No part of this book may be reproduced or transmitted in any form without written consent of the author, except by a reviewer who may quote brief passages for review purposes only. This is a work of fiction. Names, characters, places, and incidents ore used fictitiously and are a product of the author’s imagination.

Плейлист

Cry Like Me – Frances

Creep – Radiohead

Slow Dance – AJ Mitchell

Trampoline – SHAED

Liar – Camila Cabello

Cold Little Heart – Michael Kiwanuka

I See Red – Everybody Loves — an Outlaw

Señorita – Shawn Mendes — and Camila Cabello

Girl – Maren Morris

Someone You Loved – Lewis Capaldi

La Land – Bryce Vine

Dance Monkey – Tones and I

Часть I

Дьявол всегда был и остается джентльменом.

– Диана ЛаВей —

Глава первая

fernweh (сущ.) – тяга к дальним странствиям

Мила

Задыхаясь от бега, я сбросила туфли на траву и, не останавливаясь, босиком шла по нашей ухоженной лужайке, пока не выбралась на каменистую набережную и не почувствовала, как прохладные волны ласкают пальцы ног и подол вечернего платья. Я тяжело дышала, пот блестел на коже под полной луной. Легкий ветерок трепал мои длинные волосы, шелестел пальмовыми листьями и короткими кружевными рукавами платья, но этот рай стеснял меня так же сильно, как поясок «Диор» на талии.

Девятикилометровой пробежки оказалось недостаточно, чтобы избавиться от жгучего чувства, разгорающегося внутри, хотя море, как всегда, сдерживало меня. У меня чесались руки стянуть жемчуг с шеи, разорвать в клочья платье, как это сделали сестры Золушки, но это разрушило бы образ, который я поддерживала так долго, что уже не знала точно, что скрывается за ним. В итоге вместо этого я впилась ногтями с французским маникюром в ладони.

Должно быть нечто большее, чем это. Большее, чем мир за воротами Причалов. Но желание чего-то иного, нежели жизнь в роскоши, раздуло искры вины у меня внутри. Глядя на залив Бискейн, широкую, бескрайнюю тропу, ведущую к безбрежному океану, я чувствовала себя такой же полудрейфующей-полунеподвижной, как буй, что покачивался на воде. Единственная разница заключалась в том, что я плыла по течению в море ожиданий.

Я закрыла глаза и мысленно произнесла: «Je vais bien. Tu vas bien. Nous allons bien. Я в порядке. Ты в порядке. Мы в порядке».

Мне позволили побыть одной всего несколько секунд, прежде чем моей спины коснулся Иван. Он встал так, чтобы рукав его пиджака касался моей обнаженной руки.

– Ты не можешь убежать вот так, Мила. – Русский акцент и напряжение сделали его голос грубее.

Мне стало весело, когда я представила мрачного Ивана, преследующего меня по улицам Майами в деловом костюме, но веселье исчезло вместе со следующей волной, омывшей камни.

– Если будешь преследовать меня как маньяк, это кончится тем, что я в тебя влюблюсь, – сухо ответила я.

Он бросил на меня взгляд.

– Ты знаешь, что это моя работа.

Много лет назад папа привез Ивана из одной деловой поездки в Москву. Тринадцатилетняя я считала его, парня на восемь лет старше, самым красивым мальчиком, которого когда-либо видела. Я влюбилась в его акцент и плохое знание английского и унижалась, таскаясь за ним по нашему просторному дому в испанском колониальном стиле.

А теперь он преследует меня.

Одна рука в кармане брюк, другая протягивает маленькую бархатную коробочку.

– От твоего папы.

Я долго смотрела на коробку, прежде чем взять и открыть ее. Голубые серьги в форме сердца. Папа всегда говорил, что сердце у меня нараспашку. Камни были фальшивыми. Он знал, что я никогда не надену настоящие после того как увидела в подростковом возрасте фильм «Кровавый алмаз».

