Под мостом между массивных бетонных опор было не слишком уютно, зато здесь можно было переждать грозу, любуясь рекой, в которой плавали привидения дождевых туч, слушая громовое эхо и наблюдая за каплями дождя, стекавшими по перекрытиям. Единственное, что омрачало его умиротворенное состояние, так это комары. Надо сказать, это были особенные, городские комары, которых можно было повстречать только в мегаполисах. Они летали бесшумно, садились где-нибудь в сторонке, чтобы изучить потенциального донора, и только потом осмеливались вонзить свои тонкие хоботки, не причиняя при этом никакой боли!

Но самое поразительное состояло в том, что они прилетали и без того пузатые от чьей-то крови. Они пили кровь не для того, чтобы выжить, а для того, чтобы оценить ее вкус. Кровь волновала их исключительно с эстетической и научной точки зрения – они постоянно оценивали ее густоту, уровень сахара и ее питательность. О, эти комары были искушенными гурманами, совсем не то, что деревенские дурни! Питаясь из поколения в поколение кровью городских обитателей, они сами становились им под стать и, наверное, тоже считали себя этаким венцом всей комариной эволюции.

Как только гроза стихла, он спрыгнул с бетонной плиты, отряхнул руки и вышел из-под моста на обочину дороги. Широкая асфальтовая дорога уводила его на окраины города – туда, где возле складов оптового рынка скапливались большегрузные фуры и компактные газельки-термобудки. Они подъезжали к ангарам, внутри которых кипела работа. К машинам то и дело подбегали грузчики, забрасывая на борта коробки, мешки, полиэтиленовые паки. Они сновали туда-сюда, прогибаясь под тяжестью товаров, словно крохотные муравьи.

Длинные цепи большегрузов подъезжали и выезжали с оптового рынка, а грузчики непрерывно их обслуживали с раннего утра и до позднего вечера. Безусловно, во всех этих быстрых перемещениях был некий смысл, однако он полностью терялся и пропадал, как пропадает замысел киноленты, если прокручивать ее в ускоренном темпе. Здесь по-особенному ощущался бешеный ритм урбанизации, в котором моментально прокручивались целые десятилетия, прожитые наспех в парадоксальном одиночестве среди великого множества людей.

Солнце быстро высушило асфальт. Воздух наполнился шумом машин. Он шел рядом с ними не спеша по самой кромке дороги. Была в этой пешеходной неторопливости какая-то роскошь, которой были лишены те, кто проезжал мимо, не замечая в круговороте жизни самой жизни, не замечая ни взросления детей, ни роста деревьев. Он тоже многого не замечал, а кое-что хотел бы не замечать в принципе. Иногда ему хотелось просто остановиться и замереть, бросив вызов земному притяжению, и пускай уж тогда меняются времена года, пускай взбивается пена облаков на небосводе, пускай восходит и заходит светило, пускай из почвы пробивается трава, видоизменяется ландшафт, расположение звезд и облик планеты, ничто бы уже не потревожило его ум.

Возможно, тогда бы он уловил непреходящий смысл всего того, что оставалось за кадром жизни, стертую грань между зрителем и действующим лицом, между внешним и внутренним, ощутил бы присутствие сознания во всем происходящем, где бы оно ни происходило – в настоящем или только в воображаемом мире. Ему самому было непонятно, отчего и для чего у него возникла эта привычка постоянно о чем-то размышлять, читать старомодные книги, которые теперь мало кто брал в руки. Ведь ему еще ни разу не пригождалось все то, над чем он так много и напряженно думал. Так для чего была дана человеку эта способность, если она никогда не пригождалась, если она никогда не соприкасалась напрямую с окружающим здесь-и-сейчас-существованием? Он надеялся найти ответ на этот вопрос, он почему-то знал, что однажды сумеет его найти.

