Дивеево. История места и святынь. Наставления святых. Современная жизнь

Но на этом чудеса не закончились. По отъезде отца Иоакима батюшка Серафим вызвал к себе М. В. Мантурова и рассказал ему, что Пресвятая Богородица прогневалась на него, «убогого Серафима»: «Сына Моего почтил, а Меня позабыл!» Преподобный предложил Михаилу Васильевичу сделать второй придел под церковью Рождества Христова и освятить его во имя Божьей Матери. Поскольку места для устройства нижнего храма было очень мало, Мантуров предложил сделать его полуподземным – «подкопать землю». Отец Серафим благословил его на это со словами: «Возьми-ка, я тебе и меру приготовил! – и подал своему «служке» нитку. – Если место как раз по ней выйдет, батюшка, то можно будет устроить придел и Царице Небесной!» Рабочие, которым было поручено подкопать землю под церковью, удивились, но Михаил Васильевич приказал копать. Когда же был готов подкоп, Мантуров стал его вымерять по нитке, данной отцом Серафимом – и все совпало. Но так как свод потолка был очень низким и пологим, то его требовалось чем-то укрепить. Предложили поставить четыре четырехугольных здоровых каменных столба по углам, но они занимали чрезвычайно много места в церковке, и без того небольшой и тесной, как землянка. Прибыв в Саров, Михаил Васильевич принялся объяснять это батюшке Серафиму, а тот, услышав, чрезвычайно обрадовался и воодушевился: «Во, во, радость моя! Четыре столба – четверо мощей! Четыре столба – четверо мощей! Радость-то нам какая, батюшка! Четыре столба – ведь это значит четверо мощей у нас тут почивать будут! И это усыпальница мощей будет у нас, батюшка! Радость-то какая!»

Церковь во имя Рождества Богородицы была окончена летом 1830 года, и встал вопрос о ее освящении. Однако получить на то разрешение от архиерея оказалось чрезвычайно сложно: в то время в России свирепствовала эпидемия холеры, проезды по дорогам, въезд и выезд из крупных городов были практически запрещены (вспомним, как в то же время и в той же Нижегородской губернии застрял из-за холеры великий русский поэт А. С. Пушкин). Тем не менее, Елена Васильевна Мантурова и отец Василий Садовский по поручению преподобного Серафима отправились в Нижний Новгород – и по молитвам Батюшки, поистине чудесным образом, вопреки здравому смыслу, вопреки карантину, всем правилам и ожиданиям, посланные благополучно добрались, получили аудиенцию у архиерея и его благословение, а затем столь же благополучно возвратились назад, и никто не заболел. При этом все участники и свидетели этих событий только и восклицали в удивлении и умилении: «О, Серафим!»; «Дивный Серафим!»; «Сколь дивен ты в делах твоих, старец Божий!» Новая церковь во имя Рождества Богородицы была освящена в этот самый праздник, 8 сентября (старого стиля), в том же 1830 году. Как и храм Рождества Христова, освятил ее архимандрит Иоаким.

Между прочим, по молитвам и предсказанию батюшки Серафима, в обители никто не заболел холерой даже тогда, когда эпидемия свирепствовала в ближайших окрестностях – деревне Вертьянове и селе Дивееве. Если кто-то из мирских заболевал, и его приносили в обитель, то выздоравливал, а вот когда кто-нибудь из обители без благословения выходил в мир – даже сестры, напротив, заболевали и умирали.

Одновременно с постройкой Рождественской церкви началась и история знаменитой Дивеевской святыни – так называемой «Богородицыной» или «Серафимовой канавки». Мы рассказывали о том, что землю под мельницу и храм – три десятины – для дивеевских сестер пожертвовала родственница местного помещика Баташева. Ранней весной 1829 года, во время Великого поста, пришло об этом официальное распоряжение. Батюшка Серафим очень обрадовался и дал М. В. Мантурову, вместе с очередным необычным распоряжением, кадочку меда. Преподобный приказал, чтобы все мельничные сестры собрались, обошли пожертвованную землю кругом и, когда обойдут, то скушали бы мед с мягким хлебом. Обходить землю требовалось, в том числе, с практической целью – для межевания. Всем сестрам отец Серафим велел между колышками, расставляемыми землемером в глубоком еще снегу, класть камушки. Он пояснил, что весной, когда снег растает, колышки непременно упадут, но не все затеряются или уплывут куда-то в сторону, а вот камушки должны остаться там, где положены. Приказание это было, разумеется, исполнено в точности.

