Книга о том, как я написал эту книгу

Глава пятая. Коронавирус

А теперь к мировым новостям. Третью неделю мы безвылазно сидим дома. Раз в четыре дня, глубоким вечером, почти ночью выбираемся за покупками. Всему виной – эпидемия коронавируса, которая уничтожила привычный уклад жизни. Знающие люди твердят, что не за горами экономический кризис, резкий рост преступности и прочие ужасы. А я вот, пользуясь случаем, решил книжку написать.

Для большинства людей коронавирус – это удобная возможность не ходить на работу или выполнять ее из дома. Все, кто мог, перешел на удаленку, даже театры показывают спектакли онлайн, а рок-группы играют концерты через интернет. Когда мы договаривались с клиентами о проведении занятий по скайпу, я думал, что почти ничего не изменится, кроме того, что многие просто откажутся переходить на такой формат. Но изменилось практически все. Я абсолютно иначе готовлюсь к таким занятиям. А их проведение подразумевает непрестанный контроль над выполнением заданий и упражнений, потому что нет личного контакта и возможности интуитивно понять, врубается ученик в тему или нет. Короче говоря, я заново открыл для себя профессию.

Происходящее за окном выглядит постапокалиптично. Пустые улицы, по которым разносится голос из динамиков: «Граждане, оставайтесь дома…» В прессе пишут, что изменений не предвидится вплоть до середины лета. К этому времени многие потеряют работу и смысл жизни, конечно. Поэтому не исключено, что это книга совсем не о книге, которую я хочу написать. Она о мире, который гибнет у меня на глазах. Может быть, с ним все будет в порядке, но он уже точно не будет прежним. А про тех, кто застал 2020-й, будут говорить, что они пережили коронавирус. Почетно, не?

Избежать разговора на эту тему было бы сложно. Сейчас не получится включить телевизор или выйти в интернет и не наткнуться на очередную реплику или пост об эпидемии. Коронавирус проникает если не в организм, то по крайней мере в мозг и мысли. Прошлым летом я пересекся с одной журналисткой… две недели назад она умерла. Разве можно после такого утверждать, что меня это не касается или по крайней мере, не коснется в будущем?

На карантине мне нравится, но с удивлением обнаружил, что время в таких условиях течет совсем по-другому. Во-первых, его у меня стало больше. Я не трачу часы на перемещение из одного конца города в другой. Во-вторых, оно улетучиваются с непривычной скоростью. Например, сейчас уже 8 вечера, хотя кажется, что обедал я совсем недавно. Самоизоляция началась 2-го апреля, а сейчас уже 17-е число. Словно кто-то другой прожил эти две недели, но кто бы это мог быть?

Глава шестая. Первый читатель

Рассказал о книге жене. Что-то вроде камин-аута. Непросто смириться, что вместо ремонта на балконе буду заниматься непонятно чем. «Ладно хоть не пьет», – сказала бы мама про папу, но у меня даже нет особо вредной привычки, на борьбу с которой можно свалить мое намерение. Жена в курсе про творческий склад моей личности, тем более, что сама участвовала в некоторых проектах. Но есть чувство, что ей было бы приятнее, если б я сообщил нечто более перспективное: «Я устроился работать риэлтором», «А давай сгоняем на острова?», «Отныне мыть душевую кабинку буду я, и не спорь со мной», – это тоже сойдет.

Ее реакция: «Прикольно». Не слишком развернуто и определенно, но могло быть и хуже. Потом спросила, кто будет читать книгу, и я честно ответил, что не знаю. Она выдвинула версию, что это пособие для начинающих писателей. Что ж, я это прогнозировал. Ответил, что нет, и предложил ей прочитать пролог.

Я уже хвастался перед ней своими литературными способностями, и однажды она сказала мне, что давным-давно влюбилась не в меня, а в мои рассказы. Мол, написать такие тексты мог только очень добрый и умный человек. Влюбляться в тексты – идея так себе, ведь можно втюриться в какого-нибудь классика, а потом с опозданием узнать, что он уже того, на Новодевичьем.

Ее реакция на пролог: «Круто». Ну, уже что-то. Она, правда, добавила, что все это лукавство, ведь я профи, но это она, видимо, не хотела меня обижать. Однако насчет лукавства я задумался. Действительно, может быть, хватит прибедняться? Не такой уж я и новичок в этом деле. Могу себе позволить быть уверенным в себе. Но мне, пожалуй, проще замаскироваться под скромного неумеху, чтобы избежать читательской строгости.

