Ричард, стараясь двигаться бесшумно, скользнул в предбанник, натянул тянувшие сыростью ботинки и тихонько вышел наружу. Поселение староверов спало, убаюканное стелящимся низко туманом и сверкающими плевками звезд над крышами. Было неестественно тихо – в городе, да и в лесу Ричард никогда не слышал такой тишины. Его колотило от холода, но идти назад не хотелось, хотелось постоять еще немного, впитывая в себя ощущение странного единения со вселенной.

Жизнь Ричарда никогда особо не отличалась осмысленностью. Раньше все его время занимали работа, дом, встречи с друзьями и любовницами на одну ночь. Он ненавидел одиночество и почти никогда не оставался наедине сам с собой. Когда приходилось ночевать дома одному, он всегда негромко включал музыку и оставлял включенным свет на кухне. Думал даже завести собаку или кошку, чтобы все посторонние шумы имели под собой простое и устраивающее его сонный мозг объяснение. Последние недели, с тех пор, как Дети Артемиды объявили на него охоту, Ричард жил в режиме безумной гонки, и времени на рефлексию не было, да и не хотелось ему особо думать о том, как же он докатился до жизни такой. Ричард с удовольствием сбросил бы этот мешок мыслей, кишащих как змеи, отдал бы их каким-нибудь мозгоправам и жил бы дальше. Но дальше была неизвестность. План Пола казался идеалистичным и не слишком совместимым с жизнью. У Ричарда было стойкое предчувствие того, что совсем скоро все закончится. И впервые мысль о смерти не пугала, не вызывала в нем паники или желания напиться, чтобы не думать, забыть о том, что жизнь конечна. Он просто принял ее как данность. Выживет – здорово. Умрет – ну что же, рано или поздно это все равно произойдет.

Чуть окрепший ветер мерно раскачивал деревья вокруг, и Ричард кожей почувствовал, что за ним наблюдают. Обернулся – в дверях стоял Пол, взъерошенный, но сна ни в одном глазу. Смотрел, не моргая, прямо на Пола, на лице – ни единой эмоции.

“Статуя, а не человек”, – пронеслось у Ричарда в голове, и затихло, оставив после себя эхо недосказанной мысли.

–Холодно. Идем досыпать? – нервно улыбнувшись на сторону, сказал Ричард.

Пол кивнул и скрылся в доме, не проронив ни звука. Ричард вдохнул полной грудью, наслаждаясь ощущением того, как холодный воздух заполняет его легкие, обжигает, и вдруг почувствовал себя живым и проснувшимся. Как будто бы всю жизнь он жил в полудреме, в каком-то вязком, кисельном сне, в траве и болотах, и вот он, наконец, проснулся.

***

Первое время Ричард следил за днями, считал их, пытался упорядочить. Часы он потерял на третий день где-то в лесу, расстроился, но через несколько дней грусть ушла, сменившись меланхолией. В поселении царил вечный сумрак, и очень быстро Ричард понял, что считать дни, что не слишком-то отличались друг от друга, бессмысленно.

Он поделился с Полом ощущением того, что время становится вязким и тягучим. Пол лишь пожал плечами, отметив, что время далеко не всегда делили на дни и часы, и что здесь это и впрямь потеряло значение – важно было делать запасы, следить за животными, важно было чинить прохудившиеся крыши, перед сном слушать сказания и рассказывать самому о том, что он видел.

Города и шум, наполнявшие жизнь Пола, медленно таяли в болоте, затягиваемые тишиной.

Пол и Ричард все больше включались в жизнь общины, стараясь быть не просто чужаками, сидящими на шее, но равными. Сложно было понять сообщество, в котором они живут, но они старались – выявляли ритуалы и правила, следовали им. И община принимала их – постепенно уходила настороженность из глаз женщин и детей, мужчины все чаще звали их смотреть на Сумаглицу. Пол, со своим антропологическим прошлым, быстро понял, что к чему, и свистящим шепотом втолковывал Ричарду, что этот ритуал вглядывания в вечерний туман, ползущий со стороны топи – древний обычай, которому куда больше лет, чем они себе представить могут. И что их участие в этом ритуале – знак высочайшего доверия со стороны общины. Так что после того, как заканчивалось время повседневной работы, они и впрямь шли к небольшим группам, стоящим на самой окраине поселения, молчали, старательно вглядываясь в очертания туманных всполохов, находя в них волков, зайцев и лис. Араве, старейшина, рассказал им, что туманными зверями становятся люди, которых поглотила Топь, но души которых пожалела Сумаглица. Туманные звери, заскучавшие по людям, приходили к поселению, но никогда больше не могли в него войти. На службе у Сумаглицы звери разносили ее туманы по всему лесу, укутывая Топь, чтобы та могла спать.

