Как слышно

Симптомы неопределенной этиологии

У Глеба приятные друзья были. Родители его особо ни в чем не ограничивали. Глеб нравился девушкам, хоть и сомневался в этом. А еще он не курил, не вейпил и за редкими исключениями не бухал. Летом гребля, зимой лыжи, по утрам частенько пробежки. Когда-то Глеб мечтал стать военным, как отец, но отец же его и убедил, что лучше пойти в дипломаты. Поступить в МГИМО ему хотелось, Глеб старался подготовиться, его хвалили и репетиторы по языкам, и преподы на подготовительных курсах. Отмечали, что он, конечно, не гений, зато трудолюбия побольше, чем у иных гениев: всегда выполняет все четко к срокам. Короче, правильный тип, аж противно. И вовсе не стоил бы он внимания, если бы в начале четвертой четверти своего десятого класса не пришел к врачу. К третьему врачу за неделю. Подобно многим относительно здоровым людям, Глеб опасался, что у него рак.

Кушетка в кабинете оказалась жутко неудобной, твердой. Стены матово-белые, стерильные. Платная клиника. В углу за столом сидел дядька с физиономией как у мопса. Сидел и долго печатал что-то на компе, прежде чем заговорить.

– Анализы в порядке, Глеб Андреевич. Разве что шейный отдел позвоночника с мизерными изменениями, но это сейчас сплошь и рядом. По заключению ЛОРа, сами видите, идеально.

Глеб рассматривал свои ботинки в бахилах, прячущих налипшую на подошвы уличную грязь. Накануне шел снег с дождем – эдакий прощальный плевок зимы, отчасти карантинной, домашней, нудной.

– Пока не вижу смысла прописывать серьезные лекарства, – продолжил доктор. – У вас же нет выраженных болей? Занимайтесь спортом, лучше на свежем воздухе. Лыжи, допустим, бег. Бросайте курить, если курите.

Секунду Глеб вспоминал отчество доктора.

– Михаил Александрович, я соблюдаю все, о чем вы говорите. Поливитамины вообще пью. Откуда чувствительность?

– Судя по всему, гиперакузия идиопатическая.

– В смысле? Я норм соображаю.

– Идиотизм тут ни при чем, – усмехнулся доктор. – Это симптомы неопределенной этиологии.

– То есть вы ничего не знаете? – не вытерпел Глеб.

– Я не могу назвать гарантированную причину. Вы сдайте на всякий случай генетический тест, который вам рекомендовал отоларинголог. Шанс маленький, но есть вероятность, что тест что-то прояснит. И скажите, у вас бывают перепады настроения?

– Нет. Просыпаюсь как надо. Засыпаю тоже. Школьный психолог допрашивал меня две недели назад и вынес вердикт, что я ок. Так что не надо валить все на мои беды с башкой.

Доктор нахмурился, отчего стал еще сильнее похож на мопса.

– Глеб Андреевич, вы жаловались на звуки школьному психологу?

– Тогда я надеялся, что они сами пройдут.

– И что же, оставили надежду, всяк сюда входящий?

Глебу стало стыдно. Правда, не за себя, а за врачебное остроумие. Доктор мог бы и понять его раздражение, все-таки профи. «Частная клиника, называется». Глеб сдержанно поблагодарил врача, сказал, что сдаст генетический тест, и вышел в прохладный коридор. После Глеба следующей на прием была конопатая девочка в инвалидном кресле. Она управляла креслом сама, каталась взад-вперед по белому полу с таким же будничным спокойствием, с каким ездили по улицам курьеры на самокатах. Провожавшие девочку пожилые родственники – то ли родители, то ли бабушка с дедом – перекрестились, когда закрыли за ней дверь с табличкой «Кабинет невролога». Глеб подумал, что, вероятно, его жалобы кажутся глупыми капризами.

«И все-таки мои проблемы – тоже проблемы».

