Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды

Глава третья
Щедрый дар мисс Брюс

Еще до того, как Солон Бейли выбрал место для филиала Гарвардской обсерватории в Южном полушарии, Эдвард Пикеринг задумал установить там новый мощный телескоп. Этот идеальный инструмент должен был иметь линзу диаметром 24 дюйма (61 см), то есть втрое больше старого доброго 8-дюймового телескопа Бейча, а стало быть, собирать в девять раз больше света. Стоимость его изготовления Пикеринг оценивал в $50 000. В ноябре 1888 года он опубликовал общий призыв к сбору требуемых средств, и, как в сказке, еще одна богатая наследница вызвалась исполнить его желание.

Кэтрин Вольф Брюс жила на Манхэттене не так далеко от Анны Дрейпер, но не была с ней знакома, пока судьба не свела их в Гарвардской обсерватории. Мисс Брюс, художница и покровительница искусств, была более чем на 20 лет старше и не могла похвастаться опытом обращения с телескопами. Несмотря на отсутствие таких знаний по астрономии, как у миссис Дрейпер, она давно испытывала смутный интерес к этой сфере. Теперь, в 73 года, у мисс Брюс появилось искреннее желание поддержать исследования в области астрономии. Как старшая из оставшихся в живых детей Джорджа Брюса, успешного основателя типографии, промышленника и изобретателя, она распоряжалась его состоянием. В 1888 году мисс Брюс пожертвовала $50 000 на постройку общественной библиотеки имени Джорджа Брюса на 42-й улице и на формирование ее книжного фонда. Выделение такой же суммы на научный инструмент не казалось ей чем-то неразумным, в особенности после разговора с Пикерингом, побывавшим у нее в гостях утром 3 июня 1889 года. По его словам, он мечтал о большом фотографическом телескопе, самом мощном из всех, что когда-либо наводили на небо. Если установить телескоп на какой-нибудь высокой горе, где не будет помех для работы, то он обогатит знания человечества о распределении и составе звезд куда сильнее, чем все множество традиционных телескопов, даже более крупных, вместе взятых.

Возможно, то, что Пикеринг именовал 24-дюймовый объектив «портретной линзой», импонировало художественной натуре мисс Брюс. По меньшей мере его энтузиазм был прямой противоположностью настроению прочитанной ею недавно статьи астронома Саймона Ньюкома, директора редакции Американского морского астрономического календаря и профессора Университета Джона Хопкинса. Профессор Ньюком предсказывал, что ближайшее и даже отдаленное будущее не сулит никаких интересных астрономических открытий. Поскольку «кометы все примерно одинаковы», утверждал он, «то работа, которая в действительности занимает внимание астронома, состоит не столько в открытии нового, сколько в уточнении уже известного и полной систематизации наших знаний».

Мисс Брюс смотрела на вещи иначе. Ей нигде не попадался исчерпывающий перечень компонентов, входящих в состав звезд, никто также, по-видимому, не знал, почему звезды светят и, главное, как они образовались. Чем больше она читала, тем больше возникало у нее вопросов. Что заполняет пространство между звездами? Как может профессор Ньюком утверждать, что мы знаем все? Насколько она могла оценить перспективы астрономии, появление фотографии и спектроскопии, наряду с успехами в области химии и электричества, говорило о том, что крупные новые открытия еще впереди. Она надеялась, что профессор Пикеринг докажет ее правоту, и через считаные недели после его визита послала ему необходимую сумму в $50 000.

Рассыпавшись в благодарностях перед мисс Брюс, Пикеринг поспешил заверить свою вторую благодетельницу, что ее проект, Мемориал Генри Дрейпера, чрезвычайно выиграет от приобретения брюсовского телескопа – без дополнительных затрат для фонда Дрейпера.