В один из дней Ричард вместо привычного уже смутного подобия чего-то живого отчетливо увидел, как лис, сотканный из клочков тумана, поведя серебристым носом, посмотрел прямо ему в глаза. Он потер лицо, зажмурился, досчитал до десяти и вновь всмотрелся в туман, но ничего не изменилось – туманный лис по-прежнему сидел на опушке и с интересом наблюдал за людьми. Луна, показавшаяся раньше обычного, высветила очертания и других туманных зверей и птиц, мягко скользящих по самой границе поселения, но не переступавших какую-то им одним невидимую черту.

В лесу негромко запели, и туманный лис, махнув на прощанье хвостом, растаял. У Ричарда по телу пробежали мурашки: в отдалении тянули какие-то ноты молодые девушки с хрупкими голосами, но мелодия не была похожа на то, что ему приходилось до этого слышать. Да и откуда в Топи взяться девушкам?

–Пол. Ты это слышишь? – едва шевеля онемевшими губами сказал Ричард.

Пол кивнул, напряженно вглядываясь в темные очертания деревьев, лунную дорожку и туманное море, плескавшееся вокруг.

–Так это Сумаглица поет. Вы чего испугались-то, – с улыбкой сказал Мека, старший сын старейшины, с которым они стояли в этот вечер, – она ж еще по вечерам болотные звезды зажигает, но опасно это, можно в Топи заплутать.

–Что за болотные звезды?

–Такие фонарики света, над Топью носятся. Не каждый вечер, так, иногда бывает.

Втроем они вглядывались в туман и слушали, как поет Сумаглица.

Когда пение смолкло, Мека, почесав густую бороду с проседью, задумчиво сказал, что завтра всем поселением они пойдут в глубину Топи собирать ягоды.

–А почему?

–Ну, мы после песен Сумаглицы всегда ходим. После них обычно удачная охота.

Ричарда передернуло – он вспомнил о детях Артемиды.

–Что же, будем надеяться, что в охоте повезет только нам, – словно прочел его мысли Пол.

***

Козы разбудили их на рассвете. Старейшина выдал Полу и Ричарду по плетеному лукошку и наказал идти с разновозрастной группой людей, столпившейся у входа в его дом.

Они прошли по заболоченному лесу в глубину не меньше километра всей группой в десяток человек, когда старшина решила, что пора разделяться. Каждому выдали по мотку пряжи, и каждый примотал к выбранной старшей сосне конец своего мотка и двинулся в свою сторону. Они с Полом шли почти параллельно, но, поскольку вся схема их продвижения представляла собой что-то вроде расходящихся лучей, с каждым шагом они удалялись все дальше и дальше друг от друга, да и от остальных участников собирательной экспедиции. Ричард старался тщательно срывать ягоды с каждого куста, и его котомка наполнялась довольно быстро. Он собирал бруснику и клюкву, не разделяя их, по совету всё того же Меки, вечером проинструктировавшего его. Ричард шел неспешно, и, сев на корточки у очередного куста, а затем выпрямившись, понял, что никого из группы он больше не видит. Впрочем, его нить никуда не делась, также, как и алые нити остальных, видневшиеся по бокам где-то в отдалении. Лес и Топь, раньше бывшие спокойными, вдруг показались Ричарду мрачными и враждебными. Он прислушался: вдалеке женщина тянула какую-то песню, ветер чуть шумел в кронах елей. Человеческая музыка была совсем не похожа на мелодии Сумаглицы, и от нее веяло домом и спокойствием. Ричард было немного расслабился, но понял, что в шуме крон деревьев, шелестевших на ветру, он слышит еще один звук – четкие, размеренные шаги, хотя никого поблизости не было. Человек определенно шел в его сторону, уверенно и спокойно.