Двор клиники встретил светлой свежестью. Не осталось уже никакой слякоти, молчаливые люди в ярких комбинезонах незаметно навели чистоту. Поодаль эвакуировали чей-то неправильно припаркованный дряхлый «мерседес», и машина периодически орала сигнализацией. От сигнализации мигом прожгло. Глеб поморщился. Ему казалось, что в затылке, между ушами, завязывается узлом колючая проволока. Тут не было четкой системы, не было толком боли, а было, как описывал сам себе Глеб, краткое слуховое удушье. Чаще напрягали резкие звуки в тишине, но и они могли по-разному слышаться в разных ситуациях. Разве что утренние часы почти всегда проходили спокойно. Днем же начиналось по мелочи, и порой Глебу хотелось лечь на землю и закрыться руками, как при угрозе взрыва учили делать на ОБЖ.

Мама успела прислать три сообщения и две эсэмэски. «Ну и что там?», «Как ты?», «Ау! что доктор сказал».

Глеб 12:22

ничего. Все анализы в норме. Мрт тоже. Осталось на генетику. но там вероятность говорят маленькая чего-то найти. Так что думаю я псих

Мама 12:23

Да ладно паясничать. что прописали? диагноз?

Глеб 12:24

поставили какую-то гиперакузию. Прописали аминокислоты и витамины

Мама 12:24

Мда. слушай, судя по ерундовым лекарствам, все с тобой в порядке похоже

Глеб 12:24

нет. Сейчас рядом сигналит машина, и мне хочется провалиться под асфальт. К бомжам, в канализацию. И там с ними собирать бутылки Прибыльный бизнес, как считаешь?

Мама 12:25

Глеб, ну перестань. может, записать тебя к моему психологу?

Глеб 12:26

ага. Я же говорю, я псих.

Они переписывались, когда Глеб ехал в электробусе, полупустом и деликатном, в отличие от грохочущего метро. За окном – церкви и высотки, в ушах – подаренные отцом наушники. Две холодные белые капли без проводов. Музыка на удивление не раздражала слух. Наоборот. Последнее время Глеб чаще, чем любимых рэперов, слушал инструменталы, и они гипнотизировали, отвлекали. Группы с трудными названиями, трубачи и саксофонисты с хрустящими именами и фамилиями. Скотт, Бренсон, Майлз, Чарли, Теренс. Монотонные басы и барабаны – как топот нескольких пар сапог по лесной дороге. Медленный смерч духовых, будто дребезжание тетивы и лязганье топоров. Люди длинной воли идут искать добычу.

Мама не стала дальше допытываться. Просто спросила, едет ли Глеб домой. Он ответил, что хочет сначала словиться с друзьями. Мама спросила, с какими. Глеб ответил, что она их знает: это его лучшие друзья из летней гребной команды, Володя и Надя.

Вступили клавишные. Дождь заливает пыль, стучит по земле. Бас продолжает ухать сычами. Небольшая крепость близко. Там у надменных землевладельцев вкусная снедь, а их отряду нужно запастись на зиму.

Мама написала Глебу, что не так давно лучшими друзьями были Мишаня и Саша. «Ты что-то путаешь», – ответил Глеб.

Соло барабанов. Внезапный налет, обстрел из луков. Деревянный замок обнесен хилым частоколом. Наконечники стрел горят. Гулкие бочки – кто-то швыряет камни из пращи. Острыми камнями прилетает и в ответ попадает в кого-то рядом. Но Глеб жив, вот он уже идет по горящему опустевшему городу, заткнув секиру за пояс. Впереди желанный амбар. Недруги убежали, никого в деревянной крепости нет. Только огонь жжет дерево.

«Во сколько тебя ждать?» – спросила мама. Уточнила: «Я заканчиваю работать сегодня в шесть а потом у меня массаж а потом домой. На ужин креветки. Будешь?» Глеб написал ей, что собирается домой примерно в то же время, что и она. И что креветки будет. Мама спросила, когда он сделает уроки. Глеб ответил, что уроков немного, они непрофильные, он вывезет после ужина. Мама прислала: «Понятно. Значит до встречи».

Соло барабанов кончилось. Остались только клавишные и саксофон. Вечер. Отряд Глеба готовит пир и собирает раненых. Стоны, тихий кашель, немые стоны. Серое облако повисло над лежбищем людей у развалин, но как слышно это странное облако, Глеб вообразить не успел. Подъезжали к нужной остановке, и он заранее встал у дверей. Старушка с ярко накрашенными губами спросила, выходит ли он. Глеб выключил наушники, чтобы ответить: «Да, выхожу». И писк открывания дверей соединил в голове две части колючей проволоки. Уши снова свело изнутри.