Это был не первый раз, когда он откупался подарками после того, как пропускал важное для меня событие. Вот только теперь я не могла больше отгонять это зарождающееся подозрение.

– Надеюсь, обошлось без растяжений, – говорю я.

Иван бросил на меня вопросительный взгляд.

– Тяжелая работа – рыться в папином ящике с подарками.

Вздохнув, он провел пальцами по светлым волосам.

– Он заботится о тебе, Мила.

– Да уж, в последнее время он демонстрирует это весьма интересным образом.

– Он очень занят, – заметил Иван. – Ты это знаешь.

Я издала неопределенный звук. Мой папа, должно быть, занят сильнее, чем президент, раз не появлялся последние три месяца. Он пропустил два последних праздника, а теперь – мое двадцатилетие.

Каждый год мы обязательно отмечали мой день рождения за одним и тем же столом в одном и том же пятизвездочном ресторане. Папа заказывал стейк. Я улыбалась Энрике, владельцу и шеф-повару, который лично принимал наши заказы с самого моего детства, и меняла папин заказ на что-нибудь более полезное для сердца. Папа должен следить за холестерином. Я бы волновалась, он бы спорил. Но все равно бы сдался.

Сегодня я два часа просидела там с Иваном и своим безупречным отражением в фарфоровой тарелке. То есть до тех пор, пока торжество по поводу чьей-то годовщины за соседним столом не распространилось на все помещение, разбив мою решимость золотым конфетти. Иван болтал с официанткой в баре, когда я сбежала из ресторана и пробежала девять километров до дома.

– Он никогда не отсутствовал так долго, Иван. – Мой голос стих прежде, чем я сказала: «Что-то не так».

Как обычно, с его губ начали слетать одни и те же общие фразы: «так сильно занят», «важная деловая встреча», «бла-бла-бла». Я игнорировала его, наблюдая за одинокой чайкой, парящей над водой. Я завидовала ее крыльям и смелости выпрыгнуть из гнезда, еще не зная, что ты можешь летать. И вот я здесь, заточенная за золотыми воротами от «Диор» со страстным желанием получить папино одобрение.

Я не осознавала, что развернулась и пошла прочь, пока Иван не схватил меня за руку.

– Ты куда?

«Домой», было готово сорваться с уст, но прозвучало нечто совершенно иное, нечто, что потрясло даже меня:

– В Москву.

Действительно ли хладнокровный и собранный Иван Волков побледнел при одном лишь упоминании, или это было плодом моего разыгравшегося воображения? Он отпустил мою руку, его спокойствие приморозило меня к мокрому камню.

– В Москву, – медленно повторил он, будто ослышался.

Я вскинула бровь.

– Столицу России? Место, где я родилась? Там, где…

– Замолчи, – сказал он по-русски. – Зачем тебе в Москву?

– Папа теперь там практически живет. Ты же знаешь, он не следит за холестерином. Что, если он болен и не хочет, чтобы я знала?

– Клянусь, он не болен.

Увидев искренность в его глазах, я поверила ему. Это знание сняло часть груза с моих плеч, но добавило новый.

– А вдруг у него какие-то проблемы? – Я встречалась с некоторыми деловыми партнерами папы, и ни один из них не выглядел приятным.

– Чем ты можешь помочь ему, оказавшись там?

– Позвоню в полицию.

Иван не выглядел убежденным. Пристально посмотрев на меня несколько секунд, он перевел взгляд на залив и вздохнул. В этом вздохе звучала напряженная нотка, словно мысль о том, что я пойду в российскую полицию, одновременно и позабавила, и встревожила его.

Его взгляд вернулся ко мне. Казалось, он не заметил прилива, который промочил его итальянские туфли.

– Ты не знаешь, как там все устроено.

Мои пальцы крепче сжали коробку. Это было правдой только потому, что мне не давали ни капли свободы, но я промолчала.

– Осторожней, Иван, а то лопнешь от всей своей уверенности во мне.

