и глаз остановить. При этом, все костюмы еще и слоновьевого вида. А магазин, надо сказать, пустой, в смысле, безлюдный – ни одного покупателя, ни толстого, ни худого, одни мы с Родиком понуро тремся. И вдруг к нам подруливает продавец, такой плотный лысоватый мужичок годков под сорок пять, и спрашивает – что, мол, грустите ребятки? На самом-то костюмчик что надо, и сидит, как положено, а мы тут, несчастные советские покупатели с печалью в глазах бродим бесцельно и безнадежно среди чудовищных продуктов нашего Минлегпрома. И видимо, он в этой отчаянной грусти в наших глазах увидел всю скорбь еврейского народа, да и внешность наша с Родиком не оставила у него сомнений в нашей национальной принадлежности, и поэтому он, ничтоже сумлящеся, заговорил с нами на идише. Мы с Родиком вылупились на него как два барана. Он, видя, что мы не бельмеса не понимаем, перешел на русский: «Что ребятки, не понимаете? А дома-то родители, поди, говорят?» Мы с Родиком охотно закивали головами, глупо и заискивающе улыбаясь, хотя ни у него, ни, тем более, у меня никто из родственников этим языком не владел. Да и с чего бы? Родик был еврей только наполовину, да и то чисто номинально, а мою кучерявую средиземноморскую внешность обуславливал тот факт, что у меня одна из бабушек была гречанкой. Отсюда и мое диковинное отчество, кстати. Быстро выяснив, по какой причине нас занесло в магазин костюмов, наш чудо-продавец проникся серьезностью предстоящего торжества и сказал, лукаво сощурившись: «Понятно. Не волнуйтесь мальчики, сейчас что-нибудь сообразим. Неужели же мы своих детей не оденем? Тем более к свадьбе! А когда свадьба, кстати? В эту субботу? Значит, можно что-нибудь летнее и светлое». Испросив, есть ли у нас предпочтения по цвету, и поняв по нашему мало осмысленному блеянию, что нам, в сущности, все равно, был бы костюм, он, на глаз определив Родиков размер и рост, обратил свой взор на меня и, пристально глядя, спросил: «Нужен один костюм для жениха или для свидетеля тоже?» Я решительно замотал головой: «Нет, нет, спасибо, только один! У меня есть!» Покупка нового костюма совершенно не входила в мои финансовые планы, да и к тому же у меня действительно был отличный неубиваемый двубортный кримпленовый костюм, изумительного голубого цвета, оставшийся с моей собственной прошлогодней свадьбы.

Вы знаете, что такое кримплен? Это потрясающий, чисто синтетический материал, обладающий уникальными свойствами! Он действительно неубиваем, он как тефлон отталкивает жидкости, его можно было обливать чем угодно, от красного вина до масла из-под шпрот, и на нем не оставалось ни малейшего пятнышка, достаточно было просто смахнуть пролитое влажной тряпочкой. Он не требовал утюжки, он совершенно не мялся, мне довелось в нем пару раз проспать целую ночь на сдвинутых креслах и наутро он был идеален, будто только что из-под утюга. Кримплен стал даже героем анекдотов! Вот один из них: идет мужчина по улице, вдруг видит, стоит длиннющая очередь. Он пристраивается в хвост очереди и спрашивает – «Что дают?» Ему отвечают – «Экзюпери!» Он – «А это лучше, чем кримплен?» Стоящий перед ним в очереди оборачивается и бросает хмуро: «Не знаю, еще не пил!» Правда, как выяснилось много позднее, ничего неубиваемого не существует. Как-то однажды, пару лет спустя описываемых здесь событий, мой подросший младший брат собрался на свадьбу к своему школьному другу, где он должен был выполнять функцию свидетеля. И оказалось, что для этой почетной миссии у него из приличествующей случаю одежды есть только белая рубашка, носки и ботинки. И больше ничего. Ботинки, правда, тоже не очень-то соответствовали, но других не было. Я, конечно, великодушно с братского плеча широким жестом снабдил его своим изумительным двубортным голубым костюмом, выдал ему свое модное буклированное светло-серое пальто с поясом, широкий синий галстук и даже массивные часы с металлическим браслетом, чтобы придать ему более-менее приличествующий событию облик. Через пару дней братец все мне честно вернул обратно: и костюм, и пальто, и галстук, и часы. С пальто, как ни удивительно, было все в порядке, может быть, он его вообще не надевал, галстук был залит чем-то темным и липким, у часов была растянута и помята пара звеньев крепкого металлического браслета, а вот костюм… мой замечательный неубиваемый свадебный костюм годился только на выброс! По спинке пиджака шли три широкие грязно-коричневые полосы, в которых синтетические нити были будто бы обожжены и оплавлены. На мой вопрос – что произошло, братец только виновато мычал что-то нечленораздельное, потупив взор, и разводил руками. То ли не хотел сознаваться, то ли действительно ничего не помнил, что я вполне допускаю, учитывая его нездоровое пристрастие к горячительным напиткам, в коих он меры не знал. У меня же сложилось впечатление, что брата долго и с приличной скоростью волокли на спине по асфальту, по меньшей мере сотню метров. Да.

