С тех пор прошло больше двадцати лет, за которые Сорен успел жениться на Трине, перебраться в столицу, найти работу, пришедшуюся ему по душе. Трине родила двоих, и они всерьез говорили о том, что через год можно бы и третьего. У него была хорошая, слегка скучноватая жизнь, и все же иногда, изредка он вспоминал деда и бабушку, и что-то горькое ворочалось внутри него. Он хотел доехать хотя бы до их дома, правда хотел, и все никак не выходило. Много лет в его голове жило смутное детское желание все-таки подняться на те дюны за Локкеном, пусть и в одиночестве. Мадс уже после смерти жены, когда Сорен приехал в гости в декабре, обещал ему сходить наверх вдвоем, но так и не смог, уже совсем ослабев. Они остались тогда дома, и вечер прошел на удивление хорошо. Дед, помнится, даже шутил, рассказывал свои истории про книги и заковыристые обороты в английском языке.

В минувший четверг, сидя в полупустом офисе в самом центре Копенгагена, Сорен в который раз вспомнил, что ужасно хочет увидеть старый порт, побродить по дюнам вокруг Локкена и, может быть, даже доехать до Скагена. Отпуск он не брал уже очень давно, фирма как раз завершила один проект, а новый находился на стадии согласования, так что заявление о предоставлении ему трех дней отгулов генеральный директор подписал сразу и без особых расспросов. Вернувшись домой, он рассказал Трине о своей задумке, но та, разумеется, оказалась против.

– Выходные – это, конечно, хорошо, семейный отдых – тоже, но север, Сорен, да туда ехать часов семь, это же Ютландия!

Сама Трине была из Копенгагена и, как любой столичный житель любой страны, скептически относилась к дальним провинциям.

Как он уговорил ее, Сорен и сам не понял. Когда она все-таки согласилась, Сорен был ужасно доволен. Но сейчас, глядя на указатель «Локкен, 12», он чувствовал только смесь усталости, раздражения и уже не был рад, что затеял эту поездку.