– Говорят, сбежал. Помню, приходили вежливые люди в штатском из КГБ, общались с преподавателями и однокурсниками Полуянова, чай пили… Вот за этим же столом сидели. Один такой рыжий, кучерявый, анекдоты всё рассказывал. Его я хорошо запомнила – уж слишком весёлый был для такой серьёзной организации. Потом забрали все документы по Полуянову и ушли. Андреев и заведующий кафедрой получили строгача по партийной линии. Но шума большого не было, и об этом деле решили поскорее забыть. Зачем лишний раз привлекать внимание к факультету.

– А как же сам Полуянов?

– Не знаю. С тех пор его никто не видел и не слышал. Пропал… – Марина сделала паузу. – Я вот думаю, если человек сбежал, должен же он был хоть как-то объявиться, дать о себе знать. Ну, пусть раньше он боялся, но ведь уже почти двенадцать лет ни КГБ твоего нет, ни Советского Союза. А о человеке ни слуху ни духу. Может, его уже и нет давно в живых. Странная история… Может, ещё чаю?

Я посмотрел на часы и отрицательно покачал головой:

– Мне уже пора.

Марина печально вздохнула. Ей было скучно одной на кафедре, и она с удовольствием поболтала бы со мной ещё о чём-нибудь.

Выйдя из здания университета, я направился в библиотеку. И хотя дома меня ждала моя многострадальная диссертация, я решил дочитать книгу Полуянова до конца.

Драматическая судьба автора только подогревала мой интерес к этому труду. На страницах этой книги везде были разбросаны вопросы, ответов на которые не было.

Автор с восторгом культивировал и подогревал мистическую тайну рождения, жизни и смерти ордена, все выводы оставляя на совести читателя. Белые и чёрные одежды, патетика бескомпромиссной войны за веру, самоотречение от мира и откровенное стяжательство, самоотверженный героизм и банальный, грубый разбой, пример высокого служения идеям христианства и тайный культ осквернения Креста с поклонением идолу Бафомету, честность, верность идеалам и предательство – всё это в наивысших своих формах нашло отображение в истории ордена, представляя из себя замысловатый, загадочный клубок отношений. Иногда складывалось впечатление, что существовало два ордена. Один верой и правдой служил Христу, показывая яркий пример религиозного подвижничества, а второй, прикрываясь именем своего близнеца, был создан для выполнения загадочной тайной миссии, смысл которой так и остался неясен. Почему тамплиеры часто действовали вопреки воле и логике крестовых походов? Существовали ли на самом деле тайный культ ордена Храма и идол, которому они поклонялись? В чём истинная причина гибели ордена и общего смирения перед обстоятельствами? Вопросы, в книге были только вопросы…

Глава 5

Верхов уговорил меня начать работу над телевизионным проектом вместе с ним. Своё согласие я дал без долгих раздумий. Признаюсь, я и сам этого хотел – я всё больше и больше интересовался историей ордена Храма.

Сергей познакомил меня с Кубаревым. Небольшого роста в дорогом клетчатом пиджаке, шустрый, вечно торопящийся куда-то человек с кричащими манерами и снобизмом телевизионщика. Кубарев, забравшись в своё большое кожаное кресло, выслушал наши предложения и, когда мы закончили рассказывать, удовлетворённо хлопнув в ладоши, торжественно объявил:

– Подходит! Будем работать… Только старичка своего подготовьте. Я так понял, что он из марксистов-материалистов. А нам нужна интрижка и дыму, дыму побольше. Народу это нравится.

Верхов повеселел.

– Так что давайте, ребята, за работу. – Кубарев встал и посмотрел на часы. – Через неделю жду ваши предложения по сценарию, варианты текста, картинки и так далее. И попробуйте найти ещё какого-нибудь специалиста в качестве говорящей головы. А потом будем подбирать группу и – вперёд!

