Этот большой мир

– Докторскую готовится защищать, не до нас ему. – развёл руками инженер. – А парня ты не запугивай, требования у него, понимаешь… здоровье отличное, комсомолец, спортсмен, альпинист, даже в автобусе не укачивает! Где ты ещё такого отыщешь?

– А нам пугливые не нужны. – отпарировал Евгений Петрович. – Тем более, сам говоришь, альпинист…. Что у тебя, значок, второй разряд? – обратился он уже к Димке.

– Этим летом, в августе будет категорийное восхождение на первый! – заявил Димка. Тут ему, в самом деле, было чем гордиться. – Альплагерь Безенги, Джанги-тау Главная!

– Пятитысячник? – Евгений Петрович покачал головой, как показалось Димке, с уважением. – Знаем, плавали… Но, вынужден разочаровать тебя, мой юный покоритель высокогорий: если ты примешь наше предложение, то о восхождениях придётся забыть. Во всяком случае – на ближайшие несколько лет. Мы, видишь ли, не можем позволить, чтобы будущий обитатель новой космической станции рисковал переломать себе кости, карабкаясь на никому, в сущности, не нужные ледники и скалы. Впрочем, не расстраивайся… – он поднял руку в успокаивающем жесте, увидав, как вскинулся собеседник. – Случаев проявить себя будет предостаточно. А сейчас главный вопрос: ты, парень, действительно так уж хочешь попасть в Космос?

IV

Дело было на следующий день, в среду, на второй, десятиминутной перемене. Я торопился на четвёртый этаж, в кабинет химии, поотстав от стайки одноклассников, поскольку на ходу приходилось листать учебник. Вчера вечером времени, ясное дело, не нашлось, да и предмет не из числа любимых – но складывающийся образ отличника с хулиганских окраин укреплять всё же надо, потому я и просматривал заданный на дом параграф. Что тут у нас? Так… серная кислота… свойства… применение… Ерунда, с этим как-нибудь справлюсь, а чтобы поддержать имидж – можно рассказать о применении серной кислоты скажем, во взрывателях якорных морских мин. Или бомб, которыми эсеры и анархисты взрывали царей и министров. Как там у поэта-эмигранта Георгия Иванова?..

«Бога нет, царя не надо,

Губернатора убьём!»

…или это не он вовсе, а народное творчество, о котором нам не расскажет на уроках литературы милейшая Татьяна Николаевна?…

– Монахов? Лёша? Можно тебя на минутку?

Я обернулся. Ну вот, накаркал: русичка, на пол-пролёта ниже по лестнице, машет рукой, подзывая к себе. И ведь не сделаешь вид, что не слышал – раньше надо было думать, не оборачиваться…

– У вас сейчас что, химия?

– Да, в двадцать пятом кабинете, я как раз туда…

Она посмотрела на крошечные блестящие часики, свисающие с шеи на цепочке, на манер кулона и раздосадовано покачала головой.

– Осталось пять минут, толком ничего не успеть… Вот что: на большой перемене, как позавтракаешь, зайди ко мне в семнадцатый, хорошо? Я надолго тебя не задержу.

Семнадцатый – это русский язык и литература, её кабинет, и сегодня у восьмого «В» там уроков не намечается.

– Зайду, конечно, мне нетрудно. Да я и раньше могу, всё равно на завтрак не пойду… А в чём дело, Татьяна Николаевна?

На завтрак я действительно идти не собирался, а вот приглашение меня слегка встревожило. Неужто, уже настучали насчёт вчерашнего, и классная, всегда принимающая близко к сердцу беды своих подопечных, решила подготовить меня к надвигающейся грозе?

– Нет, не волнуйся, всё в порядке, это насчёт твоего сочинения. Со всеми остальными будем разбирать завтра, на уроке, но ты, меня, признаться удивил – вот и решила поговорить загодя. Так зайдёшь?

…уф-ф-ф, прямо камень с души. Хотя – смотрит внимательно, с понимающим таким прищуром, словно уже прочла все мои мысли…

– Зайду, я же обещал! А сейчас – простите, Татьяна Николаевна, мне ещё параграф дочитать…

– Ну, иди. – она махнула рукой. – А позавтракать всё же сходи, я тебя обязательно дождусь.

