Кракен

14

– Что случилось с Леоном? – спросил Билли.

Дейн глянул на него и покачал головой:

– Меня же там не было, да? Я не знаю. С ним что-то сделал Госс?

– Этот самый Госс и тот мальчик. Было похоже, что…

– Меня там не было. Но придется взглянуть фактам в лицо. – Дейн снова глянул. – Что ты видел, то и видел. Мне жаль.

«А что я видел?» – подумал Билли.

– Расскажи, что он говорил, – попросил Дейн.

– Кто?

– Тату. Расскажи, что он говорил.

– А что это было? – спросил Билли. – Нет. Это ты мне рассказывай. Откуда ты вообще взялся? – Они петляли по незнакомым ему улицам.

– Не сейчас, – сказал Дейн. – Времени нет.

– Надо позвонить в полицию… – Под сиденьем Билли издала горловой звук белка.

– Бля, – сказал Дейн. – У нас нет времени на ерунду. Ты умный, знаешь, что происходит. – Он щелкнул пальцами. Там, где пальцы соударились, слабо вспыхнул свет. – Времени нет.

Он тормознул, выругался. Красные огни перед ними исчезли.

– Так что давай без этого. Домой тебе нельзя. Ты и сам знаешь. Там тебя и взяли. Команде Бэрона звонить нельзя. Думаешь, это поможет? Легавые наведут порядок?

– Погоди…

– Та квартира больше не твой дом. – Он говорил как рубил. – Это не твоя одежда, не твои книжки, не твой компьютер, дошло? Ты видел то, что видел. Ты знаешь, что видел то, что видел. – Дейн щелкнул пальцами у Билли под носом, и свет снова засиял. Он резко вывернул руль. – Разобрались?

Да, нет, да, разобрались.

– Почему ты пришел? – спросил Билли. – Бэрон и Варди говорили… Я думал, ты за мной охотишься.

– Жаль насчет твоего друга. Мне это знакомо. Ты знаешь, кто ты такой?

– Я – никто.

– Ты знаешь, что сделал? Я почувствовал. Если бы ты это не сделал, я бы не успел вовремя, и тебя бы отвели в мастерскую. Что-то происходит. – Билли вспомнил, как внутри все сжалось, как разбилось стекло, как тянулся момент. – Госс нас уже вынюхивает и вылизывает. Бояться надо того, который на спине.

– Татуировка разговаривала.

– Только не начинай. Чудеса уже обычное дело, приятель. И мы знали, что это грядет. – Он прервался и с грубоватым чувством коснулся своей груди у сердца. – Это концы света.

– Конец света?

– Концы.

Казалось, здания материализуются перед машиной из углов и теней, рассыпаются позади. Что-то этой ночью точно происходило.

– Это война, – сказал Дейн. – Здесь живут боги, Билли. И они вышли на войну.

– Что? Но я ни на чьей стороне…

– Ты-то? – сказал Дейн. – Ты сам себе сторона.

Билли передернулся:

– Эта татуировка – бог?

– Хрена с два. Это преступник. Гребаный злодей, – вот он кто. Думает, ты пошел против него. Думает, ты украл кракена. Думает, может, ты работал с Гризаментом. – Вот это было певучее имя, прямиком из писаний. – Они никогда не ладили.

– Где спрут?

– Хороший вопрос, да? – Дейн выкрутил руль. – Хочешь сказать, что ничего не чувствуешь? Не видел знаки? Они выходят из тьмы. Это время богов. Они поднимаются.

– Что?..

– В жидкости, за плексигласом или стеклом. Это у тебя в крови, Билли. Они выходят с небес. Их гонят сезоны. Австралия, здесь, Новая Зеландия.

Все места, где выныривали архитевтисы и мезонихотевтисы.

Они были у общественного центра – знак гласил «Церковь Южного Лондона». Улица пропахла лисами. Дейн придержал дверцу. Белка выскочила из машины и скрылась прочь в два-три синусоидных прыжка.