Любимый 28-дюймовый телескоп миссис Дрейпер, как прежде 11-дюймовый, поставили в отдельном здании с куполом на территории обсерватории. Хотя это был самый мощный из четырех пожертвованных ею телескопов и тот, с которым она меньше всего хотела расставаться, он не оправдал ожиданий. Уиллард Герриш, умелец из обсерватории, совместно с изготовителем телескопов Джорджем Кларком провозился с ним первые месяцы 1889 года, пробуя различные конфигурации и настройки, но сумел получить лишь один качественный спектр тусклой звездочки. Этот неудачный опыт усилил восхищение Пикеринга искусством доктора Дрейпера, но вместе с тем заставил его признать поражение, и он отказался от дальнейших опытов с инструментом. Миссис Дрейпер, разочарованная, но сочувствующая, в то лето поехала вместе с Пикерингами в короткий отпуск в штат Мэн.

Мисс Брюс не собиралась приезжать в Кеймбридж, так как была домоседкой. («Ревматизм и невралгия одолевают меня ужасно», – объясняла она.) Однако она следила за каждым этапом работы над телескопом, ведя непрерывную переписку с Пикерингом, которая началась в середине 1889 года, когда он заказал четыре большие заготовки для линз в парижской фирме Эдуара Мантуа. Разбираться в стеклах мисс Брюс научилась в молодости, во время путешествий по Европе, в ходе которых она собирала предметы искусства и древности. Теперь мисс Брюс занялась астрономическим самообразованием и обнаружила, что линзы для нового телескопа занимают ее не меньше, чем подсвечники и статуэтки.

«Я приобрела "Начала астрономии" [Чарльза] Янга, – писала она Пикерингу. – В газете пишут, что они подходят читателям с самыми скромными познаниями. Что ж, как говорится, "под всяким дном кроется новая бездна", и я опасаюсь в нее провалиться».

«Янг называет обширные пространства меж звезд вакуумом», – продолжала мисс Брюс, отмечая, что автор другой известной ей книги, философ Джон Фиске, «толкует о нем как о светящемся эфире. Я придерживаюсь взгляда Янга». Пикеринг любезно предоставил ей все публикации Гарвардской обсерватории, от выпусков «Анналов» до оттисков своих исследовательских отчетов. «Вашу статью о долгопериодических переменных звездах, – отвечала она в благодарственной записке, – я наконец прочла и восхитилась, но не таблицами, а простым добросердечием, которое заметно в подробных указаниях неумелым любителям, как принести пользу науке».

С 1882 года, когда Пикеринг впервые публично предложил любителям, и в особенности любительницам, наблюдать за переменными звездами, он неоднократно повторял это предложение с приложением соответствующих инструкций, а также вознаграждал добровольцев, опубликовав ряд сводных обзоров их результатов в Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences. Он советовал любителям сосредоточиться лишь на переменных звездах с медленным циклом от нескольких дней до недель и оставить случаи более быстрых или хаотичных изменений профессионалам. Но помощь любителей не освобождала Пикеринга от необходимости повторять просьбы о пожертвовании средств в каждом годовом отчете о деятельности обсерватории.

Услышав, что иные миллионеры не спешат доставать свои чековые книжки в ответ на благородный призыв, мисс Брюс напомнила Пикерингу, что в обращении с богатыми джентльменами «требуется определенное тактическое искусство»: «Их следует атаковать не напрямик, в лоб, а с фланга или тыла». Со своей стороны она обещала дальнейшее содействие не только Гарварду, но и астрономам повсюду, если Пикеринг согласится помочь ей выбрать наиболее достойных. Для начала мисс Брюс обещала $6000, и в июле 1890 года он объявил сбор заявок на поддержку. Кроме того, Пикеринг разослал письма конкретным исследователям из обсерваторий всего мира, спрашивая, не могут ли они найти немедленное полезное применение сумме размером $500 – скажем, нанять помощника, починить оборудование или опубликовать архив данных. До октября, когда истекал срок подачи, пришла почти сотня ответов. Пикеринг рассмотрел заявки, и мисс Брюс согласовала его рекомендации к ноябрьскому отбору победителей. Одним из первых пяти ученых в США, получившим поддержку мисс Брюс, стал Саймон Ньюком – автор возмутившей ее статьи. Еще десять стипендий отправились за границу – астрономам, работавшим в Англии, Норвегии, России, Индии и Африке.