Выражение его лица скорее свидетельствовало об обратном.

– На дворе январь.

– И что?

– Когда в прошлом году мы были в Аспене, ты жаловалась на холод. На улице было минус четыре.

– В минус четыре не холодно только эскимосам, – убежденно ответила я. – Как бы там ни было, я не настолько нежная. Не критически низкие температуры я переживу. – Это был наихудший момент для того, чтобы поднялся сильный ветер и подул холодный фронт с Атлантики. Я подавила дрожь… хотя, конечно же, Иван заметил.

Он снял свой пиджак, накинул его мне на плечи и заправил за ухо прядь моих светлых волос.

– Тебе двадцать. Тебе больше не нужно, чтобы папа держал тебя за руку.

Его слова задели, но я не считала, что прошу многого. Я просто не хотела сидеть у рождественской елки с ним и нашим поваром Борей, ведь им платили за то, чтобы быть со мной. Я не хотела чувствовать себя балериной из музыкальной шкатулки на моем комоде, кружиться в изнуряющем бесконечном пируэте, лишь бы угодить тому, кто бросил меня.

Отчасти дело было даже не во всем этом.

– Как насчет твоего завтрашнего свидания?

– Я не хочу идти, – сказала я, отводя взгляд к заливу.

– Почему?

Я молчала, пытаясь придумать разумный ответ. Иван решит, что я чокнулась, если скажу ему правду.

– Картер нравится твоему папе.

– Может, тогда им стоит встречаться.

– Мила, – строго сказал он.

Годами папа намекал, что был бы счастлив, если бы Картер стал его зятем. Уверена, что это только потому, что отец Картера являлся его деловым партнером и знаменитым адвокатом. Как всегда, я уступила папиной настойчивости, и вот уже шесть месяцев тянулись наши с Картером традиционные отношения.

– Завтра он задаст тот самый вопрос, да? – бесстрастно спросила я.

Нелепый вопрос, учитывая, что мы даже не были друг другу верны. Достаточно было заглянуть в TMZ, чтобы узнать, с кем спал двадцатипятилетний плейбой Картер Кингстон. Но он пригласил меня в «Гранд», ресторан, известный предложениями руки и сердца. Скорее всего, его отец подтолкнул его к этой архаичной идее, так же как меня подталкивал мой.

Иван ничего не ответил, но его глаза сказали мне все, что я хотела знать.

Я кивнула, хотя мысль о том, чтобы сказать «да», о том, что я заставлю это слово слететь с моих губ, запирала меня в стеклянной коробке, где медленно заканчивался кислород, и я билась о стены, задыхаясь, кашляя и умоляя о воздухе.

Я подавила это чувство.

– Картер никуда не денется, когда я вернусь.

Иван молчал минуту, прежде чем выложить свой главный козырь.

– Ты знаешь, что твой папа это не одобрит.

Я прикусила губу. Раньше, когда я просила папу сопровождать его в одной из деловых поездок, он отказывался. Но даже в детстве я замечала в его глазах нечто, искру, говорившую «нет» громче, чем если бы он выкрикнул это слово. Мне никогда, никогда не разрешалось даже упоминать Россию, это было совершенно ясно.

– Я знаю, но его здесь нет, ведь так?

– Ты не поедешь.

Я вытаращилась на него.

Иван мог иногда ворчать, но никогда не указывал мне, что я могу, а чего не могу делать. Ответы всегда были: «Да, Мила», «Конечно, Мила», «Как пожелаешь, Мила». Ребячество. Это был одурманенный, опоясанный мечом Уэстли моих мечтаний ^[1]. То есть он никогда не говорил: «Нет, Мила». Ручаюсь, если бы я захотела ограбить банк, он без вопросов стал бы моим напарником. Естественно, потом он бы рассказал все моему папе, но все же надел бы балаклаву вместе со мной.

Подозрение, которое я подавляла с таким трудом, лопнуло, как воздушный шарик, схватив и сжав мое сердце. Что скрывает в России мой папа?