Третье колесо

Надя и Володя были двумя гномами-богатырями по сравнению с поджарым Глебом. Они походили друг на друга широкими плечами и веснушчатыми круглыми лицами. Когда они целовались, Глеб усматривал в этом что-то инцестуозное. Хотя, по сути, его просто бесило, что при нем целуются. «Не можете подождать, пока я сольюсь? – бывало, злился про себя Глеб. – Я и так понимаю, что вы пара». Встречались Надя и Володя уже год. Не то что Глеб с Викой тогда, когда познакомились все вчетвером на сплаве по Клязьме: две недели робких прогулок – и прощай.

– Прощай, прощай! Но помни обо мне, – пропел Володя, поправляя челку. Ее сбивал на глаза ветер, свободно гулявший по скверу Цветного бульвара, где они удачно оккупировали сухую скамейку.

– Ты к чему «прощай»? – спросил Глеб. – У меня вообще еще минут двадцать.

– Из «Гамлета» отрывок. Мы сейчас репетируем в театралке.

Надя поддакнула. Она в учебном театре не играла, но была почти на всех открытых репетициях, где восхищалась Володиным талантом. Глеб втайне подозревал, что восхищение – главное, что Володе нужно от Нади. А главное, что нужно отличнице Наде, – восхищаться кем-то. Например, мажористым спортсменом с нетипичным для подобных ребят актерским увлечением. Володей то есть. Такие мысли у Глеба возникали не со зла, наоборот, скорее в порыве понять чувства своих друзей. И хотя друзьями они стали считаться относительно недавно, Глеб в тот момент действительно не чувствовал никого из ровесников себе ближе, чем Володя и Надя. И никому не рассказывал о своем странном недуге подробнее, чем им.

– Угу, знаю. А почему ты вспомнил именно эту строчку? Хоронишь меня уже? – то ли шутил, то ли всерьез огрызался Глеб.

– Ты сам себя хоронишь. Надо пробовать что-то делать, пусть и не знаешь ты причины. Пробовать всякое. А у тебя все беготня да языки. В дисциплине твоей загнуться как нех. – Володя жестом показал Наде на бумажный стаканчик с кофе, который держал в руке: будешь еще? Надя замотала головой.

– И что ты предлагаешь? Мне, может, в театралку тоже записаться? Гамлета играть напудренным?

– Сейчас тебе бы подошла роль Офелии, – съехидничал Володя.

И Надя, видимо, попыталась разрядить обстановку. Она почти прокричала, так что Глебу стало неловко:

– Я бы посмотрела, как вы сосетесь!

– Еще б не посмотрела… – парировал Володя ей, а Глебу сказал: – Гамлета сразу не дадут играть. Вот на начальные актерские бы тебя взяли, но тебе ж впадлу будет.

– Нет, погоди. – Глеб успокоился. – Допустим, мне не впадлу. А польза какая? У меня со звуками проблемы. И главное, я не могу понять, откуда они.

– Я думаю, это нервы, – сказала Надя. – Эмоции. А что у нас учит управлять эмоциями? Как раз театр.

– О, да ты у нас мудрая! – Володя состроил восхищенную гримасу и чмокнул Надю в губы. Надя ответила ему и губами, и языком.

Глеб заставил себя притвориться, что ничего особенного не происходит. Он смотрел в сторону, на пестрящую вывесками улицу, где росла вечерняя пробка, а когда его друзья закончили, спросил:

– Куда конкретно записаться? Я бы попробовал.

Володя вздохнул:

– Я не хочу тебя брать на слабо. Заставлять – не сработает. Кайфовать надо.

– Блин, мне кажется, ты циклишься на пользе, – кивнула Надя, – прям как мои родители. Их послушать, бесполезные занятия людям просто не нужны. Если развлекаться, то читать книжки или смотреть познавательный ютуб. По-моему, жутко так жить.

– Угу. Я просто думаю все время о пользе из-за… ну, из-за неизвестности.

– Короче, тебе скинуть ссылку на подготовительный? Или боишься? – спросил Володя, который только что уверял, что не хочет брать на слабо.

Глеб рассмеялся:

– Давай! Может быть, схожу на бесплатное пробное.

– Вот, пробовать – правильно.