Жизнь завертелась. В короткие сроки мы должны были подготовить и представить свои идеи. Чем больше я узнавал об истории Ордена Храма, тем больше меня захватывала эта тема. Я отложил свою диссертацию и дни напролёт проводил в библиотеке, читая книги о тамплиерах.

Никогда ранее ни по одной из исторических тем я не встречал такого огромного расхождения во мнениях. Для одних, тамплиеры были истинными рыцарями, духовными воинами Христа, которые отдавали свою жизнь ради идеалов освобождения Гроба Господня, но были коварно преданы светской и духовной властями, боявшимися усиления крестоносного воинства. Для других, орден Храма представлял собой тайную организацию идолопоклонников и еретиков, удачно маскировавшихся под истинных служителей церкви и заслуженно понёсших тяжёлую кару за свои прегрешения перед Богом и Церквью. Для третьих исследователей, посвятивших время изучению мелких исторических деталей и игнорировавших решительные выводы, орден был всего лишь удобным историческим объектом, препарирование которого приносило определённые научные дивиденды. Четвёртые, самые многочисленные авторы, сосредоточившись на мистической стороне истории ордена, пытались доказать существование особых отношений между тамплиерами, масонами и тайными организациями древности и современности. История тамплиеров стала странным фетишем исторической тайны. Большой интерес к этой теме эксплуатировался даже разработчиками компьютерных игрушек, которые из исторической трагедии делали квесты и стратегии.

Андреев, узнав о перспективах проекта, был очень доволен. С Верховым мы несколько раз заезжали к нему посоветоваться и обсудить материал. Чувствовалось, что старику не хватало внимания, не простого человеческого внимания, которое часто требуется пожилым людям, а профессионального научного интереса к его мнению, его позиции. Историческая наука была его жизнью, с изучением истории у него было связано всё. И он не разделял себя и свою профессию. Материальная и даже моральная оценка труда интересовала его меньше, чем сам процесс изучения и обсуждения темы. Академик с огромным удовольствием беседовал с нами, хотя не обходилось и без споров. В моих с Андреевым стычках Верхов неизменно оставался мудрым арбитром, который мог успешно обойти острые углы и погасить разгоравшийся костёр противостояния. К Верхову академик особенно благоволил, называл его не иначе как «Серёженька», тогда как ко мне чаще всего обращался просто «молодой человек», а имя вспоминал только в особые минуты расположения. Меня он недолюбливал, хотя до открытых столкновений вне научного обсуждения, препирательства не доходили.

Старик в качестве необходимого отступления от темы, за чашкой турецкого кофе, который он готовил на удивление хорошо, любил рассказывать о своих научных экспедициях. В эти минуты на него нападало благостно-ностальгическое настроение, и он мог долго, попыхивая вкусным английским табаком, рассказывать об особенностях новгородской берестяной письменности или вооружении монгольского воина времён Чингисхана.

Вопрос о книге Полуянова я больше не поднимал, но меня так и подмывало поинтересоваться у Андреева насчёт отношений с бывшим учеником. Сильное любопытство снедало меня изнутри. Я прекрасно понимал, что этот разговор был бы Андрееву очень неприятен, и даже знал почему, но в ответственный момент всё-таки не смог сдержаться. Однажды Верхов поинтересовался у академика, много ли у того было учеников, и чем они впоследствии занимались. Андреев стал с удовольствием перечислять фамилии профессоров и учёных знаменитостей, которым он, по его словам, дал путёвку в жизнь. В этом длинном списке фамилия Полуянова, естественно, отсутствовала. И тут я не преминул вставить:

– А как же Вячеслав Полуянов?

Я действительно не хотел ничего плохого, фамилия бывшего ученика Андреева просто сорвалась у меня с губ. Негативную реакцию Андреева несложно было предугадать. Он сразу же замолчал и посмотрел на меня жёстким, почти ненавидящим, взглядом. На несколько секунд в комнате повисла гнетущая тишина.

