Inside out: моя неидеальная история

Правда, ее мама заслуживала еще меньше доверия, чем моя. Настасья с двенадцати лет обеспечивала их обеих. Я не содержала нас с мамой (пока), но осознавала ответственность за человека, который должен был отвечать за меня. Я чувствовала, что уберегать Джинни от смерти – моя работа. Это был печальный, но в то же время очень важный момент, который сближал нас.

Я решила последовать примеру Настасьи. Мне хотелось заниматься тем же, и если для этого необходимо было начать действовать, значит, так тому и быть. Я изучала окружающих, наблюдала, спрашивая себя: «Как этот человек делает это? Что нужно, чтобы получить эту работу, – может быть, найти агента?» (Нет: я хочу быть актрисой. Но: с чего мне нужно начать?) Вместе с Настасьей я стала ходить на ее уроки танцев, пытаясь подражать ее грации. А однажды она взяла меня на ужин с Полански. Спустя месяцы после того вечера он нашел меня и пригласил пообедать. Я согласилась и пошла с мамой. Странно, но в оба эти вечера он вел себя как идеальный джентльмен, хотя его обвиняли в интимной связи с тринадцатилетней девочкой. (Я видела подобного рода взаимоотношения. В тринадцать заниматься подобным, конечно, немного слишком, но в моем окружении – хотите верьте, хотите нет – отношения с несовершеннолетними девочками были нормой.) Он ожидал, что ему дадут условный срок после признании вины, но судья смотрел на это иначе. Столкнувшись с угрозой тюремного заключения, Полански бежал из Соединенных Штатов в Париж. Это случилось через несколько дней после нашего второго ужина. В итоге он снял фильм «Тэсс» во Франции. Фильм получил три «Оскара», а Настасья – премию «Золотой глобус».

Мне было грустно, что она переехала из нашего жилого комплекса. Прошло двадцать лет, прежде чем мы снова увиделись. Это было неожиданно, на воскресном ланче у Элизабет Тейлор. Когда мы обнялись, я почувствовала себя снова дома. Мы знали друг друга, как никто другой.

Мой папа жил с Морганом в Редондо-Бич. Однажды мы поехали к ним в гости (он бы не позволил Моргану приехать к нам). Джинни сидела за рулем своего бледно-желтого «Кадиллака Севилль» – единственное, что она смогла отобрать у Дискина. С нами была Ланди, расположившаяся на заднем сиденье. Я в это время с пассажирского места объясняла ей запутанную историю отношений своих родителей, которую составила за годы бдительного надзора за ними. Например, однажды я проскользнула в пожарный отсек, где хранились документы. Там я обнаружила, что мое свидетельство о рождении датировано 11 ноября 1962 года, а в свидетельстве о браке родителей указан февраль 1963 года. Тогда я подумала, что это ошибка, ведь должен быть февраль 1962 года, за девять месяцев до моего рождения. Теперь я понимаю, что в документах не делают подобных ошибок. Скорее всего, Джинни потребовалось некоторое время, чтобы развестись с Чарли, за которым она была замужем. Тогда мой отец как раз пошел в колледж, и они могли пожениться, после чего мама забеременела и…

Я остановилась и медленно повернулась к маме.

– Он мой настоящий отец? – прошептала я, хотя где-то в глубине души уже знала ответ.

– А кто тебе сказал, что он настоящий? – ответила Джинни.

Но в том-то и дело, что никто не сказал. Никто не был обязан рассказать.

Множество вопросов вертелось в моей голове. Кто же еще об этом знает? Как оказалось – все. Даже мои кузены знали, что Дэнни – не мой биологический отец. Я проворачивала в памяти все ситуации, когда рассказывала им, как похожа на него, как унаследовала от него проблемы со зрением, мою любовь к острой пище, а они молча смотрели на меня, наивную, зная, что я обманута.

– Почему мне никто этого не сказал?

– Потому что твой отец никогда не хотел, чтобы ты знала. Все дали ему обещание не говорить, поскольку он думал, что после этого ты перестанешь относиться к нему как прежде.

Десять минут спустя мы оказались в безликой отцовской квартире с двумя спальнями. И мама прямо с порога сообщила ошеломляющую новость:

– Деми все знает.