– Лучше говори понятно, Дейн, – сказал Билли, – а иначе я… просто…

– Билли, ну что ты. Разве не я только что тебя спас? Позволь тебе помочь.

Билли дрожал. Дейн ввел его внутрь через чумазые ряды пластмассовых стульев, стоявших лицом к кафедре, в заднюю комнату. Окна были заклеены коллажем из рваных разноцветных салфеток, образуя некий лжевитраж. Были там листовки с рекламой собраний для матерей и детей, продажи недвижимости. Подсобка с запчастями двигателей и плесневеющими газетами, гнутым великом – хлам веков.

– Паства нас укроет, – сказал Дейн. – С ними шутки плохи. Мы им помогаем. – Он открыл люк в полу. Оттуда поднялся свет.

– Вниз? – спросил Билли.

Бетонная лестница вела в коридор с лампами дневного света, отъезжающими воротами – как дверь грузового лифта. За решеткой стояли пожилой мужчина и бритоголовый мальчик в спецовках и с дробовиками. Фоновый шум ночного Лондона пропал.

– Это?.. – спросил один из охранников. – Кто это?

– Вы не знаете, кто я? – спросил Дейн. – Вот именно, еще как знаете. Пойдите и скажите его святейшеству, что я здесь, и впустите нас. – Бесцеремонно, но с мягкостью, которую Билли заметил, Дейн втолкнул его внутрь.

Стены за воротами не были безликими. У Билли раскрылся рот. По-прежнему бетонные и безоконные, стены покрывала изящная лепнина. Заляпанные лондонской копотью, которую никогда уже не оттереть, наутилус сплетался с осьминогом, с каракатицей с плоской кружевной мантией, похожей на подол юбки. Та свивала щупальца с аргонавтом, болтающимся под своим выпирающим домиком-скорлупой. И повсюду – спруты. Сделанные, когда стены были влажными.

Ну и коридорчик, этот офисный на вид переход. Щупальцевый контур по-диснеевски зловещего адского вампира; неукротимый кальмар Гумбольдта; мастиготевтис в позе камертона. Их тела были выполнены в одном размере, все отличия стирались их единой кальмарностью, их тевтической сутью. Их – слово всплыло в голове Билли и не улегалось – спрутью. Архитевтис в обшарпанной материи здания.

Подземная комната, куда Дейн привел Билли, была крошечной, как каюта. Маленькая койка, стальной туалет. На столе – тарелка с карри, чашка с чем-то горячим. Билли чуть не расплакался от запаха.

– Ты в шоке, – сказал Дейн, – и проголодался, и с ног валишься. Ты не понимаешь, что происходит. Подкрепись – и поговорим.

Дейн подхватил из тарелки целую вилку карри – чтобы показать, что есть безопасно, подумал Билли. Он поел. Напиток оказался приторным шоколадом.

– Где мы?

– Тевтекс объяснит.

«Что еще за тевтекс?» – Билли казалось, что он плывет по волнам. Изнеможение усилилось. Все виделось на темном фоне. Мысли то затихали, то прорезались, как по радио. Это не просто усталость, понял он.

– О, – сказал он. Волна тревоги.

– Так, не волнуйся, – сказал Дейн.

– Ты, что ты… – Билли тряхнул кружку и уставился в нее. Тяжело поставил отравленную дрянь, пока не уронил, – будто это имело значение. Темнота наплывала, как чернильное облако. – Что ты сделал?

– Не волнуйся, – сказал Дейн. – Тебе это нужно.

Дейн сказал что-то еще, но теперь его голос был далеко. «Ублюдки», – пытался выговорить Билли. Одна его частичка говорила другой, что Дейн не стал бы его спасать, только чтобы убить сейчас, но все остальные частички слишком устали, чтобы бояться. Билли был в темной тишине, и сразу перед тем, как она сомкнулась за ним и над ним, он забросил ноги на кровать и лег, гордый, что никто этого не сделал за него.