Они добрели втроем до дешевой кофейни напротив торгового центра, взяли еще по бумажному пол-литровому стаканчику и даже чокнулись за выздоровление Глеба. Надя вместо кофе купила пиво, у нее почему-то никогда не спрашивали паспорт. Глеб заказал модный кофе с апельсиновым соком – бамбл. Горячая жидкость расслабляла. Даже сигналящие на дороге водители не мешали. Потом Глеб уловил, что Надя и Володя хотят остаться вдвоем, – он всегда это чувствовал очень верно, по их долгим взглядам себе под ноги, – и заторопился домой, тем более что мама уже наверняка пришла.

Мама Глеба будто бы не очень любила Володю и Надю. Она не выказывала неприязни, но часто делала вид, что не помнит, кто они. Когда Глеб впервые объяснил ей, дескать, его лучшие друзья встречаются, она вроде как пошутила: «О, да ты третье колесо». Глеб не понял, о чем речь, но ему стало стремно, хотя мама сразу оговорилась: «Не переживай, такая дружба сто процентов нормальна, бывает у каждого». Глеб загуглил: третье колесо – человек, который часто проводит время с парой. Что ж. Ни прибавить, ни убавить. Так и есть.

Глеба не напрягало общаться с Надей и Володей. Его напрягало, как их общение воспринимают другие. И он жалел немного, что расстался с Викой, хотя она в любом случае не была бы колесом четвертым. Володю с Надей Вика не выносила. Взаимно. Она считалась в их сплаве залетной, туристкой, как однажды презрительно выразился Володя. Зато очень красивая: подтянутая, чуть смуглая. После расставания Глеб в беседах с пацанами принижал достоинства Вики, якобы у нее маленькая грудь. На самом деле маленькая грудь ему нравилась. Не нравилось Глебу то, что внешности не касалось. Вика все делила на «круто» и «некруто». Дорогая одежда, про которую делают мемы в интернете, – круто. Дизайнерская – круто, но чуть менее круто, потому что не на слуху. Стоковые вещи – некруто. С едой похожая история. Круто, когда белые скатерти в ресторане. Или хипстерский рынок с устрицами, как на Трубной. Сплав по Клязьме – не очень круто, потому что круто – где-нибудь не в России и лучше на каноэ, просто вирус чертов закрыл границы, ладно хоть тут можно по справке…

«Но круто, что есть симпатичные гребцы, как ты», – сказала Вика при знакомстве. Тогда, на берегу куцых сосен, где разбили палатки для ночевки, Глеба от ее комплимента накрыло румянцем. Позднее Глеб смекнул, что числился лишь одним из симпатичных гребцов, вероятно наиболее доступным. А если бы оказался единственным, Вике было бы, наверное, некруто. Разошлись они, когда Вика гостила у Глеба и на прощание заявила, презрительно осматривая подъезд: «Чего-то тут у тебя некруто». Глеб не вытерпел, послал Вику. Тем более что дома у него они просто целовались и смотрели сериал. Даже грудь, впоследствии мстительно обсуждаемую, Вика не оголяла.

Потом Глеб мутил с белобрысой лыжницей, которую позвал гулять вскоре после расставания с Викой. Лыжница уговорила его купить вина, и все смеялась, что им не продают. В итоге продали – в ларьке около полицейского участка. Разгоралось лето, недавно разрешили бродить по городу. Кончился вирусный карантин. С бутылкой красного полусухого они шарахались по Тимирязевскому лесопарку. Вино кончилось – начались поцелуи, начались как-то сами собой, будто автоматические, игрушечные. Глеб не успел встретиться с лыжницей второй раз, хотя она казалась ему прикольной. Но именно что прикольной – и все. В августе она уехала на Кавказ тренироваться ради большого горного спорта. У Глеба тоже стало туго со временем. Мама сказала: пора готовиться к ЕГЭ и к поступлению, тренить языки, историю. Отец подтвердил: пора посвятить себя учебе. Когда оба родителя говорили одно и то же, Глеб склонен был думать, что они правы. Недаром учительница общаги, старушка с гнусавым голосом, часто повторяла: «Всегда старайтесь смотреть как минимум два, а лучше три источника».