Что отвечать, когда русичка станет допытываться насчёт сочинения, я прикинул заранее. Тут неожиданностей не предвиделось – нескольких общих фраз насчёт недавно прочитанного О'Генри и горячо любимых Ильфа и Петрова вполне хватило. За сочинение я получил 5/4, первая оценка за содержание, вторая за грамотность – кто бы сомневался, опять накосячил с запятыми! Сколько ни материли меня корректоры, а я от этого, наверное, никогда не избавлюсь… Ну и обязательное: «что за манера писать как курица лапой, Монахов! Надо бы тебе хорошенько поработать над почерком, я прослежу…» Ага, поработаешь тут, когда пальцы если не мышечной, то уж точно какой-нибудь нервно-рефлекторной памятью тянутся к клавиатуре, а необходимость писать от руки воспринимается как изощрённая форма пытки! Так что писать придётся учиться чуть ли не заново, тут уж ничего не поделаешь.

А вот напоследок она меня огорошила. «Ваша Катя… в смысле, Екатерина Андреевна, она ведёт у вас историю, говорила вчера, что ты какие-то стихи читал на уроке. Не почтёшь, очень любопытно?..»

Ну конечно, запоздало сообразил я, практикантка сразу после уроков побежала к нашей классной и всё ей рассказала. И правильно, к кому же её ещё обращаться, не к завучихе же? Тем более, что про сцену с «бабочкой» она не в курсе, а рассказала только об истории с выброшенном портфелем да несколько странном поведении одного из учеников. Вот Татьяна наша Николаевна и заинтересовалась – я, как новенький, да ещё и появившийся под самый конец учебного года, пока оставался для неё тёмной лошадкой, успев проявить себя разве что давешним сочинением. Но и упоминание о стихах не оставило её равнодушными – я отлично помню, что русичка обожает поэзию Серебряного века и в будущих девятом и десятом классах постарается передать эту любовь ученикам. Она и Бродского с Галичем нам читала – не называя, разумеется, фамилий, и не на уроках, а в купе поезда, когда мы всем классом ездили в Ленинград, или у костра, во время поездки по есенинским местам, совмещённой с двухдневным турпоходом… Так что, тут следовало быть предельно осторожным, и неважно, что стихотворение ещё не написано – чуткое ухо подлинной ценительницы вполне может уловить знакомые нотки, пойдут расспросы… а оно мне надо? Поэтому на просьбу прочитать кусочек я ответил, что и рад бы, но вот прямо сейчас мне до зарезу надо полистать геометрию к следующему уроку, так что, может, лучше в другой раз? «Опять домашнее задание не сделал? – понимающе усмехнулась она. – Ну, иди, листай, но имей в виду – мы к этому разговору ещё вернёмся…»

Ага, вернёмся – особенно, когда до классной дойдут-таки слухи о том, как любящий литературу новенький размахивал в классе ножом, словно заправский уголовник. Вот тогда и посмотрим, о чём она станет со мной говорить… да и станет ли вообще? Может, просто постарается сделать так, чтобы меня прокатили на переводных экзаменах, лишив шанса остаться в этой школе? Вообще-то, на Татьяну Николаевну это не похоже, а вот завуч – тётка вредная, въедливая, такая вполне может создать проблемы… если получит для этого достаточно веский повод, разумеется. До сих пор я с ней нос к носу не сталкивался, уроков она у нас не ведёт – вот и хорошо, надо и впредь держаться от неё подальше. Менять школу, да ещё и по такому идиотскому поводу, мне не хотелось категорически – тем более, что Кулябьева в девятом классе не будет, а проиче, пока ещё потенциальные недруги проблем теперь не составят…