В бентос^[12] сна и глубже. Это поклеп, что на глубине беспросветно. Здесь моменты фосфора с животным движением. Соматические отсветы, и в этой впадине сна огоньки были крошечными грезами.

Долгий сон и проблески видений. Трепет, но не страх.

Билли всплывал и на миг открывал реальные веки, а не сновидческие, и два-три раза видел, как на него смотрят люди. Слышал он всегда только близкий шум водоворота, хотя один раз в глубоком сне, за заглушающими милями воды, женский голос произнес: «Когда он проснется?»

Он был ночным крилем, вот кем, – единственным крошечным глазком, глядящим в пустоту, пестрящую присутствием. Планктон Билли увидел симметрию мгновения. Распускающийся цветок конечностей. Клинья плавников на мантии. Красное резиновое мясо. Уж это он узнавал.

Он видел что-то маленькое или далекое. Потом тьма за тьмой, потом оно вернулось – ближе. Прямые углы, резкие черты. Аномалия линий в этой обтекаемой прорве.

Это был экспонат. Это был его кракен, его гигантский кальмар – все еще неподвижный, все еще зависший в аквариуме: аквариум и его застывшее мертвое содержимое дрейфовали в пучине. Тонули там, где нет дна. Бывший спрут возвращался домой.

И последнее – то, что могло стать последним, столь однозначной завершенностью. Что-то внизу, под погружающимся аквариумом, куда свысока, хотя и так находясь в непроглядной глуби, смотрела малюсенькая частичка Билли.

Под аквариумом было что-то чрезмерное, темное и подвижное, что-то очень медленно поднимающееся, бесконечное.

15

Коллингсвуд, на которой висели подобные задачи, потратила пару часов на разговоры об эзотерике материальной науки с женщиной, которая называла себя «полезным активом». Женщина скинула по имейлу список имен – исследователей и аферистов. «Но там все постоянно меняется, – предупредила она. – Не могу поручиться ни за кого конкретно».

– Я обзвонила первую парочку, начальник, – сказала Коллингсвуд, – но по телефону точно не поймешь, понимаешь? Кое-кто накидал еще имен. Сомневаюсь, что кто-то из них понял, о чем я говорила. Надо встречаться лицом к лицу. Точно хочешь пойти? И так, что ли, заняться нечем? – Она редко могла заглянуть в мозг Бэрона, но чего еще ждать: только у неопытных и неумелых мысли разбегались повсюду, обильно и бестолково.

– Разумеется, – сказал Бэрон. – Но для того и придумали мобильные, верно? А это наша лучшая зацепка.

Они проложили по Лондону зигзаг: Бэрон – в штатском, Коллингсвуд – в своей полумаскарадной форме, чем надеялась застать информаторов врасплох и вывести на чистую воду сотрудничества. В списке оказалось не так много имен – сворачивание и весомантика были тайной из тайн, нехожеными путями-дорожками для фанатов. Бэрон и Коллингсвуд заходили в офисы, общественные колледжи, задние комнаты магазинов на главных улицах. «Мы можем поговорить наедине?» – говорил Бэрон, или Коллингсвуд начинала сразу с «Ты знаешь, как сделать из здоровой хрени маленькую?».

Одно имя в списке принадлежало учителю физики.

– Ну что, босс, порадуем детишек? – сказала Коллингсвуд и прошла прямо перед учениками, глядевшими из-за горелок Бунзена. – Джордж Карр? – сказала Коллингсвуд. – Ты знаешь, как сделать из здоровой хрени маленькую?

– Что, довольны собой? – спросил Карр. Они прогуливались по детской площадке. – Что такое, какой-нибудь учитель физики сказал, что из вас ничего не выйдет?

– Не, – сказала она. – Они все знали, что из меня выйдет ого-го что.

– Какого черта отделу культов понадобилось от меня?

– Мы просто проверяем зацепки, сэр, – ответил Бэрон.

– Не торгуешь мастерством? – спросила Коллингсвуд. – Скукоживание напрокат?

– Нет. Я не очень хорош и не очень заинтересован. Пользуюсь в быту.