Проходя рядом с оптовым рынком, он заметил, как на противоположной стороне разгружают фуру с газировкой, и понял, что ему страшно хочется пить. Пошарив рукой в кармане, он убедился, что денег в кармане не было, если не считать монетку достоинством в 50 копеек, которая запрыгнула ему в руку и теперь издевательски блестела в ладони. Ему вдруг вспомнилось социалистическое детство, когда на 50 копеек можно было купить целых десять кружек отменного кваса из большой желтой бочки возле кулинарии, и усмехнулся. Память подсказывала ему, что когда-то это было возможно. Более того, он помнил, как собственными руками покупал большую кружку кваса за 5 копеек, а стаканчик за 3 копейки, но теперь ему не хватало элементарной смелости поверить в эти сбивающие с толку цифры.

Его ум был будто загипнотизирован вездесущей товарно-денежной системой. Деньги – они всегда находились где-то в будущем и всегда исчезали где-то в прошлом. Они являлись искусной имитацией времени, которое требовалось для достижения материальных целей, тогда как настоящее бесценное время вычиталось из жизни человека – из его собственной жизни! Каста банкиров на вершине человеческой пирамиды прекрасно понимала, что она торговала не деньгами, как думали остальные, она торговала временем и присваивала себе маленькие частички и большие куски чужих жизней. Тысячелетия непрерывного труда бесследно исчезали в банковских ячейках, и этого совершенно никто не замечал.

Он приблизился к ангару, возле которого топтался рослый мужик в ярко-синей кепке и в рабочем комбезе такого же цвета.

– Здрасте, у вас простой воды не найдется?

– У нас все найдется, – ответил складской работник. – Только это оптовый рынок. Сечешь, парень? К нам на машинах приезжают тариться. Ты в руках, что ли, пак воды понесешь?

– А просто так попить не дадите?

– Просто так даже мухи не летают! – усмехнулся весельчак. – Ладно! Так и быть, заходи.

Евгений вошел в просторный тенистый ангар, где громыхали тележки с поддонами, где пахло лапшой быстрого приготовления, соусами, мукой, сырами, колбасами, шоколадными пряниками и бог знает чем еще. Прилавки в ангаре были до отказа забиты паками с минералкой, ящиками бананов, апельсинов, винограда, всевозможными йогуртами, тугими связками мясных деликатесов.

– Держи! – мужик в полукомбезе открыл и передал Евгению банку газировки.

– Спасибо, – поблагодарил Женич, пригубив прохладный напиток.

– А ты сам-то откуда взялся?

– Оттуда, – Евгений мотнул головой за плечо.

Кладовщик сунул руки в карманы полукомбеза и критически осмотрел Евгения с ног до головы.

– И куда направляешься?

– Туда, – Евгений указал подбородком на дорогу.

– Правда что ли? А паспорт у тебя имеется?

– Есть, а что?

– Грузчик с дальнего склада уволился. Если никуда не торопишься, могу халтурку предложить.

– Что делать?

– Скоро фуры подгонят с сахаром, а у меня людей не хватает. Хорошо поработаешь – хорошо заплачу.

– Рублей триста будет?

– Даю пятьсот плюс сухой паек.

– Договорились, – недолго думая согласился Женич.

– Запиши его в смену, а там посмотрим! – крикнул мужик, постучав в стекло кассы, за которой сидела девушка с фирменным логотипом на полновесной дородной груди, которая, судя по всему, была призвана приподнимать не только лацканы халата, но и продажи всей торгово-оптовой компании.

Работа на дальнем складе была не из легких. В тупик перед бетонированной платформой подгоняли прицепы с грузом. По специальному желобу с прицепов спускались мешки, которые затем перекладывали на автопогрузчик, развозивший их по складу. Евгений трудился до седьмого пота, перетаскивая и аккуратно складывая мешки с сахаром на поддоны.

– Да не торопись ты! Как там тебя? – махнул рукой кладовщик, принявший Евгения на работу. – Это же не олимпийские игры, золотую медаль не дадут!