Тут же в одной руке у нее оказался алкоголь, а в другой – сигарета, и кажется, она была в восторге от драматизма ситуации и возможности причинить папе боль.

Папа застыл на месте и старался избегать моего взгляда. За день нашего визита он выпил, кажется, шесть бутылок пива.

Но никто не поинтересовался, в порядке ли я, есть ли у меня вопросы. Никого из моих родителей не заботило, что это открытие значило для меня.

Родители пошли в спальню, где продолжали то ли ссориться, то ли заниматься сексом – между этими процессами всегда была очень тонкая грань.

Я чувствовала себя беззащитной, глупой и в какой-то степени грязной. А потом сделала то, чему меня учили, когда дела совсем плохи. Я села в машину и уехала – не навсегда, но это пока. Мне некуда было идти, кроме квартиры моей матери, так что это была всего лишь репетиция побега.

Глава 4

Вскоре после того, как выяснилось, кто есть кто, я поехала навестить свою тетю Чок в Техасе. И рассказала ей, что теперь знаю, кто мой настоящий отец.

– Давно пора, – сказала она.

Чок очень нравился мой биологический отец Чарли, она рассказала о прекрасных моментах в тот период, когда мама встречалась с ним. И добавила, что он тоже из Техаса и мы можем позвонить ему. Так она и сделала, и уже на следующий день он стоял в дверях. Я не знала, как себя вести и что делать, – он был для меня чужим человеком, но это был мой отец.

Чарли был красив, ростом около пяти футов и десяти дюймов^[24], с русыми волосами. Ему было примерно тридцать пять. Я взглянула на него, чтобы найти сходство. По правде говоря, мои глаза были точно глазами отца, этого отца. Он говорил, что был опустошен после того, как мама его бросила, и всегда хотел увидеть меня.

Мне было четырнадцать, и я понятия не имела, что делать в такой ситуации. Но, когда приехала Джинни, стало только хуже. Конечно, она бы никогда не позволила каким-то событиям разворачиваться без ее участия. Поэтому, как только Чок сообщила ей о встрече с Чарли, она сразу же села в самолет и направилась к нам. После приезда Джинни увела Чарли в комнату, чтобы поговорить наедине. В этот день я непроизвольно скручивала одну за другой сигареты с марихуаной, делая вид, что у меня все хорошо и мне не нужна помощь.

Несмотря на это, Чарли был рад нашей встрече и даже пригласил меня к себе в гости, чтобы познакомить с дедушкой, бабушкой и его детьми. Несколько месяцев спустя я полетела в Хьюстон, где он встретил меня – вместе со своей любовницей, которую высадил по пути к своим родителям. Дедушка с бабушкой были рады встретиться со мной и сказали, что всегда хотели этого. Как позже выяснилось, бабушка Мари несколько раз отправляла им мои фотографии, зная, как много это будет для них значить. В ту ночь я осталась с ними.

К отцу домой я пошла на второй день и познакомилась там с его женой, моими сводными братьями и сестрами. Жена Чарли чувствовала себя неуверенно, и у нее были полные на то основания, ведь Чарли сначала представил меня своей любовнице. Встретила она меня с неохотой. Один из моих сводных братьев был от еще одного брака Чарли, и выглядел он в точности как моя мужская версия – это было неловко. Я не знала, почему нахожусь здесь, но чувствовала одно: Чарли, возможно, и был моим биологическим отцом, но Дэнни был настоящим.

Причина, по которой мне не говорили о моем биологическом отце, заключалась в том, что Дэнни боялся, что, узнав правду, я стану относиться к нему иначе. На самом деле, как только я узнала правду, отстранился от меня он. Еще до того, как мои родители расстались, он начал отдаляться, увлекаясь алкоголем и наркотиками. И конечно же, как только они решили развестись, он смог расстаться со мной, но не с моим братом. После сделанного мной открытия наши отношения стали только хуже. Он перестал предпринимать какие-либо попытки видеться со мной, перестал звонить. Когда мы с мамой приезжали навестить Моргана, он делал вид, что не замечает меня, его объятия были неловкими и вынужденными. Я просто исчезла из его сердца.