– Это для чего?

– Поедемте как-нибудь со мной в отпуск, – сказал он. – Одежда на три недели в одной наплечной сумке.

– Можно взять с собой собаку? – спросил Бэрон.

– Что? Нет, конечно. Сжатие таких сложностей мне не по плечу. Может, туда и засуну, но на выходе Барбос уже не побежит за палками на пляже.

– Но это возможно.

– Конечно. Кое-кто умеет. – Он погладил щетину. – Кто-нибудь называл вам Андерса?

Бэрон и Коллингсвуд переглянулись.

– Андерс? – повторил Бэрон.

– Андерс Хупер. У него магазин в Челси. Забавное нишевое местечко. Он очень хорош.

– И почему мы о нем не слышали? – спросил Бэрон, помахивая списком.

– Потому что он только-только начал. Профессионально занимается этим где-то год. Вот он – и хорош, и правильно настроен, чтобы делать это за барыши.

– А ты откуда о нем услышал? – спросила Коллингсвуд.

Карр улыбнулся:

– Это я его всему научил. Скажите, мистер Мияги^[13] передавал привет.

Магазин Хупера делил помещение в террасе^[14] с кондитерской, магазином книжек в дорогу, флористом. Назывался он «Японутый!». С витрин с мангашным энтузиазмом таращились персонажи по соседству с наборами роботов и всякими нунчаками. Внутри треть маленького полочного пространства занимали книги по философии, математике и оригами. Стопки книг со схемами складывания. Невероятные образцы – динозавры, рыбки, бутылки Клейна, геометрические хитросплетения – все из единого неразрезанного листа.

– Ну ладно, – сказала Коллингсвуд. Улыбнулась с уважением: – Ну ладно, это зашибенно.

Из задних помещений вышел молодой человек.

– Доброе утро, – сказал он. Андерс Хупер оказался высоким человеком смешанной расы в футболке с «Гандамом». – Чем могу… – он осекся при виде формы Коллингсвуд, – помочь?

– Кое-чем можешь, – сказала она. – Торговля нормально идет, не разоряешься?

– Кто вы?

– Отвечайте на вопрос, мистер Хупер, – сказал Бэрон.

– Конечно. К аниме большой интерес. Мы в числе лучших поставщиков…

– Всю эту хрень можно и в Интернете купить, – сказала Коллингсвуд. – И люди сюда приходят?

– Конечно. Их…

– А как насчет твоих хреногами? – спросила она. Он моргнул:

– А что с ними? Это, конечно, более специализированный товар… – Он держал разум туманным, но «что они знают?» Коллингсвуд из него подцепила – словно объявление после сигнала.

– И специалист у нас ты, да? Блин, мы в долбаном Челси. Как ты аренду оплачиваешь? Мы тут говорили с мистером Карром. Привет, кстати, передает. Он нам рассказал, ты складываешь всякое на заказ. Особая работа. Есть такое, Андерс?

Он облокотился на стойку. Перевел взгляд с Бэрона на Коллингсвуд. Посмотрел по сторонам, словно кто-нибудь мог подслушивать.

– Что вы хотите знать? – спросил он. – Я не делал ничего незаконного.

– Никто и не говорит, что делал, – ответила Коллингсвуд. – Но кто-то, блин, сделал. Зачем ты этим занимаешься?

– Из-за минимизации, – сказал Андерс. – Суть не просто в том, чтобы давить, чтобы упихивать. Тут роль играет топография. Люди вроде Карра – со всем уважением, все-таки он меня в это и втянул, – но, в общем, они как бы… – Андерс помял руками воздух. – Они заталкивают. Набивают чемодан.

– Более-менее так он и сказал, – ответил Бэрон.

– Если это вам и надо – ну, знаете, тогда все нормально. Но… – Его руки попытались что-то описать. – В планургии вы пытаетесь поместить предметы в другие пространства, понимаете? Реальные предметы, с углами, поверхностями и всем таким. В случае оригами вы имеете дело со сплошной поверхностью. Резать нельзя, понимаете? Суть в том, что потом все можно разложить обратно. Я понятно объясняю?