Его звали Валерий, он был заведующим склада – балагуром и душой компании. Чувствовалось, что бригада его уважает. Была в нем деловая хватка, строгость хозяина и какая-то доброта. А пошлые шуточки, которые он себе позволял, были больше на показ, чтобы всех взбодрить. За маской неунывающего кладовщика он скрывал другого человека. Так делали все – у каждого вместе с появлением работы появлялась своя маска, и через пару десятков лет маска прирастала так сильно, что порой сам ее носитель забывал о том, кто под ней находится.

Кто-то был вынужден шутить, даже если было совсем не смешно, кто-то все время лебезил перед начальством. В любом коллективе, даже среди грузчиков на оптовом складе, обязательно находился пижон, считающий себя умнее и лучше всех. Того мальчика для битья всегда будут гнобить, а на совести того трудяги всегда будет выезжать руководство, привыкшее сваливать трудности на других. Так было везде, не зависимо от того, какой сферой деятельности занимался трудовой коллектив.

– Давай, Жэка, к нам! Посиди немного, – подозвал его Валерий. – Рекламная пауза!

– Пфу-у, – выдохнул Евгений, вытирая лицо и подходя к остальным грузчикам, отдыхавшим на поддонах возле ангара.

– Хорошо справляешься. Раньше грузчиком не приходилось работать?

– Было дело, – улыбнулся Женич, отмечая про себя наблюдательность Валерия.

– Я сразу понял – наш человек! Знаешь, Жэка, вот что я тебе скажу – профессия грузчика одна из древнейших, – с интонацией наставника произнес Валерий, вызывая у мужиков дружный хохот. – Грузы, они как люди, бывают разных фасонов: сыпучие, огнеопасные, жидкие, сухие. Были они до нас, будут и после нас. Следовательно?

Он обвел бригаду глазами, желая, чтобы кого-нибудь из грузчиков продолжил его мысль.

– Следовательно, без работы мы не останемся, – простуженным голосом отозвался хмурый водитель автопогрузчика.

– Верно, Михалыч! – тут Валерий многозначительно покрутил пальцем. – По крайней мере, пока на этой планете, продолжает действовать сила гравитации. Вы со мной согласны, коллега?

Он поставил локоть на мешок сахара и подпер подбородок кулаком, адресуя шутливый вопрос Евгению. Бригада замерла в ожидании, что он ему ответит. В такие моменты в любом коллективе решалось, как дальше относиться к новичку – стушуется он, сумеет выкрутиться или, может, обидится. Евгений не собирался здесь задерживаться, так что ему, по большому счету, было все равно, как к нему будут относиться.

– Да… наверное, поэтому слова «груз» и «гравитация» происходят от одного корня «гуру», что на санскрите означает «весомый», – шутя, как коллега коллеге, ответил Женич. – Перемещение тяжести – основа любого существования, хотя само существование неперемещаемо. Человек живет, перемещая тело, но то, благодаря чему он может перемещаться, – это пространство, а не тело.

Кладовщик молча пожал Евгению руку и добавил:

– А я Михалыча никак понять не мог! Что он мне все выговаривает: «Неправильно гуртуешь! Неправильно гуртуешь!». Думал, Михалыч один у нас такой деревенщина, а он, оказывается, на санскрите со мной общается.

Грузчики опять рассмеялись, и сам Михалыч, вроде как, повеселел от этих слов.

– Ну все, мужики! – Валерий громко хлопнул в ладоши. – Теперь всем за работу! Еще четыреста мешков осталось!

После окончания смены Евгений подошел к окошку кассы, стараясь не подавать вида, что у него побаливает спина.

– Выпиши ему семьсот рублей, – распорядился Валерий, обращаясь к девушке по ту сторону перегородки.

Кладовщик не обманул, заплатив даже больше, чем Евгений рассчитывал получить. Радостно сунув деньги в карман, Женич последовал за Валерием в столовую, на дверях которой висела табличка «Только для персонала».

– Вадик, ты за старшего! – крикнул Валерий парню с грузовой тачкой.

Они вошли в небольшую комнатушку, интерьер которой чем-то напоминал пивной паб. Валерий ополоснул руки, заглянул в холодильник, вынул оттуда пакет с полуфабрикатом, обернутый пленкой, и положил разогреваться в микроволновку.