Весной отец Серафим попросил пройтись по земле сохой так, чтобы три раза легла борозда по расположенным ранее камням. Некоторые колышки, как он и предсказывал раньше, в самом деле затерялись или нашлись на других местах. Когда же земля совсем просохла, то старец дал приказ вырыть вокруг нее канаву трехаршинной глубины. Ту же землю, которая останется после рытья канавки, нужно было отнести на территорию обители. Таким образом образовался вал, также в три аршина. Дабы вал был укреплен, отец Серафим велел засадить его крыжовником. «Когда так сделаете, – говорил батюшка, – никто через канавку эту не перескочит».

Протоиерей Василий Садовский говорит в своих записках: «Много чудного говорил батюшка Серафим об этой канавке. Так, что канавка эта – стопочки Божией Матери! Тут ее обошла Сама Царица Небесная! Эта канавка до небес высока! Землю эту взяла в удел Сама Госпожа Пречистая Богородица! Тут у меня, батюшка, и Афон, и Киев, и Иерусалим! И как Антихрист придет, везде пройдет и канавки этой не перескочит! Рыли сестры эту канавку до самой кончины батюшкиной; к концу его жизни, по приказанию его, и зимою рыть не переставали; огонь брызгал от земли, когда топорами ее рубили, но батюшка Серафим переставать не велел. Когда дело не шло на лад, то приказал хоть на один аршин или хотя бы на пол-аршина рыть, только бы почин сделали, а там после дороют!» Елена Васильевна Мантурова, хотя ^[42]и считалась начальницей мельничной обители, трудилась наравне с прочими и рыла канавку.

Первая старшая Мельничной общины Прасковья Степановна свидетельствует, что много чудного про эту канавку говорил батюшка Серафим. «Вот, матушка, – говорил он мне, – знаете, что место это Сама Царица Небесная избрала для прославления имени Своего. Три аршина чтобы было глубины и три аршина ширины и три же аршина вышины, воры-то и не перелезут!» «На что, – говорю, – батюшка? Нам ограда бы лучше!» «Глупая, глупая! – говорит. – На что канавку? Когда век-то кончится, сначала станет Антихрист с храмов кресты снимать да монастыри разорять и все монастыри разорит! А к вашему-то подойдет, подойдет, а канавка-то и станет от земли до неба, ему и нельзя к вам взойти-то, нигде не допустит канавка, так прочь и уйдет!»

Старица Анна Алексеевна, входившая в дюжину первых сестер, рассказывала: «Самое это место, где теперь канавка, ровное и хорошее было место, и на нем-то и приказывал батюшка вырыть канавку, дабы незабвенна была во веки веков для всех тропа, коею прошла Матерь Божия Царица Небесная, в удел Свой взяв Дивеево! Слушать-то сестры все это слушали, да все и откладывали исполнить приказание батюшкино и не зарывали канавку. Раз одна из нас, чередная, по имени Мария, родная сестра покойной Акулины Ивановны Малышевой, ночью, убираясь, вышла зачем-то из кельи и видит: батюшка Серафим в белом своем балахончике сам начал копать канавку. В испуге, а вместе и радости, не помня себя, вбегает она в келью и всем нам это сказывает. Все мы, кто в чем только был, в неописанной радости бросились на то место и, увидав батюшку, прямо упали ему в ноги, но, поднявшись, не нашли уже его, лишь лопата и мотыжка лежат перед нами на вскопанной земле. С аршин была уже она на том самом месте вырыта; поэтому-то самому и называется это началом канавки, так как сам батюшка, видя нерадение и небрежение наше к исполнению заповеди его, начал и закопал ее. Тут уже все приложили старание, и так как очень торопил этим делом батюшка, то даже и лютой зимой, рубя землю топорами, всю своими руками, как приказывал он, выкопали сестры эту святую, заповедную нам канавку; и лишь только окончили, скончался тут же и родимый наш батюшка, точно будто только и ждал он этого». Многие другие сестры подтверждают рассказ Анны Алексеевны об этом случае ^[43]и о других чудесах, связанных с рытьем канавки.