– И тебя никак не смущает, что эти вещи, ну знаешь, твердые, – сказала Коллингсвуд.

– Не настолько, как можно подумать. В оригами в последние годы произошла целая революция… Что?

Коллингсвуд умирала со смеху. Бэрон присоединился. Через пару секунд Андерсу хватило приличий хихикнуть.

– Ну, простите, – сказал он, – но правда же. Помогли компьютеры. Мы живем в эру – так, ладно, это вам тоже понравится, – экстремального оригами. Роль играет математика. – он посмотрел на Коллингсвуд. – Вот что у вас за традиция?

– Традиции – для позеров, – сказала она. Он рассмеялся:

– Как скажете. Когда привлекаешь матаномалику, учитываешь визуальные числа, все такое… Вам это о чем-нибудь говорит?

– Ты давай по делу уже.

– Простите. Я к тому, что есть способы… – Он наклонился над кассой и зажал маленький цифровой дисплей между большим и указательным пальцами. И сложил.

Коллингсвуд смотрела, как лихо получается. Андерс снова и снова переворачивал кассу, подтыкал под клавиатуру. Мягко сложил гармошкой. Громоздкая штука проваливалась в себя по сгибам, разные аспекты слитных поверхностей проскальзывали друг за друга, словно видишь их с разных точек одновременно. Андерс складывал, и через полторы минуты на стойке, – все еще подключенный к проводу (теперь ускользнувшему в невозможную складку, ведущую во внутренности), – стоял японский журавлик, который можно было поставить на ладонь. Внешняя поверхность одного крыла птицы была уголком дисплея, второго – передом ящика с деньгами. Шейка – расплющенный клин клавиатуры.

– Если потянуть вот тут, будет хлопать крыльями, – сказал Андерс.

– Круто, – ответила Коллингсвуд. – И не сломал?

– В этом и суть. – Он манипулировал краями, развернул обратно к оригинальному виду. Нажал на кнопку – раздался писк, и ящик открылся с тихим кассовым звоном.

– Неплохо, – сказал Бэрон. – Значит, подрабатываете тем, что складываете птичек из касс.

– О да, – не моргнув и глазом, отшутился Андерс. – Очень прибыльно.

– Но весят они столько же?

– Есть способ складывать как бы, можно сказать, в забываемое пространство, чтобы мир не замечал веса, пока не развернешь.

– И сколько бы вы взяли, – сказал Бэрон, – скажем, за то, чтобы сложить человека? В посылку? Которую можно отправить?

– А. Что ж. У человека много поверхностей, надо брать в расчет все. Многовато складок. Так вот в чем дело? В парне, который хотел приколоть друга?

Коллингсвуд и Бэрон уставились на него.

– Это какой-такой парень? – сказал Бэрон.

– Блин, а что-то случилось? Мужик разыгрывал приятеля. Попросил меня сложить его вместе с сыном, как книгу. Заплатил дополнительно за доставку. Сказал, что не доверяет почте. Я говорю «сказал», хотя сам сто лет доходил, что он несет, такая у него манера речи. Добраться туда было отдельным гемором, но это стоило того…

– Куда добраться? – спросил Бэрон. Андерс назвал адрес Билли.

– А что случилось? – спросил он.

– Расскажите об этом человеке все, что можете, – сказал Бэрон. Поднял блокнот. Коллингсвуд развела руки, пытаясь нащупать осадок в помещении. – И что значит, – спросил Бэрон, – «его сын»?

– Ну, у мужика, – сказал Андерс. – Который попросил его сложить. У него был пацан. Его мальчик. – Он моргнул под взглядами Бэрона и Коллингсвуд.

– Опиши их, – прошептал Бэрон.

