Битва стрелка Шарпа. Рота стрелка Шарпа

– И все носят серое?

– Как волки, сэр.

– Что делать с волками, мы знаем, – кивнул Шарп и повернулся на голос сержанта Латимера, командовавшего пикетом, который стоял между ротой Шарпа и французами.

На этот раз Латимер предупреждал не о новой атаке, а о приближении четырех французских всадников. Один нес трехцветный флажок, едва видневшийся из-под наброшенной на острие пики грязной белой рубашки.

– Хотят поговорить, – сказал Шарп.

– Я с ними поговорю, – процедил Харпер, взводя курок семиствольной винтовки.

– Нет! – остановил его Шарп. – Вернись к роте и скажи, чтобы никто не стрелял. Это приказ.

– Есть, сэр. – Харпер бросил злобный взгляд на приближавшихся французов и отошел, чтобы предупредить стрелков: держать себя в руках и убрать палец со спускового крючка.

Шарп, с винтовкой на плече и палашом на боку, направился к четверке всадников. Двое из них были офицерами, другие двое – знаменосцами, и соотношение флагов и людей выглядело почти неприличным, как будто офицеры считали себя выше прочих смертных. В трехцветном флажке ничего необычного не было – заурядный гидон, не более того, а вот второй штандарт представлял собой нечто особенное. Это был французский «орел» с раскинутыми позолоченными крыльями, восседавший на насаженном на древко постаменте. У большинства такого рода штандартов на древке висел шелковый триколор, здесь же к постаменту были прикреплены шесть волчьих хвостов. В штандарте было что-то варварское, наводившее на мысли о давно минувших днях, когда армии конных язычников вырвались из азиатских степей, чтобы разграбить и разрушить христианский мир.

И хотя при виде штандарта с волчьими хвостами в жилах у Шарпа похолодела кровь, это не шло ни в какое сравнение с эффектом, который произвел всадник, пришпоривший коня и выехавший вперед. Не серыми у него были только сапоги. Серым был мундир, серым был конь, роскошный серый плюмаж украшал шлем и даже серый ментик был оторочен серым волчьим мехом. Голенища были поверху окантованы полосками серой волчьей шкуры, серая же шкура служила чепраком. Волчьей кожей были обтянуты длинные прямые ножны и седельный чехол для карабина, и даже нахрапник уздечки представлял собой ленту из серого меха. Серой была и борода всадника, короткая и аккуратно подстриженная; но в целом лицо, безжалостное, свирепое, в шрамах, годилось для кошмаров. Всадник осадил коня, и с этого лица, обветренного, закаленного сражениями, глянули на Шарпа глаза – налитый кровью и слепой, затянутый молочной пленкой.

– Моя фамилия Лу, – сказал он. – Бригадный генерал Ги Лу армии его императорского величества. – Тон был на удивление мягок, интонации вежливы, а в английской речи слышался легкий шотландский акцент.

– Шарп. Капитан Шарп. Британская армия.

Три других француза остановились в дюжине ярдов позади генерала. Выпростав ногу из стремени, генерал легко соскочил на землю. Уступая Шарпу в росте, он все же был высок, хорошо сложен и подвижен. Шарп дал французу навскидку лет сорок, и, если он не ошибся, тот был на шесть лет старше его самого. Достав из отороченной мехом ташки две сигары, Лу предложил одну Шарпу.

– Я не принимаю подарков от убийц.

Лу рассмеялся, словно негодование британца лишь позабавило его:

– Вам же хуже, капитан. Так у вас говорят? Вам же хуже. Знаете, я был в плену в Шотландии. В Эдинбурге. Очень холодный город. Но женщины красивые. Очень красивые. Некоторые учили меня английскому, а я учил их обманывать скучных мужей-кальвинистов. Мы, отпущенные под честное слово офицеры, жили неподалеку от Свечного ряда. Знаете это место? Нет? Обязательно посетите Эдинбург. Прекрасный город, просвещенный и гостеприимный, несмотря на кальвинистов и кухню. После подписания Амьенского мира я едва не остался там. – Лу сделал паузу, ударил кремнем по стали, подул на затлевший льняной трут и прикурил сигару от его пламени. – Едва не остался, но вы сами знаете, как бывает. Она была замужем за другим, а я люблю Францию, поэтому я здесь, а она там и мечтает обо мне чаще, чем я о ней. – Генерал вздохнул. – Мне о ней погода напомнила. Мы часто лежали в постели, глядя на дождь и проплывающий за окнами туман. Холодно сегодня, а?