«Страдая падучею болезнью, – рассказывала старица Феодосия Васильевна, – пришла я к батюшке Серафиму, он и говорит мне: “Ступай, радость моя, в Дивеево рыть канавку; эту канавку Сама Царица Небесная Своим пояском измерила, так что когда и Антихрист-то придет, то канавка эта не допустит его туда!” “Батюшка, – говорю я ему, – я ведь больна, вот так-то и так-то!” Выслушав, взял он меня за плечи и, нагнув главу мою, прочитал молитву. Тут же почувствовав себя совершенно здоровой, я поступила в обитель, и болезнь не возвращалась ко мне уже более никогда».^[44]

Усилия Преподобного по устроению Мельничной общины, а также обилие чудесных, необычных благословений, которые он давал сестрам и попечителю общины, М. В. Мантурову, породили много толков. Все это стало причиной многочисленной и разнообразной клеветы, выпавшей на долю отца Серафима и его «сирот». Многим, в том числе части Саровской братии и священноначалия, казалось непристойным, что отец Серафим – монах – постоянно общается с девицами, принимает их у себя, всячески заботится о них. Ведь «сироты», составлявшие Мельничную общину, при жизни Преподобного не принимали даже монашеского пострига – они были мирянками, хотя и жившими по-монастырски. Кроме того, далеко не всем нравилось, что отец Серафим снабжает сестер всем необходимым – очевидно, за счет Саровской обители, думали они, считая чужую – монастырскую – копейку. Доводы же о том, что устроить общину повелела Сама Божья Матерь, далеко не всеми принимались во внимание.

Старица Евдокия Ефремовна (монахиня Евпраксия) так говорила о гонениях, которые претерпевал отец Серафим: «То всем уж известно, как не любили Саровцы за нас батюшку о. Серафима; даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много-много делая ему терпения и скорби! А он, родной наш, все переносил благодушно, даже смеялся, и часто, сам зная это, шутил над нами. Прихожу я к батюшке-то, а он всем ведь при жизни-то своей сам питал и снабжал нас всегда с отеческою заботою, спрашивая: есть ли все? Не надо ли чего? Со мною, бывало, да вот с Ксенией Васильевной и посылывал, больше меду, холста, елею, свечей, ладану и вина красного для службы. Так-то и тут, пришла я, наложил он мне, по обыкновению, большую суму-ношу, так что насилу сам ее с гробика-то поднял, индо крякнул, и говорит: “Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся!” “Что это, – думаю, – батюшка-то, всегда, бывало, сам посылает меня мимо конного двора задними воротами, а тут вдруг прямо на терпение, да на скорбь-то святыми воротами посылает!” А в ту пору в Сарове-то стояли солдаты и всегда у ворот на часах были. Саровские игумен и казначей с братиею больно скорбели на батюшку, что все дает-де нам, посылает; и приказали солдатам-то всегда караулить да ловить нас, особенно же меня им указали. Ослушаться батюшку я не смела и пошла, сама не своя, так и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я, это, к воротам, читаю молитву; солдаты-то, двое, сейчас тут-де меня за шиворот и арестовали. “Иди, – говорят, – к игумену!” Я и молю-то их, и дрожу вся; не тут-то было. “Иди, – говорят, – да и только!” Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом; он был строгий, батюшку Серафима не любил, а нас – еще пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю все… а там: старые лапти, корочки сломанные, отрубки да камни разные, и все-то крепко так упихано. “Ах, Серафим, Серафим! – воскликнул Нифонт. – Глядите-ка, вот ведь какой, сам-то мучается, да и Дивеевских-то мучает!” – и отпустил меня. Так вот и в другой раз пришла я к батюшке, а он мне сумочку дает же. “Ступай, – говорит, – прямо к святым воротам!” Пошла, остановили же меня и опять взяли и повели к игумену. Развязали суму, а в ней песок да камни! Игумен ахал-ахал, да отпустил меня. Прихожу, рассказала я батюшке, а он и говорит мне: “Ну, матушка, уж теперь в последний раз, ходи и не бойся! Уж больше трогать вас не будут!” И воистину, бывало, идешь, и в святых воротах только спросят: чего несешь? – “Не знаю, кормилец, – ответишь им, – батюшка послал”. Тут же пропустят».^[45]