Другую семью?

Единственная мыслимая причина, по которой он мог скрывать от меня нечто таким образом, заключалась в том, что он не хотел, чтобы я присутствовала в их жизни. А следовательно, и в его – тоже.

«Je ne pleurerai pas. Tu ne pleureras pas. Nous ne pleurerons pas. Я не буду плакать. Ты не будешь плакать. Мы не будем плакать».

Спряжения подвели меня, и единственная досадная слеза скатилась по щеке. Иван приподнял мой подбородок, и мягкое прикосновение его большого пальца окутало меня теплом и удовлетворением. Что-то еще заполнило пространство между нами. Притяжение. Влечение. Электрический разряд. Иногда, когда мне особенно не хватало воздуха, искрило сильнее, чем в прочие дни.

Никто из нас никогда не поддавался этому.

Моим оправданием была гадалка, к которой я ходила, когда мне было четырнадцать. В этот весьма готичный период я спросила ее, каково мое предназначение. Она нахмурилась, сидя перед хрустальным шаром, а затем сказала, что я найду мужчину, предназначенного мне, и от него у меня перехватит дух. Это был размытый ответ, который она, вероятно, давала каждой, но я никогда о нем не забывала.

Рядом с Иваном дух у меня не перехватывало.

Как и рядом с Картером, несмотря на то что я от скуки экспериментировала с ним.

Не говоря уже о том, что он был невероятно настырным.

Мое время истекало, словно последние песчинки в песочных часах. И все же я ждала. Большего. Из-за какой-то глупой идеи, которую мадам Ричи вложила мне в голову.

Это было моим оправданием.

Теперь мне стало интересно, какое оправдание было у Ивана.

Я прижалась к большому пальцу, пробегавшему по моей щеке, и подняла на парня нежный взгляд.

– Почему ты никогда не целовал меня?

– Я не самоубийца, – невозмутимо ответил он.

Уголки моих губ приподнялись. Я никогда не слышала, чтобы мой папа повышал голос, и определенно он не повышал его на Ивана, который был ему практически как сын.

– А если серьезно?

Он мрачно взглянул на меня и опустил руку.

– Больше никаких разговоров о Москве, ладно?

Вздохнув, я кивнула.

Затем проследила, как он идет по лужайке к дому. Мерное покачивание и простор вод Атлантики вселяли тоску и чувство отстраненности от остального мира.

Телефон завибрировал в кармане платья, возникло искушение проигнорировать сигнал, но я все же потянулась за ним.

«Папа: С днем рождения, ангел. Прости, что не приехал. Дела, как обычно. Отпразднуем, когда вернусь домой».

В этот момент пришло еще одно сообщение.

«Папа: Повеселись завтра. Картер тебе подходит».

Я положила телефон обратно в карман и сменила серьги на голубые синтетические бриллианты. Представила, как они сияют, словно «Сердце океана», пока море утаскивает меня на дно, навсегда избавляя от судорожных вздохов, жемчужных ожерелий и одиночества океана.

Это убедило меня. Завтра я буду в России.

Глава вторая

resfeber (сущ.) – беспокойный стук сердца перед началом путешествия

Мила

Я утопала в куче одежды, богемной и светской.

Первую я чувствовала себя обязанной купить, но никогда не носила. Папа, казалось, безмолвно не одобрял все желтое и нонконформистское, а я всерьез относилась к символу пацифика.

Очевидно, вплоть до текущего момента, когда начала упаковывать в старую спортивную сумку чирлидера вещи цветом ярче, чем солнце.

Я еще не вырвалась на свободу из Причалов, так что оделась соответствующе: свободная блузка, узкие брюки в клетку и белые ботильоны. Поймав свое отражение в зеркале, я увидела более высокую и менее розовую версию Элли Вудс из «Блондинки в законе», смотрящую на меня.