«Над нами всеми одно и то же небо», – заявил Пикеринг, отправляя список стипендиатов в Scientific American Supplement. Он, как всегда, надеялся, что сообщение о щедрости одной благотворительницы побудит других последовать ее примеру. Но результаты больше всех мотивировали саму мисс Брюс. Она чувствовала себя обязанной перед астрономами, чьи заявки опоздали к рассмотрению.

«Мой дорогой профессор, – написала она Пикерингу 10 февраля 1891 года, – я очень сожалею, что поток заявок не прекращался до самого 10 января, когда было написано ваше письмо, и мне очевидно, что наряду с добром мы наделали вреда, поскольку эти люди разочарованы, а может, даже убиты горем – пусть в действительности и безосновательно». Мисс Брюс настаивала, чтобы Пикеринг отобрал еще одну группу астрономов, чьи проекты она могла бы поддержать.

Все это время щедрое пожертвование Гарварду от мисс Брюс лежало в банке неиспользованным в ожидании прибытия заготовок для линз из Парижа. Запросы Пикеринга к стекольщику Мантуа оставались без ответа, так же как письма и телеграммы от Кларков. Через полтора года мисс Брюс прокляла «этого несчастного лодыря Мантуа» и пожалела об отсутствии возможности высказать все ему лично в уверенности, что владеет французским «как минимум не хуже него».

Весной 1891 года, почти через два года после того, как Пикеринг заказал линзы, выяснилось, что Мантуа даже не приступил к изготовлению стекол.

«Я буду рада не меньше вас, когда заготовка прибудет и Кларк сочтет ее подходящей, – сочувственно написала мисс Брюс 9 апреля. – Потерпите еще немного – может быть, еще года два или около того, – ведь что такое два года по астрономическим меркам?»

Уильям Пикеринг, назначенный первым директором южного филиала Гарвардской обсерватории, добрался до Арекипы в январе 1891 года. Он рассматривал свое прибытие как основание династии. Его брат уже правил привычным царством северного неба из Кеймбриджа, а здесь, ниже экватора, Уильям займется исследованием не столь известных небес и добудет собственную славу. Правда, на данный момент под его началом находились всего два помощника-астронома, но он предполагал, что необходимость увеличить штат в Перу станет очевидной, как только закончится сезон дождей и начнутся наблюдения.

Прежде всего Уильяму было нужно арендовать или купить землю в краях, разведанных братьями Бейли. Солон и Рут Бейли собирались уехать домой и освобождали свой съемный дом в Арекипе, который могли занять Пикеринги. Уильям приехал со своей женой Анной, двумя малышами, Вилли и Эстер, овдовевшей тещей – Элизой Баттс из Род-Айленда, и няней. Чтобы разместить свою семью должным образом, он использовал $500, отпущенные ему на приобретение земли, в качестве первого взноса за дорогую недвижимость. Там он начал строительство нескольких капитальных помещений для телескопов, а также просторной гасиенды с комнатами для прислуги и конюшней. В феврале, прожив там всего несколько недель, Уильям телеграфировал Эдварду: «Вышли еще четыре тысячи».

В телеграммах и суровых письмах Эдвард настаивал, чтобы Уильям был более экономным. Кроме того, старший брат постоянно напоминал младшему, чтобы тот занимался съемками. Мемориал Генри Дрейпера ожидал новых фотографий спектров южных звезд. Почему Уильям не пользуется телескопом Бейча, уже установленным на месте, пока идет строительство помещений для трех дополнительных телескопов, привезенных им в Перу? (За сопоставимый срок во время первой экспедиции 1889 году Бейли сделал около 400 снимков.) В апреле Уильям наконец послушался, но по-прежнему ничего не присылал в Кеймбридж. В августе Эдвард досадовал: «Я очень рад, что у тебя 500 снимков, но мне крайне жаль, что они не здесь. Очень волнуюсь, как бы из-за какой-нибудь ошибки в инструкциях они не оказались никуда не годными».