Осознание того, что всю жизнь мама врала мне о важном, не очень хорошо отразилось на наших с ней отношениях. Как бы сильно мы ни доверяли друг другу, все разрушилось, когда я узнала, что она забеременела мною от Чарли, а потом просто решила соврать, потому что так было лучше. Но как любой ребенок, которого родители снова и снова обманывают, я каждый раз верила, что мама изменится и станет человеком, на которого я смогу положиться.

Вместо этого, однажды вернувшись из школы, я обнаружила ее растянувшейся на кровати в окружении пустых пузырьков из-под таблеток. Помню, как я быстро начала звонить в скорую помощь, находясь в своеобразном оцепенении или диссоциированном состоянии^[25], которое с годами становилось мне все более знакомо. Кажется, словно я оставляю свое тело, а дальше все происходит не со мной. Приехала скорая помощь и забрала нас в больницу, чтобы сделать промывание желудка. Все видели приезд скорой и то, как маму вывозили из квартиры на каталке. Я была растерянна и испуганна.

Мама пережила случившееся, но впоследствии ее попытки самоубийства стали обычным явлением. Очередной приезд бригады скорой помощи с сиреной и каталкой, дорога в больницу, промывание желудка… Она не хотела умирать и каждый раз звала на помощь – ей хотелось внимания. Часто ее передозировки таблеток сопровождались очередными ссорами с моим отцом – во всяком случае, с человеком, которого я считала своим отцом.

Я находилась в состоянии постоянной тревожной бдительности, поскольку никогда не знала, что меня ждет, когда я войду в квартиру. Саморазрушение мамы было безграничным, нарциссическим и неудержимым, я же создавала броню, успокаивая себя тем, что если могу справиться с ее состоянием, значит, справлюсь и с остальными трудностями. Я никогда не чувствовала, что вот-вот сдамся, никогда ни к кому не обращалась и не говорила: «Я не могу этого вынести». Я смогла пережить все, что она вытворяла: попытки убить себя, пьянки до бессознанки, когда мне надо было забирать ее из бара, известие, что Дэнни – не мой настоящий отец. Я бы выжила в любом случае, но это легче делать, если ты всегда наготове. Когда наступал критический момент, я оставляла свое тело – функционировала, но была отрешенной, как бы замороженной.

Конечно, в нашем жилом комплексе все знали о маме, и в ответ я была вынуждена играть роль неуязвимой самодостаточной личности, свободной от правил и ограничений. Каждый раз, когда я резко отвечала: «Моей маме все равно, если…» или «Я могу делать все, что захочу», меня несла волна сомнительной свободы, и я это ощущала. Я не испытывала особого сочувствия к Джинни. Даже в свои четырнадцать я поняла, что ее эксцентричность и попытки самоубийства сильно отражаются на мне.

Ее нарастающее саморазрушение приводило к попыткам понять, чем я отличаюсь от нее, и я убеждала себя, что я – другой человек, не такой, как она. Однако с каждым разом моя неуверенность в этом все больше усиливалась.

Я была девочкой, чья мать всегда пыталась покончить с собой, девочкой, которую бросили два отца. Внезапно мое косоглазие оказалось очевидным физическим проявлением правды обо мне – я была сломленной, и каждый мог это сказать. Как раз перед тем, как мне исполнилось пятнадцать, мне сделали операцию, окончательно исправившую мое зрение, но в своем сознании я оставалась такой же сломленной.

Все это совпало с половым созреванием. Физические изменения сбивали меня с толку, ведь из худощавого косоглазого ребенка я становилась девушкой, которую хотели мужчины. Появление сексуальности глубоко в душе вызывало стыд. Пройдут десятилетия, прежде чем я смогу разделять эти два понятия.

Я начала проводить время с парой парней, которые жили в конце коридора, – они относились ко мне очень дружелюбно. Правда, ребята были старше меня, им тогда было примерно по двадцать лет. Думаю, что я просто пыталась впечатлить их и старалась вести себя круто и по-взрослому, чтобы присоединиться к их компании. Иногда они заходили в гости, когда я была одна дома, а иногда я бродила по коридорам и заглядывала к ним, чтобы поболтать.