– Вы и оделись по погоде, генерал, – сказал Шарп. – Мехов на вас, как на шлюхе под Рождество.

Лу неприятно улыбнулся. Зубы у него были желтые, двух недоставало. С Шарпом он говорил любезно, но то была любезность кота, готового убить мышь. Затянувшись так, что зарделся кончик сигары, он пристально посмотрел на Шарпа налитым кровью глазом из-под серого козырька.

Лу видел перед собой высокого мужчину с обшарпанной винтовкой на плече и тяжелым палашом на боку. Форма рваная, в пятнах и заплатах. Черный шнур между сохранившимися серебряными пуговицами истрепался в лохмотья. Ниже – обшитые кожей французские кавалерийские рейтузы. Остатки красного офицерского пояса стягивают талию, на шее свободно повязан черный шарф. Форма выдавала человека, давно отказавшегося от атрибутов военнослужащего мирного времени в пользу солдатских практических удобств. Ко всему прочему человек еще и жесткий, решил Лу, не столько из-за шрама на щеке, сколько из-за поведения стрелка, его манеры держаться, неуклюжей и недоброй, как у того, кто предпочитает драться, а не разговаривать. Лу пожал плечами, отставив любезности, и перешел к делу:

– Я пришел за моими людьми.

– Забудьте о них, генерал, – ответил Шарп.

Он уже решил, что не станет величать француза ни «сэром», ни «месье».

Лу вскинул брови:

– Они мертвы?

– Будут.

Лу отмахнулся от назойливой мухи. Свисавшие со шлема ремни в стальной оплетке напоминали каденетты, косички, которые французские гусары отращивали на висках. Он еще раз затянулся табачным дымом и улыбнулся.

– Позвольте, капитан, напомнить вам о правилах войны.

Шарп ответил на предложение Лу словцом, которое француз вряд ли часто слышал в просвещенном обществе Эдинбурга.

– Я не беру уроков от убийц, – продолжал он, – и уж тем более касательно правил войны. То, что сотворили в этой деревне ваши люди, войной назвать нельзя. Это резня.

– Разумеется, это война, – спокойно возразил Лу, – и мне не нужны ваши лекции, капитан.

– Лекции вам, может, и не нужны, но урок уж точно необходим.

Лу рассмеялся. Повернувшись, он прошел к ручью, широко зевнул, наклонился, зачерпнул воды и поднес ладони ко рту. Потом вернулся к Шарпу.

– Позвольте объяснить, капитан, в чем заключается моя задача, а вы попробуйте поставить себя на мое место. Может, тогда забудете свои скучные английские моральные догмы. Моя задача, капитан, патрулировать дороги, идущие через эти горы, и обеспечивать безопасное прохождение фургонов с боеприпасами и продовольствием, которые помогут нам разбить вас, британцев, и оттеснить к морю. Мои враги – не солдаты в форме, под знаменем и с кодексом чести, а сборища штатских, которым не нравится мое присутствие. Пусть их! Пусть негодуют и возмущаются – имеют на то право, – но если они нападут на меня, капитан, я буду защищаться. Защищаться так решительно и беспощадно, используя все доступные мне средства, что они тысячу раз подумают, прежде чем осмелятся напасть снова. Знаете, какое главное оружие у герильерос? Ужас, капитан, чистый ужас, а раз так, то я должен быть ужаснее моего врага, а мой враг в этой провинции воистину ужасен. Вы слышали об Эль Кастрадоре?

– Кастратор? – догадался Шарп.