Что до стихов – тут имелся ещё один повод быть предельно осторожным, и повод неожиданный. Заходя в кабинет, где ожидала меня Татьяна Николаевна, я мельком бросил взгляд на стенд с портретами современных советских поэтов – и чуть на месте не хлопнулся, обнаружив рядом с Робертом Рождественским и Вознесенским Иосифа Бродского! Что же, выходит, здесь автор «Мексиканского танго» никаким гонениям не подвергался и в эмиграцию не отбыл? Объяснение этому может быть только одно: внутриполитические расклады в СССР изменились настолько, что портрет поэта, объявленного в моём варианте истории чуть ли не врагом народа, вешают на школьный стенд и даже изучают его творчество? Привет товарищу Суслову – уж не знаю, жив ли он сейчас, но к идеологии в масштабах страны его почему-то не допустили, и результат не замедлил сказаться. А ведь тут, пожалуй, и Галича не запрещают, подумал я, сбегая по лестнице на второй этаж, и Высоцкого слушают не только на полуподпольных концертах, капустниках да квартирниках-междусобойчиках. Что же до прочитанных вчера стихов – то их здесь они могут не появиться вовсе. Сами подумайте: раз Бродский не уехал в эмиграцию, то не случилось и его путешествия по Мексике – а значит, нечем было вдохновляться на создание цикла «Мексиканский дивертисмент». Или – было чем? При таких тектонических сдвигах в идеологии запросто можно представить, что советские литераторы могут ездить туристами не только в Болгарию и Польшу, но и в ту же Мексику или, скажем, Бразилию, где в лесах много-много диких обезьян, а от Педров и вовсе проходу нет…

Ладно, это потом, как-нибудь, когда будет время хорошенько всё обдумать. Вот, к примеру, с Ленкой как-нибудь завести разговор на тему современной поэзии – помнится, она в этом хорошо разбиралась… в «той, другой» жизни. А меня сегодня ожидает визит во Дворец, вторник – день занятий в Кружке Юных Космонавтов. И есть подозрение, что и тут не обойдётся без сюрпризов. А пока – бегом в кабинет математики, мурлыча под нос накрепко прилипшую мелодию Мирзаяна на известно чьи стихи, которые здесь, возможно, и сложены-то не будут…

«…В ночном саду под гроздью зреющего манго

Максимильян танцует то, что станет танго…»

А ведь сегодня день рожденья Лены, и там наверняка не обойдётся без одноклассников и одноклассниц. Сообразив это, я почесал в затылке – и решил пошарить на антресолях, где, как подсказывала память, отец хранил свою старую, оставшуюся ещё с их с мамой студенческих лет, гитару. Бритька, конечно, внесёт некоторое оживление в предстоящий светский раут, (кстати, надо бы её хорошенько вычесать перед визитом, а то ведь туалеты девчонок будут в золотистой шерсти!) – но и некоторая нотка романтики не помешает. Заодно, попробуем слегка подкорректировать складывающийся имидж гопника с окраины, угодившего в общество воспитанных мальчиков и девочек из хороших семей.

Поляна, которую Ленкина маман накрыла по случаю дня рождения любимой дочки сразу удивила меня бутылками с американской газировкой советского производства. Сам-то я впервые попробовал «Пепси» в Анапе, в санатории, куда мы отправились на один из летних месяцев с бабушкой и двоюродной сестрой – один из первых заводов по её разливу построили, кажется, в Новороссийске, в семьдесят четвёртом году. Но более-менее доступен буржуинский напиток стал лишь к концу семидесятых, когда её стали разливать в Евпатории, Прибалтике и Питере, а в Москве, как грибы после дождя, стали плодиться яркие красно-сине-белые киоски из пластика с логотипом «Пепси».

Однако, сейчас календаре семьдесят пятый год – но, вот она, коричневая «Пепси», десяток знакомых бутылочек ёмкостью 0,33 литра, выставленных на стол, словно ни в чём не бывало! Но окончательно я впал в ступор, увидав разлитые в точно такие же бутылки (помнится, у когда в них стали продавать водку, они получили прозвище «чебурашки») бледно-оранжевую апельсиновую «Миринду» и прозрачную, в хрустальных пузырьках, лимонную «Севен-Ап» все с теми же надписями «Изготовлено в СССР из концентрата и по технологии компании «Пепсико» – что уж вовсе непонятно, поскольку эти напитки появились у нас гораздо позже, на подходе к девяностым…

Осторожные расспросы позволили выяснить, что продукт сей, хоть и числится по разряду дефицитного, но такого ажиотажа, как в моей юности, не вызывает. Собственно «Пепси» продаётся в московских магазинах уже года два, а вот её фруктовые «одноклассницы» появились недавно, и их приходится искать – впрочем, не слишком долго и без особых усилий. Если прийти пораньше, объяснила мама Лены, то почти всегда можно застать хоть бы и в нашей «Диете».

