Горящая земля

– Они уже далеко за Кентом! – возмутился епископ.

– И углубляются в Уэссекс, – подтвердил я.

– Сколько их? – вопросил Эркенвальд.

– Мы слышали, что причалили две сотни кораблей, поэтому у них должно быть по меньшей мере пять тысяч бойцов. Возможно, с Харальдом отправились две тысячи.

– Всего две тысячи? – резко спросил епископ.

– Это зависит от того, сколько у них лошадей. В набег отправятся только всадники, остальные будут охранять корабли.

– Все равно это языческая орда, – сердито буркнул епископ и прикоснулся к кресту у себя на шее. – Наш господин король решил сокрушить их у Эскенгама.

– У Эскенгама!

– А почему бы нет? – Епископ ощетинился, услышав мой тон.

Я засмеялся, и это заставило Эркенвальда взорваться.

– В этом нет ничего забавного! – раздраженно воскликнул он.

Но все-таки это было забавно. Альфред, а может, Этельред послал армию Уэссекса в Кент, разместил ее на лесистой возвышенности между войсками Хэстена и Харальда, а потом ничего не сделал. Теперь, похоже, Альфред (или его зять) решил отступить к Эскенгаму – бургу в центре Уэссекса, – наверное, в надежде, что Харальд атакует их и будет побежден благодаря стенам бурга. То была жалкая затея. Харальд – волк, Уэссекс – стадо овец, а армия Альфреда была собакой, призванной защищать овец, но Альфред посадил собаку на цепь, надеясь, что волк придет и будет укушен.

Тем временем волк бегал на свободе среди овечьего стада.

– И наш господин король, – надменно продолжал Эркенвальд, – требует, чтобы ты и часть твоего отряда присоединились к нему. Но только если я уверюсь, что Хэстен не нападет на Лунден во время твоего отсутствия.

– Он не нападет. – Я вдруг почувствовал прилив восторга.

Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит собаке дали острые зубы.

– Хэстен боится, что мы убьем заложников? – уточнил епископ.

– Хэстену плевать на заложников. Тот, кого он называет своим сыном, – какой-то крестьянский мальчик, облаченный в богатые одежды.

– Тогда почему ты его принял? – негодующе возопил епископ.

– А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?

– Значит, Хэстен нас дурачит?

– Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.

– Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.

– Хэстен – осторожный человек, – сказал я. – Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае просто выжидает.

Эркенвальд кивнул.

– Тогда забери завтра людей на юг, – бросил он и пошел прочь, а за ним засеменили его священники.

* * *

Теперь, оглядываясь на те далекие годы, я понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, а я ему, и нам жаль было времени, проведенного в компании друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в его дела. Другой мог бы спросить – сколько воинов я собираюсь взять с собой на юг или сколько их останется охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.

– Сколько людей с тобой поедут? – спросила меня той ночью Гизела.

Мы находились в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой родилось трое детей. Утреду, старшему, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Стиорра, а нашему младшему Осберту сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.

Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца – в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным, нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.

– Я возьму триста человек, – ответил я Гизеле.

– Всего-то?

– У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.

Гизела вздрогнула.

Она снова была беременна и вскоре могла разродиться. При виде моего обеспокоенного лица жена улыбнулась.

– Я выплевываю детей, как косточки, – успокаивающе проговорила она. – Сколько времени уйдет на то, чтобы убить людей Харальда?

– Месяц? – предположил я.

– Я успею родить, – сказала она, и я прикоснулся к амулету в виде молота Тора на шее.

Гизела, улыбнувшись, снова попыталась меня успокоить:

– С родами мне везет. – Это чистая правда.

Ее роды проходили довольно легко, и все три наших ребенка выжили.

– Ты вернешься и найдешь нового плачущего младенца, что приведет тебя в раздражение.

Я усмехнулся и подтвердил, что так оно и будет, после чего вышел на террасу, раздвинув кожаные занавеси.

Было темно. На дальнем берегу реки светилось несколько огней – там, где крепость охраняла мост, – и в воде отражалось дрожащее пламя. На востоке в прорехе между облаками появилась розовая полоска. Река бурлила, прорываясь под узкой аркой моста, но в остальном в городе стояла тишина. Время от времени лаяли собаки, с кухни порой доносился смех.