– Совершенно верно. Его называют так из-за того, как он поступает с французскими солдатами. Причем он делает свое дело, пока они живы, а затем оставляет их истекать кровью. Кастратор, к моему сожалению, еще не убит, но за последние три месяца ни один из моих людей кастрирован не был, а знаете почему? Потому что люди Кастратора боятся меня больше, чем боятся его самого. Я взял верх над ним, капитан, я обезопасил горы. Во всей Испании, капитан, это единственное место, где французы могут передвигаться без риска, а почему? Потому что я повернул оружие герильерос против них самих. Я оскопляю их так же, как они оскопили бы меня, но пользуюсь более тупым ножом. – Генерал Лу недобро улыбнулся. – А теперь скажите, капитан, разве вы не поступали бы так же, как поступаю я, если бы оказались на моем месте? Если бы ваших людей кастрировали и ослепляли, если бы им выпускали внутренности, если бы с них, живых, сдирали кожу и оставляли их умирать?

– С детьми? – Шарп ткнул большим пальцем в сторону деревни.

В единственном зрячем глазу Лу мелькнуло удивление, как будто ему было странно слышать такое возражение от солдата.

– Разве крысу щадят лишь потому, что она мала? Паразит есть паразит, независимо от возраста.

– По-моему, вы сами сказали, что в горах сейчас безопасно, – напомнил Шарп. – А раз так, то зачем же убивать?

– Затем, что на прошлой неделе два моих солдата погибли в деревне неподалеку отсюда. Семьи убийц укрылись здесь, надеясь, что я их не найду. Но я нашел, и отныне, можете мне поверить, капитан, ни один мой человек в засаду возле Фуэнтес-де-Оньоро не попадет.

– Попадет, если встретится там со мной.

Лу с сожалением покачал головой:

– Вы слишком скоры на угрозы, капитан. Думаю, если мы сразимся, я научу вас осторожности. А пока… верните моих людей, и мы уйдем.

Шарп ненадолго задумался, потом пожал плечами и повернулся:

– Сержант Харпер!

– Сэр?

– Выведите тех двух лягушатников.

Харпер замялся, словно желал узнать, каковы намерения Шарпа, но потом все же направился к лачугам. Секундой позже он появился с двумя пленными, которые так и остались без штанов. Один вдобавок сгибался от боли.

– Он ранен? – спросил генерал.

– Получил от меня по яйцам, – ответил Шарп. – Он насиловал девочку.

Такое объяснение, похоже, удивило Лу.

– Вы так привередливы в отношении насилия, капитан Шарп?

– Чудно́ для мужчины, а? Да, привередлив.

– Такие офицеры есть и у нас, – сказал Лу, – но несколько месяцев в Испании избавляют от излишней чувствительности. Женщины здесь дерутся наравне с мужчинами, и если женщина рассчитывает, что юбки защитят ее, то она ошибается. Изнасилование – часть ужаса, но оно служит и другой цели. Разрешите солдату насиловать, и он забудет про голод и задержанное на год жалованье. Насилие – оружие, капитан, не хуже любого другого.

– Я буду помнить об этом, генерал, когда мы вступим во Францию. – Шарп снова повернулся к лачугам. – Стойте там, сержант! – Пленных уже сопроводили к выходу из деревни. – Да, и вот что, сержант…

– Сэр?

– Принесите их штаны. Пусть оденутся как положено.

Довольный ходом своей миссии, Лу улыбнулся Шарпу:

– Вы поступаете разумно, это хорошо. Не хотелось бы драться с вами так, как приходится драться с испанцами.

Шарп посмотрел на Лу. Что за варварская форма? Наряд оборотня из кошмара. В таком только детей пугать. А вот палаш у оборотня не длиннее, чем у Шарпа, и карабин его не так точен, как винтовка Бейкера.

– Не думаю, что вы смогли бы драться с нами, – сказал Шарп. – Мы настоящая армия, а не кучка безоружных женщин и детей.

Генерал напрягся:

– Вы еще узнаете, капитан, что генерал Лу может сражаться с любым врагом и в любом месте. Я никому не проигрываю, капитан. Никому.

– Если вы никому не проигрываете, генерал, то как же оказались в плену? – усмехнулся Шарп. – Небось крепко спали?