Это была новость, требующая осмысления – а сколько ещё подобных с виду незначительных, а на самом деле весьма и весьма существенных расхождений со своим временем мне предстоит обнаружить, когда я, наконец, перестану метаться из стороны в сторону, и вдумчиво займусь изучением мира, где предстоит жить?

Но это всё потом, а пока – я оказался на образцовом дне рождения образцовой советской школьницы. «Наполеон» домашней выпечки с пятнадцатью (Ленка-то, оказывается, почти на полгода старше меня!) свечками, нарезка колбасы, апельсины, салатик – не традиционный «оливье», а что-то типа «мимозы», с тёртым сыром и рыбой. Меня усадили рядом с именинницей, и это наверняка вызвало бы массу заинтересованных шепотков в девичьей части застолья – если бы не почётный эскорт с Бритькой по мою левую руку и Джерри по Ленкину правую. Обе собаки накрепко приковали к себе внимание гостей, не оставив времени для досужих измышлений…

Всё когда-нибудь заканчивается, подошло к концу и это застолье. Доеден «Наполеон», опорожнены все до одной бутылочки с разноцветной заморской газировкой, собаки притомились от непрерывного внимания и устроились поспать, свернувшись двумя калачиками, рыжим и палевым, на Джерриной подстилке. А гости перебрались в Ленкину комнату, где мне вручили гитару. Как выяснилось, принёс я её зря – у именинницы был свой инструмент, и даже не один: старая обшарпанная отечественная гитара, на которой Ленка, как тут же поведала всем присутствующим, училась играть, и новенькая, блестящая свежим пахучим лаком, чешская «Кремона», да ещё и с немецкими нейлоновыми струнами – большое сокровище для людей понимающих, подарок Ленкиных родителей на пятнадцатилетие. Я, было, запротестовал: пусть именинница в таком случае и играет, тем более, что получится у неё это наверняка лучше, чем у меня, однако попытка протеста была немедленно пресечена. «Раз уж принёс гитару, – заявила Лена – вот и играй, тем более, что меня здесь все слышали, а твои таланты пока никому не знакомы. А я подыграю, можешь не сомневаться!» Что ж, с именинницей не поспоришь – я сдался, и мы принялись подкручивать колки, состраивая инструменты перед импровизированным концертом.

Собираясь в гости, я не задумывался, что, собственно, собираюсь исполнять. И вот теперь, когда вопрос встал ребром, я стал искать подсказки, и прежде всего, на книжных полках – а где ещё лучше проявляются вкусы и пристрастия обитателя комнаты?

Подсказку я нашёл почти сразу – правда, она оказалась не среди книг, а в углу, за письменным столом. Длинная сумка из плотной клетчатой ткани в форме груши с очень сильно вытянутым верхним кончиком и молнией по всей длине – я в первого же взгляда узнал сугубо специфический аксессуар, используемый спортсменами-фехтовальщиками. Осторожный взгляд выявил так же маску – довольно-таки покоцанную, что ясно свидетельствовало о частом использовании. Тут же имелась сразу три спортивные рапиры, одна из которых была снабжена характерной рукоятью-«пистолетом», отлитым целиком из алюминия и с штыревым разъёмом на внутренней стороне щитка; две другие оказались типичным оружием новичка – с обычной, слегка изогнутой обрезиненной рукояткой, с гайкой-навершием в виде пластикового усечённого конуса. Верхняя четверть клинка «продвинутой» рапиры была замотана пластырем – ага, значит хозяйка участвует в достаточно серьёзных соревнованиях, где используется электрофиксация укола? А ведь это первый юношеский, никак не меньше…

– Давно занимаешься? – спросил я шёпотом, увидав, что Ленка перехватила мой взгляд.