Все это вызывало много раздражения, недоумений и соблазнов. Полностью убедить всех, что Господу и Царице Небесной угодно, дабы отец Серафим занимался Дивеевской обителью, могло, по всей вероятности, только явленное Божие чудо. И по молитвам Преподобного оно произошло. Великий старец выбрал вековое дерево и помолился, чтобы оно преклонилось в знак Господнего определения. И правда, с утра увидели, что дерево словно кто-то вывернул из земли вместе с огромным корнем, и это во время абсолютно спокойной погоды. Существует много записанных историй, рассказанных «сиротами» Преподобного про это самое дерево. Так, Анна Алексеевна, одна из первых сестер обители, рассказывает следующее: «Была я тоже свидетельницею великого чуда с покойной сестрой обители, Ксенией Ильиничной Потехиной, впоследствии недолго бывшей начальницей нашей мельничной общинки, позже благочинной монастыря нашего, монахиней Клавдией. Приходит к батюшке Серафиму живописец Тамбовский, Саровский послушник Иван Тихонович. Долго толковал с ним батюшка, что напрасно блазнятся на него, что печется он о нас; что это он делает не от себя, а по приказанию ему Самой Царицы Небесной. “Помолимся, – говорит батюшка Серафим. – Мню, что древу этому более ста лет… – при этом он указал на дерево громадных размеров. – Простоит оно еще много лет… Аще же я творю послушание Царицы Небесной – преклонится древо сие в их сторону!..” – и указал на нас. “Так и знай, – продолжал о. Серафим, – что нет мне дороги оставлять их, хотя они и девушки! И если брошу я их, то и до Царя, пожалуй, дойдет!” Приходим мы на другой день, а батюшка-то и показывает нам это самое здоровое и громадное дерево, точно бурею какою вывороченное со всеми своими корнями. И приказал батюшка, радостный, весь сияющий, разрубить дерево и отвезти к нам в Дивеев».

Перед кончиной преподобного Серафима

Пришла раз к отцу Серафиму сестра Дивеевской общины Параскева Ивановна с другими сотрудницами из сестер же. Старец начал говорить им: «Я силами слабею; живите теперь одни, оставляю вас». Слушательницы, растроганные печальным рассказом о разлуке, заплакали; так со старцем и расстались. Однако, вспоминая эту беседу, они подумали, что он говорил не о своей смерти, а о том, что не может быть их попечителем из-за собственного преклонного возраста, поэтому предпочтет удалиться в затвор.

К моменту кончины святого Серафима в 1833 году Дивеевская обитель представляла собой две разнохарактерные общины, расположенные на расстоянии 100–150 сажен друг от друга.^[46]

В Казанской общине, которую основала мать Александра, неуклонно соблюдались все строгости Саровского устава. Здесь было в то время 17 келий, в которых проживало до 113 сестер, и огород; земли было чуть более полудесятины. Общиной управляла начальница, избираемая самими сестрами^[47] – в это время продолжала руководить старица Ксения Михайловна Кочеулова, известная своей строгостью и суровостью. В нее поступали по выбору начальницы старые и малые, вдовы и девицы, в том числе из дворян.

В Мельничной (Серафимо-Дивеевской) общине было 19 келий, в которых жили, по одним данным, 73 сестры, а по другим, к середине 1830-х гг., их стало уже 125. Эта общинка занимала пожертвованную ей землю в количестве трех десятин. Кроме того, Мельничной обители принадлежало 60 десятин земли, огородной и пахотной, купленной М. В. Мантуровым и Н. А. Мотовиловым специально для этой цели. В этой общине царили строгие правила: как гласила заповедь Царицы Небесной, никто, кроме малолетних детей и юных девушек, находиться здесь не мог.