– Я направлялся в Египет, и наш корабль был захвачен Королевским военно-морским флотом. Поражением это назвать нельзя. – Лу посмотрел на двух своих солдат, натягивавших штаны. – А где лошадь кавалериста Годена?

– Там, куда отправляется кавалерист Годен, лошадь ему не понадобится.

– Идти он может? Да, полагаю, что может. Ладно, так и быть, лошадь я вам уступаю, – высокомерно заявил Лу.

– Он отправляется в ад, генерал, – продолжил Шарп. – Я одеваю их, потому что они солдаты, и даже ваши паршивые солдаты имеют право умереть в штанах. – Он снова обернулся. – Сержант! К стенке их. И мне нужна расстрельная команда, по четыре человека на каждого пленного.

– Капитан! – рявкнул Лу, и его рука легла на эфес сабли.

– Меня вы не испугаете. Ни вы сами, ни ваш маскарадный костюм. Вытащите саблю, и мы забрызгаем ваш белый флаг вашей же кровью. Там, на гребне, у меня стрелки, которые размажут ваш зрячий глаз с двухсот ярдов, и один из них целится в вас.

Лу посмотрел на холм. Он увидел там красномундирников Прайса и одного стрелка в зеленом кителе, но, конечно, определить численность отряда не смог. Генерал повернулся к Шарпу:

– Вы капитан. Всего лишь капитан. Значит, сколько у вас здесь? Рота? Может быть, две? Больше двух рот простому капитану британцы не доверят. У меня же в полумиле отсюда почти вся бригада. Убьете моих людей, и вас будут преследовать как собак, и вы умрете собачьей смертью. На вас прекратят распространяться правила войны, как вы не распространяете их на моих людей. И уверяю вас, капитан, вы подохнете так же, как подыхают мои испанские враги. От очень тупого ножа.

Не ответив на угрозу, Шарп обратился к Харперу:

– Команда готова?

– Готова, сэр. И с нетерпением ждет.

Шарп посмотрел на француза:

– Ваша бригада далеко отсюда. Будь она близко, вы бы не трепались со мной, а пошли в атаку. А теперь извините, мне нужно отправить правосудие.

– Нет! – бросил генерал таким тоном, что даже Шарп обернулся. – Я заключил сделку с моими людьми. Вы понимаете, капитан? Вы – вожак, я – вожак, и я обещал моим людям, что никогда их не брошу. Не вынуждайте меня нарушить обещание.

– Плевать мне на ваше обещание.

Лу ждал такого ответа и потому пожал плечами.

– Тогда, может, вам не наплевать вот на что, капитан Шарп. Если не вернете моих людей, я назначу цену за вашу голову. У каждого человека в Португалии и Испании появится причина выследить и затравить вас. Убьете этих двоих – и подпишете себе смертный приговор.

Шарп улыбнулся:

– Вы не умеете проигрывать, генерал.

– А вы умеете?

Шарп уже уходил.

– Я никогда не проигрывал, – бросил он через плечо, – так что не знаю.

– Ваш смертный приговор! – прокричал ему вслед генерал.

Капитан поднял два пальца. Он слышал, что французы при Азенкуре обещали английским лучникам отрубить пальцы, которыми те натягивали тетиву. Англичане выиграли сражение, а потом придумали презрительный жест, чтобы показать самоуверенным ублюдкам, кто лучше воюет. И теперь Шарп воспользовался этим жестом.

А потом пошел убивать людей оборотня.

Майор Майкл Хоган отыскал Веллингтона у моста через речку Туронес, где три французских батальона попытались сдержать наступающих британцев. Бой был скоротечным и жестоким, и поведать о нем теперь могли убитые французы и британцы. Полоса мертвых тел обозначала черту, где противники сошлись в рукопашной; жуткие кровавые пятна отмечали место, по которому ударили анфиладным огнем два британских орудия, и, наконец, россыпь трупов показывала отступление французов через мост, уничтожить который не успели их саперы.

– Флетчер полагает, что мост построен римлянами, – приветствовал Веллингтон ирландца.