«Сеолфервулф», пришвартованный в доке рядом с домом, поскрипывал под легким ветерком. Я бросил взгляд на берег ниже по течению, туда, где поставил на окраине города небольшую башню из дуба. На этой башне день и ночь вели наблюдение, высматривали увенчанные головами чудовищ суда, явившиеся атаковать лунденские пристани. Но на вершине башни не пылал предупреждающий огонь. Все было спокойно.

Датчане в Уэссексе, но Лунден пока отдыхал.

– Когда все закончится, – донесся голос Гизелы из дверного проема, – может, нам стоит отправиться на север?

– Да, – согласился я.

Потом повернулся и посмотрел на ее красивое длинное лицо и темные глаза. Гизела была датчанкой и, как и я, устала от уэссекского христианства. Человек должен иметь богов, и, может быть, есть какой-то смысл в вере в единственного бога, но зачем выбирать такого, который слишком любит бич и шпоры? Христианский Бог не стал нашим богом, однако нам приходилось жить среди народа, боявшегося его и осуждавшего нас за то, что мы поклоняемся другому божеству. Но я принес Альфреду клятву верности, поэтому оставался там, где он требовал.

– Он не может долго прожить, – заметил я.

– А когда король умрет, ты будешь свободен?

– Больше я никому не давал клятв, – ответил я, и ответил честно.

По правде говоря, я дал еще одну клятву, и она могла меня разыскать, но той ночью мои мысли блуждали так далеко от нее, что я верил: мой ответ Гизеле правдив.

– А когда он умрет?

– Мы отправимся на север, – сказал я.

На север, обратно к моему отчему дому рядом с морем Нортумбрии, к дому, который узурпировал мой дядя. На север, к Беббанбургу, на север, к землям, где язычники могут жить без того, чтобы к ним непрерывно приставали с распятым христианским Богом. Мы отправимся домой. Я служил Альфреду достаточно долго, но хотел домой.

– Обещаю. Клянусь, что мы отправимся домой.

Боги засмеялись.

* * *

Мы пересекли мост на рассвете – три сотни воинов, полторы сотни мальчиков, которым полагалось заботиться о лошадях и нести запасное оружие. Копыта громко стучали по импровизированному настилу, когда мы ехали в сторону дымов, говорящих о том, что в Уэссексе орудуют грабители.

Преодолели широкое болото, где во время прилива среди тонкой травы темнели лужи речной воды, и взобрались на покатые холмы.

Я оставил большинство людей гарнизона в Лундене, взяв только личные войска, воинов, давших мне клятву верности, бойцов, которым доверял свою жизнь. Из таких я оставил в Лундене шестерых, чтобы они охраняли мой дом. Ими командовал Сердик – он был моим боевым товарищем много лет и чуть не плакал, умоляя взять его с собой.

– Ты должен охранять Гизелу и мою семью, – сказал я ему.

Поэтому Сердик остался, а мы поехали на запад по тропе, истоптанной овцами, которых гнали в Лунден на убой.

Мы видели, что люди слегка паникуют. Они все время посматривали на далекий дым, и таны выставили дозорных на крышах домов и на возвышенностях среди деревьев.

Не раз и не два нас принимали за датчан, и люди в ужасе бежали к лесам, но, как только выяснялось, кто мы, возвращались. Им полагалось гнать свой скот к ближайшему бургу, если будет угрожать опасность, но люди всегда неохотно покидают свои дома.

Я приказывал целым деревня́м брать скот, овец и коз и отправляться в Сутриганаворк, но вряд ли они послушались. Крестьяне предпочитали выжидать до тех пор, пока датчане не начнут дышать им в шею.

Однако датчане оставались на юге, поэтому, возможно, народ рассудил правильно.

Мы сами свернули к югу и поднялись повыше, ожидая в любой момент увидеть захватчиков. Я послал далеко вперед разведчиков, и наступила уже середина утра, когда один из них дал сигнал, помахав красной тряпкой, – он увидел то, что его встревожило. Я погнал лошадь к вершине холма, но разглядел только деревню внизу.

– Люди бежали, господин, – доложил разведчик. – Увидели меня и спрятались среди деревьев.

– Может, они бежали от тебя?

Воин покачал головой:

– Они уже паниковали, господин, когда я их увидел.

Мы оглядели широкую долину, зеленую, цветущую под летним солнцем. На дальней ее стороне возвышались лесистые холмы, а за ними столб дыма. Я видел маленькие поля, соломенные крыши деревни, дорогу, идущую на запад, мерцание ручья, извивающегося между лугами. Врага я не заметил, но густолиственные деревья могли прятать всю орду Харальда.

– Что в точности ты разглядел? – спросил я.