Подводя итог, это победа. Не в том смысле, что я написал нечто, чем покорил сердце читателя, а в том, что мне это сердце знакомо и дорого. Ибо все могло быть иначе. Жена заводчанина на его реплику о том, что он будет не шабашки брать, а писать книгу, наверное, рехнулась бы от злости. Но разве заводчанин не имеет права написать книгу? Я бы почитал.

Света – дизайнер, она знает, как тяжко жить без красоты и воображения, которое эту красоту родит. Наверное, поэтому она меня и прощает. В качестве признательности напишу-ка я о ней главу.

Глава седьмая. Света

Это был служебный роман. Я как раз заполучил ту не слишком интересную, но прибыльную должность в пиаре, а спустя две или три недели в тот же кабинет заселилась Света – миниатюрная, дружелюбная, бойкая. За несколько месяцев мы обменялись, возможно, парой фраз, пересекались на проходной, совершили совместную поездку на лифте. В общем, ничего не предвещало. Помню, что на работе она все время носила джинсы, а однажды пришла в платье. Может быть, это и был переломный момент. Кто-то кого-то добавил в соцсетях, последовала несмелая переписка и обмен интересными ссылками, и наконец, я напросился к ней в гости.

Мне и сейчас кажется, что я у нее в гостях, хотя мы давно живем в совместными усилиями приобретенной квартире. Я говорю в том смысле, что если бы я жил сам по себе, то трудно представить, какой бы я развел срач. Света – это гений домашнего уюта, у нее все по полочкам, уборка каждую неделю, и мебель в тон обоев. А еще она вегетарианка и, хоть и не навязывает мне свои взгляды, но питаемся мы исключительно здоровой пищей: минимум сахара, оливковое масло, много овощей, ржаной хлеб, семена льна и так далее.

Сказать, что она изменила мою жизнь – это как сказать, что Советская власть изменила Россию. И дело, конечно, не в оливковом масле. У нас были трудные времена, разрушительные ссоры, и однажды мы даже разъезжались по разным квартирам. Я понимал, что все идет как по накатанной: события развивались точно также, как во всех моих прошлых отношениях. От эйфории к упадку. Все заканчивалось тем, что я увлекался другим человеком.

В случае со Светой я принял решение разобраться не с отношениями, а с самим собой. Я пошел к психотерапевту, перелопатил уйму литературы. Пришло ли облегчение? Нет, больше того, все стало еще хуже, и в какой-то момент ссоры происходили чуть ли не ежедневно, но потом – совершенно внезапно – я понял, что что-то изменилось. И когда говоришь это слово – «изменение» – думается, что я начал что-то делать по-другому, изменил свои взгляды или отношение. Но в моем случае изменение состояло в том, что из меня просто что-то исчезло, будто вытряхнули камень из ботинка.

Я по-прежнему обидчивый, ленивый, меланхоличный и падаю духом почем зря, но единственное отличие, что всем этим я пытаюсь не отравлять жизнь другим людям и прежде всего Свете. И вообще, в какой-то момент я понял, что с другими людьми мне гораздо сложнее, чем со Светой. Иногда – невыносимо сложнее. С ней я стал еще большим интровертом и потому еще сильнее стал ценить ее компанию.

К моему творчеству она относится с пониманием, а иногда восхищением. Говорит, что не представляет, как так можно – сесть за компьютер и за несколько минут, не ломая голову, написать красивый текст. Не подозревает, что это дело привычки. Не буду ее разубеждать.

Если не считать ее участия в создании комикса, то помощь с ее стороны в моих начинаниях заключается в отсутствии помех. И ведь я не в курсе, а вдруг на это требуются серьезные волевые усилия? Вдруг она подавляет в себе желание заорать про неотремонтированный балкон или то, что в отпуске последний раз мы были год назад.

Я горжусь тем, какие мы. И, конечно же, без этой главы, хоть она и не имеет отношения к написанию книги, было не обойтись.

Глава восьмая. Рецензия на “Книгу о том, как я написал эту книгу”

«Книга о том, как я написал эту книгу» будит интерес названием. В нем заложена информация о главном герое (автор) и насущной цели (написание книги). Рекурсивность (книга о книге о книге о книге…), очевидно, служит ироническим приемом и настраивает на комедийный лад, однако автор оговаривается: шутки в сторону. Произведение представляет собой исповедь (или дневник) человека, который решил взять и сделать – написать книгу, за которую не стыдно.

Глядя на прилавки книжных магазинов, под завязку заставленные литературой на любой вкус и цвет, можно подумать, что писательство – это не слишком трудозатратный процесс. Но вот мы получили подтверждение, насколько это сложно – задумать нечто удачное, а затем без помарок воплотить его в жизнь. Автор «Книги…» сражается с боязнью чистого листа, прокрастинацией, творческими кризисами и другими врагами начинающих авторов. Своими действиями он подтверждает, что писатели – такие же люди и точно также не любят, когда у них что-нибудь не получается.