– Ну, что ж, молодой человек, если вы хотите знать моё мнение об этом человеке, я скажу… – с явным недовольством сказал Андреев. – Да, был у меня такой ученик, талантливый ученик, скажу даже, очень талантливый ученик. У него были великолепные перспективы для продолжения научной деятельности, но, к сожалению, история, я имею в виду, история как наука, его интересовала мало. Он с головой погрузился в мистику, выискивая в истории не реальную жизнь реальных исторических людей и культур, а тайные знаки, эти химеры научного знания. Все его теории не выдерживали никакого критического анализа и не могли найти никакого исторического подтверждения. Его неуёмное воображение помешало ему стать учёным. То, что случилось с ним впоследствии, лишь печальный итог его ошибок и заблуждений.

– И что же с ним случилось? – спросил я, как будто был совсем не в курсе того, что произошло с Полуяновым.

– Он сбежал на Запад, бросив жену и ребёнка.

– И вы его никогда больше не встречали и не слышали о нём? – не унимался я.

– Нет, не слышал, и слышать не хочу! Как историк он умер и умер уже давно. И прошу вас, больше не будем об этом, – резко ответил академик.

Наверное, я сильно расстроил Андреева, вскрыл его старые раны. В тот вечер старик был особенно раздражителен и молчалив. На вопросы Верхова он отвечал коротко и часто невпопад, подолгу смотрел в окно, о чём-то задумавшись. В итоге он сказался уставшим и выпроводил нас раньше обычного. Когда мы спустились на улицу, Сергей укоризненно помотал головой, заметив:

– Не стоило тебе давить старику на мозоль. У нас есть дело, которое надо сделать, а выяснять никому не интересные детали старых отношений академика можно и в другое время.

В целом я был согласен с Сергеем и чувствовал себя виноватым. Но мне почему-то казался важным этот вопрос отношений Андреева со своим бывшим учеником. Я подозревал, что у Полуянова могла быть какая-то шальная идея истории храмовников, не нашедшая своего отражения в публикациях, и Андреев знал о ней. Коварное любопытство толкало меня в эту загадочную область, грозя окончательно испортить мои отношения с академиком.

С Кариной я теперь виделся почти каждый день и уже с трудом мог обходиться без её голубых глаз, длинных, волнистых тёмных волос, нежного голоса и доброй улыбки. Мне с ней было по-особенному хорошо и спокойно. Мы могли подолгу сидеть на скамейке в парке, и она, положив свою голову мне на плечо, говорила, говорила о самом разном. Рассказывая о новых туфлях или делясь своими впечатлениями о только что прочитанной книге, она поднимала голову и хитро, с улыбкой внимательно смотрела на меня, пытаясь понять, слушаю ли я её. Бывало и так, что, положив мне голову на плечо, она молчала, нежно прижимаясь ко мне. И в этот момент мне казалось, мы были самыми счастливыми людьми на свете, потому что мир, немного замедлив свой бег, теперь крутился вокруг нас. В эти минуты, ослеплённым и оглушённым своим внутренним покоем, нам казалось, мы были центром и смыслом всего существования, всё происходящее вокруг представлялось неким динамичным фоном великолепной картины, в центре которой были я и она.

Мы встречались где-нибудь в центре города и долго гуляли по тихим улочкам и переулкам летней Москвы. В выходные центр города был тихим и пустынным – толчея и суета будничной московской жизни исчезала, народ уезжал за город. Без особой цели мы бродили меж старых разваливающихся домов начала прошлого века и солидных кичливых дворцов начала нынешнего. Карина прекрасно ориентировалась в архитектуре Москвы и устраивала мне бесплатные экскурсии, рассказывая о том, что было, и посмеиваясь над тем, что есть. Её мама была архитектором, и потому стили и направления московских построек были для Карины не просто словами, а вполне конкретными формами домов, тихо доживающими свой век где-нибудь в маленьких незаметных переулках рядом с яркими представителями так называемой элитной недвижимости.