– Ага, в Лужниках. – кивнула девочка. – Зимой сдала на второй взрослый!

…второй взрослый? А что, очень даже неплохо…

Я совсем, было, собрался развить тему, как вдруг в глаза мне бросилась ещё одна подсказка – томик «Трёх мушкетёров» полке, над самым письменным столом. Причём, не «макулатурная», с силуэтами гасконца и его друзей, вроде той, что стояла (и сейчас стоит?) у нас дома – нет, гораздо более раннее издание, из «Библиотеки приключений и фантастики». Ого, а рядом-то «Двадцать лет спустя», и тоже не «макулатурная», а чуть ли не пятидесятых голов! Когда-то я сам прочёл продолжение похождений знаменитой четвёрки в этом самом томике со связкой шпаг на бледно-жёлтом коленкоровом переплёте…

– Нравится? – кивнул я на книги.

Она слегка покраснела – в самом деле, как-то несолидно взрослой уже барышне увлекаться «мальчуковым» чтивом, – но всё же кивнула.

– Здорово! – ответил я. – У меня они тоже на полке любимых книг. Кстати, и песенка есть подходящая. Подыграешь?

Честно говоря, первой мыслью было спеть «Пора-пора-порадуемся…», ставшую бессмертной в исполнении Боярского, но что-то меня остановило. Сам сериал должен выйти на экраны лишь через пару-тройку лет, но песни из него звучали в более раннем музыкальном спектакле Дунаевского – я сам когда-то видел его в Московском ТЮЗе. Есть там именно эта песня или нет, я не помнил, но экспериментировать не стал – очень уж хотелось удивить именинницу чем-то, чего она ещё не слышала, но обязательно романтическим.

…что ж, вы просите песен? Их есть у меня!..

 
…Париж, Париж! Чужие лица,
Письмо, желанье отличиться,
И обаяние столицы,
И жажда славы без конца,
И сон, едва смежишь ресницы:
Желанье – черт возьми! – добиться
Иль триумфальной колесницы,
Или тернового венца…^[2]
 

Спасибо моим прежним знакомым, бывшим ролевикам и реконструкторам, увлечённым темой семнадцатого века. Это была часть большого музыкального спектакля «Роман плаща и шпаги» – собственно, не песня даже, скорее стихи, исполняемые под гитарную музыку. Так я и поступил – и наградой мне стала тишина, после первых же строк повисшая в комнате.

 
…Трактиры, заговоры, шпаги,
Насмешка, первая дуэль,
Друзья, сообщники, бумаги,
Случайный взгляд, любовный хмель,
И ночи на чужом балконе,
И привкус мяты на губах,
Дороги, загнанные кони,
И хохот в винный погребах…
 

Именинница, прежде чем начать импровизированный концерт, зажгла несколько свечей, вставленных в горлышки бутылок из-под шампанского (одна из них уже почти скрылась под натёками разноцветного воска), и потушила верхний свет. Так что обстановка вполне соответствовала.

 
…И долгожданная минута —
Благодарение небес! —
Но чей-то личный интерес,
И чья-то ненависть к кому-то
Ведут к расшатыванью трона…
Итак – спасение короны,
Азарт ухода от погони,
Сквозная рана, топот, стоны…
 

Ленка начала подыгрывать, сначала тихо, потом, уловив ритм, принялась импровизировать смелее, и я отметил, что мне с моими пятью аккордами и двумя баррэ до её уровня владения инструментом как до Луны… на четвереньках.

