Афины. История великого города-государства

…Так как он владел богатством, происходил из знатного рода, имел влиятельных друзей, то он боялся остракизма и потому не занимался общественными делами, но в походах был храбр и искал опасностей^[34].

В другом знаменитом отрывке Плутарх описывает Перикла-политика как человека, отказавшегося ради сохранения собственного достоинства от светской жизни, привычной для афинянина его класса:

В городе его видели идущим лишь по одной дороге – на площадь и в Совет. Он отказался от приглашений на обеды и от всех такого рода дружеских, коротких отношений, так что во время своей долгой политической деятельности он не ходил ни к кому из друзей на обед; только когда женился его родственник Эвриптолем, он пробыл на пире до возлияния и тотчас потом встал из-за стола.

Хотя самодисциплина Перикла не вызывает сомнений, это описание, возможно, несколько преувеличивает железный аскетизм этого государственного мужа. Во всяком случае, в юности он мог быть не чужд развлечений. Вышло так, что в современную эпоху был найден лишь один предмет, по-видимому принадлежавший ему, – чаша для вина, на боку которой нетвердой рукой нацарапаны шесть имен, в том числе Перикла и его брата Арифрона. Чаша была подарена некоему Драмитону, который мог быть трактирщиком, возможно, в память о приятном ночном кутеже. Она была найдена в 2014 г. в афинском пригороде Кифисья; археологи в большинстве своем не видят причин сомневаться в ее подлинности.

Существует, однако, и множество свидетельств, подтверждающих, что в зрелом возрасте Перикл был расчетливым, рассудительным политиком, тщательно обдумывавшим решения и, как правило, делавшим верный выбор. Кимон был воином и делился плодами своих завоеваний с войсками, а затем и со всем городом. Перикл твердо стоял на демократических позициях. Он считал, что растущее богатство города следует использовать не для щедрых раздач, а для надежной передачи власти даже самым скромным гражданам Афин.

Добившись введения поденной платы за исполнение обязанностей присяжных, он сделал так, что бедным крестьянам из окрестностей Афин стало выгодно оставлять свои поля и заниматься обдумыванием щекотливых юридических вопросов. Благодаря этому Афины упрочили свое положение столицы правосудия греческого мира, сравнимое с нынешним положением Лондона. Гарантировав жалованье гребцам, составлявшим экипажи десятков триер, Перикл также привлек малосостоятельных горожан к участию в военно-морских предприятиях города. Вскоре после остракизма Кимона и возвышения его соперника Афины, по-видимому, увлеклись стратегическими авантюрами сразу на нескольких фронтах. Экспедиционный корпус, сначала посланный на Кипр, был перенаправлен в Египет, где его использовали для поддержки восстания против Персидской империи. Датировка этих событий все еще остается предметом споров, но египетская военная авантюра, не кончившаяся ничем хорошим, вероятно, продолжалась с 460 по 455 г. до н. э.

В то же время Афины заняли более твердую позицию во внутренних конфликтах греческого мира. Они взяли под свое покровительство и укрепили соседний порт Мегару, что привело в ярость близлежащий могущественный город Коринф. Они начали войну с островом Эгина, еще одним давним соперником, и покорили его. Представление о военных амбициях афинян в начале 50-х гг. V в. до н. э. можно составить по одной известной каменной плите, на которой перечислены 177 жертв, принадлежавших к одной из афинских фил, и указано, что все они погибли в течение двенадцати месяцев на шести разных фронтах: на Кипре, в Египте, в Финикии (нынешний Ливан), на Эгине, в Мегаре и в Галии (мелкий пелопоннесский порт). Затем отдельно, чтобы подчеркнуть значение этих слов, высечено «В ОДНОМ И ТОМ ЖЕ ГОДУ». Год, о котором идет речь, был, вероятно, 459 до н. э.

После холодной войны стратеги из Пентагона задавались вопросом о том, достаточно ли у них сил, чтобы вести одновременно две крупных войны и одну мелкую, и численность вооруженных сил сверхдержавы определялась исходя именно из этих соображений. Похоже, что аналогичного рода самоуверенность была свойственна и афинянам в период наибольшего могущества их государства, но на самом деле их способность сражаться на нескольких театрах военных действий одновременно имела свои пределы. Политический гений Перикла состоял, в частности, в способности быстро определить эти пределы, скорректировать политические решения и минимизировать ущерб как собственной репутации, так и репутации всего города.