Никогда Уильям не был так счастлив, никогда ему не выпадало лучшей видимости – таким термином астрономы характеризуют атмосферные условия. Ему нравился чистый неподвижный воздух в Андах, позволявший с небывалой четкостью различать подробности на поверхностях Луны и планет. Хотя ни одна гарвардская программа исследований, намеченная для Перу, не была сосредоточена на Солнечной системе, планеты поглотили все внимание Уильяма чуть ли не в ущерб фотометрии и спектроскопии. Несмотря на свое прежнее увлечение фотографической техникой, в Арекипе Уильям снова вернулся к визуальным наблюдениям. Часовой механизм 13-дюймового бойденовского телескопа, через который он снимал затмение в Калифорнии, был поврежден при перевозке на юг, и телескоп стал временно непригоден для фотосъемки с длительной выдержкой. Пока не привезли запчасти, Уильям считал себя вправе наслаждаться тем, что можно было увидеть глазом. У телескопа был переставной объектив, благодаря которому он одинаково подходил для глаза и камеры. Даже после починки телескопа, когда он был готов к съемкам спектров самых ярких звезд, Уильям предпочитал смотреть в окуляр и зарисовывать картины Марса.

Пока Уильям манкировал своими обязанностями в Перу, Мантуа в Париже отдавал приоритет другим заказам на линзы и откладывал гарвардский. Мисс Брюс уполномочила Кливза Доджа, старого друга ее семьи, проживавшего во Франции, навестить стекольщика в надежде заставить его приступить к работе над телескопом.

«У нас не вышло, – сообщала мисс Брюс Пикерингу 1 октября 1891 года, – решительно ничего. Примите мои соболезнования. Объявилась очередная причина задержки – наверное, когда придут эти заготовки, вы поседеете, а я… Я упокоюсь на Гринвудском [кладбище]. Но прочтите письмо мистера Доджа».

Вложенное письмо содержало пересказ задушевного получасового разговора, в ходе которого месье Мантуа объяснял мистеру Доджу «тайны кронгласа и флинтгласа, для производства и обработки которых – чем он, надо полагать, и занимается – необходимо быть прямо-таки алхимиком». Это, в общем-то, не было преувеличением. Для телескопных линз требовалось стекло из материалов наивысшего качества, составленное по секретным рецептам и неделями варившееся при температуре свыше 1000º в охраняемых цехах. Термины «кронглас» и «флинтглас» обозначали два основных типа стекла, различавшихся тем, что в последнем было больше свинца. По отдельности из кронгласа и флинтгласа получались линзы, собиравшие свет с разной длиной волны в разных фокальных точках, из-за чего возникало искажение цвета – так называемая хроматическая аберрация. Однако, взятые вместе, кронглас и флинтглас корректировали друг друга. Как продемонстрировал в начале XIX века Йозеф фон Фраунгофер, «дублет» из выпуклой кронгласовой линзы и вогнутой флинтгласовой помогает улучшить фокусировку.

«Беда с изготовлением линз, – продолжал Додж свой отчет для мисс Брюс, – по-видимому, в том, что во время отжига и закалки даже наилучших образцов часто случаются неудачи, которые не способно предсказать никакое человеческое разумение». Мантуа промучился несколько месяцев с 40-дюймовой линзой, заказанной другим университетом, и все еще не может сказать наверняка, когда он выполнит гарвардский заказ, при всем желании. Додж дословно воспроизвел мольбу стекольщика: «Месье Мантуа говорит: "Поймите, я заинтересован в завершении работы не меньше всех, ведь мне не заплатят, пока все не будет закончено, но я не могу послать то, что не отвечает требованиям идеально. Кроме того, я постоянно беспокоюсь по поводу отжига отливок; я провел к своей постели трубы, чтобы среди ночи узнавать, не остыли ли печи; а если хоть один из дежурных уснет, это будет стоить мне бесконечных хлопот и расходов"». Додж покинул фабрику Мантуа с убеждением, что никакая производственная работа «не связана с таким риском неудачи, как изготовление стекол для телескопов».