Однажды вечером в их квартире мы пили пиво и между делом флиртовали друг с другом. Сначала было весело. Я была невинна и только начинала понимать, какой эффект произвожу на противоположный пол. Однако к последствиям я явно была не готова. Один из парней начал действовать, в то время как другой исчез. Очевидно, он давно хотел этого, но почему-то я чувствовала, что у меня нет выбора, что это моя обязанность – оправдать его ожидания, потому что он проводил со мной время. Я корила себя за собственные провокации и попытки выглядеть старше.

После этого на душе было пусто, я почувствовала себя использованной – новое ощущение одиночества.

Джинни не очень сильно волновало, как я адаптировалась на новом месте – в Высшей школе Фэйрфакса. Ее не волновал мой табель успеваемости – честно признаться, она даже не подозревала о существовании таких вещей. Мы были словно подружки, которые проводят вместе время. Она никогда не разговаривала со мной о моем будущем, не давала никаких советов по поводу колледжа, все обсуждения вертелись вокруг ее несчастной жизни – мы говорили о том, что она лишила себя большего и как хотела найти мужчину, которого заслуживает.

На некоторое время Джинни нашла такого – его звали Рон Фелиция, у него была своя студия звукозаписи. У них действительно были на первый взгляд нормальные отношения, он делал ее спокойнее, когда они были вместе. Мы даже съехались с ним на несколько месяцев. Кстати, мне не надо было снова менять школу, хотя я была бы не прочь, поскольку в Высшей школе Фэйрфакса ничем, собственно, не занималась. В старших классах учеба меня уже не вдохновляла, поэтому я просто старалась пережить это время. Из тысячи ребят, с которыми я училась, мне удалось завести лишь нескольких друзей. (Кстати, мне жаль, что я тогда не смогла пересечься с Фли^[26] и Энтони Кидисом^[27] – они как раз учились в это время в Фэйрфаксе. Мы стали общаться только спустя десятилетия, но я сомневаюсь, что тогда в школе могла влиться в их компанию.)

Через Рона я нашла человека, который был агентом миленьких девушек, – найти работу было нелегко, ведь у меня совсем не было опыта, к тому же я была несовершеннолетней. Но такие знаменитости, как Хелен Хант или Джоди Фостер, как раз и начинали свой карьерный путь, будучи детьми. Я наблюдала, изучала индустрию развлечений – в общем, руководствовалась девизом «повторяй за другими, пока не получится». Я хотела бы сказать, что желание заниматься актерским мастерством появилось у меня из-за увлечения пьесами, с которыми я познакомилась в школе, или волнующего трепета, пережитого во время исполнения роли в театральном кружке. Хотелось бы, чтобы именно так я пришла в мир актерского искусства, однако, по правде говоря, к этому меня побудил Голливуд – он был еще одной новой школой, которую мне необходимо было понять, еще одной системой игры. Однажды столкнувшись с ним, я пыталась изучить принцип работы в этой сфере. Пройдут годы, прежде чем я буду зарабатывать себе на жизнь как актриса, но именно тот первый агент ввел меня в этот мир – нашел для меня небольшую роль в сериале под названием «Каз»^[28], где я сыграла тринадцатилетнюю проститутку. И первая большая фраза, которая принесла мне членский билет Гильдии киноактеров, звучала так: «С вас пятьдесят долларов, сэр».

Как бы мама ни мечтала об отношениях с добрым и понимающим мужчиной, а Рон Фелиция был именно таким, он ей наскучил. Она чувствовала, что обязана разрушить эти отношения своим любимым способом – очередной драмой, – и сделала это. Однажды Рон вернулся домой и застал ее в постели с моим отцом. Понятное дело, Рон был в ярости, подрался с Дэнни, после чего выгнал маму. Мы переехали в маленькую студию в Брентвуде прямо с Сансета – к переездам я относилась спокойно, чувствуя при этом пустоту в душе.

В нашей жизни всегда были мужчины – когда мы выходили вечером гулять, на нас с Джинни многие обращали внимание. Помню, сидим мы в баре одного мексиканского ресторанчика в районе Западного Голливуда. Джинни тогда очень много выпила, высматривая кокетливым взглядом парней. Всякий раз, когда я узнавала этот ее пьяный душный взгляд, чувствовала, как съеживаюсь от дискомфорта. Один клюнул на наживку и подошел к нам.