В 457 г. до н. э. афиняне столкнулись не просто с союзниками Спарты, над которыми они обычно одерживали верх, но с сухопутными войсками самой Спарты. Это случилось при Танагре, городке, расположенном к северу от Афин. В результате долгого сражения, продолжавшегося целый день и сопровождавшегося тяжелыми потерями с обеих сторон, победили спартанцы, но это поражение не было позорным для Афин. Говорят, что там храбро сражался и сам Перикл. Несмотря на восхищение всем спартанским, которое открыто выражал Кимон, он (безуспешно) просил позволения вернуться и сражаться за родной город. Однако при Танагре сражались и погибли многие из друзей Кимона. Общий итог был довольно выгодным для Перикла. Спартанцы получили возможность вернуться домой, но, что самое важное, они не выполнили одной из своих стратегических задач – не смогли помешать строительству длинных стен, соединивших расположенные в глубине материка Афины с двумя городскими портами: старой гаванью в Фалере и новой в Пирее, становившейся основной базой афинского военного флота. Через пару лет афиняне получили еще одно напоминание об ограниченности своего могущества. После пятилетней кампании войска, отправленные ими в союзный персам Египет, оказались осаждены и заперты на одном из островов на Ниле. Эскадра меньшего размера, отправленная на помощь грекам, тоже попала в ловушку. Были потеряны десятки афинских судов. Но Перикл отреагировал на эту катастрофу, мягко говоря, изобретательным образом. Он использовал египетское фиаско в качестве предлога для переноса казны возглавляемого Афинами союза со священного острова Делос в сами Афины, а затем – на Акрополь.

Коалиция городов и островов, известная под названием Делосский союз^[35], которая изначально была добровольным пактом, заключенным для защиты греков от персов, стала, таким образом, афинской империей, и ее метрополия не терпела никакого инакомыслия со стороны входивших в эту империю государств. Греческий мир более явно, чем когда-либо прежде, разделился на сферу господства Афин, в которую входили островные и прибрежные города Эгейского моря, и спартанское содружество, контролировавшее бо́льшую часть Пелопоннеса. Центральная Греция осталась спорной территорией. Афины были либеральны в области внутреннего правления, но безжалостны в вопросах управления империей; Спарта была государством милитаризованным и авторитарным, но допускала большую свободу участников своего союза.

Около 450 г. до н. э. Кимон вернулся из изгнания, воспользовавшись тем обстоятельством, что остракизм не предполагал долговременного бесчестья. Как говорит американский историк Дональд Каган, заслуженный полководец сразу же последовал своему старейшему, глубже всего укоренившемуся призванию, то есть «отправился воевать с персами». Он возглавил экспедицию на Кипр и осадил удерживавшуюся персами гавань Китиона, но затем заболел и умер в разгар кампании. Его кончину держали в секрете, и войскам, которыми он командовал, удалось почтить его память победой в кипрском порту Саламин, названном в честь прославленного острова возле Афин.

Однако Афинам было явно не под силу установить сколько-нибудь долговременное господство над восточной оконечностью Средиземноморья. Тут Афины эпохи Перикла еще раз продемонстрировали свою способность вовремя отказываться от безнадежных дел. Каллий, богатый зять Кимона, был послан в Персию и заключил там мирный договор, по которому Афины отказывались от притязаний в Египте, а персы обещали не отправлять корабли в Эгейское море.

Даже в том, что касалось греческих дел, Перикл был убежден, что Афинам следует действовать осторожно и старательно избегать неприятностей. Территория Беотии, расположенная непосредственно к северу от Аттики, была предметом вечных раздоров, в которых участвовали крупный город Фивы, бывший союзником Спарты, и многие более мелкие города, приверженные в разное время разным сторонам. В 447 г. до н. э. несколько беотийских городов восстали против афинского владычества. Чванливый афинянин по имени Толмид настаивал, что восстание необходимо подавить, в то время как Перикл призывал город не ввязываться в эту свару. В том же году войско Беотийского союза наголову разбило Толмида и его силы.