За всё это время мы ни разу не были в ночном клубе или на дискотеке. Карина не любила подобные заведения, не перенося громкую музыку и бестолковое многолюдье. Она была не из тех, кто мог отдыхать в таких местах, предпочитая тихие улицы шумным магистралям. В этом мы были схожи.

Мы гуляли до наступления ночи, а потом ехали ко мне. Предварительно Карина всегда звонила домой, придумывая новый повод и новую подружку, у которой она должна была заночевать. Она чувствовала, что отчим всё прекрасно осознаёт, но таковы были правила игры всех девушек со своими родителями. Я слышал, как отчим тяжело вздыхал в трубку, понимающе говоря: «Ну, что ж, передавай привет подружке…»

Однажды Карина позвонила мне в середине дня. Она радостно объявила:

– Я испекла пирог.

– И? – вопросительно протянул я, подозревая, что сегодня летних экспедиций в центр Москвы не будет.

– И я приглашаю тебя сегодня к себе его попробовать. Ты же не хочешь, чтобы я его съела одна?

– Нет, не хочу. Ты сильно располнеешь.

Карина рассмеялась:

– И ты меня разлюбишь?

– Ну конечно, нет, – уверил её я. – А отчим?

– Он на работе. Будет вечером, – сказала Карина и, смеясь, добавила: – Давай, давай, собирайся, лежебока. И купи что-нибудь к чаю, на всякий случай. Вдруг мой пирог тебе не понравится.

По дороге я купил ирисов, бутылку вина и… конфеты с печеньем (а вдруг, правда, пирог будет не очень съедобным – мне ещё не довелось проверять кулинарные способности моей Карины). Через час я уже стоял на пороге крыльца со старой кованой крышей.

Открыв двери, Карина сразу же бросилась мне на шею с возгласом:

– Руся! Какие же они красивые!

Я понял, что это было сказано о цветах. Карина была сегодня необычайно эмоциональна и воздушна, её по-детски радостное настроение сразу передалось и мне. Взяв у меня цветы, она побежала на кухню за вазой, а я прошёл в гостиную.

Нельзя сказать, что квартира была большой, но она состояла из трёх комнат и кухни. Посередине гостиной стоял старый круглый стол, занимавший собой добрую половину комнаты. В углу рядом с окном стоял не менее старый, массивный пузатый буфет, где за резными тёмными дверцами скрывался простенький светло-зелёного цвета сервиз. На комоде, в другом углу, торжественно расположился телевизор, который в окружающей его старине казался пришельцем из будущего. В комнате было бы совсем тесно, если бы не высокие потолки, которые добавляли всей квартире особого простора. Прилетевшая с кухни Карина торжественно поставила вазу с цветами на середину стола.

– Пойдём. Я покажу тебе другие комнаты.

Комната Карины казалась больше и намного светлее гостиной. С последней она составляла заметный контраст. Здесь было уютно, мягко и тепло. Широкий диван застелен пушистым белым пледом. На стене висело большое овальное зеркало, в которое можно было оглядеть себя с ног до головы – явный признак того, что в комнате жила девушка. На письменном столе рядом с небольшими плюшевыми мишками лежали книги на немецком языке. В длинном стеклянном стаканчике с весёлыми нарисованными мультяшками аккуратно стояли остро заточенные карандаши. Ручки лежали отдельно в открытой пластиковой коробке. Особое стремление к аккуратности я наблюдал в Карине и раньше. Две большие закреплённые над столом книжные полки были заполнены в основном учебниками и справочниками по иностранным языкам. Среди них я заметил книги не только на немецком и английском языках, которые были профильными у Карины в университете, но и на французском, испанском, португальском и даже норвежском.

– Ты изучаешь все эти языки? – не удержался я от вопроса, бегло осматривая корешки книг.

– Пытаюсь, когда есть время.