Составив классификацию 10 000 звезд, Мина Флеминг обратила свои организационные способности на упорядочение все умножавшихся и умножавшихся фотопластинок. Мириады снимков заполонили полки и шкафы как в кабинетах расчетчиц, так и в библиотеке. Она подозревала, что им скоро не хватит места в здании обсерватории. Пока же она делила их по телескопам и по типам – снимки-карты областей небесной сферы, группы спектров, отдельные яркие спектры, снимки траекторий звезд и т. д. – каждый негатив в коричневом бумажном конвертике, на каждом конвертике обозначены номер, дата и другие характеристики, продублированные на каталожных карточках. Она не складывала пластинки стопками, а ставила на ребро для облегчения доступа. Необходимость достать из архива ту или иную фотопластинку возникала ежедневно, по мере того как сотрудники исследовали, измеряли, обсуждали и производили расчеты, получив очередную новую партию снимков. Например, когда миссис Флеминг попадался спектр, казавшийся характерным для переменной звезды, ей уже не нужно было ждать будущих наблюдений, чтобы подтвердить свою гипотезу. Теперь подтверждением ей служили прошлые данные. Достаточно было обратиться к архиву, найти снимки соответствующей области неба, выбрать из пачки нужные фотопластинки и сравнить теперешнее состояние звезды с тем, как она выглядела раньше.

«Итак, у вас под рукой готовый к употреблению, – отмечала миссис Флеминг, излагая свой метод, – материал, которого при визуальном наблюдении пришлось бы дожидаться». Дожидаться долго, возможно до бесконечности. Более того, снимки были лучше всякого отчета о прямом наблюдении, так как «в случае с наблюдателем приходится верить его описанию на слово, тогда как здесь перед вами фотография, на которой каждая звезда говорит сама за себя и которую в любое время, сейчас или потом, через годы, можно сравнивать с любыми другими снимками той же области неба».

В начале 1891 года, после того как она обнаружила новую переменную в созвездии Дельфина и с одобрения директора опубликовала свое открытие в журнале Sidereal Messenger, два опытных наблюдателя из других обсерваторий взялись проверить его. Оба оспаривали ее мнение, утверждая, что звезда не переменная. Но когда эти два астронома встретились для обсуждения своих выводов, они поняли, что наблюдали за разными звездами, причем ни одна из них не была звездой миссис Флеминг. «Подобная ошибка, – чуть не кричала она в ответ, – ни за что не случилась бы при сравнении фотоснимков».

Поиск новых переменных звезд стал коньком миссис Флеминг. Если на момент ее прихода в обсерваторию было известно менее 200 таких непостоянных светил, то за десять лет работы была обнаружена еще сотня, и немалая доля открытий принадлежала ей лично. Первые находки она сделала, определяя звездные величины по размеру пятнышка, в виде которого звезда отображалась на фотопластинке, и затем выделяя пятнышки, менявшие размер на последующих снимках. Благодаря спектрам у нее появился более простой способ. Узнав спектральные особенности нескольких известных переменных, она научилась выявлять аналогичные признаки у других звезд, можно сказать, с первого взгляда. Например, присутствие ряда светлых водородных линий среди черных указывало на переменную звезду на пике блеска.

Выявляя новые переменные, миссис Флеминг не упускала из виду старые. Директор хотел проследить, как спектры переменных звезд меняются во времени и как изменения блеска коррелируют с видом фраунгоферовых линий.