– Женщин, господин. Женщин и детей. Несколько коз. Люди бежали туда.

Он показал на запад.

Итак, жители покинули деревню. Разведчик мельком заметил спасающихся между деревьями, но теперь их и след простыл. Как и тех, кто заставил их спешить. В длинной широкой долине не видно было дыма, но это не означало, что людей Харальда там нет.

Я подхватил поводья лошади разведчика, повел ее вниз, чтобы мы не выделялись на фоне неба, и вспомнил тот день – много лет назад, – когда я впервые отправился на войну. Я был со своим отцом, который возглавлял фирд – людей, оторванных от своих крестьянских хозяйств, вооруженных по большей части мотыгами, косами и топорами. Мы шли пешком и представляли собой медлительную, беспорядочную армию. Датчане, наши враги, имели лошадей. Они вытащили корабли на сушу, и первое, что сделали, – это разыскали лошадей, а потом стали танцевать вокруг нас.

Мы извлекли из этого урок. Научились сражаться, как датчане, если не считать того, что Альфред теперь верил, будто его оснащенные гарнизонами города должны остановить вторжение Харальда, – а это означало, что в сельской местности Харальд получил полную свободу. Я знал – его люди будут верхом, но он вел слишком много человек, поэтому его грабящие округу отряды, без сомнения, все еще прочесывали окрестности в поисках лошадей. Наша первая задача заключалась в том, чтобы убивать этих грабителей и отнимать у них захваченных коней. Я подозревал, что одна из подобных банд орудует на восточном конце долины.

Среди своих людей я нашел того, кто знал местность.

– Господин, у Эдвульфа здесь поместье, – сказал он.

– У Эдвульфа?

– Тана, господин.

Он ухмыльнулся и рукой изобразил жирное брюхо:

– Большой, толстый человек.

– Значит, он богат?

– Очень богат, господин.

Что ж, какие-то датчане обнаружили роскошное место для грабежа, а мы нашли легкую добычу. Единственная трудность: как провести триста всадников через гребень холма так, чтобы их не увидели с восточного конца долины? К счастью, мы обнаружили тропу среди деревьев, и к полудню все мои люди прятались в лесах к западу от поместья Эдвульфа.

Потом я бросил в ловушку наживку.

Я послал Осферта и двадцать воинов по тропе, ведущей на юг, к дыму. Они вели в поводу полдюжины лошадей без всадников и двигались медленно, как будто устали и заблудились. Я приказал им ни в коем случае не смотреть прямо в сторону дома Эдвульфа, где, как я знал, сейчас орудовали датчане.

Финан, двигавшийся меж деревьев как призрак, подкрался поближе и вернулся обратно с вестью, что в деревне десяток домов, церковь и два прекрасных амбара.

– Они стаскивают вниз солому, – доложил Финан, имея в виду, что датчане обыскивают крыши строений, потому что некоторые крестьяне прятали свои сокровища в соломе, прежде чем убежать. – И по очереди насилуют нескольких женщин.

– А что насчет лошадей?

– Только женщин, – ответил Финан, потом перехватил мой взгляд и перестал ухмыляться. – Господин, в загоне у них целый табун лошадей.

* * *

Итак, Осферт двигался по тропе, и датчане заглотили наживку, как форель, клюнувшая на муху. Они увидели Осферта, тот притворился, что до сих пор никого не замечал, – и внезапно сорок или больше датчан галопом помчались, чтобы его перехватить. Тот сделал вид, что осознал опасность, повернул на запад и поскакал туда, где прятался основной отряд.

А потом все было просто, как украсть серебро у церкви.

Сотня моих людей вырвались из-за деревьев на фланге датчан, у которых не было ни малейшего шанса спастись. Двое врагов рванули поводья слишком резко, заламывая шеи лошадям, и животные упали в хаосе молотящих копыт и дерна. Другие попытались повернуть обратно, и мы достали их копьями в спины.

Более опытные датчане направили лошадей на нас, надеясь промчаться прямо сквозь атакующих, но нас было слишком много, и мои люди окружили вражеских всадников, так что в этой петле оказалась дюжина датчан.

Меня там не было.

Я повел отряд проверенных воинов к дому Эдвульфа, туда, где оставшиеся враги спешно седлали коней. Один из датчан, голый ниже пояса, скатился с вопящей женщины, обернулся и, увидев наше приближение, метнулся в сторону. Смока, мой жеребец, замедлил бег, и этот человек снова увернулся, но Смока не нуждался в указаниях седока, и Вздох Змея – мой меч – угодил датчанину в голову. Клинок застрял в черепе, и умирающего протащило за мной. Кровь брызнула мне на руку, а потом наконец дергающееся тело упало.