Ее правилу последовал Глеб и теперь. Источник под кодовым названием «Володя и Надя» рекомендовал двигать в театралку, чтобы как минимум развеяться. Вечером, когда мама варила креветки, Глеб резал салат. Убирая огуречную кожуру в мусорку под раковиной, он спросил:

– Как думаешь, если я запишусь на курсы актерского мастерства для начинающих, мне поможет?

Мама вытерла салфеткой помидорный сок, оставшийся на длинных и бледных пальцах. Она сложила салфетку ровным квадратом, прежде чем отправить ее в мусорку вслед за ошметками огурцов, и ответила, что идея знатная, но лучше пойти к психологу, тем более что времени на лишнее хобби пока нет. Минуло минут пятнадцать обычной суеты перед ужином. Они сели за стол, и мама вдруг посмотрела на Глеба испуганными глазами.

– Уж не хочешь ли ты стать актером?

– Нет.

– Режиссером?

– Нет.

– Ура. Тогда зачем? Дело твое, но подумай, театр наверняка будет в ущерб учебе.

Так источник номер два под кодовым названием «мама» дал отрицательную рекомендацию.

На следующий день Глеб позвонил отцу и между делом задал тот же вопрос.

– К психологу? Глеб, зачем тебе к психологу? – удивился хриплый, кашляющий голос. Вероятно, отец был после бассейна: в собственном фитнес-центре он плавал чуть ли не каждое утро. – Конечно, лучше в актерский кружок свой иди, Глеб, чем к психологу. Это полезная штука, научат контролировать эмоции. А то нервничаешь, наверное, ЕГЭ через год, – вторил отец Наде.

Глеб из вежливости поинтересовался, как у отца дела на работе. Отец ответил, что все путем, пообещал встретиться в воскресенье, а на прощание спросил:

– Глеб, ты что, хочешь стать актером?

– Нет, – успокоил Глеб.

– Режиссером?

– Нет.

– Ну слава богу. Тогда попробуй в кружок театра, да, развлекись. Только смотри, чтобы не в ущерб учебе.

Родители развелись будто бы из-за политических вкусов, но временами Глеб в этом сомневался, например наблюдая, как, живущие порознь больше пяти лет, они произносят одинаковые фразы, несмотря на разницу во мнениях почти по любому поводу. Закрадывалось подозрение: уж не был ли он третьим колесом и для них?

Что было ясно без подозрений: источник под кодовым названием «отец» дал положительную рекомендацию. Итого: два-один в пользу курсов.

«Спасибо за метод, Тамара Васильевна. Приятной вам пенсии. И поскорее на нее уйти».

Куклы

Здание учебного театра напоминало большую трансформаторную будку. Серые кирпичи, строгая прямоугольность. Правда, внутри сделали красиво: длинные коридоры, стены под мрамор, высокие потолки. Портили интерьер уродские афиши: на «Вишневый сад» зазывало какое-то болото с волчьими ягодами, а «В ожидании Годо» анонсировала фотка Хатико. В учебном актовом зале, где все ждали препода, стояла духота и пахло, как в деревенском доме, откуда недавно съехали старики. Кроме Глеба на креслах в первом ряду сидели еще пять девиц и два долговязых парня. Все молчали и выглядели оттого настолько серьезными, что заговорить с кем-то Глеб не решился – отправился назад в коридор посмотреть соседние залы. Но двери оказались везде заперты, а когда он вернулся, занятие уже началось.

Возможно, поэтому у Глеба сразу не заладилось с Карабасом, как он окрестил препода. Никакой бороды тот, правда, не носил. Носил он сальную рокерскую косичку и металлическое кольцо в ухе, а вел себя настолько высокомерно, что Глеб сразу вспомнил хозяина цирка из «Буратино».

Первым делом Карабас раздал всем по ручке с бейджами и велел написать на бейджах имена.

– Так вы лучше друг друга запо-омните, – пояснил он, растягивая гласные. Пока выполняли, Карабас молчал, пялился в окна с подчеркнутым безразличием. «Когда какая-нибудь восьмиклассница ведет себя отмороженно, бывает забавно. Когда взрослый мужик – отвратительно», – злился Глеб, стараясь уместить бейдж на узком подлокотнике кресла, чтобы было удобно писать.