Весной 1891 года миссис Флеминг заметила кое-что необычное у переменной Беты Лиры. Ее непостоянство было известно уже лет сто, но теперь, разглядывая ее спектр при увеличении, миссис Флеминг опознала удвоение линий, говорившее о том, что Бета Лиры принадлежит к новооткрытой группе спектрально-двойных звезд и на самом деле звезд там две.

Мисс Мори тоже питала интерес к Бете Лиры, который можно было назвать даже собственническим, поскольку Лира – северное созвездие, а в ее ведении находилось около 700 самых ярких звезд Северного полушария. Вместе с Пикерингом и миссис Флеминг она просмотрела 29 фотопластинок из Мемориала Дрейпера, содержавших снимки Беты Лиры. Результаты ее анализа предполагали, что эта двойная звезда состоит не из пары близнецов, как Мицар и Бета Возничего, а из двух звезд различных классов, каждая из которых меняет блеск с собственной скоростью и по собственным причинам. Она начала разрабатывать теорию природы их связи.

Пикеринг надеялся опубликовать подготовленную мисс Мори классификацию ярких северных звезд к концу 1891 года в качестве продолжения «Дрейперовского каталога звездных спектров» миссис Флеминг 1890 года. К сожалению, труды мисс Мори все еще были далеки от готовности к публикации. Ее двухуровневая система классификации, опиравшаяся как на расположение, так и на характер спектральных линий, требовала предельной точности. Любые уступки означали бы неспособность справиться со сложностью проблемы. Хотя медленный прогресс беспокоил Пикеринга, он вряд ли мог упрекнуть мисс Мори в лени. Она устроилась на вторую работу учительницей в Гилмановской школе по соседству, не прекращая трудиться в обсерватории с таким усердием, что Пикеринг опасался за ее здоровье. Миссис Дрейпер тоже начинала проявлять нетерпение из-за племянницы. После своего визита в обсерваторию в начале декабря она написала Пикерингу: «Надеюсь, Антония Мори постарается и завершит более надлежащим образом то, что у нее уже имеется».

Пикеринг ежедневно заглядывал в кабинет расчетчиц, чтобы проследить, как у них идут дела. Мисс Мори это страшно нервировало. Она часто возвращалась домой измотанной. Не единожды она жаловалась своей родне, что критика директора пошатнула ее веру в собственные способности. В таких условиях она не могла вести расчеты и в начале 1892 года ушла из обсерватории. Следующие несколько месяцев она вела с Пикерингом переговоры о судьбе своих незавершенных проектов, которые ей не хотелось ни бросать, ни передавать кому-то другому.

«Я давно хотела объяснить вам, – написала она 7 мая, – что я чувствую в связи со сворачиванием моей работы в обсерватории. Я всей душой хотела бы оставить ее в приемлемом состоянии как ради своей чести, так и ради чести моего дяди. Не думаю, что будет справедливо по отношению ко мне передавать работу в чужие руки, пока я не доведу ее до состояния, когда она сможет считаться моей. Я имею в виду не то, что мне нужно непременно завершить все тонкости классификации, а лишь то, что мне нужно полностью изложить все значимые результаты исследования. Я выработала теорию ценой столь многих размышлений и скрупулезных сравнений и полагаю, что заслуживаю надлежащего признания за свою теорию взаимосвязей звездных спектров, а также за свои теории относительно Беты Лиры. Разве не справедливо, чтобы я, когда будут опубликованы результаты, получила признание за все оставленные мною письменные материалы по этим вопросам?»

Пикеринг всегда был готов воздать ей должное. Он только хотел иметь хоть какое-то представление о том, когда ему представится такая возможность.