Рядом с зеркалом я обратил внимание на небольшую картину, написанную акварелью. Развалины старого замка на высоком скалистом холме. Готическая архитектура, двенадцатый или тринадцатый век. В низине лес и тонкая лента дороги, ведущая вверх прямо к полуразрушенным воротам замка. Я узнал что-то очень знакомое в высокой центральной башне донжона. Под картиной была надпись на французском языке «Впечатления о Лангедоке. Перибю». Странно, но, окинув картину ещё раз своим взглядом, я не нашёл авторской подписи.

– Ничего не напоминает? – спросила Карина.

– Рисунок… – пробормотал я, пытаясь вспомнить детали. – На выставке графики… Это тот же самый замок, но… с другой стороны. Я прав?

– Да, это он. Развалины замка Перибю. Именно поэтому я тогда обратила внимание на тот рисунок. Удивительно, что два разных художника выбрали этот замок для своих работ.

– Картина из Франции? – спросил я.

– Да. Мне подарил её один художник, француз… Он утверждал, что это развалины замка, принадлежавшего одному древнему и знатному окситанскому роду. Замок был разрушен ещё в тринадцатом веке. Его хозяева имели неосторожность выступить в защиту секты катаров. Замок был штурмом взят французскими крестоносцами и разграблен.

– Катары, «совершенные», альбигойцы, – вслух напомнил я себе об исторической канве события. – Южно-французские еретики, выступавшие против католической церкви и проповедовавшие жёсткий дуализм мира. Для них всё материальное было порождением дьявола, и только в самом отрицании любых предпочтений материальной жизни можно было найти спасение… Интересная и трагическая история… – Я рассматривал запечатлённые на картине старые полуразрушенные стены замка, венчающие высокую скалу, и пытался мысленно сравнить их с видом замка, изображённого на графическом рисунке.– Ты была во Франции?

– Я была там на стажировке… Ладно, пойдём за стол. – Карина решительно взяла меня за руку и потянула к выходу из комнаты.

Выйдя в коридор, Карина на минуту открыла дверь последней комнаты:

– Это комната отчима.

Зелёные обои, большие, до потолка книжные шкафы, полностью заставленные книгами, письменный стол и цветастый диван, явно контрастировавший с кабинетной классикой библиотеки. Это всё, что я мог заметить.

– Вообще он не любит, когда в его отсутствие заходят в комнату. Он тебе сам потом покажет свою библиотеку. Это предмет его особой гордости, – сказала Карина, закрыв дверь.

Мы расположились в гостиной за круглым столом. Я открыл бутылку вина, Карина принесла свой пирог. Это был чудесный штрудель из вишни и яблок. Карина, только чуть-чуть пригубив вина, налила себе чаю и с большим волнением смотрела, как я пробую пирог.

– Тебе нравится? – смущённо спросила она, наблюдая, как я, проглотив один немаленький кусочек штруделя, сразу же принялся за второй.

Я поспешно кивнул, потому что, заняв свой рот куском пирога, не мог ничего сказать. Пирог действительно был очень вкусным, и я, отвыкший от домашней кухни, с огромным удовольствием сметал со стола кусок за куском этого чудного кулинарного творения. Улыбающаяся Карина сидела с чашкой чая напротив и смотрела, как я ел её пирог. Мне казалось, она была счастлива. Не знаю уж почему, но женщины обычно с огромным волнением и удовольствием смотрят на то, как их любимые мужчины едят блюда, приготовленные ими, особенно если это происходит в первый раз. И в этот момент самой высокой наградой и лучшей оценкой их труда со стороны мужчины будет признание того, что еда была действительно вкусной. Для женщины это признание есть маленькое торжество в невидимом процессе завоевания любимого человека, которое создаёт гармонию и радость отношений. Загадочная женская душа. А может, и нет здесь ничего загадочного, и всё это естественно и просто, а так оно есть, потому что и должно быть так. А в этой простоте и кроется настоящее человеческое счастье.