Ну, так вот, возвращаясь в магазин костюмов «Богатырь», застаем нас с Родиком, глупо улыбающимися всемогущему «товарищу продавцу». Он же, наш замечательный продавец, завершив выяснение наших скромных потребностей, быстро, но с достоинством удалился куда-то в закрома – в подсобку или на склад, надо полагать. Через пять минут он вернулся с легким и дорогим с виду костюмом-тройкой чудного светло-песочного цвета, завел Родика в примерочную, из которой вскорости выплыл со счастливой рожей наш Родик, элегантный, как рояль светло-песочного цвета, соответственно. Просто красавец! Жених! Такого не стыдно будет предъявить даже зажиточным и заокеанским гостям, которые ожидались к свадьбе. Костюмчик сидел как будто на него сшит, хотя, как оказалось, он был фабрики «Большевичка», с магазина которой мы и начали наши поиски. Но одно дело то, что вывешено в зале для массового покупателя, и совсем другое то, что припрятано в закромах для особого случая. Тогда, в пору тотального дефицита, такая продажа припрятанного товара называлась «из-под прилавка», и предполагала небольшую наценочку или благодарность знакомому продавцу. Ну Родик на радостях сунул этому чудо-продавцу «соплеменнику» «пятерочку», то есть пять рублей, а тот, отправляя нас в кассу и прощаясь, напутствовал: «Учите язык, ребята!» Но «комиссионные» со «своих детей» взять не постеснялся!

А в назначенный день свадьбы наш Родик элегантный, подтянутый и важный, вышагивал под общие аплодисменты в этом светло-песочном костюме по просторному залу ресторана, а на его согнутой в локте руке висела новоиспеченная супруга, которая семенила за ним, вся в каких-то пышных белых кружевах, заслуженной фате и флердоранже на кучерявой голове, улыбаясь счастливо и, как обычно, бессмысленно, а восторженные гости радостно бросали им под ноги цветы. Мы, их приглашенные друзья, в том числе и один в голубом двубортном кримпленовом костюме, тоже поучаствовали в этом веселом действе и тоже покидали гвоздики в новобрачных, причем кидали мы их как дротики – срезом стебля вперед, норовя попасть в невесту. Наш одноклассник и близкий Родиков приятель Антон Копулия попал. Два раза. Он вообще был очень спортивным. Сейчас, пожалуй, его могли бы назвать «качком». Правда, на этом все его достоинства и заканчивались.