Уход мисс Мори в начале 1892 года совпал с долгожданным прибытием из Франции стеклянных заготовок для телескопа, оплаченного мисс Брюс, – двух из флинтгласа и двух из кронгласа, каждая 60 см в диаметре, свыше 7,5 см толщиной и весом под 40 кг, в металлической оправе. Из-за безупречной прозрачности стекла казались невидимыми – в этом и заключалась их красота. Пикеринг немедленно передал их Кларкам на обработку и полировку. Он ожидал, что превращение дисков в четырехкомпонентную портретную линзу потребует не менее полугода кропотливой работы на паровом станке Кларков. Сначала стекла должны были пройти грубую обработку, а затем шлифовку все более тонким абразивом до приобретения нужной кривизны.

Пока этот процесс шел своим чередом, Пикеринг проектировал отдельное здание для сборки и испытаний готового инструмента. Телескоп мисс Брюс должен был пройти его собственную строгую проверку до отправки в Арекипу. В Арекипе тоже должны были подготовиться к его получению. Пикеринг 29 мая уведомил Уильяма, не оправдавшего надежд, что срок его назначения директором южной обсерватории истекает в конце года и что сменить его должен Солон Бейли. Если Уильям захочет, он может в будущем вернуться туда в качестве наблюдателя, но руководить больше не будет.

Уильям содрогнулся от такого оскорбления. «Не будет хвастовством сказать, что, по-моему, я добился немалого, – возражал он 27 июня 1892 года, – и, если бы руководители [президент и члены Гарвардской корпорации] видели это, они бы сказали, что я много сделал за их деньги». Особенно задела Уильяма мысль о подчинении Бейли: «Что касается идеи о том, что мы можем вернуться в Перу и жить в лачуге, в то время как Бейли будут занимать директорский дом, то она не обсуждается. Этот дом спроектировал и построил я, и, пока я нахожусь в Перу, я собираюсь в нем жить. Я не стану жить в сарае и не уступлю одному из своих подчиненных построенный мною дом».

Все лето 1892 года Уильям утешался изучением Марса во время противостояния. Как он сообщал в журнале Astronomy and Astro-Physics, наблюдения и зарисовки Красной планеты проводились еженощно с 9 июля до 24 сентября, за исключением лишь одной ночи. Он собрал «значительные сведения» о марсианских полярных шапках, о темных участках «зеленоватого оттенка» и двух обширных темных областях, которые при благоприятных условиях синели, «вероятно наполняясь водой». Их Уильям называл «морями». Он подтвердил существование многочисленных марсианских «каналов», первооткрывателем которых был итальянец Джованни Скиапарелли, и отметил, что многие из них пересекаются, называя пересечения «озерами». Все эти сведения Уильям передал также редакции газеты New York Herald. Публикация их стала сенсацией. Раздраженный Эдвард Пикеринг пенял Уильяму 24 августа, что марсианские водоемы породили «лавину» из 49 газетных вырезок за одно утро. Он уговаривал Уильяма «более строго держаться фактов».

Между тем Эдвард и Лиззи Пикеринги собирались перестраивать «жилое помещение» в восточном крыле обсерватории. Хотя у них не было детей и личных нужд в дополнительной площади, они расширяли апартаменты при обсерватории за свой счет, чтобы принимать там приезжих астрономов. Пикеринга устраивало, чтобы университет и дальше вычитал из его годового жалованья в размере $4000 плату за аренду, но он попросил, чтобы впредь ее направляли исключительно на нужды обсерватории, а не всего Гарварда. Несмотря на частые пожертвования со стороны активных благотворителей и поступление новых значительных даров по завещаниям, директор опасался, что могут пройти годы, прежде чем бюджет оправится от расточительности Уильяма в Перу.

Мисс Брюс, не ведавшая о неблагоразумии Уильяма, следила за его публикациями в астрономической печати. «Две статьи в майском номере AstroPhysics, принадлежащие перу вашего брата, – написала она Пикерингу в августе, – доставили мне великое удовольствие и заставили задуматься о счастье, которое доставляет вам совместная работа». В ее представлениях у Эдварда и Уильяма были такие же близкие отношения, как у нее с ее сестрой Матильдой, которая была на десять лет моложе, жила вместе с ней и помогала ей во всем.