Затем антиафинское восстание вспыхнуло в местах, которые Перикл считал действительно важными, – на острове Эвбея и в вечно беспокойном небольшом торговом городе Мегара. В обоих случаях речь шла о пунктах, контролирующих важные торговые пути, и Перикл сумел подавить оба восстания. В последнем акте этого раунда греческих междоусобиц, известного под названием Первая пелопоннесская война, спартанская армия под началом юного царя Плистоанакта дошла почти до самых Афин. Перикл провел с неопытным монархом переговоры, содержание которых осталось тайной, и убедил его – возможно, при помощи взятки – вернуться домой. Это позволило афинянам договориться со спартанцами о тридцатилетнем перемирии, по условиям которого стороны должны были уважать целостность империй друг друга и в обязательном порядке передавать любые споры на рассмотрение третейского суда. Таким образом, афиняне заключили мир, по меньшей мере формально, с двумя главными своими противниками – спартанцами и персами, – что создало условия для беспрепятственного расцвета Афин в качестве культурной и торговой сверхдержавы.

Мир создал для Перикла в обеих его ипостасях – апостола демократии в собственном городе и организатора имперской гегемонии – новые проблемы. Возможность служить гребцами и получать за это достойное жалованье была для беднейших граждан Афин важным фактором экономической безопасности. Что касается греческого мира в более широких масштабах, обильные пожертвования, поступавшие в афинскую казну, были, хотя бы теоретически, оправданы необходимостью отражения персидской угрозы. Афинская империя оказалась в опасности превратиться в союз, не имеющий врага, – приблизительно так же, как это случилось в 1990-х гг., после распада советского блока, с НАТО.

Таковы были условия, в которых Перикл принял в начале 40-х гг. V в. до н. э. судьбоносное решение организовать коллективное предприятие нового рода. Восстановление и украшение храмов Акрополя, лежавших в руинах с тех пор, как персы разорили их в 480 г. до н. э., были одним из самых поразительных общественных проектов в истории человечества – как по качеству исполнения, так и по конечным результатам. Это предприятие было не просто политическим или экономическим трюком. Афиняне, видевшие дымящийся Акрополь и пережившие лихорадочную кампанию по восстановлению и укреплению города, решили, что настало время провозгласить его славу так, чтобы о ней знали не только нынешние, но и будущие поколения.

Благодаря тем богатствам, талантам и силам, которые оказались теперь сосредоточены в Афинах, а также физической безопасности, которую обеспечивали протяженные стены, афиняне ощущали себя в силах заявить о себе всему миру. Акрополь должен был стать не просто хранилищем сокровищ, накопленных союзом; он должен был превратиться в непреходящее свидетельство величия города и грандиозное выражение благодарности его божественным покровителям. Подобно Кремлю при первых Романовых, новый Парфенон был задуман как средоточие таинственности, благочестия и политического престижа. В сердце его находилась гигантская статуя Афины из золота и слоновой кости, также служившая банком: в случае острой необходимости золотые пластины, которые образовывали одеяние богини, можно было снять и потратить на нужды города. Кроме того, там же хранились и деньги. Союзники Афин должны были вносить свой вклад в совместные оборонные предприятия кораблями, снаряжением или деньгами и в подавляющем большинстве предпочитали платить наличными. Фонды, перевезенные в 454 г. до н. э. с Делоса в Афины, составляли 8000 талантов; ожидалось, что в дальнейшем члены союза будут добавлять к этой сумме по 600 талантов в год. В следующем десятилетии постановили, что одна шестидесятая часть этих денег должна откладываться «для Афины», то есть для украшения ее храмов. Это позволяло строить и украшать самые великолепные сооружения.

Работа над новым храмом – Парфеноном – началась около 447 г. до н. э. и была закончена в течение пятнадцати лет. В средневековой и современной Европе строительство таких грандиозных и сложных соборов занимало целые века. Быстрота строительства Парфенона свидетельствует о том, с каким мастерством афиняне распоряжались талантами и ресурсами, будь то для военных, религиозных или культурных целей. Любые такие предприятия требовали хотя бы минимальной отчетности по расходованию общественных средств и способности комбинировать государственные фонды с пожертвованиями состоятельных частных лиц.

Не обходились они и без ожесточенных конфликтов. Но по сравнению с большинством предыдущих проектов строительства монументальных сооружений в истории человечества, осуществлявшихся по прихоти всемогущих монархов, в этом было нечто новое. Он был предпринят постоянно раздираемым спорами демократическим обществом, которому требовалось предоставить какой-нибудь конструктивный выход амбициям соперничающих друг с другом граждан.