Я остановил свою прыть в уничтожении штруделя только тогда, когда от него осталась примерно треть.

– Может, ещё? – спросила Карина.

– Уже не могу, – ответил я, допивая чай и виновато оглядывая результаты своего набега. – Я и так практически всё съел, не оставив ничего ни тебе, ни отчиму.

Карина рассмеялась.

– Я сделаю ещё один пирог. Тебе ведь действительно он понравился? – спросила она, желая услышать моё непритворное «да».

– Конечно, – абсолютно искренне сказал я, целуя Карину.

В дверь позвонили.

– А вот и Сергеич пришёл! – воскликнула Карина, бросившись в коридор открывать дверь.

Через несколько секунд в гостиную вошёл среднего роста худой сутуловатый мужчина лет пятидесяти. Это был отчим Карины. Фисташкового цвета костюм, серые волосы с заметной сединой, немного резкие, угловатые движения. Он заинтересованно оглядел меня сквозь толстые линзы своих очков в роговой оправе.

– Евгений Сергеевич, – представился он, протягивая мне ладонь, и улыбнулся. – А вы, значит, и есть та таинственная подружка… Очень рад, очень рад, – изучающе разглядывая меня, повторил он и присел за стол.

Мы познакомились. Евгений Сергеевич Станкевич показался мне на редкость добродушным, весёлым и открытым человеком. Он был филологом, специалистом по французскому и немецкому языкам, и преподавал сразу в нескольких университетах. Узнав, что я историк по образованию и пишу диссертацию, эмоциональный и чрезвычайно общительный Станкевич сразу бросился обсуждать тему моей кандидатской работы. С удовольствием поглощая остатки штруделя, не менее увлечённо он обсуждал проблемы средневековой ментальности, иногда соглашался со мной, но чаще мягко, но твёрдо поправлял меня и высказывал особое мнение. Последнее происходило так просто, незаметно и по-доброму, что я не хотел и не мог устраивать абсолютно ненужную полемику, лениво соглашаясь или, скорее, делая вид, что соглашаюсь, с доводами Станкевича. Тем не менее я не мог не оценить то, что отчим Карины был очень начитанным и образованным человеком и мог с лёгкостью высокого интеллектуала поддерживать игру мыслями и знаниями даже на чужом поле.

В то время как двое мужчин за бокалом вина обсуждали такие далёкие и такие отвлечённые темы, Карина с улыбкой молча наблюдала со стороны за нашим разговором. Я осторожно следил за ней. Казалось, она была здесь с нами, но в то же время где-то далеко – в мечтах, грёзах, может, в будущем. Взгляд её голубых глаз был задумчив и спокоен.

– Кстати, Руслан, – вдруг заметил Станкевич, – раз уж вы интересуетесь историей средневековой Европы, я хочу показать вам одну любопытнейшую книгу. Она вас должна заинтересовать, – сказал Станкевич, допивая свой бокал вина. – Пойдемте ко мне в кабинет.

Я вновь оказался в комнате отчима Карины. Небольшая комната была практически полностью заставлена книжными шкафами до потолка. Книги лежали и на диване, на столе, на подоконнике. Без сомнения, Станкевич был большой библиофил, и библиотека составляла для него особый предмет гордости. Он стал лихорадочно искать книгу какого-то французского автора, фамилию которого я не запомнил и творение которого Станкевич хотел мне обязательно порекомендовать. Когда он рылся в стопке книг на подоконнике, я с интересом рассматривал содержимое его книжных шкафов. Тут было всё. Классическая художественная литература в многотомных изданиях, современные авторы в мягком переплёте, книги по филологии и языкознанию, гуманитарная научная литература, энциклопедические словари и даже технические пособия. О многих книгах я знал, некоторые я читал, но большинство я видел впервые. С любопытством изучая корешки изданий, я вдруг натолкнулся на знакомое название. «Рыцари Храма»… Автоматически вытащив книгу, я стал её с любопытством рассматривать. То самое редкое издание, только без грифа для служебного пользования и штампа библиотеки.