– Бери что хочешь, Жэка, – гостеприимно предложил кладовщик. – Здесь у нас что-то типа шведского стола.

Женич взял упаковку пюре, раздобыл в холодильнике ломоть копченой курицы, налил сока и прихватил сдобную булочку. Такой ужин случался у него не каждый день. По правде говоря, он показался ему просто шикарным. Почти таким же шикарным, как три дня назад, когда Евгений пробовал устроиться официантом в ресторан. Однако щепетильное искусство, коим является натирание до блеска бокалов и разливание в них дорогих вин, оказалось ему не по силам. Он с трудом вынес инструктаж, обслужил двух клиентов – и все, этого ему хватило. Денег не заплатили, зато накормили до отвала вкуснейшими салатами из креветок, с кунжутом и ароматными пряностями.

– Спина не болит? – спросил кладовщик, выдавливая себе в тарелку добрую порцию кетчупа.

– Немного, – сказал Евгений.

– Работа тяжелая, что верно, то верно. Но жить можно, в нашей конторе грузчики тысяч по двадцать пять – тридцать в месяц имеют. Бывает и больше, – Валерий сделал маленький глоточек кофе. – Это я к тому, что если тебе нужна работа, можешь завтра официально устроиться. Кстати, ты на кого учился?

– На историка вообще-то.

– Так вот откуда все эти твои познания, ты не поверишь, но я сам по специальности инженер-конструктор баллистических ракет.

– Ничего себе! – перестал жевать Женич.

– Было это давно, еще до Ельцинского путча, страшно подумать, как я тогда ликовал. Думал, наконец, заживем! Ельцин, он же был наш, уральский. А что вышло? – развел руками Валерий. – Какой там институт, какие ракеты? Всю страну распродали, до сих пор сердце ноет.

Кладовщик потер себе грудную мышцу под лямкой полукомбеза.

– А вернуться в специальность не хотелось?

– Ты что, какой из меня теперь специалист? Голова совсем не та стала, это в твоем возрасте можно за любое дело браться, – Валерий серьезно глянул на Женича. – Хочешь дам совет? Можешь поработать у нас несколько месяцев. Но потом уходи, как только появится возможность.

– Знать бы еще куда, – улыбнулся Женич.

– Ты же сам сказал: «Туда», – Валерий выставил подбородок вперед. – Если останешься на складе, станешь как я и ничего в своей жизни, кроме этого ангара, не увидишь.

Евгений попробовал себе представить, кем он станет лет через десять – простуженным грузчиком, трудягой на лесопилке, продавцом, сельским учителем или, может, библиотекарем? Больше на ум ему ничего не приходило. Кем он вообще мог стать, не умея заниматься распилом бюджетных средств, не умея наживаться за чужой счет? Ведь точно так же и кладовщик Валерий не стал тем, кем хотел. Почему-то в этом мире все складывалось не так, как хотелось.

Евгений пожал плечами:

– Иногда мне кажется, что на всех наложено какое-то проклятье, кругом показная радость, телешоу, шуты гороховые, а настоящего счастья почти не осталось.

– Реальная жизнь – тяжелая штука, Жэка, и она не становится легче. День ото дня она становится только тяжелее, – сказал кладовщик. – Если не будешь заниматься показухой, как это делают все, долго не выдержишь. Тебя просто выжмут, как лимон, и ничего от тебя не останется.

– А может, жизнь становится тяжелее, потому что с каждым днем лжи и показухи становится больше? Взять ту же науку. Наука пытается доказать, что владеет истиной в последней инстанции, что ей по силам создать даже искусственный разум, но наука понятия не имеет, что такое сознание, и этот комплекс неполноценности подавляет всю современную культуру.

– И что, по-твоему, будет дальше? – спросил Валерий. – К чему это приведет?

– Чем больше власти получает наука, тем становится очевиднее, что наука не столько решает, сколько создает еще более опасные проблемы, для решения которых требуется еще больше власти во всех сферах жизни, еще больше ресурсов. Это как раз и подрывает веру в науку.