Новый Парфенон был сравним с некоторыми уже существовавшими храмами греческого мира, но имел и важные уникальные особенности. Например, Олимпия гордилась огромным храмом Зевса со статуей работы Фидия, руководившего и художественными аспектами сооружения Парфенона. Однако тот храм был выстроен из песчаника. Парфенон же строился исключительно из мрамора – причем не какого попало, а мелкозернистого мрамора с горы Пентеликон. Для строительства Парфенона потребовалось добыть в карьерах 100 000 тонн мрамора и перевезти его на телегах по извилистым путям, ведущим от невысокой горной вершины, бледный переливающийся силуэт которой обрамляет панораму города с северо-востока. Для доступа в глубь горы пришлось проложить новые дороги, а на одном из склонов Акрополя соорудили пандус для транспортировки строительных материалов. Плутарх, рассматривающий эти события через призму прошедших с тех пор пятисот лет, не упускает из виду социальные и экономические последствия этого предприятия, использовавшего в огромных масштабах силы и способности всего общества. По его словам, Перикл

представил народу множество грандиозных проектов сооружений и планов работ, требовавших применения разных ремесел и рассчитанных на долгое время, чтобы остающееся в городе население имело право пользоваться общественными суммами нисколько не меньше граждан, находящихся во флоте, в гарнизонах, в походах.

Далее он добавляет, что в работах использовались

материалы: камень, медь, слоновая кость, золото, черное дерево, кипарис … ремесленники, обрабатывающие эти материалы: плотники, мастера глиняных изделий, медники, каменотесы, красильщики золота, размягчители слоновой кости, живописцы, эмалировщики, граверы; люди причастные к перевозке и доставке этих материалов: по морю – крупные торговцы, матросы, кормчие, а по земле – тележные мастера, содержатели лошадей, кучера, крутильщики канатов, веревочники, шорники, строители дорог, рудокопы …

Разумеется, строительство Парфенона не ограничивалось задачами чисто техническими. Оно было еще и возвышенным актом творчества и религиозного поклонения. Одной из его целей было укрепление афинской демократии путем напоминания гражданам об их общих истоках и едином комплексе мифов о происхождении. На фронтонах обоих концов здания храма были изображены важнейшие моменты священных повествований, которыми афиняне объясняли свое происхождение. На восточной стороне – рождение Афины, выходящей в полном вооружении из головы Зевса; на западной – спор Афины с Посейдоном, из которого богиня вышла победительницей, но оставила и морскому богу важную роль.

Эти парные темы как нельзя лучше подходили городу, надежно закрепившемуся теперь в положении великой державы, одновременно наземной и морской. Храм был в буквальном смысле построен на достижениях прошлого, но в огромной степени превзошел их. Новый Парфенон воздвигли на том же основании, что и предыдущий, построенный лишь наполовину, который должен был стать благодарственным приношением за победу при Марафоне, а затем был сожжен персами. Однако новое здание было значительно шире и немного короче, а потому его внутренние размеры стали значительно больше, и святилище Афины, до этого находившееся вне храма, теперь разместилось внутри. На ранних этапах строительства новый Парфенон принимал форму храма сравнительно суровых дорических форм, но в какой-то момент было решено – предположительно Народным собранием – включить в него некоторые аспекты более цветистого ионического стиля.

За сорока шестью колоннами, видимыми снаружи, находится второй ряд колонн ионического ордера, поверх которых вокруг всего здания проходит непрерывная лента фриза. Тот факт, что проект храма был изменен в самый разгар строительства, свидетельствует о его происхождении из шумных демократических обсуждений. Идея строительства Парфенона принадлежала Периклу, но для ее осуществления требовалось согласие граждан, и на ранних этапах у нее были весьма громогласные оппоненты. Некий Фукидид (которого не следует путать с историком) утверждал, что тратить слишком большие деньги на храм – все равно что разукрашивать город, как куртизанку. Периклу удалось добиться изгнания этого критика, причем найденные черепки показывают, что противной партией одновременно была предпринята безуспешная попытка изгнать и самого Перикла.

Нынешний мир лишь недавно осознал, насколько технически совершенной была конструкция Парфенона, благодаря работам по его реконструкции, начатым в 1975 г. В рамках этого проекта производилось восстановление колонн с ремонтом и дополнением недостающих мраморных барабанов, из которых они составлены. Все линии храма кажутся идеально прямыми из-за хитроумно реализованных оптических иллюзий.