– Мужику под пятьдесят. Длинные волосы. Попахивал, если честно. Дымом. Я даже удивился, что он смог расплатиться, заказ недешевый. А его сын был… как бы не от мира сего. – Андерс постучал по голове. – Ни слова не сказал… Что? Да что? Господи, что случилось-то?

Бэрон отступил и уронил руки по бокам, болтая блокнотом. Коллингсвуд выпрямилась, раскрыв рот и глаза. Лица у них побелели одновременно.

– Ох ты бля, – прошептала Коллингсвуд.

– Господи боже, и никаких, никаких звоночков не услышал? – спросил Бэрон. – Ни на чертову секунду не задумался, с кем имеешь дело?

– Я вообще не понимаю, о чем речь!

– Он ни хренашеньки не знает, – сказала Коллингсвуд. Ее голос надтреснул. – Этот сраный новичок вообще не рубит. Потому они сюда и пришли. Потому что он новенький. Вот с какой радости ему дали заказ – он зеленый. Они знали, что он не врубается, с кем, сука, имеет дело.

– Да с кем я имел дело? – истошно спросил Андерс. – Что я сделал-то?

– Это они, – сказала Коллингсвуд. – Это же они, да, начальник?

– О боже пресвятый! Очень похоже. Господи, очень и очень похоже. – Они задрожали во внезапно похолодевшей комнате.

– Это Госс и Сабби, – прошептала Коллингсвуд.

16

Билли проснулся. Туман, темная вода в голове – все ушло.

Он сел. Он был не в лучшей, но в форме. На нем была та же одежда, в которой он лег, но ее снимали и стирали. Он закрыл глаза и увидел океанических существ из одурманенного сна.

У двери стоял человек в спортивном костюме. Билли резко отполз на кровати – в наполовину испуганном, наполовину боевом развороте к нему лицом.

– Вас ждут, – сказал мужчина. Открыл дверь. Билли медленно опустил руки. Он вдруг понял, что чувствует себя лучше, чем за очень долгое время.

– Вы меня подпоили, – сказал он.

– Об этом мне ничего не известно, – торопливо сказал мужчина. – Но вас ждут.

Билли последовал за ним мимо декаподов и осьминогов в промышленных масштабах, выхваченных флуоресцентными лампами. Ощущение сна сохранялось, как вода в ушах. Он отставал, пока человек не свернул, потом развернулся и побежал как можно тише, ускоряясь под эхо собственных шагов. Задержал дыхание. На перекрестке встал, вжался спиной в стену и огляделся.

Разные подвиды в цементе. Возможно, он найдет путь по цефалоподам. Он не имел представления, куда ему идти. Шаги своего сопровождающего он услышал за секунды до того, как тот появился вновь. Тот жестикулировал – неловко манил Билли за собой.

– Вас ждут, – сказал он. Билли последовал за ним по выхолощенной храмляндии в зал – такой большой и внезапный, что у Билли перехватило дыхание. Весь без окон, весь выхваченный из-под Лондона.

– Тевтекс скоро будет, – сказал проводник по миру водных существ и ушел.

Здесь были скамьи, каждая – с полочкой сзади спинки, для псалтырей. Стояли они лицом к простому алтарю в стиле шейкеров^[15]. Над ним висела огромная и красивая кованая версия того самого многорукого символа – сплошь вытянутые «S» из серебра и дерева. Стены были завешаны картинами, как эрзац-окнами. На всех – гигантский кальмар.

Зернистые глубоководные фотографии. Выглядели они куда старше, чем было возможно. Гравюры из старинных бестиариев. Картины. Графика пером и тушью, пастели, суггестивные оптические иллюзии с фрактальными присосками. Он не узнавал ни одной. Билли вырос на изображениях кракена и книжках о стародавних чудовищах. Он искал знакомое. Где невозможный осьминог де Монфора, утаскивающий корабль? Где старые знакомые интерпретации poulpes^[16] Верна?

Одна пастораль восемнадцатого века с гигантским кальмаром была большим и фарсовым изображением резвящегося в брызгах молодого архитевтиса рядом с берегом, откуда наблюдают рыбаки. Полуабстрактный взгляд – переплетение трубчатых бурых фестонов, гнездо клиньев.