Я пришпорил коня, уведя большинство своих людей к востоку от поселения, отрезав таким образом путь к отступлению выжившим датчанам.

Финан уже послал разведчиков к южному гребню холма.

Почему, подивился я, датчане не выставили часовых на вершине холма, откуда мы заметили беженцев?

Впрочем, в те времена было столько мелких стычек! Датчане Восточной Англии совершали набеги на пахотные земли близ Лундена, мы платили им той же монетой, ведя своих людей вглубь датской территории, чтобы жечь, убивать и грабить.

Официально между Альфредом Уэссекским и Восточной Англией царил мир, но голодный датчанин не замечает слов на пергаменте. Человек, которому нужны рабы, скот или просто приключения, отправлялся в Мерсию и брал что хотел, а мы ехали на восток и делали то же самое.

Мне нравились такие набеги. Они давали возможность тренировать молодых воинов, позволить им увидеть врага и скрестить с ним мечи. Ты можешь муштровать человека год, вечно заставлять его практиковаться в искусстве владения мечом и копьем, но за каких-то пять минут битвы он научится куда большему.

Тогда случалось столько схваток, что я забыл большинство из них, однако ту, у дома Эдвульфа, я помню. Вообще-то, стычка была пустяковой. Благодаря беспечности датчан у нас даже не было раненых, но, когда все закончилось и мечи вернулись в ножны, один из моих людей позвал меня в церковь.

То было маленькое строение, рассчитанное не больше чем на пятьдесят или шестьдесят человек, живших вокруг господского дома. Церковь возвели из дуба, покрыли тростником. На крыше – высокий деревянный крест. Грубой работы колокол свисал с западного фронтона над единственной дверью, в каждой стене имелось по два больших окна с деревянными решетками, сквозь которые струился свет. Свет озарял толстого человека: его раздели донага и привязали к столу, – полагаю, стол этот служил алтарем. Мужчина застонал.

– Развяжите его, – прорычал я.

Райпер – он возглавлял воинов, которые захватили в плен датчан, находившихся в церкви, – двинулся вперед так, будто я пробудил его от транса.

Этот опытный боец за свою недолгую жизнь повидал много ужасов, но он, как и его люди, казалось, онемел от зверств, учиненных над толстяком. Глазницы его представляли собой мешанину из крови и слизи, щеки испещрены красными полосами, уши отсечены, член отрезан, пальцы, скорее всего, сперва сломаны, а потом стамеской отсечены от ладоней.

За столом стояли двое датчан под охраной моих людей; перепачканные красным руки пленных выдавали в них палачей-исполнителей. Однако за такую жестокость в первую очередь отвечал вожак, и именно потому я запомнил ту стычку.

Тогда я повстречался со Скади.

Если какая-нибудь смертная женщина и съела яблоки из Асгарда, дарующие богам вечную красоту, то это была Скади. Высокая, почти такая же высокая, как я, с гибким телом, обтянутым кольчугой, лет двадцати, с узким, надменным лицом и вздернутым носом. И я еще никогда не видел таких голубых глаз. Ее прямые волосы, черные, как перья воронов Одина, свисали до стройной талии, перехваченной ремнем с пустыми ножнами.

Я уставился на нее.

А она уставилась на меня.

И что же видела Скади?

Она видела полководца короля Альфреда. Видела Утреда Беббанбургского, язычника на службе у христианского короля. Я был высоким и – тогда – широкоплечим. Я был воином меча, воином копья, разбогатевшим в сражениях, поэтому кольчуга моя сияла, шлем был инкрустирован серебром, а поверх кольчужных рукавов блестели браслеты. Пояс, на котором висел меч, украшали серебряные волчьи головы, ножны Вздоха Змея усеивали кусочки гагата, пряжка ремня и фибула плаща были сделаны из тяжелого золота. Только маленький амулет в виде молота Тора, висевший у меня на шее, был дешевым, но я сохранил этот талисман детства. И он до сих пор у меня. Слава моей юности ушла, источенная временем, но тогда Скади увидела меня именно таким. Перед ней стоял полководец.

И поэтому плюнула в меня. Слюна попала мне в щеку, и я не стал ее вытирать.

– Кто эта сука? – спросил я.

– Скади, – ответил Райпер. Посмотрел на двух палачей и добавил: – Они утверждают, что она их предводительница.