 
…Прощанье, холод медальона,
Слова любви, прыжок с балкона…
Последний шанс, последний порох,
Укрытье, клятва, тайный грот,
Засада, перестрелка, промах,
Провал.
Улыбка.
Эшафот…
 

Я взял последний аккорд и умолк. Ленка, поняв, что стихи закончились, выдала утихающий проигрыш. Несколько секунд в комнате было тихо, после чего гости дружно захлопали. Я заявил что-то вроде «Раз уж я явился с пустыми руками – ну извините, не успел, исправлюсь! – пусть это и будет моим подарком!» И тут же сообразил, что говорить так не следовало, потому что со всех сторон посыпались вопросы: «Ох, а это твои стихи? А есть ещё что-нибудь? Почитай, ну Лёша, пожалуйста, очень просим!» Пришлось сначала уверять, что нет, стихи не мои (по-моему, вышло не слишком убедительно), потом дать клятву, что да, конечно, почитаю, и спою даже, но только когда подберу мелодию – особенно, если именинница поможет. Благосклонный взгляд в ответ, после чего Ленка подкрутила колки «Кремоны» и запела душещипательную «Дождь смоет все следы». А я забился в угол возле пучка рапир, и оттуда, из относительной безопасности, принялся рассматривать слушателей.

Кроме меня, гостей было семеро. Две девочки мне незнакомы – судя по обмолвкам, они были из спортивной секции, где занималась Лена. Ещё одна из параллельного «А» – я встречал её в школе и запомнил, благодаря ярко-рыжей шевелюре и множеству, ещё больше, чем у поганца Кулябьева, крупных веснушек. Остальные четверо были из нашего класса – две девчонки, Татьяна Воронина, невысокая смешливая толстушка с иссиня-чёрными волосами, которые она заплетала в толстенную косу, и Оля Молодых, внешне составлявшая полную её противоположность. Высокая, худая, в свои четырнадцать лишённая даже намёка на женственные округлости, с лицом того типа, который называют «лошадиным, она была первой отличницей во всех четырёх восьмых классах – и, несмотря на это, оказалась приятной собеседницей, живой и остроумной. За столом мы перекинулись с Олей несколькими фразами по поводу моего сочинения по «Мёртвым душам», куски из которого русичка прочитала всему классу на сегодняшнем уроке литературе. Я с удивлением узнал, что Оля любит американскую литературу, кроме О'Генри, проглотила всего Фолкнера, обожает Хемингуэя и – дело, невиданное для девочки её возраста! – даже читала Мелвилла, «Моби Дика». На эту тему я мог говорить бесконечно, но тут вмешалась именинница – сдаётся мне, что Лену не обрадовало внимание, которое я уделяю её подруге…

Кроме этого цветника на торжестве присутствовали двое парней из нашего класса. Одного я, как ни старался, так и не вспомнил – видимо, в моём прошлом он не перешёл в девятый класс, и за оставшиеся от четвёртой четверти полтора месяца ни имя его, ни внешность попросту не отложились в памяти. Второй же… тут дело совсем, совсем другое.

Андрей Поляков, с которым мы (опять же в том, предыдущем варианте) дружили весь девятый и десятый классы и за которым я едва не пошёл в МГРИ^[3], поддавшись на романтику походов, альпинистских баек и песен Визбора под гитару. Ими нас потчевал Андрюхин отец, геолог, альпинист с двадцатилетним стажем, владелец неофициального, но чрезвычайно почётного в этих кругах титула «Снежный барс», дававшегося за покорение всех четырёх семитысячников Советского Союза – пика Коммунизма, пика Победы, пика Ленина и пика Корженевской. Он погиб при восхождении на какую-то из кавказских вершин, когда Андрюха учился на втором курсе. Помнится, тогда он психанул, напился, угодил после пьяной потасовки с членовредительством в милицию и получил полтора года колонии. Больше я его не видел и понятия не имел, как сложилась его дальнейшая жизнь – хотя несколько раз писал ему, и даже пытался наводить справки, когда срок отсидки истёк. Бесполезно – Андрюхина мать к тому времени уехала из Москвы к родственникам куда-то в Казахстан, у прежних наших знакомых он не объявлялся, а посланные в колонию письма так и остались без ответа.