Автор признается, что он не новичок в писательстве, но предыдущие его вещи – давнишние рассказы или неопубликованные романы – вызывают у него разве что ностальгию и сожаление о том, что они не получились, какими хотелось. В этом смысле «Книга…» – шанс сделать все по гамбургскому счету, свести дебит с кредитом, закрыть гештальт.

Это честная, почти откровенная и довольно печальная книга об одинокой попытке следовать зову тревожного сердца. Несмотря на бодрый тон и фирменную иронию, на каждой странице прослеживается, что замысел обречен. Да, книга опубликована, и, насколько мне известно, снискала определенную популярность, но все же перспективы столь специфичного текста очень сомнительные. И это, конечно же, не вина автора, а общее положение дел. Что ждет «Книгу…»? В лучшем случае ее переиздадут таким же скромным тиражом, а потом…

Неопределенность – вот в каком состоянии живут те, кто посвятил свою жизнь творчеству. Что будет завтра, а тем более послезавтра? И речь не о том, смогут ли они продолжить писать (рисовать маслом, вышивать крестиком), но и о том, что к тому времени будет с окружающим миром. «Книга…» написана в разгар эпидемии коронавируса и, кроме прочего, призвана зафиксировать ускользающий миг хрупкого равновесия. Мы понимаем: над творчеством вечно висит дамоклов меч. Чуть сдвинутся тектонические плиты – и уже не до книжек, нужно срочно закупать крупы и туалетную бумагу.

Книга совсем не о книге. И не о том, кто ее написал. И не о его писательских навыках. Она о нас, смущенных и напуганных, ждущих света в конце тоннеля. У всех своя книга о том, как мы пишем эту книгу, в смысле, живем эту жизнь. С опечатками, шутками и, разумеется, предсказуемым финалом.

Глава девятая. Опережая план

Работаю на форсаже. Вначале ставил себе норму – одна глава в день. Каждая глава в районе трех тысяч знаков. Таким образом за неделю будет набираться двадцать тысяч знаков. Половина авторского листа. Кто не знает, в издательской среде объем книги вычисляют авторскими листами. В средней по объему книжке их должно быть минимум десять.

Но вот уже второй день кряду я пишу по три главы за один присест и даже не знаю, как к этому относиться. Вдруг этот запал скоро иссякнет, как оно бывало раньше. Стараюсь определить, что меня мотивирует. Есть подозрение, что мне гораздо проще двигаться по заранее подготовленному плану. Да, он у меня есть, пусть это никого не шокирует. И фальшивая рецензия, опубликованная в прошлой главе, тоже часть плана.

Кстати, как она вам? Это не первый раз, когда пишу рецензии на собственные произведения. Хвалебные рецензии, конечно же. Так было и с «Аутсайдером», футбольным детективом. После публикации в магазинах электронных книг я понял, что ее банально никто не покупает. Тогда я воспользовался служебным положением и написал на нее отзыв, который по старой дружбе опубликовали в деловом издании, где я раньше работал журналистом. Здесь мне хотелось бы написать про эффект разорвавшейся бомбы, но, кажется, я забыл выдернуть чеку. Никакого результата это не принесло, и опыт самовосхваления показался мне довольно утомительным.

Рецензия из восьмой главы далась гораздо проще. Я, безусловно, иронизировал – ведь это было очевидно? Но в принципе, это интересный прием – написать отзыв о произведении, которое только в планах. Позволяет определиться с тем, какой эффект ты хочешь им произвести. Я про «Книгу…» понял, например, важную вещь: как бы я не выгораживал из нее писательство, она все равно про писательство. Другое дело, что под писательством каждый поймет что захочет. И я не буду против.

Чем больше пишешь, тем больше пишешь. И легче. Некоторые фразы или абзацы получаются «по инерции». Предполагаю, что в них будет, что исправить, но для меня важнее набрать критическую массу текста, убедить самого себя, что отступать поздно и некуда.