После торжественного прохода новобрачных они сами и все приглашенные стали рассаживаться за столы, поставленные широкой гребенкой, в основании которой был длинный стол для молодоженов, их родителей и самых почетных гостей из-за океана. Молодежь разместилась за дальним от входа «зубцом гребенки», накрытым персон на двадцать с обеих сторон. Я тут же плюхнулся поближе к большому овальному блюду с заливной осетриной, с утонувшими в застывшем желе тонкими кружочками лимона и зелеными листиками петрушки – моему излюбленнейшему кушанью, вожделенно сглатывая слюну в предвкушении гастрономического оргазма, а напротив, по ту сторону стола, водрузила свои грузные тела незнакомая мне пожилая супружеская пара, судя по характерному одесскому акценту, из Агатиных родственников. Церемонно поприветствовав нас кивком и вежливыми улыбками, они склонили друг к другу головы и супруга тихо спросила мужа, думая, очевидно, что за общим шумом и гвалтом ресторана, мы не расслышим: «Откуда здесь эти рязанские рожи?», имея ввиду не меня, конечно, а тех, кто сидел от меня слева. А там сидели по порядку – натуральная блондинка Мартова, чуть-чуть темнее ее – пышногривая красотка с голубыми глазами Ольга Овсянникова, Мишка Тарасов в очках на улыбчивом квадратном лице и светло-русых усах и его изящная спокойная жена Оксана Бондаренко, той же масти, что и усы ее мужа. Я глянул на заулыбавшиеся «рязанские рожи», налил водочки в рюмки своих соседей слева и справа от меня и потянулся горлышком бутылки через стол к рюмкам пожилой пары напротив. Они активно замахали руками – что вы, мы это пить не будем, и супруг схватил бутылку «Боржоми». Я пожал плечами, налил себе и громко сказал: «А знаете, вы совершенно правы – водка просто горячая от такой жары! Невозможно пить!» Затем встал и пошел по широкому проходу между столами через весь зал в сторону молодоженов, и бесцеремонно впихнул свою бутылку водки в серебряное ведерко со льдом, стоявшее рядом с ними на столе, которое я заприметил раньше, с торчавшим из него темно-зеленым горлышком бутылки шампанского для молодых. «Родик, ты не возражаешь?», – спросил я нахально у счастливого новобрачного. Новобрачный не возражал. Ему было не до того. Похоже, он томился и тосковал, натянуто улыбаясь, и поглядывал по сторонам, опасаясь, очевидно, какого-нибудь пьяного призыва: «Горько!», а его молодая жена, теребила его за рукав и что-то тихо зудела в плечо его светлого пиджака, то и дело округляя и так круглые бесцветные водянистые глаза. На лицах папы и мамы Родика, сидевших рядом, тоже не наблюдалось отблесков солнечного счастья. Я вернулся на свое место и взялся за осетрину. Пожилая супруга напротив меня, придерживая на короткой заплывшей шее богатое тройное ожерелье из крупных желтоватых жемчужин и расширив глаза, обратилась ко мне сочувственно и доверительно, видимо, в благодарность за вежливый жест с водкой и, возможно, принимая меня за одного из «своих»: «Вы знаете, эта риба такая соленая, просто невозможно кушать!» Я тоже удивленно выкатил глаза ей в ответ: «Неужели?», и перенес с блюда себе в тарелку здоровый кусок осетрины, от которого отламывались и падали на белоснежный фаянс прозрачные дрожащие кусочки светло-желтого желе. Я подхватил один такой кусочек вилкой и аккуратно положил его в рот. Покачал головой, нашел на столе солонку и хорошенько потряс ее над заливным, радуясь втихаря, что претендентов на осетрину стало меньше. Потом завалил все сверху толстым слоем хрена. Не найдя нож для рыбы, я отломил вилкой хороший кусок нежной белой осетринки, покрытой трепещущим желе, и решительно отправил его в рот. Тут же замычав от искреннего удовольствия, я закивал головой и взглянул на пожилую даму напротив. Она в испуге смотрела на меня, откинувшись на спинку стула, и уже двумя руками держась за ожерелье. Видимо, в ее глазах я стремительно падал в пропасть, туда, к «рязанским рожам» с их грубым плебейским вкусом.