Между общинами и кругом них располагались церковная земля, крестьянские пашни, владения Баташева и других помещиков. Батюшка Серафим лично установил порядок, по которому в Рождественских церквах проходили Службы и проводились чтения Псалтири. После ухода великого дальновидца, собеседника Царицы Небесной и своего отца все было погружено в уныние. Обитель теперь отличалась плохой пищей и бедностью. Единственным утешением служила молитва пред образом Божьей Матери «Радость всех радостей». Этот образ когда-то прислал Преподобному Саровский игумен Нифонт. Также обитель держалась на любви и заботе, которую оказывали друг другу дивеевские сестры. Их жизнь напоминала апостольские времена и основывалась на бесконечном доверии: все было взаимным, общим, без замков и секретов. И все же Отец Серафим невидимо присутствовал в своей обители. Это ощущали все без исключения, старались и часто приходили на его могилу, тут же, в Сарове. Там они разговаривали с ним, как с живым, рассказывая о своих горестях, спрашивая и пытаясь справиться с невзгодами. По вечерам, после работы дивеевские сестры вспоминали счастливое время, проведенное ими с батюшкой, его наказы, заботу, доброту, а также случаи его прозорливости.

Казанская и Мельничная общины, во многом разнящиеся, никак не мешали друг другу и жили в мире и понимании. Говоря, что Казанская и Мельничная – это две отдельные общины, Преподобный Серафим всегда подчеркивал их полную друг от друга независимость и всецелую самостоятельность.

Часть II
Судьба дивеевских сестер во II половине XIX–XX веке

Глава 1
Период после кончины преподобного Серафима. Строительство Троицкого собора

Как уже говорилось, к моменту кончины отца Серафима в Мельничной девичьей обители было до 125 сестер в 19 кельях. Начальница общины Прасковья Степановна Шаблыгина, была в 1833 году уволена по старости лет на покой. Старшей она была в течение 6 лет. При назначении ее преподобный Серафим сказал: «Она хотя и малого ума, матушка, хотя бы и нужно вам из дворян, да словесную, да умную, но что же делать-то, никого еще нет, матушка; пускай пока послужит!» Начальницей по желанию сестер была поставлена дворянка из города Уфы, девица Александра Ивановна Булгакова. За срок ее краткого правления ничего особенного не случилось, а сама она отличалась кротостью и имела очень доброе сердце. К сожалению, через год с небольшим Александра Ивановна заболела и сложила с себя полномочия. После этого временно была выбрана сначала Ирина Семеновна Лифанова, умершая менее чем через год, а затем Прасковья Семеновна Мелюкова, старшая сестра преподобной Марфы, благодатная раба Божия. Однако в 1837 году она отказалась от должности из-за неприятностей, чинимых саровским послушником Иваном Тихоновичем Толстошеевым, вмешавшимся в дела обители. Последней начальницей Мельничной общины стала строгая и суровая крестьянская девица Ксения Ильинична Потехина.

До 1842 года эти самостоятельные женские общинки, основанные при селе Дивееве, жили в мире и взаимопонимании, несмотря на все свои отличия друг от друга.

Предсказания преподобного Серафима о будущем Дивеевской обители

«Сама Божия Матерь ведь избрала это место! А чего Царица-то Небесная не возможет, все будет у Ней! Вот Она приказала мне, убогому Серафиму, поставить мельницу для девушек в два постава, чтобы она вечно кормила бы их. Потом благословила Матерь-то Божия и церковь им свою выстроить, матушка! Вот, радость моя, благодать-то у нас какая: и мельница, и церковь, и земля, и все, все свое у нас будет!»