– Теперь я прошу на сце-ену. Встаньте полумесяцем, да, вот так. Прошу ка-аждого рассказать о себе. Все, что вы хотите, но не больше и не меньше двух мину-ут. Тут секундомер. – Карабас вынул из сумки планшет и первый поднялся по ступенькам на деревянные подмостки.

Упражнение на знакомство было несложным. Глеб всего-навсего перевел в уме монолог по английскому про хобби: люблю гулять с друзьями, слушать музыку и кататься на лыжах.

– Хорошо. О-очень даже неплохо. Только вы еще не познакомились по-настоящему, – заявил Карабас, когда кончились довольно однотипные монологи.

– Да ладно! – не выдержал Глеб.

– Предлагаю обратить внимание друг на друга, – продолжил Карабас, сам не обратив никакого внимания на Глебову реплику. – У кого какой цвет гла-аз? Давайте вста-анем в линию по цвету гла-а-аз, слева – светлейший, справа – темнейший.

Глеб встал сначала вторым, но тут же выяснилось, что у дредастой, крашенной под салатный листик девчонки глаза светлее, и Глеб отодвинулся на третье место в шеренге. Карабас потребовал поочередно хлопать в ладоши, то в одну, то в другую сторону, так, чтобы звук усиливался. Получалось нарастающее, зловещее хлюпанье. Слух оно не резало, но казалось нелепым. И каждое последующее задание все сильнее напоминало Глебу детскую игру с элементами муштры. Он прикинул, что вряд ли заплатит за полный курс.

«Реально как куклы. Интересно, Володя знает Карабаса?» Глеб вдруг вообразил, что все люди вокруг него – муляжи, манекены. Или почти все. Может, кроме него. А может, и не кроме… От этой фантазии стало не по себе, и он зажмурился, вставая в слепой хоровод, как вынуждало тягучим голосом Карабаса новое актерское упражнение.

Под конец тренировались друг друга копировать. Карабас пафосно обозвал упражнение «зеркалом». Надо было разбиться по двое и сесть на пол, чтобы повторять жесты и мимику. Глеб затупил – отвлекся, так как эсэмэска оповестила, что готовы результаты генетических тестов. Тесты были в порядке, никаких проблем. «И что? И откуда у меня это?»

Незанятой осталась как раз та девчонка, у которой были глаза чуть светлее. Примерно ровесница, напудренная до бледноты, она то и дело мотала своими зеленоватыми дредами, которые смахивали на маленьких змеек.

«Вера» – значилось на ее бейдже.

Сели по-турецки. Глеб удивился, какой холодный на дощатой сцене пол. Первые минуты Глеб машинально повторял Верины гримасы, вспоминая, сколько именно времени отвел Карабас на упражнение. Такое бывает: кто-то что-то сказал, а сразу забываешь. Тем более если думаешь о другом. Глеб думал о том, как поскорее свалить и как теперь ему лечиться. Забивалась в ноздри мелкая пыль, хотелось чихнуть. Он терпел, сосредоточившись на дыхании, пока не заметил, что дрожат пальцы – волнуется. Вот Вера чешет ухо, перекинув через голову руку в пластиковых перстнях. И ржет гиеной. И приходится тоже ржать, но гиеной Глеб не умеет, а Вера ржет уже не специально, чуть ли не делает перед ним шпагат, автоматически заставляя Глеба делать так же. Глебу совсем не смешно. Вера очень близко, по правилам надо смотреть ей в глаза, от нее несет апельсиновыми духами, немножко потом, но потом на удивление приятным. Глеб волнуется еще сильнее. Вера смотрит с беззаботной, морозной улыбкой. Глебу Вера не очень нравится, но Верино присутствие очень нравится его телу. Как ни странно, возможно, поэтому сама Вера и не нравится.

Когда в окна быстрым заколачиванием гвоздей застучал дождь, Карабас объявил, что «зеркало» кончилось. Весь красный, Глеб заковылял затекшими ногами в сторону Карабаса, наскоро извинился и пробормотал, что ему срочно нужно уйти. Карабас равнодушно кивнул и принялся объяснять остальным последнее задание, на рефлексию. Участвовать в нем Глебу не хотелось. Хотелось домой, а завтра поскорее в парк, на пробежку, чтобы никаких мыслей и рефлексий. Глеб даже не заметил, что за весь театральный час хлопков, чиханий и вскриков уши ни разу не прожгло.