Валерий в душе своей был инженером, продолжающим по-прежнему верить в науку, хотя выражение «Вера в науку» ему не понравилось:

– По-твоему выходит, между наукой и религией нет никакой разницы?

– Почему? Между ними очень даже большая разница, они по-разному относятся к знаниям, к жизни, к человеку.

– Но ты не веришь, что наука может решить все проблемы, так?

– Какая-то область знаний всегда будет находиться за гранью науки, – объяснил Евгений. – Был такой позитивист, Альфред Айер, не признававший потусторонней жизни до момента, пока сам не пережил состояние клинической смерти. В действительности этот мир преобразуют ментальные образы, они – часть реальности, которую наука не признает, что ведет к катастрофическому нарушению баланса между материальным и духовным.

– А если появится баланс, то что? Все проблемы сразу решатся? – усмехнулся кладовщик.

– Нет, но тогда мы бы увидели более полную картину. Всем известно, что человеческое тело не летает, это так. Но во сне мы почему-то иногда летаем, и это тоже правда, которую невозможно отрицать.

– Только в детстве, – уточнил Валерий, – это особенность растущего организма.

– Да, все так говорят. А может, это особенность растущего сознания? В зрелом возрасте полеты во сне тоже случаются. По-моему, дело не в росте тела или синапсов мозга, а в сознании, которое у взрослых перестает развиваться.

Валерий убрал тарелку, хлопнув Евгения по плечу.

– Интересно было с тобой поболтать. Похоже, к нам на склад пожаловал не грузчик, а гуру философии. Ты не бойся, Жэка, общество тут у нас приличное. Бахрутдин был преподавателем русского языка под Самаркандом, Михалыч – заслуженный металлург. Понимаешь, завода давно нет, а заслуженный металлург остался. Мировой мужик, я тебе скажу! Вадик в горном институте учится, а гендиректор наш вообще в Москве баумановку оканчивал. Так что, ждать мне тебя завтра или нет?

– Да, я приду, – кивнул Женич. – До завтра!

Евгений вышел из ангара и отправился восвояси. Было все-таки что-то загадочное на этом складе, где инженеры, физики, металлурги и учителя перетаскивали сыры и колбасы, импортные окорочка, пакеты в заманчивых упаковках с надписями на английском языке. Может, это и была настоящая русская интеллигенция? Может, только здесь и можно было сохранить качества, которые давным-давно атрофировались у так называемой «элиты», и было даже неплохо, что он тоже придет сюда завтра, чтобы вместе с ними все это перетаскивать.

На конечной остановке он сел в трамвай, доехал до центра и отправился бродить по ночному городу. Он прогулялся по Набережному парку, разглядывая темные волны в реке и багровый закат, который раздваивался в едва заметной демонической усмешке между двумя гуталиновыми тучами.

Потом он заснул на скамье, увидав во сне странное место. Он как будто зашел в целый город, построенный из ящиков и коробок. Вокруг него вырастали высокие, покосившиеся башни из сломанных поддонов, громадные пирамиды из картонных и полиэтиленовых упаковок. Он пробегал по пустынным улицам города, и никак не мог найти выход. Потом он залез на одну из башен, чтобы сориентироваться, но за чертой города простиралось бесконечное поле, заваленное такими же ящиками. Он почувствовал себя погребенным заживо, приговоренным к утилизации в этих трущобах, из которых не было выхода. Ему казалось, что всех людей тоже утилизировали, и весь мир был словно приговорен к тотальной утилизации.

В глубине сознания он еще верил, что сможет выбраться отсюда. Он бежал и бежал, сам не зная куда, пока не заметил на безжизненной земле крохотный росточек. От него исходили ветви, которые стали стремительно расти. Ствол тоже многократно увеличился в размерах, ломая вокруг небоскребы из ящиков и очищая землю. Проснувшись в парке, он открыл глаза и увидал, как над ним столпились раскидистые деревья.