– Руслан, никак не могу найти эту забавнейшую книжку. Но обещаю завтра же провести у себя ревизию и всё-таки откопать её… – Станкевич наконец отвлёкся от стопок своих книг на столе и посмотрел на меня. – Вижу профессиональный подход настоящего историка, – заметил он, увидев в моих руках книгу. – Очень редкая книжка, не во всех научных библиотеках она есть.

– Всего несколько дней назад мне пришлось это узнать, – ответил я. – Я с трудом её нашёл.

– Интересуетесь историей тамплиеров?

– Стал интересоваться. В последнее время.

– Любопытнейший исторический сюжет и великая тайна. Хоть в истории и много таких странных страниц, но орден Храма всегда остаётся особой темой.

– Приятно удивлён, что такая редкая книжка есть у вас.

– Ну, этому удивляться надо меньше всего.

Я с интересом посмотрел на Станкевича.

– Автор этой книги был моим хорошим знакомым.

– Вы говорите об Андрееве? – неуверенно спросил я.

– Нет, этот напыщенный академик не написал в этой книге ни одной страницы. Эта ужасная традиция использования научным руководителем своего положения!.. Я говорю о Полуянове.

– Вы были с ним знакомы?! – с удивлением воскликнул я.

– Да, мы даже были дружны в молодости, – сказал Станкевич, обратив внимание на мою живую реакцию, и добавил: – Он был отцом Карины…

Я не сразу понял слова Станкевича. Неподвижным, остолбеневшим взглядом я смотрел на него, не пытаясь даже маскировать своё изумление от услышанного. Наверное, у меня было слишком ошеломлённое выражение лица, потому что Станкевич на мгновение даже смутился той реакции, которую произвёл своими словами.

– Полуянов – отец Карины? – выдавил я из себя вопрос, который был адресован скорее самому себе, нежели с нескрываемым беспокойством наблюдавшему за мной Станкевичу.

– Да… – настороженно ответил Станкевич. – Это старая и странная история… – попытался он объяснить. – Карина практически не знала своего отца… Она вам не говорила об этом?

– Нет. – Я был очень взволнован и пытался в своей голове совместить воедино то, что, казалось, никогда не должно было быть вместе – Карина и Полуянов, моя девушка и почти мифический персонаж советской историографии, вытянутый на свет историей средневекового ордена.

– Её отец, Вячеслав Полуянов, – продолжил Станкевич, – пропал двадцать лет тому назад. Уехал в командировку за границу и исчез. – Станкевич чувствовал себя сейчас особенно неуютно как от темы разговора, так и от того, что его слова странным образом произвели на меня такое заметное воздействие. – Одно время мы думали, что он сбежал на Запад… Вы понимаете, в те времена это было совсем не редкостью… То есть, я хочу сказать, что бежали многие, бежали по-разному, и с этим были связаны очень драматические и трагические истории личной жизни людей… Хотя, хочу вам сказать, я с самого начала исключал то, что Вячеслав мог бросить жену, ребёнка и вот так скрыться. Не тот был человек Слава. Я его всегда уважал и высоко ценил его профессиональные и личные качества. Он был учёный с большой буквы. Пытливый ум, талант исследователя, способность в любой, даже самой развёрнутой теме найти нечто особенно интересное и неоднозначное. Он умел ставить вопросы и пытался находить на них самые неожиданные ответы.

Станкевич на минуту замолчал.

– Лена очень любила его, – сказал он, вытащил сигарету и нервно закурил.

Я понял, что речь идёт о маме Карины. Было трудно прийти в себя, в голове всё перемешалось: телевизионная передача о тамплиерах, книга Андреева и Полуянова, встреча с Кариной, которая оказывается дочкой человека, странная полулегендарная фигура которого с необходимостью возникает в моей жизни всё снова и снова.