Но, к несчастью, такое положение дел не всех устраивало. В частности, не по нраву благодатное сосуществование двух общин пришлось Ивану Тихоновичу Толстошееву (в монашестве Иоасафу). Этот человек сыграл большую и крайне отрицательную роль в истории Дивеевской обители. После смерти преподобного Серафима Саровского он самовольно стал вмешиваться в мирную жизнь сестер общин Мельничной и Казанской, несмотря на то, что батюшка Серафим при жизни запрещал ему это делать. Но Иван Тихонович, тогда еще послушник, в мечтах видел себя попечителем и духовником Дивеевской обители. После смерти батюшки Серафима Толстошеев стал выдавать себя за келейника и ученика Преподобного, который в действительности никогда не имел ни келейников, ни учеников (за исключением, разве что, двух духовных друзей – М. В. Мантурова и Н. А. Мотовилова). Действовал Толстошеев постепенно, хитростью. В Казанской общине проживала родственница Ивана Тихоновича, что давало ему возможность часто туда наведываться, как бы для свидания с ней, и постепенно приобретать себе сторонниц между насельницами. Вкрадчивый, льстивый, умеющий к месту вспомнить что-либо из святых отцов, он привлек к себе симпатии некоторых сестер благодаря их доверчивости, а также благодаря тому, что начальница Казанской общины, строгая Ксения Михайловна Кочеулова, уже состарилась и часто болела, а фактически занявшая это место ее дочь Ирина Прокофьевна была человеком мягким, слабохарактерным. Добиться влияния в Серафимовой мельничной обители Ивану Тихоновичу поначалу было труднее, чем в Казанской. Если сестры общинки, основанной матерью Александрой, реже посещали преподобного Серафима и не знали его заветов, то «мельничные сироты» буквально жили и дышали пророчествами и благословениями старца. Поэтому Казанские сестры быстрее подпали под власть льстивого и хитрого Толстошеева, а мельничные дольше и активнее противостояли ему. Между тем Иван Тихонович почти переехал на жительство в общинку матери Александры и под предлогом заботы и попечения о сестрах постепенно завладел их умами.

Утвердившись в Казанской, он начал вмешиваться и в дела Мельничной девичьей общинки с намерением также совершенно подчинить ее себе, но сестры Серафимовы, помня заветы святого старца и его приказание никого не допускать в управление обителью, единогласно отказались от попечительства Ивана Тихоновича. В то же время нужно отметить, что Толстошеев естественным образом враждовал с М. В. Мантуровым, так как все – и сестры, и саровские монахи, и весь окрестный люд – прекрасно знали Михаила Васильевича как единственное близкое и доверенное лицо отца Серафима. Он, разумеется, никогда бы не признал Ивана Тихоновича учеником великого старца и завещанным попечителем Дивеева. То, что Мантуров проживал в Дивееве на приобретенной им для Мельничной обители земле, сильно мешало Толстошееву. Однако Иван Тихонович стал искать способы, как приобрести влияние и среди Серафимовых «сирот».

Этот озлобленный лжеученик старца, которому уже удалось убедить многих в несении им будто бы креста, возложенного на него «отцом его и учителем» батюшкой Серафимом, решился на дерзкий шаг: или сломить сплотившихся против него стариц Мельничной обители, или стереть с лица земли эту обитель, выхлопотав соединение ее с общинкой матери Александры. Толстошеев стремился, прежде всего, опровергнуть сведения о том, что он никогда не был учеником Серафимовым и что преподобный батюшка не только не поручал Ивану Тихоновичу заботиться о мельничных сестрах, но и запретил пускать его в обитель!

Чтобы привести в исполнение свой поистине дьявольский план, Иван Тихонович однажды явился в Мельничную общину в сопровождении своего друга, Саровского иеромонаха Анастасия, приказал в начальнической келье поставить аналой с Евангелием и крестом, пригласил духовника обеих общинок, отца Василия Садовского, и заставил всех Серафимовых сирот под присягой рассказать, что же говорил батюшка Серафим о нем, Толстошееве. Сначала сестры обители в один голос подтвердили, что батюшка никогда не объявлял Ивана Тихоновича своим учеником или будущим попечителем Дивеева. Тогда лжеученик потребовал одиночных показаний. Прасковья Степановна, бывшая шесть лет начальницей общины и уволенная по старости на покой, сказала так: «Батюшка Серафим мне говорил, как им же поставленной в то время старшей над своей новорожденной общиной: “Иван Тихонович вас у меня просит, да я ему не даю, потому что хотя и вызывается он послужить вам, но во всю жизнь свою холоден будет к вам, и хотя начнет хлопотать будто бы из-за вас, но на вас же весь мир воздвигнет, и мирских, и духовных, и ничего вам доброго не сделает!”» Другая старица, Евдокия Ефремовна, которая была некогда удостоена присутствовать при явлении Божьей Матери отцу Серафиму, на вопрос Толстошеева: «Не говорил вам что обо мне батюшка Серафим?»^[48] – ответила: «Батюшка велел тебе сказать, чтобы ты в наши дела не входил и обители не мешал!» Остальные ответы сестер были в таком же роде. После этого все вновь единогласно высказались против того, чтобы иметь попечителем Дивеева Ивана Тихоновича. Его это привело в ярость, он начал оскорблять общину, заявлять, что истребит обитель полностью, стал угрожать сестрам и, по свидетельству одной из них, «оскорбился, начал говорить, будто видел меня во аде, угрожал, чтобы я молчала».