– Милорд, порой я и сам гадаю, есть ли в Португалии и Испании хоть один мост, построенный после римлян. – День выдался холодный и сырой, и Хоган, завернувшись в плащ, дружески кивнул трем адъютантам его светлости, после чего вручил генералу письмо. Печать с оттиском испанского королевского герба была взломана. – Милорд, я счел необходимым ознакомиться с содержимым в качестве меры предосторожности, – объяснил Хоган.

– Неприятности? – спросил генерал.

– Иначе, милорд, я бы вас не побеспокоил, – мрачно ответил Хоган.

Читая письмо, Веллингтон хмурился. Генерал был представительным мужчиной сорока двух лет, столь же крепкий физически, как любой солдат в его армии. Да еще, подумал Хоган, умнее большинства. Британская армия отличалась необъяснимой способностью находить наименее компетентного человека и возлагать на него верховное командование, но в случае с сэром Артуром Уэлсли, ныне виконтом Веллингтоном, система дала сбой, и армия его величества в Португалии получила наилучшее руководство из возможных. Так, по крайней мере, считал Майкл Хоган, допуская, что его мнение может быть предвзятым. Как-никак именно Веллингтон содействовал карьере Хогана, поручив сообразительному ирландцу возглавить разведку, в результате чего между ними установились близкие плодотворные отношения.

Генерал прочитал письмо еще раз, теперь уже заглядывая в перевод, предусмотрительно подготовленный Хоганом. Майор между тем оглядывал поле боя, на котором уже хозяйничали тыловые команды. К востоку от моста, где по склону, деликатно извиваясь, сбегала узкая дорога, рабочие искали в кустах трофеи. Мертвых французов раздевали донага и складывали, как дрова в поленнице, возле длинной неглубокой могилы, расширить которую пыталась команда землекопов. Другие рабочие грузили на повозку французские мушкеты, фляги, подсумки, башмаки и одеяла. Попадались и вещи весьма экзотические, поскольку французы обременили себя немалой добычей, ограбив тысячу португальских деревень, и солдаты Веллингтона находили церковные одежды, подсвечники и серебряные блюда.

– Удивительно, чего только не прихватит солдат при отступлении, – заметил генерал. – У одного мертвеца нашли табуретку для доения. Самую обыкновенную табуретку! О чем он думал? Собирался тащить ее во Францию? – Веллингтон протянул письмо Хогану. – Проклятье, – сказал он мягко и, помолчав, уже решительнее добавил: – Чтоб их! – Жестом отослав адъютантов и оставшись наедине с Хоганом, генерал продолжил: – Чем больше я узнаю о его католическом величестве короле Фердинанде Седьмом, тем больше укрепляюсь во мнении, что его следовало утопить при рождении.

Хоган улыбнулся:

– Признанный способ, милорд, удушение.

– В самом деле?

– В самом деле, милорд. Комар носу не подточит. Мать просто объяснит, что неудачно повернулась во сне и придавила несчастного малыша, а Святая церковь объявит о рождении еще одного ангелочка.

– В моем роду, – сказал генерал, – нежеланных детей отправляют в армию.

– Эффект почти такой же, милорд, вот только ангелочков не прибавляется.

Веллингтон коротко рассмеялся и помахал письмом:

– Так как же оно к нам попало?

– Обычным путем, милорд. Слуги Фердинанда вывезли контрабандой из Валанса и переправили на юг к Пиренеям, где передали партизанам, а те уже доставили нам.

– И копию в Лондон, да? Есть шанс перехватить лондонскую копию?

– Увы, сэр, ушла две недели назад. Скорее всего, она уже там.

– Черт, проклятье! Проклятье! – Веллингтон мрачно уставился на мост, где на строповую тележку укладывали ствол разобранного французского орудия. – Так что делать, а, Хоган? Что делать?

