Тайна звездолёта Климент Ворошилов

«В мифах, преданиях, языке, верованиях, обычаях имеются указания и на то, что каннибализм не был чужд и предкам культурных народов; следы его можно отметить в мифологии греков, в преданиях и сказках немцев, славян и т. д. Некоторые исследователи предполагают даже, что людоедство характеризует собой одну из стадий развития – род болезни, через которую должно было пройти всё человечество, все племена в известный, более или менее отдалённый период их жизни. Такое предположение невозможно доказать; доисторическая археология не даёт ему достаточных подтверждений…»

«Древние римляне употребляли кровь гладиаторов как средство от эпилепсии. В эпоху Возрождения для укрепления немощных больных использовали толчёные в порошок египетские мумии: «тысячи египетских мумий, законсервированные в битуме, были истолчены и продавались как медицинские снадобья. Такая практика переросла в широко распространённый бизнес, который процветал до конца XVI столетия. Ещё триста лет назад считалось, что порошок из мумий помогают против кровотечений, и ими торговали фармацевты.»

«В XVI—XVIII веках в Западной Европе использовались «лекарственные средства», изготовленные из частей человеческого тела. Историк медицины Ричард Сагг из университета Дарема (Великобритания) утверждает, что человеческую плоть и препараты, изготовленные из трупов, европейские медики применяли так же часто, как травы, коренья и кору, а части трупа и кровь являлись предметами первой необходимости и имелись в каждой аптеке. На лекарства шли трупы нищих, останки казнённых преступников и даже прокажённых. К примеру, считалось, что человеческий жир якобы помогал при ревматизме и артрите. В XVII веке немецкий фармаколог Иоганн Шрёдер прописывал своим пациентам подобный рецепт».

«Историк Казимир Валишевский писал об осаждённых в 1612 г. в Кремле поляках и литовцах:

… они выкапывали трупы, потом стали убивать своих пленников, а с усилением горячечного бреда дошли до того, что начали пожирать друг друга; это – факт, не подлежащий ни малейшему сомнению: очевидец Будзило сообщает о последних днях осады невероятно ужасные подробности, которых не мог выдумать… Будзило называет лиц, отмечает числа: лейтенант и гайдук съели каждый по двое из своих сыновей; другой офицер съел свою мать! Сильнейшие пользовались слабыми, а здоровые – больными. Ссорились из-за мёртвых, и к порождаемым жестоким безумием раздорам примешивались самые удивительные представления о справедливости. Один солдат жаловался, что люди из другой роты съели его родственника, тогда как по справедливости им должен был питаться он сам с товарищами. Обвиняемые ссылались на права полка на труп однополчанина, и полковник не решился прекратить эту распрю, опасаясь, как бы проигравшая тяжбу сторона из мести за приговор не съела судью»…

Я налил себе полный гранённый стакан водки, и выпил его до дна, даже не заметив… Затем аккуратно поставил и стакан, и початую бутылку на скамейку. Руки стали трястись гораздо меньше… Но тяжесть попавшего в голову кирпича оставалась и в животе мутило… Я взял в руки рацию:

– Серёжа, я на месте, можешь начинать…

– Понял тебя, Алексей… мы на пульте… дежурный наш парень… проверка через пол часа. Сигналку отключаем на пятнадцать минут… Управишься?

– Так точно…

– Давай парень, не зря же мы служебные инструкции нарушаем…

Что же это? Что же это получается? В голове стало яснее, а сердце, из моего собственного мяса колотилось, как поршень двигателя…

Боже-боже-господи… какая дыра… какая пропасть в моём мозгу…

Значит… я был прав… А как же больно расставаться с иллюзией! Как обидно, когда из-под ног твоих выбивают почву: как табуретку – и вот тебя сживает петля, душит за шею, и ты пытаешься вздохнуть кислорода… а его попросту нет… И самое жуткое, что и у него, так называемого «героя», тоже не было воздуха еды и воды. Проснулись звериные инстинкты, вместо героизма: чья-та жизнь в обмен на твою. Потому что, это же Я! Я! Я должен жить – а он… у него прыщ на лбу и дурацкие манеры, значит есть оправдание, почему нужно забрать именно его жизнь… вернуться к истокам, стать животным…