На следующем этапе претворения в жизнь своего безбожного плана Иван Тихонович постарался втереться в доверие к епархиальному начальству и к влиятельным светским особам. В какой-то момент ему даже удалось ввести в заблуждение святителя Филарета (Дроздова), который, находясь в Москве, не мог составить полной картины происходящего, и поверил, что Толстошеев искренне радеет о духовном устроении обители, а его поступки разумны и идут на пользу Дивееву. Впоследствии Московский святитель полностью изменил свое мнение, но к тому времени интриги Ивана Тихоновича уже успели произвести немало духовного вреда в обители, и для уврачевания его потребовалось вмешательство Государя Императора, членов Синода и многих святых и подвижников благочестия. Так, в 1842 году Толстошеев добился осуществления своего коварного плана – выхлопотал указ об объединении двух общин и постарался обратить к себе сестер, отвлечь их от исполнения заветов великого старца. Результат оказался ужасающим: правила, установленные Самой Пресвятой Богородицей, стали соблюдаться через пень-колоду, строгое устроение, налаженное отцом Серафимом, разладилось, духовная жизнь пришла в упадок. Дивеево вступило в период времени, предсказанный старцем Серафимом во время прощальной беседы с сестрами: «До антихриста не доживете, но времена антихриста переживете!»

Иван же Тихонович в книге, изданной им в 1849 году, рассказывал о соединении общин с восторгом, при этом чудовищно искажая факты. Толстошеев даже утверждал, что «как дивен Бог во святых своих, служит доказательством еще следующее дивное исполнение предсказаний отца Серафима относительно Дивеевской обители», безбожно изменяя смысл предсказаний святого старца: «Терпите, терпите, Господа ради, все болезни и скорби; у вас будет такая радость, что среди лета запоете Пасху!» Якобы преподобный Серафим говаривал многим благотворительным особам, что утверждение обители последует именно в 1842 году, что указ о соединении двух общин – именно то самое утверждение и что все это совершилось будто бы по особенному промыслу Божию, во исполнение предсказаний отца Серафима! Выдавая желаемое за действительное или вовсе не стесняясь лгать, Иван Тихонович заявлял, что «когда прочитан был этот указ в Божественном храме, изумление сирот было столь великое и столь живое, что в этот миг они забыли все свои скорби, целовали друг друга, плакали, смеялись и каждая по-своему изливала перед Господом и Царицей Небесною свои благодарные чувства за эти милости Божии и Царские; казалось, все они тогда, как некогда апостолы, во время сошествия на них Св. Духа, упились каким-то неизъяснимым утешением». Это умилительное описание нисколько не соответствовало реальному положению вещей, а, главное, прямо нарушало волю преподобного Серафима, который, давая заповеди мельничным сестрам, руководствовался исключительно повелениями Пресвятой Богородицы!