На пути к двери я остановилась расстегнуть жемчужное ожерелье и положить его в шкатулку с драгоценностями. Завела балерину, заставив ее сделать один пируэт, а затем спустилась на цыпочках по лестнице в три часа ночи.

Проходя мимо двери в спальню Ивана, я замерла, услышав из-за нее женский стон. Иван не был Дон Жуаном, но и монахом тоже не являлся. Иногда, когда папа был в отъезде, я спускалась к завтраку, чтобы обнаружить на кухне полуобнаженную женщину. Это никогда меня особо не трогало, моя детская влюбленность давно угасла, но сейчас в груди зажегся огонек неприятия.

Он даже не целовал меня раньше «под страхом смерти», а теперь матерится по-русски с какой-то случайной девицей? Хотя было то, что раздражало меня еще сильнее. Он настолько убежден, что я смирная как овечка, что даже не удосужился усилить бдительность после нашего разговора.

Мои нервы были на пределе, когда я отключала сигнализацию, ожидая, что Боря услышит тихое «бип» и выйдет на звук. Я вздохнула с облегчением, когда никто не появился, но это был лишь первый шаг к тому, чтобы выбраться отсюда. Я тихо закрыла входную дверь и прижалась к ней спиной, уставившись на датчик движения на потолке веранды. При активации включались ослепляющие огни, похожие на сонм ангелов, и раздавался пронзительный сигнал тревоги. Курьеры из служб доставки ненавидели нас.

Задержав дыхание и прижав сумку к груди, я ступила прямо под датчик, надеясь попасть в его слепую зону. Когда двор остался темным и тихим, меня прошиб холодный пот.

Опустившись на живот, я со своей сумкой неуклюже поползла к кустам, вспоминая путь, который нашла, когда была непослушным ребенком, играющим в Джеймса Бонда. Хотя тогда датчик представлялся мне лазером, который отрежет мне руку, если я его активирую. Теперь дыру в спине прожигало папино неодобрение, что, казалось, еще хуже.

Я вылезла по ту сторону кустов, встала, отряхнула брюки и побежала вниз по извилистой улице. Я сомневалась, что мое женское очарование позволит пройти ворота нашего частного района так, чтобы Карл, неряшливый пятничный ночной охранник, не предупредил отца или Ивана, так что я свернула к заднему двору, перекинула сумку через железный забор и перелезла через него.

Вытащив из сумки телефон, я зашла в «Блаблакар». Это было самое долгое трехминутное ожидание в моей жизни. Сердце стучало не в такт в ожидании Ивана, бегущего за мной с расстегнутыми штанами, или крайне неодобрительного звонка от папы. Но не случилось ни того, ни другого. Ни до того, как меня подобрал водитель, ни после того, как он высадил меня у аэропорта.

Неопределенность скручивала мои нервы в узел, пока я наблюдала суету на земле и оживление в воздухе. Казалось, все знают, куда они направляются, их глаза горели мечтами об отпуске и свободе. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Никогда раньше мне не приходилось нести свою сумку, не говоря уже о том, чтобы путешествовать в одиночку, но решимость подтолкнула меня к кассе.

К счастью, благодаря в последнюю минуту отмененному бронированию и тому, что доверявший мне папа недавно пополнил мой банковский счет ежемесячной солидной суммой, я получила последнее оставшееся в самолете место, оказавшись зажатой между двумя мальчиками, переругивавшимися по-русски и кидавшимися друг в друга арахисом. Я понятия не имела, где их мать, но была почти уверена, что это женщина с другой стороны прохода, притворяющаяся, будто их не существует.

Ночные огни Майами исчезли из виду, оранжевое свечение растворилось в темной бурной воде. Я бездумно прокрутила пару фильмов для семейного просмотра, приняв в расчет возраст своих соседей, хотя на их экранах все взрывалось с невероятной силой.

Через двенадцать часов мы приземлились в Москве.