Здесь я ещё не успел с ним сблизиться, а, увидав его в школе, после первого порыва подбежать и обнять, старался держать дистанцию. Может, и зря – друг он был, каких поискать, и если бы не то роковое происшествие, может, мы на всю жизнь сохранили бы школьную дружбу, некоторым удаётся… Но сейчас у меня не было ни малейшего желания идти с ним на сближение – как, впрочем, и с другими одноклассниками. Ленка и прочие представительницы прекрасной половины нашего коллектива – это ладно, тут ситуацию в изрядной степени определяют подростковые гормоны, от которых никуда не деться. Но о чём я буду говорить с парнями-ровесниками? Как ни крути, а ведь я старше их… страшно подумать во сколько раз, знаю о многих такое, о чём они и сами не догадываются… и хорошо, что не догадываются, уж больно непростые были времена, когда приобреталось это знание. Ну, сами посудите: какие точки соприкосновения могут найтись у шестидесятилетнего мужика, видевшего и испытавшего в этой жизни всё – и четырнадцатилетних сопляков, только-только перешагнувшим порог пубертатного периода? Откуда взяться у них общим интересам, которые могли бы наладить какое-никакое общение?

Правильный ответ – ниоткуда. Вот и оставалось мне сидеть в углу, чесать за ухом перебравшуюся поближе к хозяину Бритьку, да ностальгировать по безвозвратно, как выяснилось, ушедшей юности…

V

В номере 412 гостиницы «Звёздная» они провели не больше часа. После ошеломившего Димку вопроса – действительно ли он хочет работать за пределами Земли, в Космосе? – последовали объяснения: да, в новый космический проект набирают сотрудников, причём отбор ведётся по новым, не тем, что использовались раньше, критериям. И да, отборочная комиссия, изучив личное дело студента пятого курса Энергофизического факультета МЭИ (специальность «криофизика и криогенная техника») Ветрова Дмитрия Олеговича сочла его достойным принять участие в проекте. Упомянутый студент Ветров имеет отличные показатели практически по всем предметам – некоторое отставание по английскому языку не так страшно, но в дальнейшем его придётся, разумеется, ликвидировать. На кафедре он на хорошем счету, и даже получил предложение подумать о продолжении обучения в аспирантуре. Кроме того, вышеозначенный Дмитрий Ветров находится в превосходной физической форме, занимается серьёзным видом спорта, требующим от проименованного студента Ветрова преодоления серьёзных физических, и морально-психологических нагрузок, что безусловно подтверждают его товарищи по восхождениям, у которых представители Отборочной Комиссии тоже не поленились навести справки.

– Как там пел артист Владимир Высоцкий в «Вертикали», – усмехнулся «вербовщик»:

 
– …Если шёл за тобой, как в бой,
На вершине стоял хмельной,
Значит, как на себя самого,
Положись на него…
 

– К тому же – и это в данном случае немаловажно! – продолжил Евгений Петрович, не убирая с лица иронической усмешки, – вышеперечисленный студент не успел ещё обзавестись семьёй. В своём родном Томске, где живут его родители, он бывает нечасто и, насколько известно, не планирует серьёзных перемен в семейном положении. Что, не скрою, могло бы стать определённым препятствием…

«Они и это знают! – промелькнуло у Димки в голове. – Может, таинственная «Отборочная Комиссия в курсе даже, что он расстаться с Галкой за месяц до того, как отправился на практику? А ведь дело тогда шло к свадьбе и только дурацкая случайность… впрочем, сейчас это не имеет значения, поезд ушёл…»

– Всё верно. – твёрдо сказал он. – Не планирую.

– Что ж, тем лучше. – «вербовщик» снова улыбнулся, на этот раз одобрительно, без тени иронии. – Значит, вы нам подходите – во всяком случае, по анкетным данным. А значит, остаётся ещё один вопрос – подходим ли мы вам? Не отвечайте сразу: учтите, что ваша жизнь изменится, возможно, гораздо сильнее, чем у ваших предшественников. Те, в конце концов, в массе своей были офицеры, люди военные, и зачисление в отряд космонавтов означало для них не более, чем перемену места службы и переход на новую технику и иные методы подготовки. К тому же, мало кто из них проработал в космосе больше одного-двух месяцев; вам же, как и прочим участникам нового проекта, придётся провести там годы, любуясь родной планетой только через иллюминаторы. Так что, обдумайте всё хорошенько, а через три дня дадите ответ – здесь, же, в этом самом номере, скажем… – Евгений Петрович взглянул на часы, – в четырнадцать-ноль-ноль. Пропуск для вас будет оставлен на проходной; сюда вы придёте только в том случае, если решите принять наше предложение, и сделает это в одиночку, без сопровождения вашего наставника. Впрочем… – добавил он, – сейчас вам ничто не мешает замучить его за оставшееся время вопросами. Ведь они у вас, как я понимаю, есть?