Поэтому Толстошеев, опасаясь быть уличенным во лжи, к этой неправде прибавил и другую. Чтобы доказать необходимость соединения, он, вопреки всему, прямо заявил в своей книге, будто бы преподобный Серафим не давал заповеди о приеме в мельничную обитель одних девиц – т. е. уничтожил основные заветы общины, установленные Самой Царицей Небесной! Так, Иван Тихонович писал следующее: «едва не разделились на две самостоятельные обители, тем более что и посторонние лица, вмешиваясь в дела ее (!), желали также этого разделения и хлопотали уже о том, чтобы в одной части обители находились вдовствующие, а в другой – девицы, каждая под управлением особой настоятельницы. Но так как на такое неосновательное разделение не было никакого благословения отца Серафима, то и высшее начальство, по промыслу Божию, не утверждало этого разделения, но нашло полезнейшим и необходимым соединить их под единственной настоятельницей». По этой лжи легко понять, был ли Толстошеев учеником и другом отца Серафима. Ведь существует масса свидетельств – в частности, отца Василия Садовского, М. В. Мантурова, Ксении Васильевны Кочеуловой и других сестер – что преподобный Серафим строго-настрого завещал держаться разделения двух общин, Казанской и Мельничной. Святой неоднократно и подробно объяснял божественные причины такого решения, говоря о различии молитвы и духовного пути у женщин и у девиц, о духовном вреде, который может нанести тем и другим совместное жительство их в обители.

В своей записке «Достоверные сведения о двух Дивеевских обителях» Н. А. Мотовилов пишет: «День соединения двух Дивеевских общин я называю наибедственнейшим, потому что творившееся до того втайне беззаконное извращение смысла, толка и сущности воли Божией Матери и завещаний великого старца в этот день обнаружилось во всей силе своей. Несмотря ни на какие <…> сведения о заведении обеих Дивеевских обителей были представлены совершенно превратным образом, а именно, что будто бы в Дивееве никогда не бывало двух самостоятельных и совершенно друг от друга независимых общин, а была одна община в двух отделениях. Поэтому, представив сию святую девическую обитель Божией Матери и великого старца Серафима лишь только младшим, непокорствующим отделением, повелено было начальницу оной Ксению Ильиничну, со всеми сестрами ее, подчинить начальству мнимостаршей начальницы Ирины Прокофьевны Кочеуловой. Но в самом деле, как та, так и другая община через соединение это подведены были лишь под полное владычество канонарха Саровского и мещанина тамбовского Ивана Тихонова. Ирина Прокофьевна всегда подписывала на готовых бумагах, не читавши их, или, того хуже, давала ему бланки, будучи им и сотрудницами его завлечена в деле соединения лестью. Злоба же канонарха сего на обитель сию мельничную девическую предвидена была еще самим великим старцем Серафимом, почему он умолял Господа сотворить чудо о падении древа, чтобы хоть тем уцеломудрить его. <…> За всеми домогательствами Ивана Тихонова и сотрудниц его обитель сия, однако же, не рушилась, да и самый дух общества сих двух обителей сестер, насильственно смешанных, однако, не только не смешался и не слился в один дух, но что всего удивительнее – это то, что из обеих общин выделились лишь только все усердствовавшие к делу сего соединения сподвижницы Ивана Тихонова, сначала тайно, а потом уже явно образовали из себя третье общество, духом своего руководителя вполне проникнутое, и сколько вытерпели сироты батюшки отца Серафима после этого соединения своего, о том можно лишь то сказать, что если бы не Господь был за них, то живых убо пожерли быша их. С 1849 года печатно их выдали за мертвых (Иван Тихонов писал, что большинство Серафимовых стариц перемерло). <…> Сироты мельничной обители неутешно плакали о том, что завещание великого старца Серафима попрано и они отданы в руки врага своего. А старушки [сестры обители матушки Александры. – Сост.] плакали о том, что нововведениями нарушалось их старинное правило и устав, принятый ими от Сарова. Если и радовались иные, то немногие, а именно только те ходатаи о сем соединении, которые не ведали, что творили. Из них впоследствии некоторые раскаялись о тогдашней своей радости, потому что после того все здания, строенные по указанию батюшки о. Серафима, начиная с мельницы, и все кельи его переломали по приказанию Ивана Тихонова или переставили за канавку, а оставленные в канавке на новых, произвольных, без нужды выбранных местах переставили. Если что и осталось на своем прежнем месте, то лишь одна канавка со своим валом, но и через нее, вопреки завещаниям старца Серафима, сделаны мосты и переходы. Великий старец часто поминал о ней, говоря, что одна канавка его останется и станет стеной до небес за сирот его и что сироты его хотя до настоящего антихриста и не доживут, но времена его переживут».^[49]