Эпизод четвертый.
Цокольный этаж. Lux in tenebris

После напряженной трудовой недели у него впервые выдался выходной. Накопить денег на съемную комнату не получилось. Зато получилось устроиться ночным сторожем в магазин мужской одежды. Это был обычный магазинчик в самом центре города на маленькой улочке имени великого русского поэта: костюмы, куртки, брюки, ботинки, шапки, ремни, галстуки на любой вкус и цвет… Необычным было то, что располагался магазинчик в старинном здании на цокольном этаже.

Чтобы попасть в магазин, нужно было спуститься вниз по крутым гранитным лестницам, держась за кованые перила. В торговом зале находилось единственное окошко, из которого были видны ноги прохожих, колеса автомобилей, да еще краешек здания Дома писателей на противоположной стороне улицы. Из светлого зала, оборудованного под магазин, можно было проникнуть в подсобные помещения. Правда, чтобы протиснуться в арочный проем, приходилось пригибать голову, так как потолки в подсобных комнатах были очень низкими. Местами потолки становились настолько низкими, что кое-где невозможно было стоять с выпрямленной спиной.

Жить в памятнике архитектуры было чрезвычайно романтично, но чертовски неудобно. Тем не менее, это было гораздо лучше, чем вообще нигде не жить. Обязанности охранника сводились к тому, чтобы по ночам находиться в магазинчике, утром размести прилегающую территорию и дождаться продавца. После чего Евгений выходил на трамвайную остановку и ехал на склад в торгово-оптовую компанию.

Владелец магазина, Роберт Искандерович, выделил ему комнатушку, которая, судя по размерам, когда-то раньше служила кладовкой. Из мебели в нее вмещалась лишь кровать с выдвижным ящиком снизу. Рядом лежал коврик, над входом висела лампочка. На одной стене коморки виднелись красные кирпичи, не знавшие, что такое штукатурка с момента постройки здания в XIX веке. На другой стене сохранились обои с винтажными наклейками и газетными вырезками, от которых захватывало дух. Впрочем, оценить их уникальность мог разве только коллекционер антикварных вещей на барахолке.

Заселившись в комнатушку, Евгений первым делом как следует рассмотрел наклейки на обоях. Были среди них рекламные афишки, вроде таких: «Продолжается подписка на 1913 г. на ежедневную политическую, литературную и экономическую газету РЕЧЬ, издаваемую въ С.-Петербурге В.Д. Набоковымъ и И.И. Петрункевичемъ. Пробные NN газеты для ознакомленiя высылаются безплатно». Или таких: «Кремъ ЖАНО. Всемiрно известное средство от веснушекъ, загара, прыщей, угрей и желтыхъ пятенъ. Результаты блестящiе. Тысячи благодарственных писемъ», «Г-м Курящимъ! Выдающееся патентованное изобретенie: табакъ безъ никотина съ сохраненiемъ всехъ ароматическихъ и вкусовых свойствъ его», «Метрiон: машинка для набивки папиросъ, модель 1907 г., на которой каждый легко набиваетъ 600 папиросъ въ 1 часъ».

Кроме того, попадались чайные этикетки «Товарищество чайной торговли В. Высоцкiй и Ко» с очаровательной гейшей, держащей в руке распахнутый веер, коричневые банкноты Временного правительства, этикетки от винно-водочных изделий и тут же – лотерейные билеты «Книга вместо водки» Всероссийского общества борьбы с алкоголизмом, а также множество заметок и иллюстраций из дореволюционных газет и журналов.

Дальше по коридору располагалась гостиная – еще одно помещение, не содержащее, правда, ничего экстраординарного. Евроремонт скрывал кирпичные стены. На полу стоял длинный кожаный диван, два кресла, журнальный столик из темного стекла, к потолку – ради экономии места – был подвешен телевизор. Здесь же можно было вскипятить чайник, зарядить ноутбук или заглянуть в холодильник. В самом конце подсобных помещений находился запертый на ключ кабинет Роберта Искандеровича, а также склад с одеждой, который редко когда открывался.