– …ей легче было поверить в то, что Слава пропал без вести или погиб, чем в то, что он бросил её и их маленькую дочку, – говорил Станкевич. – Она ждала его десять лет. Мы думали, что, если он жив, он должен был дать о себе знать. Но все надежды были тщетны. Он так и не объявился…

– Вы знаете об обстоятельствах исчезновения Полуянова? – спросил я неуверенно.

Прежде чем ответить, Станкевич пристально посмотрел на меня, видимо, решая про себя, стоит или не стоит говорить мне вещи, о которых, может быть, лучше и не рассказывать малознакомому человеку.

– Понимаете, Руслан, – начал он, пустив клубок сигаретного дыма, – я знаю об обстоятельствах этого странного исчезновения совсем немного, но то, что мне известно, позволяет мне сделать вывод, что вся эта история очень подозрительна… Слава был отправлен в Европу для работы в архивах. Я знаю точно, что это не было связано с его исследованиями, и что инициатива принадлежала не ему, не кафедре и даже, не факультету. Я не знаю точно, кто отправил его в Европу, но… Перед отъездом он встречался со мной и мы долго говорили. Когда я спросил его, надолго ли он уезжает, он ответил: «Они заинтересованы в быстром результате, но во времени меня не ограничивают». Кто были эти «они», почему за границу отправился именно Слава, и какой результат ожидали от него? Это так и осталось тайной… Хотя я подозреваю, что тут не обошлось без КГБ.

Я внимательно слушал Станкевича, пытаясь каким-то образом структурировать всё то, что узнал сегодня от него.

– Поверьте, – Станкевич почти в упор посмотрел на меня, стараясь придать своим словам абсолютную уверенность, – я не шпиономан и у меня нет паранойи по поводу всеобщего заговора спецслужб, но я почти уверен, что именно КГБ тогда, в далёком восемьдесят третьем, отправил Славу за границу. Подозреваю, что именно эта контора имела отношение к его исчезновению, и, скорее всего, как ни ужасно об этом говорить, к его гибели.

– Вы думаете, он умер? – осторожно спросил я.

Станкевич, слегка прикусив губу, немного помолчал, ещё раз сосредоточенно и одновременно доверительно посмотрел на меня.

– Я в этом почти абсолютно уверен и… – Вдруг Станкевич осёкся и замолчал.

В дверях стояла Карина и наблюдала за нами. Без сомнения, она слышала мой последний вопрос и ответ своего отчима.

– Чаю ещё кто-нибудь будет, или мне убирать со стола? – растерянно спросила она и, не дождавшись ответа, быстро вышла из комнаты.

Было уже одиннадцать часов вечера. Карина проводила меня до крыльца. Мы долго стояли молча, обнявшись. Мне хотелось о многом её спросить, но я не знал, как это сделать. Я не знал, радоваться или печалиться мне всем вновь открывшимся обстоятельствам. Никогда ранее в своей жизни я не сталкивался с такими странными и невероятными совпадениями.

– Вячеслав Полуянов – твой отец? – наконец решившись, задал я вопрос, зная ответ, но, желая услышать его ещё раз от Карины.

– Да, – ответила она. – Я должна тебе рассказать… – Карина осеклась. – Но только не сейчас, прошу… Мне надо подумать.

Когда она скрылась за дверью подъезда, я недолго постоял на крыльце, разглядывая окно на третьем этаже. Мысль о том, что моя девушка оказалась дочерью таинственного человека, интерес к личности которого у меня возник столь недавно и внезапно, не давала мне покоя. Поразительная случайность или знак судьбы? А может, это совпадение и не есть вовсе совпадение, а представляет собой деталь, эпизод некой партии, автор которой скрыт и недоступен, но от загадочной воли которого зависит любое движение и поступок героев его пьесы. Я посмотрел на небо, стоя посреди колодцеобразного двора. Темно, пусто и спокойно. Только несколько слабых звёздочек тускло мерцали в вышине.