– Это Брак, – сказал кто-то позади. – Что вам снилось?

Билли обернулся. Там был Дейн со сложенными на груди руками. Перед ним стоял говоривший. Это был священник. Человек шестидесяти лет, с белыми волосами, аккуратно подстриженной бородой и усами. Именно что священник. В длинной черной рясе, высоком белом воротнике. Только немного помятый. Руки сцеплены сзади. На шее – цепь, с которой свисал символ спрута. Они втроем стояли в чистейшей тишине этих погруженных чертогов, глядя друг на друга.

– Вы меня подпоили, – сказал Билли.

– Ну, право, – сказал священник. Билли взялся за спинку скамьи и наблюдал за ним.

– Вы меня подпоили, – сказал Билли.

– Но вы же здесь?

– Зачем? – спросил Билли. – Зачем я здесь? Что происходит? Вы обязаны… объяснить.

– В самом деле, – сказал священник. – А вы обязаны нам жизнью. – Его улыбка обезоруживала. – Значит, мы оба в долгу. Послушайте, я знаю – вы хотите знать, что случилось. А мы хотим объяснить. Поверьте, вам нужно понять, – говорил он с аккуратно нейтральным акцентом, но от речи все же отдавало Эссексом.

– Вы расскажете, что все это значит? – Билли поискал глазами выходы. – Все, чего я вчера добился от Дейна…

– Вчера был неудачный день, – сказал священник. – Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Как спалось? – Он потер руки.

– Что вы мне подмешали?

– Чернила. Разумеется.

– Вранье. От чернил кальмара не бывает видений. Это какая-то кислота или…

– Это чернила, – сказал священник. – Что вы видели? Если вы что-то видели, то только благодаря себе. Простите за такое грубое погружение. У нас действительно не было выбора. Время не на нашей стороне.

– Но зачем?

– Потому что вам нужно знать. – Священник буравил взглядом. – Вам нужно видеть. Вам нужно знать, что происходит. Мы не даровали видений, Билли. То, что вы видели, пришло от вас самого. Вы видите яснее других.

Священник подошел ближе к картине.

– Как я сказал, Брак, – продолжил он, – 1980-й. Бертран Юбер – единственный в истории тевтекс-француз – брал его в море. Они провели в Бискайском заливе четыре дня. Юбер исполнил определенный ритуал, о котором, к сожалению, не сохранилось записей, и поднял из глубин маленького божка. Должно быть, Юбер действительно обладал могуществом. Он единственный после Стинстрапа, кто был способен вызвать не только образы. Но и крупную… рыбу. И божонок ждал, пока Брак его зарисовывал, чуть ли не падая в обморок от восторга – и чуть ли не падая за борт. Спрут ушел под воду, взмахнув охотничьим щупальцем, – как выразился Брак, «exactement comme un garcon qui dit «au revoir» aux amis»^[17]. – Священник улыбнулся: – Дурачок. Ни малейшего понимания. Отнюдь не «comme», ничего подобного. Прозвучит странно, но Брак сказал, что начал мыслить углами благодаря «извивности» увиденного в тот день. Он говорил, ни одна дуга не передаст тех извивов, что он видел.

Кубизм как неудача. Билли перешел к другой картине. Эта уже традиционно репрезентативная – толстый расплющенный гигантский кальмар, тлеющий на камне в окружении ног в сапогах. Быстрые, курчавые мазки.

– Зачем вы меня подпоили?

– Это Ренуар. Вон там – Констебль. Достинстраповская – так мы зовем эту антраментальную эпоху. До того, как мы вышли из чернильного облака. – Работы вокруг Билли вдруг стали похожи на Мане. На Пиранези, Бэйкона, Брейгелей, Кало.

– Меня зовут Мур, – сказал священник. – Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом. Я бы искренне хотел это предотвратить.