– Привет-привет, кажется, я опять опоздал, да? – запыхавшись, спустился в магазин продавец-консультант Юрка, обладавший феноменальной способностью часами напролет рассказывать о разных производителях одежды, о технологиях выделки кожи, об утеплителях, модных фасонах и тканях.

– Да, есть немного, – пробубнил Женич.

– Так-так, сегодня же воскресенье! Работаю до шестнадцати – и сваливаю отсюда, – радостно потирая руки, озвучил Юрка свои мысли, проверяя кассовый аппарат.

– Ну, раз ты пришел, я пойду, прогуляюсь. Это же у тебя сегодня укороченный день, а у меня как раз наоборот, – заметил Евгений, накидывая ветровку.

– Конечно, без проблем! Слушай, я тебе не рассказывал, как один раз, перед самым закрытием, заходит одна гламурная фифочка, вся такая из себя, и спрашивает: «Простите, а у Вас нет женских трусиков?». Ну, я, значит, ей отвечаю: «Мадмуазель, Вы что-то путаете, у нас магазин мужской одежды. Что касается меня, увы, не имею такой привычки».

– Смешно, даже очень, – Женич задержался у выхода и, открыв дверь магазина, вышел на свежий воздух.

– Знал, что тебе понравится! Вот зануда, даже не улыбнулся…

Евгений автоматически побрел в сторону трамвайной остановки. Потом сообразил, что ехать на склад ему не надо, и остановился возле киоска, витрины которого сверху донизу были забиты свежими газетами и журналами. На ослепительно ярких обложках красовались супер-модели, супер-роботы, супер-машины, супер-герои звездных сплетен.

Поближе к покупателям лежали книжные бестселлеры – одни и те же из года в год. Если бы не зарубежные авторы, тот же «Алхимик» Коэльо с иллюстрацией Ерко на обложке, впервые вышедший на русском языке, кажется, еще в восьмидесятых годах прошлого века, то глазу не за что было бы зацепиться. Такая складывалась беспросветная повестка дня. То ли столичным писателям не о чем было писать, то ли у них на это не хватало времени, то ли они вместе с издательствами совсем не уважали читателя и уже ни о чем, кроме денег, не думали.

Но больше всего его поразила боковая сторона киоска с иностранной периодикой. Здесь средь груды эротических журналов ровным строем шагали американские, британские, германские, польские и другие издания, с обложек которых на читателя бросались тираны с советской символикой, медведи, окровавленные маньяки и матрешки, покрытые татуировками воры, безобразно измазанные гримом клоуны, которых объединяло только одно – все они изображали либо Россию в целом, либо президента России, либо содержали заголовки со словами «Putin’s», «Russia», «Aggression».

Ничего нового в этом, конечно же, не было. Интернет вовсю пестрел подзаголовками типа «Радио Свобода: идеология Путина – сгусток ненависти», «Европа: ненависть к России растет», «Generation «П»: как в России выросло поколение Путина», а иногда, совсем уж откровенно «Детей учат резать русню», «Главный враг США – русский человек». Непонятным было другое: если Россия в самом деле была такой тоталитарной и агрессивной страной, как об этом пищали в западных медиа, то почему же тогда все это крикливое безобразие вот так свободно выставлялось напоказ? Где был предел терпимости, до какой степени омерзения можно было еще унижать и оскорблять русский народ? Когда же наступит и наступит ли вообще хоть какая-то расплата за эту клевету?

Всем статьям, всем глянцевым журналам и газетам предначертано превратиться однажды в желтую труху, в кучки дряхлого мусора, подобно тем вырезкам, что висели у него на стене в коморке. Но они навсегда сохранят постыдные воспоминания об этих судорожных конвульсиях чего-то как будто навсегда сгинувшего и малозначительного, которые и вспоминать потом будет неудобно, от которых потом будут отмахиваться, как отмахиваются от подленьких грешков молодости, вычеркнутых из официальной биографии, содержащих в себе, тем не менее, нечто весьма существенное, как те неприличные садомазохистские мечты, что красноречиво изобличают душу доведенного до отчаяния невротика. Так ничего и не купив в киоске, он пересек дорогу, пока на светофоре мигал зеленый, и свернул к прямоугольным цветочным клумбам, благоухающим в прогретом воздухе лета, к которому уже добавлялись ароматы сентября.