Димка покосился на Геннадия Борисовича. Тот ободряюще улыбнулся, и молодой человек кивнул. Чего-чего, а вопросов у него хватает.

– И ещё один момент. – добавил «вербовщик». – Я понимаю, соблазн велик, но не стоит рассказывать о полученном предложении вашем товарищам по практике. Особого секрета тут нет, но поверьте, так будет лучше. Это ясно?

– Всё ему ясно. – ответил вместо своего подопечного Геннадий Борисович. – Ну что ж, тогда мы пойдём?

И посторонился, пропуская Димку к двери.

– До сих пор отбор в отряд космонавтов был куда строже. – объяснял Геннадий Борисович. Они неторопливо шли вдоль пыльного бульвара, протянувшегося по проспекту Гагарина, главной улице города. – Брали в первую очередь военных летчиков или авиаинженеров, а гражданские, вроде Пацаева или того же Анохина, если и попадали в отряд, то лишь из профильных КБ и НИИ, как специалисты по тем или иным областям космической техники. Но теперь, со стартом программы «Космический батут» всё меняется, и прежде всего – резко возрастает число тех, кому предстоит работать в космосе, причём подолгу. И это, заметь, относится не только к орбитальным станциям, количество и размеры которых в ближайшее время вырастут скачкообразно – нет, им предстоит осваивать и Луну, став обитателями первого лунного города, который будет заложен уже в этом году.

– А подолгу – это примерно сколько? – осведомился Димка. Вот и «вербовщик обмолвился, что новому поколению покорителей космоса придётся работать там не месяцы, а годы. – Я читал, что постоянное пребывание в невесомости плохо влияет на организм…

– Так и есть. – кивнул инженер. – Но ты наверняка слышал о проектах внеземных станций, где будет искусственная гравитация?

– Это вращающиеся бублики, где тяготение создаётся центробежной силой? Слышал, конечно, про них многие фантасты писали. А у Соколова и Леонова даже картина есть – «На орбитальной станции», там именно такая штука изображена.

– Да, всё верно. – подтвердил Димкин собеседник. – Впервые идею подобного способа создания искусственного тяготения предложил ещё Циолковский, в своей повести «Вне земли». Пока на практике её не проверяли, но разработок было множество – и вот пришло время их реализовать, причём сразу в серьёзных масштабах. Недавно наш Институт Космических Исследований совместно с американским Стэндфордским университетом закончили разработку проекта «Остров-1» – огромного орбитального сооружения диаметром в полкилометра, способного вместить до пятисот человек, которые будут там постоянно жить и работать. И вся эта махина будет вращаться вокруг своей оси со скоростью, позволяющую создать искусственную гравитацию примерно равную земной – за счёт центробежной силы.

– И нам… в смысле, тем, кого вы сейчас набираете, предстоит там работать? – восхитился Димка. – Но ведь такую станцию наверняка придётся строить очень долго, одних ракетных запусков сколько потребуется…

– Это ты верно заметил. – согласился инженер. – Только металлоконструкций в космос придётся вывести не одну тысячу тонн. Но ты забываешь о «космическом батуте». Обычными методами, с помощью ракет-носителей, даже сверхтяжёлого класса, вроде американских «Сатурнов» или нашей Н-1 и Н-2 такая задача не решается и за десять лет – да что там, она вообще не решается, если принять во внимание затраты на одни только запуски! Но наш чудо-бублик позволит справиться с проблемой гораздо быстрее и с куда меньшими затратами. Вам во время экскурсии показывали новый стартовый комплекс – тот, что ещё только строится?