Проблема была достаточно проста. Письмо, копия которого ушла принцу-регенту в Лондон, доставили от короля Испании Фердинанда, пребывавшего в качестве пленника Наполеона во французском замке в Валансе. В письме говорилось, что его католическое величество, следуя духу сотрудничества с его английским родственником и руководствуясь желанием изгнать французских захватчиков со священной земли его королевства, дал указание Ирландской королевской роте, дворцовой гвардии его католического величества, присоединиться к войскам его британского величества под командованием виконта Веллингтона. Жест этот, при всей его кажущейся щедрости, пришелся не по вкусу генералу, не видевшему пользы от беспризорной роты дворцовой стражи. Другое дело – батальон обученной пехоты в полной боевой экипировке. Такая воинская часть пришлась бы кстати, но от роты церемониальных войск толку будет не больше, чем от распевающего псалмы хора евнухов.

– И они уже прибыли, – вкрадчиво добавил Хоган.

– Они уже что?.. – Вопрос Веллингтона улетел по меньшей мере на сто ярдов – случайный пес, посчитавший, что окрик относится к нему, бросился прочь от облепленных мухами внутренностей, вывалившихся из распоротого живота французского артиллерийского офицера. – Где они? – сердито спросил Веллингтон.

– Где-то на Тахо, милорд, плывут к нам на барже.

– И как, черт возьми, они сюда попали?

– Морем, милорд, если верить моему осведомителю. На наших судах.

Хоган насыпал табак на левую руку и вдохнул сначала одной, потом другой ноздрей. Его глаза заслезились, на секунду он замер, а потом громко чихнул. Лошадь вздрогнула, прядая ушами.

– Командир Ирландской королевской роты утверждает, – продолжил Хоган, – что провел своих людей к восточному побережью Испании и нанял судно до Менорки, где их принял на борт наш королевский флот.

Веллингтон насмешливо хмыкнул:

– И французы даже не попытались им помешать? Половина королевской гвардии открыто уходит из города, а король Жозеф смотрит на это сквозь пальцы?

Брат Бонапарта Жозеф, посаженный на испанский трон, оставался на нем только благодаря тремстам тысячам французских штыков.

– Пятая часть королевской гвардии, милорд, – вежливо поправил генерала Хоган. – И да, именно так лорд Кили и говорит. Кили – их командир.

– Кили?

– Ирландский пэр, милорд.

– Черт возьми, знаю я ирландских пэров. Кили… Граф Кили. Изгнанник, верно? Его мать, помнится, в девяностых давала деньги Тону. – (Вольф Тон, ирландский патриот, собирал деньги и вербовал добровольцев в Европе и Америке, чтобы поднять в своей родной Ирландии восстание против англичан. Восстание переросло в открытую войну в 1798 году, когда Тон вторгся в Донегол с небольшой французской армией. Армия была разгромлена, сам же Тон предпочел покончить с собой в Дублинской тюрьме, избежав таким образом британской виселицы.) – Не думаю, что Кили чем-то лучше своей матери, – мрачно заметил Веллингтон, – а уж та – сущая ведьма, которую стоило бы задушить при рождении. Его светлости можно доверять?

– Как я слышал, милорд, он выпивоха и транжира, – ответил Хоган. – Во главе Ирландской королевской роты его поставили лишь потому, что он оказался единственным ирландским аристократом в Мадриде и его мать имела влияние на короля. Она уже умерла, да упокоит Господь ее душу.

На глазах у майора солдат поддевал штыком внутренности французского офицера. Кишки неизменно соскальзывали, и в конце концов сержант, не выдержав, приказал либо собрать их руками, либо оставить воронам.

– И чем же эта ирландская гвардия занималась с тех пор, как Фердинанд уехал из Мадрида? – спросил Веллингтон.

– Жили как побирушки, милорд. Охраняли Эскориал, драили башмаки, на неприятности не нарывались, распутничали, пьянствовали да ломали шапку перед французами.

– Но не дрались с ними.

– Разумеется, нет. – Хоган помолчал. – Слишком уж удачно все устроилось, милорд. Гвардейцам разрешают уйти из Мадрида, погрузиться на судно и прибыть к нам. Тем же временем из Франции тайком вывозят письмо, в котором сказано, что рота – подарок вам от содержащегося в плену его величества. Не иначе, милорд, ко всему этому лягушатники приложили руку.

– И что, предложим чертовым гвардейцам убираться?