– Я даже не знаю, что случилось, – сказал Билли. – Я не понял, что тот человек… – Он сглотнул слова. Мур прочистил горло. За стеклом в тяжелой витрине была плоская поверхность, сланцеватая плита. Где-то квадратный метр серо-бурого камня. В красных пятнах цвета засохшей крови, под очертаниями наблюдающих человеческих фигурок, там был исполнен рисунок торпеды органическими линиями и угольными чернилами; сонм спиральных хлыстов; круглое черное око.

– Это из пещеры Шове, – сказал Мур. – Тридцать пять тысяч лет. – Угольный глаз спрута вперялся в них через эпохи. У Билли повело голову от доантичной версии. Может, ее нужно видеть в языках пламени от костра? Женщины и мужчины палками и проворными мазками пальцами изображали то, что явилось на кромке моря. То, что воздело множество рук в глубоководном приветствии, пока они махали с литоралей.

– Мы всегда обращались с заказами, – сказал Мур. – Мы показывали им бога. – Он улыбнулся: – Или его детей. Таков был обычай. С конца эпохи атрамента мы обычно предлагали лишь сновидения. Как вам. Нам не известно, как Юбер призвал молодого бога. О том молчит даже море. А мы спрашивали. Вы видели молодняк, Билли. Младенца Иисуса. – Он улыбнулся собственному кощунству. – Вот что вы сберегли. Архитевтис – порождение кракена. Боги – яйцекладущие. Не только наши – все. Богорожденные есть всюду, если знать, где искать.

– Что это была за татуировка? – спросил Билли.

– А те кракены, что доходят до последней стадии? – Мур ткнул большим пальцем в наскальный рисунок. – Они спят безбудным сном – вот что они делают, – процитировал он. – «Питаяся во сне громадными червями океана», как говорится. Поднимутся они только в самом конце. Только в конце – пока «огонь последний бездны моря´ не раскалит дыханьем», – Мур изобразил кавычки пальцами, – «чтоб человек и ангелы однажды увидели его, он с громким воплем всплывет и на поверхности умрет»^[18].

Билли смотрел мимо Мура. Он гадал, как проходят поиски у его почти коллег – а они проходят обязательно, – какого прогресса добились Бэрон, Варди и Коллингсвуд. С моментальной пугающей отчетливостью представил, как Коллингсвуд в своих неформальной недоуниформе и дерзости расшибает бошки, чтобы найти его.

– Мы были в начале, – сказал Мур. – И теперь мы здесь. В конце. Боги-младенцы являются по всему свету. Кубодера и Мори. Это только первый. Фотографии, видео – они дают о себе знать. Архитевтисы, мезонихотевтисы, неизвестные. После стольких лет молчания. Они поднимаются.

В двадцать восьмой день февраля 2006 года кракен пришел в Лондон, – Мур улыбнулся. – В Мельбурне своих держат в блоках изо льда. Можете представить? Не могу не назвать это «божественным мороженым». Вы знаете, что того, которого планируют выставлять в Париже, они, как это называется, пластинируют? Как делал с людьми тот странный немец. Так-то они собираются показывать бога, – Дейн покачал головой. Мур покачал головой. – Но не вы. Вы обошлись с ним… правильно, Билли. Вы уложили его с добротой. – Странная, неестественная формулировка. – С уважением. Вы держали его за стеклом.

Его спрут был мощами в раке.

– Се первый год кракена, – сказал Мур. – Се Anno Teuthis. Мы живем перед светопреставлением. А вы как думали, что происходит? Вы думали, это просто случайность, что, когда вы нашли бога и обошлись с ним так, как обошлись, мир вдруг подошел к концу? Почему, вы думали, мы приходим его лицезреть? Почему, вы думали, у нас был свой человек внутри? – Дейн склонил голову. – Мы должны были знать. Мы должны были видеть. Мы должны были его защитить, выяснить, что происходит. Мы знали – что-то случится.

Вы понимаете, что кракен вообще достался вам только потому, что он «с громким воплем всплыл и на поверхности умер»?