– Вы сестры? – поинтересовался.

– Нет, это моя дочь, – ответила Джинни, кокетливо улыбаясь.

Это был ее любимый вопрос. Мужчина, конечно же, возразил, что она не может быть матерью в таком возрасте. И действительно, ей было всего лишь тридцать четыре, а мне, ее дочке, пятнадцать. Она усмехнулась, когда он посмотрел на меня.

Мне не нравилась роль барной компаньонки – она просто использовала меня как приманку для мужчин и личного водителя – ага, водителя без водительских прав.

Я удивляюсь, как нас тогда не поймали, но надо сказать, что в те дни Джинни могла проводить мастер-классы, обучая, как игнорировать обстоятельства. Мы ходили по острию ножа, несмотря на это, находили квартиры, хоть и небольшие, но чистые, в недавно построенных домах и, как правило, в безопасных районах. У нас не было такого, чтобы мы не сводили концы с концами. Возможно, она играла в ту же игру, что и мой отец, – съезжала до времени оплаты, использовала псевдонимы – в общем, по какой-то причине в первые два года после того, как родители расстались, мы переезжали семь раз. На первом месте для нас был вопрос безопасности – после того случая, когда один парень, с которым она встречалась, разозлился на нее и обрезал все электрические провода в нашем доме. Вдобавок к этому он пометил все углы квартиры, как собака.

Стресс от постоянных переездов с квартиры на квартиру отразился на нестабильности мамы и моем личном беспокойстве. Однажды ночью я вернулась домой очень поздно, у двери меня поджидала Джинни.

– Где ты была? Ты должна быть дома к одиннадцати! – закричала она на меня.

Дома к одиннадцати? Да она в жизни не упоминала о времени, до которого я могу гулять, никогда не спрашивала, где и с кем ее дочь. В ответ я сказала пару резких словечек, после чего она подняла руку, чтобы ударить меня. Я увернулась.

– Да как ты смеешь вдруг так взять и начать играть роль заботливой мамочки?! Ты думаешь только о себе, поэтому тебя не должно волновать, во сколько я прихожу домой, – выкрикнула я.

Она должна была ответить пощечиной, но это сделала я, и мне полегчало. Джинни больше никогда не поднимала на меня руку.

Больше всего переезды отразились на моей учебе. Когда я вернулась в Фэйрфакс, чтобы записаться в десятый класс после нашего короткого пребывания в Брентвуде, там ничего не было, по крайней мере, для меня. В школе объяснили, что мне необходимо набрать определенное количество зачетных единиц, но все подобные курсы уже заполнены. Почему раньше никто не сказал о нехватке зачетных единиц, о которых я, кстати, слышала впервые? Им было все равно, хотя по факту я сама об этом не позаботилась.

Мне предложили два пути. Пойти на учебные курсы, где нет зачетных единиц, например на курсы по вождению, или перевестись в специальную школу «Продолжение образования», которая являлась частью Высшей школы Фэйрфакса, – ее посещали дети с плохой успеваемостью или с наркозависимостью. Я решила выбрать второй вариант, хотя не подходила ни под одну категорию, – кстати, мне там нравилось, и все у меня складывалось хорошо.

Было ясно одно – нужно найти способ обеспечивать себя, чтобы наконец-то уйти от моей безумной матери, которая к тому же стала в последнее время непредсказуемой. И именно это предлагала школа «Продолжение образования»: программа называлась «четыре на четыре», в нее входило четыре часа учебы и четыре часа оплачиваемой работы, за которую можно было получить зачетные единицы. Моим самым первым местом работы стало агентство по сбору платежей – я нашла его через сотрудницу в школе. Каждый день я звонила разным людям – слегка хрипловатый голос делал меня старше – и угрожала, что, если они не оплатят счета, им будет хуже. Я ожидала, что рано или поздно в этом списке появятся и имена моих родителей.

Было приятно иметь свои карманные деньги и не полагаться на мать. Это позволило мне записаться на уроки актерского мастерства, которые оказались местом моего спасения.