Следующий месяц подарил и Пикерингу, и мисс Брюс истинный повод для общей радости. «Простираю руку, чтобы пожать вашу, – восторженно писала она 9 сентября, узнав, что линзы для большого фотографического телескопа прошли первое испытание. – Возрадуемся».

В октябре, словно для того, чтобы загладить вину, Уильям в Арекипе возобновил фотосъемки для Мемориала Генри Дрейпера. К концу декабря 1892 года он отправил 2000 пластинок в Кеймбридж.

Чуть ли не с самого начала, как только в Гарварде стали накапливаться снимки звезд на стеклянных фотопластинках, директора преследовал страх, что они могут погибнуть при пожаре. Чем больше становилась коллекция, тем тяжелее была мысль о ее потере, если деревянное здание обсерватории загорится. Почти всем знакомым Пикеринга доводилось терять что-то ценное из-за пожара. Так, семья миссис Дрейпер владела театром на Юнион-сквер, сгоревшим дотла в 1888 году, и она все еще горевала о потере. В результате она стала, можно сказать, специалистом по огнеупорной краске, периодически настаивая на покраске обсерватории.

Пикеринг выбрал другое решение. В 1893 году он объявил о завершении двухэтажного «огнестойкого здания» из кирпича для надежного хранения фотопластинок и еще не опубликованных рукописей. Кирпичный корпус, как его вскоре прозвали, стал венцом 15-летних усилий Пикеринга по модернизации обсерватории, от пристройки множества куполов и помещений для телескопов до обращения соседнего дома на Мэдисон-стрит в фотомастерскую с проявочной. Выражаясь словами журналиста Дэниела Бейкера, которому мисс Брюс поручила писать историю обсерватории, вершина холма, на которой некогда высилось одинокое здание, превратилась в «маленький наукоград».

Миссис Флеминг руководила упаковкой 30 000 фотопластинок в 300 ящиков. Рабочие соорудили 2 марта 1893 года систему блоков и канатов между крышей западного крыла обсерватории и окном нового хранилища. Затем восемь тонн фотопластинок быстро отправили по воздуху на новое место – по ящику в минуту. Несмотря на такое рискованное предприятие, ни одна стеклянная пластинка не треснула и не разбилась.

Разумеется, миссис Флеминг и большинство расчетчиц последовали за фотопластинками в новый корпус, чтобы оставаться рядом с ними. Они перешли туда по земле – по деревянным мосткам над грязной канавой. Когда весной вернулась мисс Мори, чтобы присоединиться к ним, Пикеринг потребовал от нее обещания закончить свою классификацию до конца года либо передать работу кому-то другому, и она подписала письменное обязательство.

Теперь в обсерватории трудились 17 женщин. Иными словами, из 40 сотрудников обсерватории почти половину составляли женщины – этот факт миссис Флеминг собиралась особо подчеркнуть в докладе, с которым ее пригласили выступить на грядущем конгрессе по астрономии и астрофизике в Чикаго.

Название конгресса подчеркивало тот факт, что астрономия все больше сосредотачивалась на физической природе звезд благодаря спектроскопии. Иные исследователи, объявившие себя астрофизиками, уже дистанцировались от традиционных наблюдателей, занимавшихся положением звезд или орбитами комет. О новой моде возвестил Джордж Эллери Хейл. У него был недолгий контакт с Гарвардом во время его учебы в Массачусетском технологическом институте, до того как он основал собственную Кенвудскую обсерваторию у себя на родине в Чикаго в 1890 году. Именно Хейл в 1892 году уговорил редактора Sidereal Messenger поменять название издания на Astronomy and Astro-Physics. Он же был организатором конгресса по астрономии и астрофизике, состоявшегося в августе 1893 года. Приурочив конгресс ко Всемирной выставке в Чикаго (она же Всемирная Колумбова выставка), он создал для астрономов со всех концов США и с других континентов дополнительный стимул поучаствовать в нем.