Выйдя из самолета на холодный трап, я вздрогнула. Вдох. Выдох. Я видела облачка пара от дыхания. Никогда в жизни мне не было так холодно. Холод захватил мои легкие, забирая тепло ледяными пальцами. Если я хотела побывать на родине, стоило просто залезть в холодильник.

Когда я остановилась накинуть пальто, кто-то врезался мне в спину. Я обернулась, готовая извиниться, но маленькая старушка с чихуахуа в сетчатой ручной сумочке опередила меня.

– Прости меня, дорогая, – сказала она по-английски с британским акцентом, – я тебя не заметила.

– Нет, это вы меня извините. Это моя вина.

Она запахнула соболью шубу и склонила голову.

– Ты выглядишь очень знакомо. Мы не встречались раньше?

– Эм, не думаю.

– Хм… Я уверена, что видела тебя раньше. – Она задумчиво коснулась золотого ожерелья. Затем ее осенила какая-то мысль. Мысль, которая заставила ее опустить руку на грудь и оглядеть меня с ног до головы, будто какую-то проститутку.

С каждой секундой это становилось все более и более странным, но прежде чем я успела что-то сказать, кто-то проехал мимо в инвалидной коляске, и крошечная собачка в сумке старушки залаяла. Пока она пыталась успокоить маленького Руперта, я еще раз неловко извинилась и быстро вышла.

На тротуаре у аэропорта развернула листок блокнота, который нашла в ящике папиного стола. Чувствуя себя Нэнси Дрю, посредством «Гугл Переводчика» выяснила, что русские каракули – это адрес дома и список счетов, которые он много лет оплачивал. Я надеялась, что это не тупик, потому что мне больше некуда было идти, а я не готова была так быстро приползти обратно к Ивану. Я протянула бумажку таксисту, не имея ни малейшего представления о том, как прочитать буквы иностранного алфавита. Таксист мрачно глянул на меня в зеркало заднего вида, удерживая зрительный контакт достаточно долго, чтобы по спине у меня пробежали мурашки.

Он провез меня мимо оживленного промышленного района в более тихий, с мощеными улочками и старыми частными домами, где припарковался у обочины перед домом цвета лайма с белыми ставнями.

– Пятьсот рублей, – сказал он по-русски.

Я заплатила ему деньгами, которые разменяла в аэропорту.

Выйдя из машины, я подхватила свою спортивную сумку и затянула потуже пояс пальто. Оно идеально подходило для прощального тура чирлидеров в Аспене в прошлом году, но недостаточно хорошо защищало мою кожу от колючего русского воздуха.

Замерзшие железные ворота заскрипели, когда я толкнула их. Я прошла по потрескавшемуся тротуару, обходя заледеневшие и засыпанные снегом участки, и постучала в дверь.

Пожилая женщина с седеющими светлыми волосами, собранными в пучок, открыла мгновение спустя. Она вытирала руки о фартук, поднимая взгляд на меня, и, пока смотрела, румянец сходил с ее розовых щек. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова прежде, чем она захлопнула дверь у меня перед носом.

Я закрыла рот и почувствовала, что она стоит по ту сторону двери, прислонив ухо к двери, в ожидании, когда я уйду.

Когда я постучала снова, раздался глухой удар, после которого она крикнула что-то по-русски, но слова прозвучали слишком приглушенно, чтобы я могла что-то разобрать. Дверь снова открылась, и на этот раз в проеме появился худощавый джентльмен в черном полупальто. Он качал головой и что-то бормотал жене, явно полагая, что она сошла с ума. Она пряталась за ним, сжимая руками фартук.

Когда он увидел меня, замер, словно увидел призрака. Я заставила себя улыбнуться, сказав по-русски:

– Здравствуйте.

Женщина убежала.

– Я дочь Алексея Михайлова… Мила, – быстро продолжила я, надеясь, что он хоть немного понимает по-английски, потому что потерпела поражение в попытке овладеть собственным наследием.