Но, Хьюстон, у нас проблема. Отсутствие сложностей и конфликта. Главный герой должен терпеть, страдать и с каждым шагом натыкаться на какую-нибудь жесть: стервозная жена, назойливые кредиторы, рак слепой кишки. Во-первых, ему нужно читательское сочувствие, во-вторых, через преодоление сложностей герой развивается, чтобы к концу повествования не остаться таким же тупицей, каким был вначале. И с этим у нас пока что напряженка. Но что-то мне подсказывает…

Глава десятая. Происшествие

Со мной на связь вышел литературный агент. Позвонил утром и сказал, что необходимо встретиться. Он не назвался, а я не успел спросить, откуда у него мой номер. Весь день я ходил взбудораженный и с удовольствием представлял наш разговор: он восторгается моими рассказами, на которые случайно наткнулся в сети, и предлагает выпустить их сборник, но я хожу с козырей и сообщаю, что прямо сейчас работаю над любопытным текстом, и он гораздо лучше рассказов… Фантазировать занимательно, но я понимал, что ему нужно нечто другое. И я не ошибся.

Рандеву назначили в кафе. Как только переступаю порог, из-за столика поднимается и шагает мне навстречу довольно массивный субъект не самой привычной наружности.

– Горазд, – говорит он.

– Что, простите? – переспрашиваю я.

– Горазд, – повторяет он. – Горазд Петрович Знатный. Это мое имя. Настоящее.

– Понятно, – говорю я и начинаю подозревать, что столкнулся с психом.

Румянец, едва заметная плешь, доисторический мобильник, который он то и дело проверяет с самым серьезным видом, ремень с чудовищной бляхой в виде головы Медузы Горгоны… Вспоминаются лишь незначительные подробности его внешнего облика, но не получается составить из них целостное представление. Эти подробности будто призваны отвлечь наблюдателя от черт лица и особых примет.

– У вас любопытные тексты, – с места в карьер начинает он. – Знаете, почему их никто не публикует? Из-за вашей фамилии. Она совершенно не писательская. Чупахин. Нет-нет-нет-нет-нет-нет. Нужно что-нибудь… иное.

– Я и под псевдонимом писал, – замечаю я.

– Хотите, я одолжу вам свою фамилию? – смеется Горазд. – Она «выстрелит», я обещаю.

Кафе под стать Горазду: нелепая (одна-единственная) картина на стене, официант без двух пальцев на правой руке. Страшно, будто выстрел в спину, хлопает входная дверь. Уйма резких деталей, но не вспомню главное, например, как называлось это заведение и где оно находилось.

– Знаете, почему вас никто не публикует? – спрашивает он.

Я начинаю раздражаться.

– Вы уже говорили. Из-за моей фамилии.

– Нет-нет-нет-нет-нет, я шутил, – отмахивается Горазд.

– Тогда, видимо, потому, что я плохой писатель, а в чем, собственно, предмет нашего разговора?

Бармен с размаху и без предупреждения произносит матерное слово. Я оборачиваюсь на него в недоумении. Почему-то никому, кроме меня, до этого нет дела. Ненормальный какой-то.

– Предмет нашего разговора, господин Чупахин, в том, что вы хороший писатель, который пишет дрянные книги.

– Спасибо, – отвечаю я рассеянно. – Я сомневаюсь, что ваше предложение меня заинтересует.

– Какое еще предложение? – хмурится Горазд.

Рехнулся он, что ли.

– Ну, вы же литературный агент, – говорю я. – Если вы считаете меня хорошим писателем, то, очевидно, пригласили меня, чтобы…

– Нет-нет-нет-нет…

Это его «нет-нет-нет» порядком раздражает, как будто бы нельзя обойтись одним «нет».

– Точнее, – говорит он, – да, я литературный агент, но, скажем так, в ином смысле.

– А какой, простите, здесь может быть иной смысл?

– Ну… – он прокашливается. – Давайте так. Персонально вы, господин Чупахин, меня мало интересуете. Не сочтите за грубость. Меня интересует то, что вы в состоянии написать.

Звенит чей-то взбалмошный мобильник. Они тут сговорились или как?

– Я, – продолжает Горазд, – работаю не на конкретных авторов, а на отрасль. – Он широко улыбается. – Я за хорошую литературу.

– Я тоже за хорошую литературу, – легко соглашаюсь я. – Но извините, я ни черта не понимаю из того, что вы тут несете.

– Я слышал про «Книгу…»

Я настораживаюсь.

– Про какую еще книгу?

– Про «Книгу о том, как я написал эту книгу».

Я вздрагиваю.

– Откуда вы…

Действительно, откуда он про нее знает? Я рассказывал о ней только Свете, и что-то я сомневаюсь, что она рассказала о ней кому-то еще. Он что, залез в мой компьютер? Как он это сделал?

– И она меня интересует, – добавляет Горазд.

– Как вы о ней узнали? – сглотнув, спрашиваю я.

– Она слишком значительна, чтобы писать ее в стол, согласны?

– Как вы о ней узнали? – повторяю я.