Потом пошли бесконечно длинные тосты в микрофон с переводом с идиша на русский, и с русского на идиш, в перерывах громко играл оркестр, а я неустанно бегал к ведрышку со льдом и обратно с нашей первой бутылкой водки, потом со второй и так далее. Самый лучший тост произнес наш одноклассник Илюха Рыбалевич. Он на нетвердых ногах подошел к микрофонной стойке с рюмкой в руках, бережно неся ее, сосредоточенно стараясь не расплескать по дороге, долго, терпеливо и спокойно дожидался установления полной тишины в зале, подгоняемой шиканьем заинтересованных слушателей, заинтригованных его таким театральным терпением, и ожидавших, очевидно, ораторского шедевра, возможно даже в стихах, и, наконец, в мертвой тишине и напряженном молчании полностью сфокусированной на нем аудитории, высоко поднял руку с рюмкой и отчетливо провозгласил в микрофон: «За молодых!», и немедленно опрокинул содержимое рюмки в рот. Зал замер в изумлении. Избалованные предыдущими многословными тостами, все притихли, уставившись на Илюху, в предвкушении умного, юморного и витиеватого продолжения, после такой длительной, тщательной и бескомпромиссной подготовки. Кто-то тихо выдохнул: «Все?» Илюха развел руками, слегка поклонился и пошел от микрофона. Тишина сопровождала его на пути к своему месту за столом, а потом народ зашевелился, задышал, разочаровано загудел, а наша студенческая галерка «рязанских рож» разразилась бурными аплодисментами в восторге от такой потрясающей многозначности и, при этом, такой краткости тоста и стала дружно скандировать: «Горько! Горько!» И, правду сказать, краткость было самым подходящим сопутствующим, просто даже ключевым словом, этого брака и этой брачной церемонии.

Но, впрочем, все это – и свадьба, и история с костюмом, произошло уже после нашего возвращения с Кавказа. А пока что Стасик докурил сигарету «Союз-Аполлон» на том самом нашем историческом балконе, вернулся за стол, и мы так, невзначай, под холодное «Жигулевское» и запеченные на скорую руку в духовке гренки с сыром открываем озабоченному Стасику наши планы о предстоящей поездке в Теберду. Вкратце описываем ожидаемые прелести конного похода по Кавказским горам и делимся радостью по поводу чудесного везения, в смысле удачного и быстрого приобретения путевок и даже билетов на поезд. Стасик, молча хлопает глазами, опрокидывает в себя залпом стакан пива и, набрав в легкие побольше воздуха, с криком: «Я на Петроверигский!», выносится из квартиры в жаркое московское лето, на ходу дожевывая гренок. Часа через полтора звонит телефон, на том конце – счастливый Стасик: «Представляешь, я тоже взял такую же путевку на турбазу в Теберду! Ура! Еду с вами! Какой номер поезда и вагона, в котором вы поедете – лечу за билетами!» И просто фантастика – ему удалось купить билет в тот же поезд, в котором ехали и мы, и тоже в купейный вагон.

Вот так вся наша компания и примкнувший к ней Стасик собралась в назначенный день на платформе Курского вокзала с сумками, чемоданами и рюкзаками. Поезд подкатился к перрону, мы впихнулись со своим барахлом в вагон и стали устраивать переезд Стасика из его вагона к нам поближе. Пока мы ходили и договаривались с соседом Левина по купе об обмене местами, к нам в «семейное» купе влетел взъерошенный тощий, высокий парень в видавшей виды брезентовой штормовке и с огромным рюкзаком, из которого торчала рукоять альпенштока. Должно быть, какой-нибудь дикий альпинист. Вращая глазами, и заговорщицки понизив голос, он сказал: «Ребята, можно я у вас тут на полке для чемоданов над дверью расположусь? А то у меня билет на этот же поезд на послезавтра, а моя группа послезавтра уже уходит в горы. Мне надо срочно ехать!» Мы, слегка прибалдев от возможности поучаствовать в контрабандном провозе безбилетного пассажира, с оторопью смущенно сообщили ему, что у нас вся полка над дверью занята своим багажом, к сожалению. Он с подозрением внимательно осмотрел наши сумки, сгрудившиеся под столиком и под нижними полками, пожевал губами, что-то пробормотал себе под нос, недовольно, с чувством задвинул дверь купе и двинулся дальше по проходу искать более добросердечных и гуманных пассажиров. А мы с сомнением переглянулись: «И как это он со своими габаритами и здоровенным рюкзаком собирался уместиться в этой небольшой нише над дверью?»