Толстяк застонал. Его развязали, и теперь он свернулся клубком.

– Найдите кого-нибудь, кто о нем позаботится, – раздраженно велел я, и Скади плюнула снова, на этот раз попав мне в губы. – Кто он? – вопросил я, не обращая на нее внимания.

– Мы думаем, это Эдвульф, – доложил Райпер.

– Уберите его отсюда, – приказал я.

Потом повернулся, чтобы посмотреть на красотку, которая в меня плевала.

– И кто такая эта Скади? – пробормотал я.

Она была датчанкой, рожденной на ферме в северной части их суровой страны, дочерью человека, не добывшего богатств и оставившего свою вдову в бедности. Но у вдовы имелась Скади, удивительно красивая. Девушку выдали замуж за того, кто смог заплатить за то, чтобы ее гибкое длинное тело оказалось в его постели. Муж Скади был вождем клана фризов, пиратом. Потом молодожены повстречались с Харальдом Кровавые Волосы, и ярл Харальд предложил молодой женщине более захватывающую жизнь, чем прозябание за гниющим палисадом на заливаемой приливами отмели. И Скади сбежала с Харальдом.

Все это мне еще предстояло узнать, а тогда я понял лишь, что она – женщина Харальда и что Хэстен сказал правду: увидеть ее – значит ее возжелать.

– Ты освободишь меня, – бросила она с удивительной уверенностью.

– Я сделаю что захочу, – отрезал я. – И я не выполняю приказов глупцов.

Она возмутилась, услышав это. Я увидел – девица собирается снова плюнуть, и поднял руку, предупреждая, что ударю ее. Скади притихла.

– Ни одного дозорного, – указал я. – Какие предводители не выставляют часовых? Только глупцы.

Ее взбесили мои слова. Взбесили, потому что это была правда.

– Ярл Харальд заплатит за мою свободу, – сказала Скади.

– Моя цена за твою свободу – печень Харальда, – ответил я.

– Ты Утред? – спросила она.

– Я – лорд Утред Беббанбургский.

Скади чуть заметно улыбнулась:

– Тогда Беббанбургу понадобится новый лорд, если ты не отпустишь меня. Я прокляну тебя. Ты познаешь мучительную боль, Утред Беббанбургский, даже более мучительную, чем он. – Женщина кивнула на Эдвульфа, которого выносили из церкви четверо моих людей.

– Он тоже дурак, – отозвался я, – потому что не поставил часовых.

Отряд мародеров Скади напал ясным утром, и никто не заметил их приближения. Некоторые жители деревни, те, кого мы видели с гребня холма, спаслись, но большинство попали в плен, и из них выжили только женщины и дети, которых можно было продать в рабство.

В живых мы оставили только одного датчанина – и Скади. Остальных убили. Забрали лошадей, кольчуги и оружие. Я приказал выжившим жителям деревни гнать свой скот на север, к Сутриганаворку, потому что людей Харальда следовало лишить пропитания. Сделать это было нелегко: урожай уже находился в амбарах и сады ломились от фруктов.

Мы все еще дорезáли последних датчан, когда разведчики Финана доложили, что на юге к гребню холма приближаются всадники.

Я отправился к ним навстречу, взяв с собой семьдесят человек, датчанина, которого пощадил, и Скади. Я захватил длинный кусок пенькового каната, раньше привязанного к маленькому церковному колоколу.

Вместе с Финаном мы въехали на перевал; там был сенокос с мягкой травой, и оттуда открывался хороший вид на юг. Далеко в небе вились новые столбы дыма, но ближе, гораздо ближе, по берегам затененного ивами ручья двигался отряд всадников. По моим подсчетам, их было примерно столько же, сколько моих людей, которые теперь выстроились на перевале слева и справа от моего знамени с волчьей головой.

– Слезай с лошади, – приказал я Скади.

– Эти люди ищут меня, – с вызовом ответила она, кивнув на всадников, которые замедлили аллюр при виде боевого строя.

– Значит, они тебя нашли, – бросил я. – Поэтому спешивайся.

Она молчала и гордо смотрела на меня. Скади ненавидела, когда ей отдавали приказы.

– Ты спешишься сама, – терпеливо проговорил я, – или я вышибу тебя из седла. Выбор за тобой.

Она сдалась. Жестом я велел Финану сделать то же самое. Он вытащил меч и встал рядом с девушкой.

– А теперь раздевайся, – приказал я ей.

