Сказки Беатрис Поттер

Симпкин открыл дверь и ввалился в комнатку с сердитым «Фр-р-р-мяу!», которое издают все кошки в момент раздражения. Симпкин ненавидел снег, а тот набился ему в уши и усыпал холку. Кот опустил хлеб и сосиски на полку и принюхался.

– Симпкин, – обратился к нему портной, – а где мой шнурок?

Но кот, поставив горшочек на место, с подозрением покосился на чашки. Все, чего ему сейчас хотелось – это поужинать упитанной мышкой!

– Симпкин! – рассердился портной. – Где же мой шнурок?

Однако Симпкин спрятал мешочек в чайнике, а на портного шипел и рычал. Если бы он умел говорить, то наверняка бы спросил: «Где же моя мышь?!».

– Все, я пропал! – горестно воскликнул Портной из Глостера и поплелся в постель.

Симпкин всю ночью охотился. Рыскал по кухне, заглядывал в шкафчики и за деревянные панели, и даже в чайник, где спрятал шнурок… но так и не обнаружил ни одной мышки!

Всякий раз, как портной принимался что-то бормотать сквозь сон, Симпкин вопил «Мяу-у-ур-р-р-ш-ш!» и издавал странные противные звуки. Бывает, что кошки делают так по ночам.

А бедный портной совсем разболелся. Он метался в лихорадке и причитал во сне:

– Закончился шнурок! Не хватило шнурка!

Весь день портной провел в постели, а за ним и следующий, и еще один. А как же, спросите вы, вишневый сюртук?.. Раскроенный шелк и атлас продолжали лежать на столе в лавке портного на Вестгейт-стрит, и кто же их сошьет, если окно закрыто ставнями, а дверь заперта на замок?

Вот только все это не помеха маленьким мышкам. Ведь они бегают из одного старого дома в другой и без всяких ключей!

За окном брели сквозь снегопад те, кто собирался прикупить на рынке гуся или индейку, а потом приготовить рождественский пирог. Симпкин и бедный старый портной из Глостера могли только мечтать о рождественском ужине.

Портной пролежал в лихорадке три дня и три ночи, пока не наступила ночь перед Рождеством. Над крышами взошла луна. В окнах не горел свет, в домах было тихо. Усыпанный снегом Глостер крепко спал.

А Симпкин, который никак не мог смириться с потерей мышей, мяукал у постели портного.

Есть одна старинная легенда, что в ночь накануне Рождества все животные обретают способность говорить человеческим языком. Правда, очень немногие люди могут их услышать или понять.

Когда часы на башне кафедрального собора пробили полночь, Симпкин услышал похожий на эхо ответный перезвон и, выйдя из дома, зашагал по снегу.

Со всех крыш Глостера доносились радостные голоса, распевающие старые рождественские песенки – те, что мне знакомы, и те, что нет.

Первые и самые громкие петухи прокричали:

– Вставайте, дамы, пора печь пироги!

– О дилли, дилли, дилли, – вздохнул Симпкин.

В окошках мансард загорались огни, кто-то пускался в пляс, отовсюду сбегались кошки.

– Дилли-дилли, тили-вили, кошки скрипку позабыли! – пропел Симпкин. – Все кошки в Глостере празднуют… кроме меня.

О рождественских пирогах пели и сидящие под деревянными карнизами скворцы с воробьями; в башне собора просыпались галки. Несмотря на то, что кругом царила ночь, заводили песню и дрозды с малиновками, наполняя воздух щебетанием.

Но все это только раздражала бедного голодного Симпкина. А сильнее всего его раздражал тоненький писк, доносившийся из-за решетки. Думаю, это были летучие мыши, ведь они всегда так пищат – особенно, когда во время спячки начинают болтать во сне, как Портной из Глостера.

Пищали они что-то непонятное, похожее на вот это:

«Бж-ж», – промолвила оса. «Хм-м», – добавила пчела.

«Бж-ж» и «хм-м» они гудят, ну а мышки попищат.

Симпкин поспешил прочь, потряхивая головой так, будто ему в ухо залетела пчела.

В лавке портного на Вестгейт-стрит виднелся свет. Симпкин подкрался поближе и заглянул в окошко. Внутри горели десятки свечей, щелкали ножницы, мелькали нитки. А еще оттуда доносились тоненькие мышиные голоса, громко и весело распевавшие песенку:

 
Двадцать портных ушли на охоту.
Улитку поймать – вот ведь забота,
Если даже самый смелый портной,
Завидев ее, дрожит чуть живой:
Смотрите, братцы, у нее ведь рога!
Бегите скорей, если жизнь дорога!
 