Как же я хотел ошибаться… до крика, до слёз…

Я осмотрел замок подсобки гастронома «Очаг»… того самого гастронома, где раньше работал Рыхлый…

Опять фонарик… Опять слегка дрожат пальцы… но на сей раз я собран и внимателен. Три часа ночи. На ногах мягкие кроссовки, на лицо натянута вязаная шапка, как у настоящего грабителя, с прорезями для глаз. Чёрная куртка, чёрные джинсы, всё чёрное, чтобы слиться с этим мраком ночи, мраком души…

Отмычка подошла, и навесной замок с лёгким щелчком открылся. Я оставил его в дужке двери, и прикрыв её за собой, шагнул во мрак ночного гастронома.

Если бы меня сейчас увидел Скуридин, он, наверное, превратился бы в соляной столб… Да уж… Согласно плану, мне один раз налево, до конца коридора, там, по слухам была дверь в небольшую каптёрку, которую Рыхлый до недавнего времени использовал под маленький склад своих вещей.

Я прислушался – тишина. Тогда я включил фонарик, который осветил дверной проём, ведущий в коридор, заставленный старыми деревянными полетами, и картонными коробками. Поворот, шаг, ещё… и… Господи… чуть не налетел на стремянку, прислоненную к стене… Так… а вот и последняя дверь, над которой тускло, словно свеча, горела лампа дежурного освещения… я старался ступать, почти не касаясь пола.

Замок врезной. Не беда – связка отмычек досталась мне по наследству от одного из лучших взломщиков, который согласился сотрудничать с милицией, и уже второй год работает у нас, как эксперт. Я не редко ходил к нему на инструктаж, и несколько раз выезжал вместе с ним на место преступления. Конечно же не виртуозные, но неплохие навыки у меня были. К тому же эту дверь, от посторонних охранял не столько сам замок, сколько репутация гражданина Кузяева. Когда было необходимо, Кузяев проявлял чудеса тактичности и мог быть полезен многим сильным мира сего: к примеру, достать и нарезать самого дефицитного и свежего мяса. У нас такое ценится.

Второй вариант ключа подошёл. Отлично. Замок был не плохо смазан – им часто пользовались, ключ повернулся в личинке три раза, и я слегка надавил на дверь. Вопреки моим ожиданиям, и дверные петли оказались смазаны на совесть. Главное не пришлось возиться с маслёнкой, которую я тоже прихватил с собой. А ещё, Авакян, почти насильно сунул мне свой незарегистрированный ПМ⁴, который оттягивал мой внутренний карман.

Я вошёл в каптёрку, и прикрыл дверь за собой. Стены и пол были выложены кафелем. Запах был какой-то неприятно-гнилостный, смешанный с ароматами хлорки.

Прямо передо мной стоял двухметровый оцинкованный стол, с небольшими бортиками. По его углам было четыре сточных желоба, оканчивающихся трубками, уходящими куда-то вниз, наверное, в канализацию. Над столом на кронштейне висел душ. В углу стояла раковина, а к ней был прислонён рулон полиэтилена. В противоположном углу, стоял шкаф для одежды, два табурета, и… и небольшой промышленный холодильник.

Сердце заколотилось ещё сильнее. В глазах пошли розовые и оранжевые пятна.

Я медленно потянул за ручку дверцы холодильника – она не поддавалась. И тут я заметил маленькую замочную скважину. С ней пришлось повозиться чуть дольше чем с дверью. Рацию я выключил, чтоб не шумела, но время неумолимо бежало вперёд – у меня оставалось каких-то шесть минут, а потом Сергей и его знакомый дежурный, снова включат на пульте сигнализацию магазина.

Наконец-то замок поддался, и я открыл дверцу. Тут же в холодильнике вспыхнул яркий свет, и я на секунду зажмурился. На меня дохнуло леденящим холодом и выпорхнуло облачко пара. Но заледенело у меня всё внутри не от этого… Среди бесформенных кусков мяса на решётчатых полках морозильной камеры, я отчётливо увидел две посеревшие женские руки с потускневшим и облупившимся красным лаком на ногтях, аккуратно отрубленные по локтевым суставам…

Меня колотило, как отбойный молоток, и в этот момент я услышал за спиной заспанный голос:

– Рыхлый! Ты чего не предупредил-то? Тебя тут пол района ищет уже…

Стресс не редко даёт человеку чёткость и быстроту реакции. Я выхватил из внутреннего кармана пистолет, перехватил его за дуло, и резко развернулся на пятках, занося руку для удара. В проёме двери, тускло освещённой дежурной лампочкой стоял тёмный силуэт. Я, не задумываясь, со всей силы ударил рукояткой пистолета по его шее, под основание черепа.