От желания учить русский я отказалась много лет назад, так как папа постоянно говорил, что это пустая трата времени, поэтому я научилась лишь тому, что слышала от Ивана и Бори. Это включало в себя самые простые фразы, названия овощей и ругательства.

Тень облегчения промелькнула на лице пожилого мужчины, а затем он издал неловкий смешок.

– Конечно, конечно. Вы нас здорово напугали. – Он отступил и жестом пригласил меня внутрь. – Входите.

Сунув замерзшие руки в карманы, я вошла в дом и повернулась осмотреть прихожую. Замерла, когда заметила, как мужчина высунул голову и посмотрел по сторонам, прежде чем закрыть дверь. Стану ли я очередной убитой иностранкой, чье тело покажут в русском выпуске новостей?

– Не к добру это, – пробормотал он, качая головой и ковыляя мимо меня. – Вера, кофе! Мы пьем растворимый, надеюсь, вы не возражаете.

– Конечно, нет.

Я ненавидела кофе, но выпила бы пять кружек, если бы получила взамен пару ответов.

– Проходи, садись, девочка.

Я поставила сумку на пол и села на выцветший диван с цветочным принтом, а мужчина сел в кресло напротив. Потрескивающее пламя в камине наполняло комнату столь нужным теплом, а все полки были завалены книгами и безделушками. Комната казалась захламленной, но уютной и обжитой.

Вера поставила две чашки кофе на деревянный столик между нами, взглянув на меня большими глазами, прежде чем исчезнуть из комнаты так быстро, будто за ней по пятам гнались адские гончие.

Я посмотрела ей вслед.

– Почему она боится меня?

Мужчина отмахнулся.

– Она суеверна.

– Не понимаю.

– Ты – копия Татьяны. Мы не знали, что у нее есть ребенок. Точнее, мы знали, но считали, что ты умерла вскоре после рождения. Проблемы с легкими, как сказал нам твой папа.

Я всегда знала, что моя мать умерла рано, но ее имя мне было известно лишь потому, что однажды, когда папа единственный раз в жизни напился, он сказал мне, что я слишком похожа на его Татьяну. Я часто задавалась вопросом, не потому ли по мере того, как я становилась старше, он проводил со мной все меньше времени.

– С легкими у меня все в порядке.

– Вижу, – сказал мужчина, хохотнув, и отпил кофе. – Что привело тебя в нашу глушь?

– У меня тут дело… в некотором роде.

Он неодобрительно хмыкнул.

– Ты такая же, как твоя мать. Разве не знаешь, что любопытство кошку сгубило? Кое-что лучше не знать.

За всю свою жизнь я не слышала столько о собственной матери, сколько услышала за последние пару минут. Наконец я получила кое-какие ответы. И, очевидно, еще больше вопросов.

– Зачем папа сказал вам, что я умерла?

Мужчина нахмурился.

– Разве это не очевидно?

Нет, это не было очевидно. Ничего в этом не было очевидным. Я открыла рот, чтобы задать новый вопрос…

– А теперь хватит об этом. Я думал, тебя послал твой отец, но теперь вижу, что это не так. – Он поставил свою чашку на стол. – Тебе пора. Это худший момент, чтобы прийти сюда одной.

Почему все считают, что мне нужна нянька?

– Со мной все будет в порядке. Я могу позаботиться о себе.

– Никто не знает, как защититься от Дьявола.

Дьявола?

– А теперь вставай. – Он поднялся, поморщившись и потерев колено. – Я слишком люблю жизнь, чтобы укрывать тебя.

– Я не могу уйти вот так, – настаивала я, вставая. – Не знаю, с чего вы взяли, будто я тут незаконно, могу вас заверить, у меня есть все документы. – Я знала, что Россия – немного средневековая страна, но, боже, неужели тут действительно казнят за укрывательство безобидной девушки?

– Тьфу. Я не о властях, девочка, а о дьяволе.

Я уставилась на него, осознав, что, возможно, разговариваю с сумасшедшим.