Хотя пол храма кажется плоским, на самом деле он выгибается вверх. Колонны слегка наклонены вовнутрь и утолщаются на середине высоты. Для достижения этих эффектов каждый барабан нужно было проектировать отдельно: взаимозаменяемых деталей среди них нет. Барабаны плотно прилегают друг к другу; со временем многие из них прижались еще плотнее, что сделало Парфенон сравнительно устойчивым к землетрясениям. Когда современные скульпторы, работающие по мрамору, воспроизводили каннелюры^[36], украшающие каждый из барабанов колонн, они поняли, что окончательная резка, видимо, производилась, когда барабаны были уже установлены на место. Начав экспериментировать, реставраторы выяснили, что резка может производиться только вручную. Некоторые процессы можно освоить только методом проб и ошибок.

Транспортировка белого камня на Акрополь была делом достаточно трудным. Свежедобытые в карьерах куски мрамора отвозили к холму на запряженных лошадьми телегах, причем путь от Пентеликона занимал пять или шесть часов. Затем мрамор поднимали на вершину по специально проложенной колее. Его привозили на место строительства в точности в таких количествах, которые требовались для очередных работ; иначе вся местность, окружавшая строительную площадку, оказалась бы забита материалами.

Камни раскрывают многие секреты, но рассказывают не всё. Сохранившиеся скульптуры Парфенона по большей части находились не снаружи, а на 160-метровом фризе, проходившем вокруг второго, внутреннего пояса колонн. До сих пор существуют около 128 метров этого фриза. Бо́льшая часть этих фрагментов находится в Британском музее (что многие считают неправильным), а часть – в афинском Музее Акрополя, посетители которого могут увидеть и впечатляющую реконструкцию изначального вида всего фриза.

На фризе явно изображена некая процессия, разделяющаяся на две части в юго-западном его конце. Там есть кони, всадники, колесницы, музыканты, играющие на лирах и флейтах, и водоносы. На жертвоприношение ведут коров и овец, их сопровождают люди с медовыми сотами и лепешками, которыми животных заманивали на бойню. Но что все это означает? Не сохранилось никаких античных текстов, которые проливали бы свет на то, что имели в виду Перикл и его любимый скульптор Фидий, когда они задумывали это впечатляющее повествование в камне. В 1787 г. два британских антиквара, Джеймс Стюарт и Николас Реветт, высказали вполне обоснованную догадку: скульптуры чрезвычайно подробно изображали важнейшее общественное мероприятие в жизни города, Панафинеи, проводившиеся раз в четыре года.

Но это предположение порождает вопросов не меньше, чем разрешает: является ли фриз стилизованным изображением праздника в том виде, в каком он происходил в V в. до н. э., или же он воспроизводит миф о происхождении, на котором эти празднества были основаны? Особенно загадочна центральная сцена, в которой происходит передача некой свернутой ткани между взрослой фигурой неопределенного пола и младшей, частично обнаженной фигурой, чей пол также стал предметом споров, бурных почти до нелепости: мужчине или женщине принадлежат эти изящные ягодицы? Одно из наиболее распространенных мнений сводится к тому, что эта сцена изображает один из ключевых моментов Панафиней – подношение нового шерстяного, специально сотканного молодыми женщинами одеяния, в которое облачали деревянную статую Афины; своего рода подарка ко дню рождения.

Альтернативную теорию предложила авторитетный американский антиковед Джоан Бретон Коннелли. Прежде всего, она убедительно показывает, что в новые времена упускалась из виду одна из самых важных историй, которые афиняне рассказывали об основании своего города, потому что была утеряна бо́льшая часть посвященной ей трагедии Еврипида. Точнее говоря, бо́льшая часть этой пьесы считалась утерянной до 1960-х гг., когда на обрывке папируса, использованном для оборачивания египетской мумии, нашли 120 строк ее текста. В пьесе рассказывается, как царь Эрехтей узнает от оракула, что должен принести в жертву одну из своих дочерей, чтобы одержать верх в предстоящем сражении. По мнению Коннелли, сцена передачи ткани изображает Эрехтея, протягивающего дочери, которая должна отдать жизнь на благо города, погребальное облачение. Там же, считает она, изображены и две другие дочери царя, жертвующие собой из любви к сестре, а также их мать Праксифея, ставшая после гибели всей ее семьи жрицей. Коннелли приводит неоспоримые доводы в пользу важности истории Эрехтея. Кроме того, она демонстрирует, что все общепринятые суждения относительно фриза покоятся на чрезвычайно шатких основаниях. Вопрос о том, верно ли толкование центральной сцены на фризе Парфенона, предложенное Джоан Бретон Коннелли, остается открытым. В Афинах эпохи Перикла было нечто такое, чего никогда окончательно не разъяснят ни тексты, ни камни.