Человек, лицо которого я даже не разглядел, гортанно булькнул, и осел на пол.

Я выскочил в коридор и понёсся во весь дух к выходу, даже не заперев двери.

Выбежав во мрак ночи, где приятный сырой весенний ветер привёл меня в чувство, я спрятал в карман пистолет, сдёрнул с головы дурацкую шапку, и меня вытошнило прямо на асфальт…

Конечно же я бывал в морге, конечно же я не один раз видел мёртвых людей… но это… учитывая всё вместе…

Трясущимися пальцами, я вынул рацию, и прокашлявшись, включил частоту Сергея…

– Серёжа, срочно наряд сюда! Срочно!

– Не ори, Лёха! Что там?

– Руки там в холодильнике! – я не мог говорить спокойно, – понимаешь?! Женские руки…

– Понял тебя… Лёх… Ты там не наследил?

– Нет, я в перчатках… – я тяжело дышал и отплёвывался, – только какой-то мужик меня за Рыхлого принял, я его выключил на время… и ещё проблевался прямо у входа…

– Вот ведь, мать моя, женщина! Включаю сигнализацию, вызываю патруль… Беги оттуда со всей дури…

– Есть, бежать, – сказал я и побежал.

Позади меня вдруг звонко и раскатисто зазвонил разбуженный незапертыми дверьми звонок сигнализации…

…………………………………………………………………………………………….

Присев на давешней скамейке, я тяжело дышал. Отдышавшись я вытер рот шапкой: теперь она не нужна, и выкинул её в урну.

Странно, но ни водку, ни стакан никто не взял. Я, схватил бутылку, приложил горлышко к губам, и одним махом выпил всё без остатка, как будто воду. Бутылку я тоже выбросил в урну.

По телу разлилось расслабляющее тепло. А я продолжал сидеть на скамейке, в позе роденовского мыслителя. О чём были мои мысли? В голове был такой хаотичный ураган эмоций, образов и событий, что я не пытался даже их как-то систематизировать… Мне в голову навязчиво приходил один и тот же финальный кадр из фильма Алексея Германа «Проверка на дорогах», когда, после смерти главного героя, с вышки падает немецкий пулемёт МГ 42, который в фильме сыграл пулемет Калашникова с простенько, на скорую руку, сооруженной бутафорией угловатого ствольного кожуха с рядами охлаждающих окон-вырезов с обеих сторон. Так вот – главный герой и его оружие слились воедино, и когда погиб человек, раскалённый пулемёт падает в снег, и шипит, остывая, словно бы успокаиваясь, заканчивая историю…

Этот образ часто помогал мне расслабиться, прийти в чувства…

Не знаю, сколько я так «шипел в снегу». Я не чувствовал алкогольного опьянения, я просто собирал себя в кулак. Сквозь свои мысли, я слышал издалека заунывную трель сигнализации, завывание милицейских сирен. Затем, через какое-то время, небо над крышами домов уже стало светло-сиреневым, постепенно оживали звуки улиц, появились первые заспанные прохожие, где-то залаяла собака и загремели по рельсам трамваи.

Я стиснул зубы, глубоко вдохнул, потом выдохнул. Потом решительно поднялся с лавочки, и пошёл прочь, втянув голову в плечи, и ссутулясь.

Я шагал в холодном утреннем рассвете, срезая через газоны скверов, дворов, перепрыгивая ограждения дорожек, словно кто-то свыше прочертил передо мной пунктирную прямую моего курса. Некоторые прохожие оборачивались мне вслед, но мне было глубоко плевать. Я выключил рацию, я забыл своё прошлое, я не видел своего будущего: что-то во мне неуловимо изменилось. Наступило блаженное опустошение, с лёгким привкусом горечи, с чувством какой-то утраты. Дул ветер, и я летел, как лист на ветру.