Главный проспект встречал его дружескими объятиями. Евгений смотрел на эти бордюры, на стриженые лужайки и кустарники в парках совсем не так, как обычные горожане. За пару месяцев скитальческой жизни у него с ними возник своеобразный симбиоз. Его внимание привлекали не открывающиеся на террасах кафе, не рекламные афиши кинотеатров, не щуплые девушки с татуировками, проколотыми губами, бровями и носами, а вещи, на которые едва ли было принято обращать внимание.

Он видел, как толкутся голуби, отгоняя от сытных мест конкурентов-воробьев, как на крышах домов крохотные фигурки монтажников занимаются установкой вентиляционного оборудования. Его глаза непроизвольно пробегали по неровностям асфальта в поиске мелких предметов – брелоков, бумажников, кредитных карт и флэшек, которые тоннами валялись на улицах мегаполисов.

– Женич! – крикнул кто-то с трамвайной остановки.

Евгений обернулся и увидал, что через дорогу к нему перебегает человек, которого за потоком автомобилей было трудно разглядеть.

– Господи! Витяй, ты, что ли? – радостно махнул ему Женич. – Вот так встреча! Ты как здесь оказался?

– Вообще-то, я к тебе ехал! Ты же в личку мне письмо отправил, что вроде работу нашел. Вот я и решил узнать, где тебя теперь носит.

– Давно не виделись! – сказал Женька, крепко сжимая руку Витяя. – А эти чертовы социальные сети – какой от них толк? Фуфло какое-то, а не общение!

– Согласен. Ты куда направляешься?

– Да, я хотел в мини-маркет зайти за продуктами.

– Ну, так пошли! Ты как вообще устроился?

Они стали друг другу что-то рассказывать, вспоминать студенческую жизнь в квартире №11 в доме на улице имени легендарного командарма Красной Армии. Как сдавали экзамены в универе, как отмечали День математика и механика на кухне Аделаиды Прокопьевны, как подвешивали хлеб к гардине, спасая его от рыжих мурашей, а те все равно пробирались по веревочке в мешок с хлебом. Да, веселое было времечко! Они снова были прежними Витяем и Женькой или, может, вовсе не переставали ими быть. Так за разговорами они зашли в магазин, набрали там каких-то продуктов и пошли гулять по Набережной.

– Слушай, а где теперь математики? Наверное, сейчас всех не собрать, – спросил Женька, глядя с парапета на волны.

– Славинский, сам знаешь, компьютерным салоном заведует. Кондратий окончил аспирантуру и уехал в Москву. Алексей – в Питере. Казанова системным администратором работает.

– А мусье Царефф?

– Ему стажировку предложили на военной кафедре, сейчас служит в армии по контракту, – задумчиво ответил Виктор. – Ты прав, всем сейчас не собраться, у всех жены, дети. Кстати, у нас тоже прибавление скоро будет к семейству.

– Это что, получается, я один такой лоботряс, слоняюсь без дела?

– Ты живешь одним днем, – пожал плечами Виктор. – Не мне судить, хорошо это или нет. Со стороны кажется, что это нерационально. Раньше так жили самураи – для них тоже каждый день был как последний. Все-таки, Женич, ты Дон Кихот…

– Ладно, пошли я тебе лучше особняк покажу, куда я устроился охранником. Это, я тебе скажу, что-то с чем-то! Мигель де Сервантес был бы в восторге.

Евгений мотнул головой в обратном направлении, и они с Виктором отправились в магазинчик мужской одежды. К тому же, времени было около четырех часов. Оказалось, они проговорили так долго, что надо было уже идти закрывать магазин и отпускать Юрку, у которого, как всегда, были какие-то дела, не терпящие отлагательств. Спустившись на цокольный этаж, Евгений показал Виктору свою комнатушку с винтажными обоями, а затем, отпустив Юрку, разогрел чайник в гостиной.