– Не уверен, что сможем. Принцу-регенту в Лондоне такой жест, несомненно, не польстит, и Форин-Офис, будьте уверены, сочтет любое неуважительное действие по отношению к ирландской роте как оскорбление наших испанских союзников. Вот и выходит, милорд, что придется нам этих ублюдков терпеть.

– Хоть для чего-то они годятся?

– Полагаю, для украшения, – без особой уверенности предположил Хоган.

– Украшения стоят денег, – заметил Веллингтон. – Денежный ящик с жалованьем для своей гвардии король Испании, надо думать, не прислал?

– Нет, милорд.

– Иначе говоря, платить должен я? – недобрым тоном осведомился Веллингтон и, когда Хоган сподобился лишь на ангельски смиренную улыбку, разразился проклятиями: – Чтоб им ослепнуть! Платить этим мерзавцам? Ждать, пока они ударят в спину? Их ведь для этого сюда прислали? А, Хоган?

– Не знаю, милорд. Но подозреваю, что так оно и есть.

С того места, где собралась хозяйственная команда, донесся взрыв смеха. В фалдах убитого француза обнаружились рисунки непристойного содержания. Веллингтон вздрогнул и, тронув коня, отъехал подальше от шумной компании. Над развороченной кучкой падали, бывшей еще недавно французским стрелком, дрались вороны. Ненадолго задержав взгляд на неприятной сцене, генерал поморщился.

– Итак, Хоган, что вы знаете об этой ирландской гвардии?

– В основном, милорд, она состоит из испанцев, хотя и те, что родились в Испании, должно быть, потомки ирландских изгнанников. Набирали в гвардию в первую очередь из трех ирландских полков, состоявших на испанской службе, но есть в ней, как я подозреваю, и дезертиры из нашей армии. Многие, полагаю, считают себя патриотами Испании и не прочь сражаться против французов, но среди них немало и афрансесадос, причем в большей степени это относится к офицерам и в меньшей к рядовым.

Афрансесадо называли испанца, перешедшего на сторону французов, и почти все такого рода предатели были выходцами из образованных классов. Хоган прихлопнул слепня, севшего на шею его лошади.

– Все в порядке, Джеремайя, просто голодная муха, – успокоил он животное, после чего вернулся к разговору с Веллингтоном. – Не знаю, милорд, почему их послали сюда, но уверен в двух вещах. Во-первых, избавиться от них дипломатическими средствами невозможно, а во-вторых, нам нужно исходить из предположения, что здесь они нужны французам. Короля Фердинанда, несомненно, хитростью убедили написать письмо. Говорят, он не очень умен.

– В отличие от вас, Хоган. Поэтому я с вами и мирюсь. Так что с ними делать? Поручим копать ямы для латрин?

Хоган покачал головой:

– Милорд, назначение королевской дворцовой гвардии на хозяйственные работы будет рассматриваться как оскорбление наших испанских союзников, а также его католического величества.

– К дьяволу его католическое величество! – проворчал Веллингтон и повернулся к выкопанной наподобие траншеи могиле, куда весьма бесцеремонно укладывали голых мертвых французов. – А хунта? – спросил он. – Как же хунта?

Хунта в Кадисе была регентским советом, управлявшим свободной территорией Испании в отсутствие короля. В ее патриотизме никто не сомневался, чего нельзя было сказать о ее эффективности. Хунта славилась внутренними сварами на почве оскорбленной гордости, и мало что так откровенно задевало эту гордость, как вполне разумное предложение поручить Артуру Уэлсли, виконту Веллингтону, командование всеми воюющими в Испании армиями. Веллингтон уже командовал армией Португалии и британскими войсками в этой стране, и ни один здравомыслящий человек не стал бы отрицать, что он лучший из генералов союзнических сил, хотя бы потому, что он единственный выиграл все сражения. Также никто не возражал против объединения под общим командованием всех армий, сражающихся с французами в Испании и Португалии. И тем не менее хунта отказывалась предоставить Веллингтону такие полномочия. Армии Испании, твердили эти генералы, должен вести в бой испанец, а если ни один испанец до сих пор не доказал, что способен одолеть французов, то это ничего не значит – лучше побежденный испанец, чем победоносный иностранец.