Через некоторое время я остановился через дорогу от пятиэтажного бежевого здания медицинского училища номер восемнадцать. Оно чем-то напоминало старую советскую общеобразовательную школу. Тусклый свет горел только на первом этаже. А на третьем, в окнах кабинета директора, царил кромешный мрак.

Очень удачно, что прямо за моей спиной начинался Щукинский парк. Я присел за деревьями на корточки, и стал ждать.

Прошло около часа, прежде чем я увидел, как зажглись окна в тропическом саду. Сердце моё радостно заколотилось. Я осторожно вытащил из кармана пистолет Макарова, и, сняв его с предохранителя, положил обратно.

Затем встал, отряхнул джинсы, и перешёл улицу на противоположную сторону.

В моей голове играла какая-то мрачно-торжественная музыка, неизвестного симфонического оркестра. Я предъявил служебное удостоверение вахтёру, грубо проигнорировав его вопрос «а вы куда?».

И снова тяжёлая дубовая дверь… Я глубоко вздохнул, и вошёл в тропический сад.

Птицы уже пробудились, но чирикали как-то сонно, ветер из кондиционера шуршал диковинной листвой. Картина висела на месте. А вот за дубовым столом… За ним не было давешней женщины: – там сидел лысоватый мужчина, лет сорока, с блёклыми глазами, светлыми с проседью волосами и тонким ртом, на узком подбородке. Он разбирал какие-то бумаги. Я продолжал стоять на пороге, и тут, он заметил моё появление, пронзив меня резким неприязненным взглядом.

– Мужчина, вы к кому? – резко спросил он.

– Да вот, – ответил я задумчиво, – забежал на вашу картину полюбоваться: очень хорошая репродукция.

– Это копия, написанная нашим художником, – он насторожился, – посмотрели? Тогда можете идти…

– Конечно могу, – ответил я, – но не пойду…

– Что это значит, мужчина? Вы вообще кто такой?

– Кто я такой? – переспросил я, – для вас это не имеет значения. А вот вы, кажется, Калач, Валерий Григорьевич, верно? Водитель героя космоса, Николая Александровича Антипова…

Он слегка побледнел, и, будто сжался в пружину.

– Ну, допустим, и что же с этого?

– Хорошая всё же у вас картина, – вздохнул я.

– Директор не принимает, если он вам нужен: зайдите позднее…

Он явно начинал нервничать.

– Хотел бы зайти позднее, да не могу, – я развёл руками, – сторож уже даёт показания, а недоеденные руки в морге, наверное, уже… хотя, нет – на экспертизе в судебной лаборатории.

– Вы сумасшедший?! – визгливо выкрикнул он, – я вызову милицию!

Я продемонстрировал ему издалека своё служебное удостоверение:

– Не стоит, Валерий Григорьевич, я почувствовал ваше желание вызвать милицию, и пришёл сам, по зову сердца…

– Что вам нужно? – теперь его голос звучал глухо, словно он говорил из картонной коробки.

– Что мне нужно? – вновь переспросил я, – мне нужно счастья, как и всем нам, грешным людям. Только кто-то это счастье дать способен, а кто-то не только не способен, но и норовит его отнять. Понимаете?

– Нет, – сказал он, стиснув зубы, – я вас понимать отказываюсь.

– А тут и понимать-то нечего, господи… – я начинал злиться, – просто из квартиры старушки, которая опознала вашу машину, сквера-то не видно, теперь понятно? А вы увидели сквер, и даже разглядели в темноте, что какая-то компания пьёт водку на скамейке, вот странно, да?

Он молчал.

– А я проверял: с того ракурса и вам сквер было бы видно очень плохо, а уж разглядеть что там кто выпивал, вообще нереально, Валерий Георгиевич. И вы ни пепельницу остановились вытряхнуть, а выпустить из своей машины гражданина Кузяева, с мешком, полным анатомических деталей несчастной девушки. Кстати, это не из ваших студентов, случайно?

– Вы ничего не докажите! – вдруг выкрикнул он, – проваливайте отсюда к чёртовой матери, со своими идиотскими историями!

– Почему-то мне кажется, что Кузяев расколется первым…