Лицо ее потемнело от неистовой ярости. Она не шевельнулась, но я ощутил ее гнев, похожий на свернувшуюся внутри ее гадюку. Ей хотелось меня убить, ей хотелось вопить, ей хотелось призвать богов с запятнанного дымом неба, но она ничего не могла сделать.

– Раздевайся, – повторил я, – или тебя разденут мои люди.

Скади повернулась, словно ища пути к бегству, но спрятаться было негде. В ее глазах мелькнул страх, однако ей не осталось ничего другого, кроме как повиноваться.

Финан недоумевающе посмотрел на меня, потому что я никогда не был жесток с женщинами. Я не стал ему объяснять, что, по словам Хэстена, Харальд Кровавые Волосы – порывистый человек. Оскорбляя его женщину, я надеялся спровоцировать Харальда: разозлить и заставить потерять голову.

Лицо Скади стало бесстрастной маской, когда она стянула кольчугу, кожаную куртку и льняные брюки.

Один или два моих воина разразились приветственными криками, когда Скади сняла куртку, обнажив высокие твердые груди, но смолкли, когда я на них зарычал. Я швырнул веревку Финану.

– Завяжи вокруг ее шеи, – приказал я.

Все-таки она была красивой.

Даже теперь я могу закрыть глаза и увидеть ее стройное тело, когда она стояла на пестреющей лютиками траве.

Датчане в долине пялились вверх, мои люди глазели, а Скади уподобилась существу из Асгарда, сошедшему в Срединный мир.

Я не сомневался, что Харальд за нее заплатит. Любой мужчина легко разорился бы, лишь бы обладать Скади.

Финан передал мне конец веревки, и я ткнул пятками своего жеребца, направляя его вперед. Я провел Скади вниз по склону и остановился на трети спуска.

– Харальд здесь? – поинтересовался я у нее, кивнув в сторону датчан, находившихся в двухстах шагах от нас.

– Нет, – процедила она.

Голос был сдавленным и полон горечи. Она злилась и чувствовала унижение.

– Он убьет тебя за это, – пробормотала Скади.

Я улыбнулся и ответил:

– Харальд Кровавые Волосы – пердящая крыса, полная дерьма.

Повернулся в седле и махнул Осферту, который подвел к нам уцелевшего датчанина.

Юный датчанин уставился на меня снизу вверх со страхом в бледно-голубых глазах.

– Это женщина вашего главаря. Посмотри на нее.

Он едва осмелился поднять взор на наготу Скади; после моего приказа воин мельком глянул на нее и вновь сконцентрировался на мне.

– Ступай, – велел я, – и передай Харальду Кровавые Волосы, что его шлюха у Утреда Беббанбургского. А еще доложи Харальду, что я держу ее голой, что воспользуюсь ею, чтобы поразвлечься. Иди скажи ему это. Иди!

Он побежал вниз по склону. Датчане в долине не собирались нас атаковать. Силы были равны, но мы занимали возвышенность, а датчане всегда неохотно идут в бой, грозящий большими потерями. Поэтому они просто наблюдали, и, хотя один из них подъехал достаточно близко, чтобы разглядеть Скади, никто из них не попытался ее спасти.

Куртка, штаны и сапоги Скади были у меня; я швырнул все это к ее ногам, потом наклонился и снял веревку с ее шеи.

– Одевайся, – приказал я.

Я видел: она прикидывает, как бы удрать. Скади думала о том, чтобы со всех ног побежать вниз по склону в надежде добраться до наблюдающих всадников раньше, чем я ее перехвачу, но я сжал коленями бока Смоки и, направив коня, к Скади перекрыл ей путь.

– Ты умрешь с мечом в черепе задолго до того, как доберешься до них, – предупредил я.

– И ты умрешь, – парировала она, нагибаясь за своей одеждой, – умрешь без меча в руке.

Я прикоснулся к талисману на шее.

– Альфред вешает пленных язычников, – произнес я. – Лучше надейся на то, что я сумею сохранить тебе жизнь, когда мы с ним встретимся.

– Я буду проклинать тебя, – прорычала Скади. – И тех, кого ты любишь.

– Лучше надейся, – продолжал я, – что мое терпение не истощится, иначе я отдам тебя своим людям, прежде чем Альфред тебя повесит.

– Проклятие и смерть, – сказала она.

В голосе ее слышался почти триумф.

– Ударь ее, если она снова заговорит, – велел я Осферту.

А потом мы поехали на запад, чтобы найти Альфреда.