– Но замысел в опасности, – говорит Горазд. – Вы же знаете, как легко вас зажигает какая-нибудь идея и как внезапно потом все заканчивается. Вы очень непостоянный, господин Чупахин, вы лентяй.

– Если вы не скажете мне, откуда знаете про «Книгу…», я ухожу.

– Очень не хотелось бы, чтобы вы забросили ее точно также, как поступили с «Жалобной книгой», «Астрологом» и другими вещами. Они тоже были неплохими, но не такими выдающимися, как «Книга…»

Он и о других романах знает. Хотя я их никуда не выкладывал.

– Официант, счет, – бросаю я.

– Или вы так и будете…

– Горазд, – отсекаю его я. – Довольно.

– Если бы вы могли написать «Книгу…» и написать ее, как вам хочется. Без мучений, с удовольствием, вдохновенно. И при этом знать, что она будет интересна миллионам. Знать, что вы пишите шедевр. И его обязательно опубликуют. Я могу все это устроить. Если бы все это знали – вы бы пошли на такое? И что бы вы готовы были отдать взамен?

Глава одиннадцатая. Конкуренция (внутренняя)

«Остросюжетная» глава упрекает всю остальную книгу в нехватке событийного напряжения и конфликта. Но жизнь у меня совершенно без интриги, и я, можно сказать, катаюсь как сыр в масле в сравнении с нормальными писателями. Нормальные – это те, кто работал в съемных каморках и закладывал последний пиджак, чтобы купить бумагу для печатной машинки.

Мои «проблемы» иного рода. Иногда не хватает свободного времени на книгу из-за занятости на преподавательском фронте. Иногда с книгой начинают конкурировать другие идеи. Разбирая архивы в поисках материала для четвертой главы («Неизданное»), наткнулся на отрывок романа «Пленник». Горазд – он как раз оттуда. Роман начинается с того, что мы видим испуганного человека, который строчит на печатной машинке, сидя на одном из верхних этажей заброшенной высотки. Печатная машинка заминирована, и если человек делает паузу, то начинается обратный отсчет: 5… 4… 3… Чтобы выжить, пленник должен что-то постоянно печатать. И вместо того, чтобы хаотически нажимать на клавиши, он решает написать исповедь о событиях, которые привели его в эту комнату. Его рассказ начинается со знакомства с Гораздом Знатным.

Эпизод включен в десятую главу в измененном виде, но последствия угадываются: писатель закладывает душу в обмен на успех его книг. Он, однако, не в курсе, что материал для книг на дороге не валяется, и его еще нужно будет заполучить. Горазд втягивает его в приключения: участие в эротической секте, похищение, а в финале – заминированная печатная машинка. Сюжет станет бестселлером, но судя по всему, погубит автора.

Я прочитал несколько страниц «Пленника» и пожалел, что забросил его. Начал тут же кое-что править и переписывать. Главы об участии героя в эротической секте показались странноватыми. Были претензии к мотивации персонажей. Я погрузился в работу и едва сумел переключиться на «Книгу…»

Хорошо, что этот порыв быстро прошел. На следующий день я вновь перечитал начало «Пленника», и на этот раз оно мне показалось посредственным. Роман вполне заслужил забвения, чего я с ним возился, непонятно. Подозреваю, что то же самое однажды произойдет и с этим текстом.

Чем дольше пишешь книгу, тем больше хочется отвлечься на другое. На пару рассказов. К этому времени накопился целый ворох идей, они просятся на бумагу, а ты должен заниматься этой тягомотиной, у которой ни конца ни края. Роман не зря называется романом. Похоже на любовные отношения: первые страницы пишешь взахлеб, но со временем замысел не кажется безупречным, и вообще, все это трата времени. И если подвернется интересная новелла… что ж, почему бы не отвлечься и не снять напряжение. И трусы.

«Пленник» – это полбеды. Наваливаются воспоминания о ненарисованных комиксах, недоделанных компьютерных и настольных играх (я и в этом себя пробовал). Возникает уйма замыслов «по работе». В принципе, ничего страшного, я привык к многозадачности еще в бытность пиарщика, но «Книге…» от этого не станет лучше.

Работаю с этим так. Говорю себе, что идея – это только начало. Гениальную идею можно запороть в два счета, а из паршивой сделать потрясающий продукт. На этапе появления и развития идеи сложно спрогнозировать, какой путь тебя ожидает. Мне, разумеется, мерещится непревзойденный результат, но где гарантия, что так все и будет? Постепенно такие рассуждения остужают желание заняться чем-то посторонним. Вдруг это спасет чью-то нетленку. Не благодарите.