Закончив одну песенку, тоненькие мышиные голоса тут же подхватили следующую:

 
В помощь для леди просею овсянку,
В помощь для леди смолю я муку,
И, замесив, сложу в скорлупу,
А потом часок подожду…
 

– Мяу! Мяу! – прервал их Симпкин и поскреб лапой дверь. Ключ-то остался под подушкой у портного, и кот никак не мог попасть внутрь.

Мыши лишь рассмеялись и начали новую песенку:

 
Сели мышки пряжу прясть,
Мимо рыжий котик шасть.
К мышкам заглянул он в норку
И спросил у них тихонько:
Что, друзья, вы тут плетете?
Брюки и пиджак в работе!
Мне зайти, помочь сейчас?
Нет, проглотишь ты нас враз!
 

– Мяу! Мяу! – снова возмутился Симпкин.

– Эге-гей! – ответили ему мышки.

 
Эге-гей, домашний кот!
Видел в Лондоне народ?
Все в шелках, мехах и злате,
Вот так ходят при параде!
 

Мышки постукивали наперсточками в такт, продолжая петь, но ни одна их песенка не пришлась Симпкину по душе. Он принюхивался и мяукал, сидя у двери.

Следующая их песенка стала уже совсем издевательской:

 
А потом я купил
Горшок и мешок,
Вершок, порошок,
Все за медный грош…
И на кухню притащил!
 

– Мяу! Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! – шипел Симпкин, вспрыгнув на подоконник.

Но мышки вскочили со своих мест, запищали «Нет шнурка! Нет шнурка!» и проворно захлопнули ставни, чтобы кот больше не мог подсматривать. Только через щели по-прежнему доносился стук наперсточков и мышиные голоса, напевающие «Нет шнурка!».

Симпкин задумчиво побрел домой. Там он увидел, что лихорадка уже отпустила бедного старого портного, и тот спокойно спит.

Затем Симпкин на цыпочках подошел к шкафу и достал из чайника мешочек шелка. Коту стало стыдно, что он так нехорошо поступил с портным – особенно, по сравнению с маленькими добрыми мышками!

И портной, проснувшись поутру, первым делом увидел на своем одеяле моток вишневого шелкового шнурка и Симпкина, что сидел у постели с крайне виноватым видом.

– Увы, теперь я совсем нищ, – произнес Портной из Глостера, – но зато у меня есть шнурок!

Портной поднялся с постели и, одевшись, вышел на улицу, где солнце уже вовсю блестело на снегу. Впереди портного бежал Симпкин.

На дымовых трубах чирикали скворцы, им вторили дрозды и малиновки, однако теперь птицы пели на своем языке, а не на человеческом, как было ночью.

– Увы, – вздохнул портной, – у меня есть шнурок, но нет больше ни сил, ни времени. Разве что на единственную петельку… ведь уже настало утро Рождества! И к полудню мэр Глостера должен жениться… а где же его вишневый сюртук?

Портной отпер дверь своей лавчонки на Вестгейт-стрит, и Симпкин тут же вбежал внутрь – как обычно делают кошки, когда чего-то с нетерпением ждут.

Вот только в лавке было совсем пусто! Ни одной мышки!

А на полу не осталось ни обрезка ниточки, ни лоскутка шелка – все было убрано и чисто. И на столе – портной даже вскрикнул от радости – там, где он оставил лишь раскроенную ткань, лежал самый распрекрасный сюртук и расшитый атласный камзол, каких еще не носил даже сам мэр Глостера!

Сюртук был вышит розами и фиалками, а камзол – маками и васильками. Все было готово – кроме единственной петельки. А на ее месте был приколот клочок бумаги с крошечными буковками: «Не хватило шнурка».

И с того самого дня Портному из Глостера сопутствовала удача. Он крепко встал на ноги и неплохо разбогател. Он шил чудеснейшие камзолы для самых зажиточных торговцев Глостера и почтенных господ со всего света.

Никто и никогда не видал столь аккуратных оборочек, столь искусно вышитых манжет и лацканов. Однако главный успех портному принесли его петельки. Стежки в них были такими опрятными, что просто удивительно, как их мог сделать подслеповатый старичок со скрюченными пальцами. Стежки эти были настолько крошечными, что их, можно было подумать, делали мышки!

Конец