– Я агностик, – ответила я.

Он покачал головой и что-то неразборчиво пробормотал.

Мой взгляд наткнулся на Веру, стоявшую в дверях и смотревшую на меня так, словно я была мебелью, которая вдруг начала ходить.

Они оба были чокнутыми.

Женщина уронила фартук, который мяла в руках, и снова исчезла. Наверное, пошла искать самый острый нож для разделки мяса.

– Ваша жена так боится меня лишь потому, что я похожа на свою мать?

Мужчина посмотрел на меня так, будто это я вела себя странно.

– Ты не просто похожа на свою мать. – Подойдя к камину, он снял белую ткань, закрывавшую висевший портрет. – Девочка, ты могла бы быть ею.

Женщина на портрете застыла во времени, опершись на рояль. Ее, должно быть, написали десятилетия назад, но она могла бы быть мной сегодняшней. Длинные светлые волосы, миндалевидная форма глаз, высокая элегантная фигура и алебастровая кожа, не поддающаяся загару.

Сходство было столь поразительным, что по рукам у меня побежали мурашки. Она выглядела так же, как я, хотя я ничего не знала о ней. Я смотрела на портрет, пока не прошло жжение в сердце и глазах.

– Она была красавица, скажу я тебе. – Он потер подбородок. – Но такая красота – и благословение, и проклятие… – Его глаза встретились с моими, что-то тяжелое и покорное читалось в них. – Всегда попадает не в те руки.

Дурное предчувствие пробежало у меня по спине. Мое сверхживое воображение нарисовало сцену: кричащая и брыкающаяся я и дьявол, тянущий меня в ад.

Я сглотнула ком в горле.

Мне показалось странным, что они хранили портрет моей матери, но накрывали его, словно в фильме ужасов. Хотя, может быть, Вера просто не любила вытирать пыль.

– Когда она умерла? – спросила я.

– Вскоре после твоего рождения, насколько я помню. Она заболела и не смогла оправиться. Это был ее дом. Твой папа не мог расстаться с ним, поэтому мы с Верой заботимся о нем.

– Мой отец не жил с ней?

Мужчина сокрушенно поджал губы.

– Нет, девочка, твой папа был женат.

Вот оно. Тайная семья.

Или, возможно, это я была тайной.

Поэтому он сказал, будто я умерла. Чтобы жить спокойной жизнью и я не мешалась под ногами?

Хотя я знала, что это неправда. Папа был дома чаще, чем в отъездах… по крайней мере, если не считать последний год.

Но знать, что он скрывал от меня нечто подобное, возможно, братьев и сестер, другую семью, с которой у меня не было шанса познакомиться… В груди кольнуло так сильно, что пришлось сосредоточиться на чем-то другом, иначе я бы задохнулась. Я заставила себя вновь взглянуть на картину, отметив платье, которое могло бы быть в моде и в восемнадцатом веке.

– Почему она так одета?

Мужчина вскинул брови.

– Ты не знаешь? Твоя мать была оперной певицей. Очень… любимой некогда. Люди помнят ее, поэтому ты должна вернуться домой. – Он подхватил мою сумку и принялся подталкивать меня к двери.

– Я даже не успела выпить кофе, – запротестовала я.

– Ты не хочешь кофе, ты хочешь тайны, которые я не могу тебе раскрыть. Возвращайся домой, где бы он ни был, и не возвращайся.

– Не знаете, где я могу найти своего папу?

– Вероятно, в Сибири, – пробормотал он, открывая дверь и впуская ледяной воздух.

Сибири?

– С чего бы ему быть в…

– Я не знаю ни где он, ни какой у него номер, иначе я бы уже предупредил его о твоем появлении. – Мужчина бросил мою сумку на порог.

– Вы уверены, что я не могу остаться тут?

– Мне нравится моя голова на плечах.

Я моргнула.

– Это значит «нет»?

Мужчина вытолкнул меня на холод.