– Хунта, милорд, – осторожно ответил Хоган, – увидит в этом узкий краешек большой черной тучи. Испанцы подозревают британский заговор, имеющий целью развал испанской армии, и они, подобно ястребам с неба, будут наблюдать за тем, как вы обходитесь с Ирландской королевской ротой.

– И главным ястребом, – криво усмехнулся Веллингтон, – будет дон Луис.

– Верно, милорд!

Генерал дон Луис Вальверде был официальным представителем хунты в британской и португальской армиях; его рекомендация потребовалась бы в случае, если бы испанцы решились назначить Веллингтона главнокомандующим. Рассчитывать на такое одобрение не приходилось, поскольку в генерале Вальверде сконцентрировались как кичливая гордость хунты, так и ее вопиющая узколобость.

– Черт побери! – сказал Веллингтон, думая о Вальверде. – Ну, Хоган? Вам платят за то, чтобы вы давали мне советы, так отрабатывайте свое проклятое жалованье.

Хоган помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями, потом сказал:

– Боюсь, нам придется принять лорда Кили и его людей. Доверия к ним нет, а значит, нужно хорошенько осложнить их пребывание здесь. Осложнить до такой степени, чтобы они либо вернулись в Мадрид, либо выступили в Кадис.

– То есть мы выдавим их, – сказал Веллингтон. – Каким образом?

– Во-первых, милорд, мы разместим их поближе к французам, чтобы желающие перейти к противнику могли сделать это без особого труда. При этом мы заявим, что отвели гвардейцам столь опасную позицию из уважения к их боевой репутации. Во-вторых, милорд, мы дадим понять, что, не сомневаясь в блестящей подготовленности Ирландской королевской роты для охраны дворца, мы не столь уверены в ее умении вести обычную, повседневную войну с французами. Необходимо настоять, чтобы эти люди прошли курс практической подготовки под руководством человека, который непременно превратит их жизнь в невыносимую пытку.

Веллингтон мрачно улыбнулся:

– Заставим игрушечных пехотинцев попотеть, да? Пусть жуют солдатский хлеб, пока поперек горла не встанет.

– Именно так, милорд. Уверен, они рассчитывают на почтительное обращение и даже на какие-то привилегии; что ж, придется их разочаровать. На должность офицера связи нужно назначить человека с достаточно высоким званием, чтобы не позволил лорду Кили петушиться и рассеял подозрения генерала Вальверде. Но тот, кому предстоит их муштровать, должен быть вылеплен совсем из другого теста. Этакий солдафон – но достаточно сообразительный, чтобы вывести их на чистую воду.

Веллингтон улыбнулся и повернул коня, чтобы посмотреть на советника. Он уже понял, о ком говорит Хоган.

– Сомневаюсь, что лорду Кили придется по нраву наш мистер Шарп, – сказал генерал.

– Вот и я не думаю, милорд, что эти двое поладят.

– Где сейчас Шарп?

– Должен быть на пути к Вилар-Формозу, милорд. Ему не повезло – направлен в распоряжение начальника городского гарнизона.

– Значит, будет только рад, если вместо этого получит задание осложнить жизнь Кили, верно? А кого назначим офицером связи?

– Для такого дела, милорд, любой благовоспитанный дурень сгодится.

– Очень хорошо, Хоган. Я подыщу дурня, а вы устройте все остальное. – Генерал дал коню легкие шенкеля. Адъютанты, уловив сигнал, подобрали поводья, но Веллингтон задержался еще на секунду. – Зачем солдату табуретка для дойки?

– Чтобы в дождливую ночь задница в карауле сухой оставалась.

– А ведь и верно. И как я сам не сообразил? Молодцом, Хоган.

Веллингтон повернул коня и поскакал на запад, прочь от крови и грязи.

Проводив генерала долгим взглядом, Хоган состроил гримасу. Французы наверняка задумали какую-то подлость, но теперь, положившись на Божью помощь, он сам устроит им ловушку. Встретит Ирландскую королевскую роту сладкими речами и заманчивыми обещаниями, а потом напустит на нее Ричарда Шарпа.